Но - всего не унесешь. Только чувства

Валерий Попов. Выдумщик
М.: АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2024. 442с

Не успела книга выйти, как ее «приложили» блогеры, критика журнала «Знамя». Обидно. Роман хороший и интересно написан. При таком «приеме» коллег неудивительно, что попал он только в лонг-листы «Большой книги» и «Ясной Поляны». Только вот к литературе вся эта мышиная возня не имеет никакого отношения.
Мир Валерия Попова называют сюрреальным, хотя пишет он преимущественно о жизни, как она есть. Что подкупает в этой прозе, без сомнения, относящейся к большой литературе, - она светлая и оптимистичная. Нет страданий, особенно беспросветных, понимаете? Напротив, Валерий Попов относится к жизни благодарно и, по-хорошему, смиренно. Но ведь слово «смирение» имеет у нас интуитивно-негативную коннотацию и связано не то с церковниками, не то с блатными. Это кто? Терпила, что ли?
Мы слишком стараемся упростить незнакомые и неблизкие нам понятия. А «смирение» означает - всего лишь - принимать с миром свою судьбу. «Делай, что должен и будь, что будет». Фразу приписывают многим, например, Марку Аврелию. Есть версия, что это – русский перевод Львом Толстым французской поговорки "Fais ce que dois, advienne que pourra". То есть принимать то, что жизнь дает, даже если это, с первого взгляда, неприятное. И стараться из предложенных, к примеру, непрошенных лимонов сделать нечто для себя полезное, или приятное, как лимонад. Или, в конце концов, пулять лимонным соком во врагов, если не придумывается более интересное занятие. Где здесь про терпилу, про терпеть все без разбора?
Герой книги Валерий Попов рассказывает историю от первого лица, как часто у него бывает. И всю жизнь свою он воспринимает как приключение и смотрит на себя как бы со стороны. Недаром и слоган книги: «Жизнь как роман». Герой, как и автор, принимает с благодарностью свою судьбу и с детства ищет ее смысл. И все же, это – не вполне мемуары, это то, что автор назвал «поповщина».
«Все самые важные вещи являются ещё тогда, в раннем и как бы бессмысленном детстве, и тот, кто не запомнит их, отмахнется, - ничего не почувствует и потом», - считает герой. Он очень рано начинает жить в выдуманной им же реальности, он и есть - выдумщик.
«И вдруг – забулькала в батареях вода: это рыбки мои приплыли из домашней батареи – мы с тобой! Чувствую подступающие слезы, но, глубоко вздохнув, удерживаю их… Стрелки на настенных часах неподвижны. Вот, наконец, выдали, выщелкнули минуту – и снова стоят. Почему так тускло светят плафоны? Почему так плохо тебе – в любом деле, которое придумал не ты? «Так надо! И уточку – не отдам!» Это мой голос… А вот чужой:
– Попов у нас спит наяву. Пять минут уже вызываю его к доске!
– Да, да! – произношу я. – Сейчас.
«Об уточке думал!» Но этого я не говорю.
– Он еще улыбается! – восклицает училка.
Мой мир торжествует! А ее рушится. Я выхожу… и вдруг – отвечаю урок уверенно. Она оскорблена. Как может этот Попов ломать устоявшееся? И причем – спокойно, словно так и надо!»
Выдумщиком быть не всегда приятно и легко. Все же герой живет в общей для всех реальности и именно в ней и хочет состояться. «Иметь излишнее воображение опасно», - пришел Валерий к такому выводу. Родители его не понимают. Впрочем, в скорости отец уходит из семьи – без особенной драмы, хотя, конечно, мать болезненно это переживает. Детство послевоенное, одноклассники и учительница дразнят - в общем-то, хватает причин для грусти. Но только не у Валерия Попова. Он считает, что жизнь можно и нужно менять, на то он и выдумщик. «Жить, не пытаясь улучшить мир, - жить зря», - так сурово он оценивает себя как бы со стороны еще школьником.
Только стоит хотя бы немного подождать развития событий, довериться жизни:
«Не надо так сразу впадать в панику и нигилизм: может быть, твой чемодан несут как раз в нужную тебе сторону».
А что касается школы – то и тут Валерий нашел рецепт: как сделать так, чтобы тебя не выдергивали все время из уютного мира выдумки. «Я могу играть только роль отличника! Для остальных... не хватит органики, и ты всюду провалишься». Ему иногда кажется, что его вот-вот изобличат. Хотя золотую медаль он в итоге получил – если и играет, то честно. Это не зависит от времени,  окружающих его людей и обстоятельств, да и вообще, чего-то внешнего. *Нет позорных эпох! В любой - каждый человек делает, что может!* - так автор формулирует свое отношение.
Валерия Попова по жизни сопровождает Феоктист Шашерин - Фека. Хулиган, забияка, с приводами в милицию. Понятно, что он стал вором. Встретились и подружились мальчики случайно, в больнице. Что притянуло таких разных людей – по большому счету, непостижимо, как Божий замысел. Может, Фека – связь выдумщика с реальностью? Состояться-то надо в ней, общей для многих людей, открыть свои таланты для всех.
Первое время более правильный Валерий и его мама частенько спасали хулигана, брали его на поруки. Много лет после уже взрослый Фека помогал, как умел, другу зарабатывать. Но в какой-то момент искушение обокрасть Валерия оказалось слишком сильно... Впрочем, выдумщик уже повзрослел и характер нашел на характер. А еще – со временем он понял, что хороший писатель не может «ходить только по тротуару», нужно и в грязь наступать, жизнь, она разная.
Еще в кружке юных историков герой заинтересовался революционером и политиком Сергеем Кировым. Попытки популяризировать его биографию приводили к разным результатам. В школе его едва не исключили из комсомола, по советским временам это означало бы серьезные проблемы, в том числе и с поступлением в институт. А в перестройку на том же герой приподнял денег. Помогал ему в обоих случаях Юра Перов, сосед и друг.
Конечно, выдумщик стал писателем. И это – дело не одного дня, но всей жизни. *Да - гению трудно подобрать жизнь по таланту, за краем его таланта - банальщина, порядки, тоска!* Самонадеянно? Может быть и так. Только должна быть вера в себя, иначе не состоишься, не сможешь. Ведь предстоит много работы, которую еще надо научиться делать. Как заинтересовать своими выдумками других? Как заявить о себе среди писателей? И при этом сохранить свою уникальность?
Этот мир не очень честен и прост, отношения выстраиваются часто через возлияния. "Уметь пить и уметь не пить - разные вещи". Можно брезгливо поджимать губки и морализаторствовать. А можно -  учиться с этим жить, искать свои способы и свое место. Недавно Николай Цискаридзе говорил об интригах Большого театра: «Не нравится – уходи из нашей песочницы». Мир не перемениться от твоего частного мнения. Сколько попыток, кто-то вообще стучал на любимых коллег в наивном желании всех «наказать», добиться «справедливости». Никто столько не писал друг на друга, как советская интеллигенция. «Мы без конца проклинаем товарища Сталина, и, разумеется, за дело. И всё же я хочу спросить — кто написал четыре миллиона доносов?» - цитата из Сергея Довлатова.
Только вот «справедливость» и «наказать» – в основном - субъективные понятия, и не нам судить о них. А вот найти в этом мире свое место и «своих», как пишет Евгений Гришковец – это под силу почти каждому. В эссе «Надо к своим!» на эту тему он предостерегает: "Нельзя ничего доказывать дуракам и мерзавцам, да ещё на повышенных тонах... Потому что, если вы с ними ругаетесь, - это значит, что они вам небезразличны... Нельзя!... А если разобраться, что вам нравится ругаться именно с ними, потому что именно дураки и мерзавцы скандалят качественно... То тогда надо и понять, что они и есть ваши, и заниматься тем, что нравится, не мешать другим... И так во всём!"
Автор рассказывает о литературной тусовке своего времени. Больше о Москве 1960-80-х годов, хотя сам Валерий Попов – ленинградский писатель и ныне - глава Союза писателей Санкт-Петербурга. Но для него здесь нет принципиальной разницы. Его друзья, коллеги и товарищи - Андрей Битов и Сергей Довлатов, Иосиф Бродский и Василий Аксенов и многие другие. Они – его молодость и зрелость, они – свои, выдумщики, «Портвейновый век» русской литературы.
«Понятие "проклятых поэтов" появилось во Франции, и они сказали всем то, что до них никто не решался, - и к ним пришла слава. Мы таких же своих почему-то не ценим, побаиваемся, вспоминаем не часто, предпочитаем "гладких", чтобы не растревожили. Пора вынуть затычки из ушей, снова услышать те вольные голоса и поднять наш "Портвейновый век" на нужную высоту, на отдельную высокую полку, снять с этого времени и авторов флер неудачи, провала. Всем бы такой "провал"!
...Да они столько сделали, что можно и умирать! Не жалейте их - бесперспективное дело, зря только надорвётесь. Лучше позавидуйте им. Как и другие гении, жертвуя здоровьем и жизнью, они создали свой неповторимый, пусть не Серебряный - но другой, гораздо более близкий нам, "Портвейновый век". Они имели силу и отчаянную решимость - выбрать свой путь и бесшабашно пройти его, несмотря ни на что и не боясь гибели...»
Валерий Попов – и автор, и герой – не политик. Но все же литература живет не в отрыве от страны с ее проблемами - часто заботы бытовые касаются всех, они социальные. И писатели подмечают такие вещи, потому что находятся и «выдумывают» не в хрустальной башне, а среди людей. При любых веках бывают жалобщики, правдорубы, приспособленцы, идейные борцы… Жизнь давит на всех, как сила тяготения. И все же прямоходящих людей гораздо больше, чем ползущих.
*Нет позорных эпох! В любой - каждый человек делает, что может!* И выбор человек всегда делает сам – подличать или нет. Жить ли по совести – это ведь всегда сложнее, особенно если есть душа и совесть, не атрофировались.
"Век такой, какой напишешь", - так Попов охарактеризовал Владимира Уфлянда. Но он и сам такой. Недаром выдумщик все время ухитряется использовать, казалось бы, внезапные «обломы» в свою пользу.
Например, Валерий Попов рассказывает, как писательская делегация встречалась с президентами Франции и России. Сам Попов встретил коллег в уже отъезжающем автобусе – захотели поехать пораньше. Пока он бегал за паспортом, русские писатели не дождались его и уехали. Попов еще и шишку заработал, налетев на закрывающиеся двери. И вдруг… В фойе отеля вошел жутко важный француз. Он приехал забрать делегацию и отвезти их в Елисеевский дворец…
"Я вошёл один. Путин несколько удивлённо посмотрел на меня. Видимо, хотел понять: где же все остальные? С присущей мне находчивостью я сказал: "Я из Петербурга!". Путин кивнул - мол, тогда все ясно. Я поздоровался с ним, потом с Шираком, и мы беседовали десять минут - разумеется, о главном. И, наконец, ворвались запаренные московские коллеги, которые, оказывается, заблудились, да их ещё не хотели пропускать на "левом" автобусе. Подсуетились. И опростоволосились. Но москвичи - они такие: прорвались! И сразу стали наверстывать: заговорили все сразу, и трудно было что-то понять. Кто торопится - тот опаздывает. Питерцы выбирают другой путь".
Это чуть ли не единственный случай, когда Попов как бы противопоставляет москвичей и питерцев. И то, вероятно потому, что первые продемонстрировали снобизм – ну подождали бы его несколько минут, ничего бы не потеряли. Но…
"На пресс-конференции именно моя история появления в Елисеевском дворце вызвала наибольшее одобрение. "Москвичи выигрывая, проигрывают, а петербуржцы проигрывая - выигрывают", -  эффектно закончил я. Лоб болел. Но успех стоил риска: просто так его не получишь. И журналисты ходили за мной гуртом".
Вообще же Валерий Попов, при всем его добром сюрреализме, оценивает сурово прежде всего себя самого, но и коллег. Он – не политик, но его интересуют социальные процессы, то есть – люди и что с ними происходит.
"Много спорят о том, что погубило советскую власть. Она же сама и погубила себя, нелепо раздулась - и лопнула. Как и ее литература. Разумеется, я имел в виду самую позднюю, непомерно раскормленную, тупую и злобную".
Автору присуща и мягкая ирония, и сюрреализм, но, все-таки – реализм. При всех выдумках в его мире, он не оправдывает ни людей, ни происходящее. Он – исследователь, и умеет принимать неприятную данность. Есть в «Выдумщике» и о новом времени – перестройке, пришедшем ей на смену диком капитализме.
*Вместе с прежней эпохой, которую мы снобировали и даже порой с ней боролись, исчез вдруг - хотя бы какой-то - литературный вкус*.
Есть выводы и о новом поколении. Даже, скорее, новой манере людей сидеть в гаджетах:
"Ещё нет гаджетов, рассчитанных на нюх, поэтому и интереса к запахам нет. Но ведь появятся и такие! Прогресс неумолим. И что тогда будет? И ноздри туда уткнут! И унюхаются в хлам - ничего уже возле не замечая. Забьют последний канал, ещё доступный! А он есть? Как-то неловко к этому приходить, сигналить друг другу исключительно запахами. Какими? Головокружительный запах леса их не берет! А что возьмёт? Что может быть лучше-то? Или им - худшее подавай?"
И это не старческое брюзжание, скорее, привычка наблюдать и формулировать. Он пишет и о хорошем – к примеру, об отзывчивости молодых людей, да и своих же товарищей. Обо всех – с благодарностью и уважением, тем более, когда речь идет о конкретных именах. А вообще – у Валерия Попова есть книга с названием «Жизнь удалась». И такое же послевкусие оставляет и роман «Выдумщик» - жизнь удалась, и была она разной, и в этом тоже великое благословение всей жизни.
"Но - всего не унесешь. Только - чувства". И эти чувства – светлые, и у автора, и у его героя.

По тому, как приняли «Выдумщика», вспоминается «Алмазный мой венец» Валентина Катаева. Он, как и Попов, не считал свой роман мемуарами, написал его раньше и – отчасти – о том же времени, от тех же людях и нравах. Во всяком случае, период с 1960-х совпадает.
Когда «Алмазный мой венец» вышел, были еще живы кое-кто из героев Катаева, его современников. Сколько вылили негатива и презрения на автора - сейчас трудно вообразить. Товарищи и коллеги в Переделкино отказались с ним общаться, а кто-то пытался и лицо набить.
Это – роман с ключом, где все персонажи «спрятаны», даже не под именами, но под прозвищами. Слово автору:
«Не могу взять грех на душу и назвать их подлинными именами. Лучше всего дам им всем прозвища, которые буду писать с маленькой буквы, как обыкновенные слова: ключик, птицелов, эскесс… Исключение сделаю для одного лишь Командора. Его буду писать с большой буквы, потому что он уже памятник и возвышается над Парижем поэзии Эйфелевой башней, представляющей собой как бы некое заглавное печатное А. Высокая буква над мелким шрифтом вечного города».
Сейчас роман, конечно, выходит с подробными комментариями. Но впервые издали его без расшифровок. Те, кто понял, ещё многих застал живыми и писал списки остальным. Зачем? Например, чтобы передать своё восприятие о друзьях юности, а не уже сформированные исследователями образы. 
Особенно интересно читать эту книгу, что-то зная о литературном мире той эпохи, и немного - контекст, что происходило в стране, ведь писатели живут не под колпаком, не в стерильной среде. Во-первых, это нужно для понимания, что происходит в литературе сейчас. Ну, а во-вторых - место во всем этом самого Валентина Катаева. Ведь недостаточно хорошо писать, чтобы тебя знали, как писателя. Всегда так было, даже в СССР, хотя инфраструктура была создана. В начале советской эпохи за такие амбиции и незнание контекста иногда и гении жизнью расплачивались.
Да, Катаев поднял скандал и для писателя это – счастье, о котором можно только мечтать. И все же хотелось бы понять, за что его прокляли? Что вот прямо такого он рассказал?
Что молодая страна была жестока и большинство людей начали жить за гранью бедности? Напомню, книга вышла в советское время, при цензуре. Но тут нет ничего против революции и строя. Скорее, напротив: оцените, как мы живём сейчас и с чего начинали. Есть, чем гордиться.
Что писатели работали на пропаганду, пьянствовали, вели "богемную" жизнь? Это что, для кого-то было секретом? Нигде Катаев не претендует на роль учителя или проповедника, нигде не стоит в белом пальто.
Валентин Петрович прожил долгую жизнь. Он родился в 1897 году, дожил почти до 90 лет, он - ровесник эпохи, сам ХХ век. Жестокий и кровавый, век, когда люди быстро становились гигантами - и ещё быстрее обращались в ничтожество. Юный Валя Катаев несколько раз чудом избежал смерти, в том числе, и от расстрела. И писал всегда, при любых обстоятельствах, даже в меняющихся постоянно условиях Гражданской войны, даже когда это было смертельно опасно, и при Ленине, Сталине, Хрущеве, Брежневе... Он всегда зарабатывал литературой, и неплохо жил – и этому научился постепенно.
Как однажды почти расстрелянный, Катаев ловил дыхание жизни, каждый день радовался ей. И да, получал огромное удовольствие от материальных вещей - вкусно поесть, хорошо одеться... Тогда было немодно - сознаваться в таком. Хотя выживали-то все, и многие проходили через одно и тоже десятилетиями. Кто-то стоял в очередях и "доставал" дефицит. А дефицитом было все: продукты, одежда, книги, мебель. Кто-то искал знакомых и учился поддерживать "правильные" связи. Кто-то стучал, иногда в попытке получить себе бонусы, а часто - спасти свою шкуру.
Катаев не пишет о многом вот таком - часто себе во вред. А ведь важно не только то, что автор сказал, но и то, о чем умолчал. Нет в "Венце" о репрессиях, нет целиком. Ни о том, за кого он заступался, ни о том, против кого он высказывался. Так вот, заступался он гораздо больше, и часто - себе во вред.
У него всегда было свое мнение, и оно часто не совпадало с мнением большинства. Так, его корят за то, что он не вступился за роман Бориса Пастернака. Но Катаеву и не нравилась его проза, в отличие от стихов, и он честно писал об этом.
«Алмазный мой венец» - это уже поздний Катаев, пишет в стиле мовизма - строфично и в потоке сознания. Сам он рассказывал, что это от французского "мове" - "плохо". Но это причуды признанного мастера. Проза его выверена и вычитана, точна и метафорична. Чтобы сейчас делать "мове" - а, по сути, легко и быстро, надо было пройти определенный профессиональный путь. С учебой у Бунина, с карьерой газетного репортёра и пропагандиста, со всей сумасшедшей молодостью и авантюрной зрелостью...
"В Вале есть бандитский шик", - говорил Мандельштам. Я бы сказала, что у Валентина Петровича чувствуется внутренняя свобода. Вероятно, именно это и вызывает зависть...
На совести Катаева и журнал «Юность», и целое поколение шестидесятников. Это то, что Валерий Попов называет "Портвейновый век" - возрождение, новый Серебряный век. И об этом тоже интересно читать.
Так вот, когда критики брались писать комментарии к «Венцу», они ожидали столкнуться с враньем. Но фактически придраться-то не к чему. Те факты, которые автор приводит, подтверждаются другими источниками. Помимо этого, Катаев приводит по памяти много стихов современников, которые благодаря этому и остались в истории литературы. Образы товарищей, им созданные, исследователи и биографы используют в своих работах. Но скандал-то был!
Может, так и Валерия Попова вяло, но пытаются втянуть в скандал? Он ведь один из тез немногих, кто остался из шестидесятников, стал писателем при советской власти. Живет долго и умеет этому радоваться. 

Для Журнала "Российский Колокол"