Полемика А. де Виньи с Ж. де Местром

Проблема  «искупительной жертвы» в романе Стелло.

В творчестве знаменитого французского писателя-романтика Альфреда де Виньи нашли отражение политические и философские дискуссии, имевшие место в 1820–1830-х гг.
Взгляды и суждения писателя на отношения между людьми, людьми и Богом, человеком и властью, часто противоречивые и парадоксальные, формировались в противопоставлении, во-первых, рационалистическому оптимизму просветителей XVIII века, во-вторых – фаталистическому учению Жозефа де Местра, католического писателя, философа и дипломата, который на полях своих произведений развернул теорию о неизбежности человеческих жертвоприношений. На страницах своих поэтических сборников и романов Виньи начал дискуссию с авторитетным в те годы религиозным мыслителем, противопоставив его доводам о «виновности невиновных» гуманистические и либеральные идеи, подпитанные сен-симонистским учением о роли поэта в обществе.
 
Полемика с савойским мыслителем, поднявшим актуальные для того времени религиозно-философские вопросы о власти и ее жертвах, о насилии и возмездии, размышления о самоотверженном поведении отдельной личности и предначертанности судьбы, о Провидении и волеизъявлении, о вере, догме и системе, органично вписалась в художественную структуру мистериальных поэм А. де Виньи «Потоп» (1822) и «Дочь Иевфая» (1819), в строгую систему романа-диалога «Стелло» (1831–1832), в повествовательную ткань романа-воспоминания «Рабство и величие военной службы» (1835), посмертно изданного «Дневника поэта» (18). Во многом благодаря антиместровской направленности этих произведений, как и байроническим настроениям, Виньи получил славу поэта «метафизического бунта», прославляющего человека, который обретад величие в противостоянии роковому стечению обстоятельств, восставая против зла и несправедливости, действующих «в бесконечной и несовершенной вселенной» [Eigeldinger, с. 42]. В вышедших из библейской мистерии поэмах Виньи воплотил гностический дух сомнения и стоицизма: в «Потопе» он выразил сострадание к простым людям, в «Моисее» – к ее самоотверженным водителям, воплотив «печаль сверхчеловеческого превосходства», отягощенность гениальностью, властью, славой – всем тем, что сопровождает поэта, воина, законодателя, гиганта и парию, одинокого в своем величии» [Sainte-Beuve, с. 25].

Позднее поэт облечет свои представления о духовной силе в логические понятия, отделив мечтательность созерцателя от мечтательности творца, поэта. Оба типа мечтательности были воплощены А. де Виньи уже в его ранних поэмах, где выражением Бога являются высокое Молчание, Чистый Дух, невысказанное Слово (вечный Логос), а также образы теофании, через которые передается Божий гнев и высочайшая справедливость. Как ранее в символической интерпретации библейской («Потоп», «Моисей», «Дочь Иевфая») и национальной истории («Сен-Мар»), так позже в историях недавних революционных лидеров, приведших страну к кровавому «террору» («История одного террора»), Виньи особо подчеркивал христианский мотив мученичества и страдания, на которые Провидение обрекает человечество и его вождей. В 1830-е гг. Виньи размышляет над многими важными философскими и социально-политическими вопросами – о смысле жизни, о предназначении человека и его общественной роли, о политической и индивидуальной свободе;  о взаимоотношении наций, стоящих на разных уровнях развития, о войнах и насильственном насаждении «цивилизации», о положении зависимых народов;  о необходимости союза наций на справедливых началах, исключающего расовое превосходство и несправедливость; о будущем единого человечества на гуманной основе [Соколова, дис. д-ра 1983, с. 9–10].
 
Как один из создателей французской романтической драмы в широком смысле, а не только как театрального жанра, Виньи причислен к группе великих писателей XIX в., посвятивших себя изучению философско-религиозных проблем современного ему буржуазного общества и трагического положения в нем людей-изгоев. Ему принадлежит ветвь первенства в защите прав трех парий общества – философов, поэтов и военных людей (Les grands poetes sociolisants). Впервые обратившись к теме страдания в ранней поэзии, в 1830-е гг. Виньи продолжает размышлять над философскими и социально-политическими вопросами, спровоцированными чтением книг Жозефа де Местра, – о смысле жизни, о предназначении человека и его общественной роли, о политической и индивидуальной свободе; о взаимоотношениях наций, стоящих на разных уровнях развития, о войнах и насильственном насаждении «цивилизации», о положении зависимых народов; о необходимости союза наций на справедливых началах, исключающего расовое превосходство и несправедливость; о будущем единого человечества на гуманной основе [Соколова, дис. д-ра 1983, с. 9–10]. Поэт задумывается над смыслами великих имен и приходит к мысли, что «имя собственное – лишь подтверждение и иллюстрация идеи». Он признается, что часто использовал «великое имя» в качестве «символа морального одиночества» и «вечной тоски». Вслед за ним эту особенность творчества акцентировали критики, историки литературы, компаративисты и биографы. Часто независимо друг от друга, они указывали, что в дискуссии Виньи с современниками формировались многие его ранние поэмы и романы, написанные после Июльской революции. Из социальных теорий, которые Виньи пристально изучал, – доктрина католического писателя Ж. де Местра и учение христианского социалиста Ф. Ламенне. В споре с ними Виньи пришел к окончательному завершению своей концепция трех парий общества (поэты, военные и философы), которую мечтал воплотить в трех «консультациях Черного доктора», но полностью реализовал только первую из них – в романе «Стелло, или Голубые бесы».

В период работы над этим романом, выходившим по частям в течение 1831–1832 гг., Виньи возвращается к трудам Жозефа де Местра. Полемикой с этим философом пронизан весь диалог Черного Доктора с поэтом в романе «Stello», но особенно – историческая новелла об Андре Шенье, вошедшая в романное повествование под названием «История одного террора» и включившая раздел «О замене искупительных страданий», который прямо соотносится с местровской доктриной. Ж. де Местр и притягивал Виньи, как противник революции и насилия, и отталкивал прежде всего своими идеями о воине-палаче и вершителе Божественного порядка самыми жестокими методами и убийством ни в чем неповинных людей. Вслед за Ламенне, самым яростным противником савойского консерватора, романтик настаивал на мысли о том, что страдания предполагают нравственную ошибку, – идея, отчетливо прозвучавшая уже в историческом романе «Сен-Мар, или Заговор во времена Людовика ХIII». Выражая позицию автора, Черный доктор  говорит: «В те времена, о которых идет речь, <…> жил и писал другой добродетельный человек, неумолимый противник революции. Этот мрачный Дух, Дух-фальсификатор, я не говорю, лживый, потому что у него было чувство правды; этот упрямый, безжалостный, бесстрашный и проницательный Дух, вооруженный, как Сфинкс, до зубов и когтей, метафизическими и загадочными софизмами, в броне из железных догм, с плюмажем из сумрачных и ошеломительных предсказаний, кружил над Францией, пророчествующий и угрожающий, подобный громовому раскату. Его имя: Жозеф де Местр» [с. 333]. В главе ХХХIII Черный доктор цитирует высказывания философа – о кровавом искуплении «невиновными» преступлений, совершенных другими, о «священной миссии» палача, о божественном благословлении на жертвоприношение, о «доброте» инквизиторов, характеризуя местровскую доктрину как одну из самых дерзких и самых ошибочных философий [с. 333]. Он возмущенно отвергает идею о необходимости наказания, кровопролития, оправданий террора и войны как священнодействия, даже если они совершаются во имя искоренения зла. Устами Черного доктора автор подводит теорию Местра и все учения, оправдывающие насилие, под одну черту: все совершенные на земле преступления, все жестокие идеологии, все «крайности сходятся на эшафоте» [с. 333].

Осуждая человеческий эгоизм и провозглашая, вслед за Руссо, веру в «естественную доброту человека» [Citoleux, 1924. с. 145], автор «Стелло» смещает акцент с идеи «безразличия Бога» к нуждам несчастных на идею равнодушия общества по отношению к самым беззащитным индивидам, к которым относил поэта, военного и философа. Послеиюльские персонажи являются носителями «глубокой печали», которую испытывают лучшие представители человечества, находясь в униженном положении и будучи задавлены обществом, независимо от политического режима и социального устройства [Castex P., 1969. с. 75]. Как отмечал М. Ситоле, мысль Виньи, питаемая идеями Ж. де Местра и Ф. де Ламенне, все более освобождалась от вольтерьянского антиклерикализма в пользу идей о «католическом обществе» [Citoleux 1924, с. 184]. Ф. Бальдансперже заметил, что в «Стелло», своей «новой манерой» «сбивая с толку критиков», Виньи с помощью трех историй о поэтах доказывал идею о том, что Королевская власть, Республика и Буржуазия в равной мере равнодушны к возвышенной Поэзии. Однако мысль эта, комментировал ученый, не могла привлечь зрителей Скриба и читателей Жюля Жанена [Baldensperger, с. 21].

Если к размышлениям о поэте как политическом лидере, проводнике народа (guide du peuple), но существе весьма чувствительном и потому беззащитном, Виньи пришел после знакомства с сен-симонистами и христианскими либералами издания «Авенир» [Germain. Stello 1970, с. XXIV], то к взглядам на поэта как одного из трех «парий» [Eigeldinger, с. 49] и главных жертв общества писатель приходит после чтения литературы о Востоке и «Санкт-Петербургских вечеров» Ж. де Местра. В этой книге Местр утверждал, что «Божественный Закон требует кровавых жертв для продолжения рода и что воин, как и палач, гарантирует стабильность, необходимую мистической Власти (Авторитету). Виньи возражал, настаивая на мысли о том, что многочисленные исторические конфликты являются следствием не «извечной необходимости», а наследия примитивного «азиатства» и антропофагии (людоедстства, каннибализма) [Бальдансперже, с. 16]. 

Выражая позицию автора, Черный Доктор, персонаж романа «Stello» говорит: «В те времена, о которых идет речь, <…> жил и писал другой добродетельный человек, неумолимый противник революции. Этот мрачный Дух, Дух-фальсификатор, я не говорю, лживый, потому что у него было чувство правды; этот упрямый, безжалостный, бесстрашный и проницательный Дух, вооруженный, как Сфинкс, до зубов и когтей, метафизическими и загадочными софизмами, в броне из железных догм, с плюмажем из сумрачных и ошеломительных предсказаний, кружил над Францией, пророчествующий и угрожающий, подобный громовому раскату. Его имя: Жозеф де Местр» [Stello, с. 333]. В главе ХХХIII Черный доктор цитирует высказывания философа – о кровавом искуплении «невиновными» преступлений, совершенных другими, о «священной миссии» палача, о божественном благословлении на жертвоприношение, о «доброте» инквизиторов, характеризуя местровскую доктрину как одну из самых дерзких и самых ошибочных философий. Он возмущенно отвергает идею о необходимости наказания, кровопролития, оправданий террора и войны как священнодействия, даже если они совершаются во имя искоренения зла. Устами Черного Доктора автор подводит теорию Местра и все учения, оправдывающие насилие, под одну черту: все совершенные на земле преступления, все жестокие идеологии, все крайности сходятся на эшафоте [Stello, с. 333].

Писатель вводит в роман кантовскую терминологию, рассуждает о методах познания и обнаружения истины, возводит термины «синтез» и «анализ» (Синтез и Анализ) в разряд аллегорий и синонимов рационализма и воображения. Он доказывает, что философия в духе де Местра вписывается в систему Синтеза и догмы, как и все подобные учения, обладающие однолинейной простотой, ибо сходятся в одной точке и объясняются одной причиной, единственным условием. И только Анализ может вскрыть и показать всю сложность, неоднозначность и таинственность явлений, но и он не проясняет, а лишь обнаруживает неясность, неоднозначность и удаленность истины. По словам Черного Доктора, именно Синтез является философской основой террора, именно в нем проявляется великая человеческая слабость, и потому создатели системы, поборники Синтеза всегда страшатся Анализа. Эти парадоксальные рассуждения раскрывают смысл эпиграфа, предваряющего роман: «Анализ – это лот. Заброшенный вглубь Океана, он пугает и лишает надежды Слабого, но придает силы Сильному и ведет того, кто крепко за него держится» [Stello, с. 333]. И далее: «<…> не в анализе достойные уважения, справедливые умы черпали и будут черпать вечные идеи, которые поражают чувством благополучия, дающего редкие переживания истины» [Stello, с. 334]. Анализ понимается, как бесконечный процесс познания «вечно невежественной душой» сложного, многообразного, неисчерпаемого мира. Утверждая это, Виньи возвращается к учению Сократа и его ученика Платона.

Вслед за Виньи критики, историки литературы, компаративисты и биографы, часто независимо друг от друга, указывали на философию современников, в дискуссии с которыми формировались романтические поэмы и романы, потеснившие элегическую литературу в первые годы после трехдневной Июльской революции. Основные из тех социальных теорий, которые Виньи пристально изучал, – была доктрина католического писателя, христианского социалиста Ф. Ламенне. В споре с ним Виньи пришел к окончательному завершению своей концепция трех парий общества (поэты, военные и философы), которую он успел воплотить в первой консультации Черного Доктора – романе «Стелло». Не исключено, что именно благодаря этому роману и воплощенному в нем таинственному образу доктора к концу столетия в поэзии Артюра Рембо появится безумный «сатанинский доктор», страдающий нервным недугом. Это темный персонаж, непонятный и таинственный, почти потусторонний, такой же печальный, как Черный Доктор, но неуравновешенный и безумный в болезненном бреду, как Жильбер в «Истории взбесившейся блохи». Черный Доктор, «холодный и безучастный», тоже болен, и его болезнь также проявляется в раздвоенности. Виньи записал в «Дневнике Поэта»: «Черный доктор – это сама жизнь. Все, что есть в жизни реального, печального, удручающего, должно быть представлено в нем и в его словах, и всегда его болезнь должна возвышаться над его печальным рассудком – всем тем, чем поэзия возвышается над придавившей нас болезненной действительностью; но этот рассудок (разум), как в жизни, должен заставлять чувство замолкать, и это молчание будет лучшей критикой жизни». Молчание трактуется как оппозиционное слово и структурируется «в качестве внутреннего атрибута произведения» [Б. Иванюк], на наш взгляд, в диалогических циклах. Критикуя сторонников системы и отвергая «надменный» Синтез, как основу системы, Виньи подчеркивал свою приверженность Анализу, тем самым отдавал предпочтение идее непознаваемости истины. Однако, как заметил Марк Ситоле, вопреки заявлению, издавал «синтетические построения», к которым относится и роман «Стелло» [Citoleux 1924, с. 89].

Прославление Анализа не мешало романтику говорить о близости к духовному наследию просветителей, которых он считал создателями системы и приверженцами догмы. Подчеркивая свое идейное родство с веком Разума, Виньи не видел принципиальной разницы между рационализмом и сенсуализмом, был поклонником энциклопедического знания, что не мешало ему противопоставлять ушедший век своему времени: «XVIII век был веком мысли, веком Вольтера, Руссо, Монтескье и т. д.; XIX – веком искусства, поэзии и драмы» [ЖП, с. 889]. В рассуждениях Виньи о романе находим вывод о том, что «философия, воображение – два качества, которые следует объединить, чтобы создать роман первой величины» [ЖП, с. 889], а также высказывание о том, что воображение всегда вытекает из логики [ЖП, с. ] Однако особое несогласие Виньи вызывали не местровские идеи о трагическом предначертании и даже не столько рассуждения о неизбежности «кровавых жертв», сколько мысли о воине-палаче невиновных, как выразителе Божественной воли. Ж. де Местр притягивал Виньи, прежде всего, как противник революции и насилия, а отталкивал своими идеями о воине-палаче и вершителе Божественного порядка самыми жестокими методами и убийством ни в чем не повинных людей. Вслед за Ламенне, самым яростным противником савойского консерватора, романтик настаивал на том, что страдания предполагают нравственную ошибку. Эта идея отчетливо прозвучала уже в его историческом романе «Сен-Мар».

Образы вождей французской революции и революционных войн – Робеспьера, Сен-Жюста, Наполеона и др. в романе Виньи «Стелло, или Голубые бесы», как и образ Жозефа де Местра, входят в парадигму политической системы и философии как «системы, составленной из метафизических догм, софизмов и мрачных предсказаний». Эти мрачные образы воплощаются в архетипе Сфинкса, символизирующего таинственную демоническую силу, разорительную и опустошительную мощь, которая управляет разъяренной толпой и устрашает ее, призывая к порядку нарущителей спокойствия и равновесия. Этот архетип оказался очень живуч во французской романтической литературе, он находит отклик в творчестве разных писателей, воплощается в разных стилистических картинах. Например, в «Истории царицы Утра» Ж. де Нерваля эта сила выступает под именем Адонаи (одно из имен ветхозаветного божества), который преследует сынов Каина, именуемых «благодетелями человечества», но в глазах людей ставших «проклятыми, демонами, духами зла». Нервалевский «горизонт толкования» ветхозаветного божества находится на пересечении мифолого-онирической парадигмы, философско-религиозной эклектики и индивидуалистических интуитивных поисков, приведших к заблуждениям, психической неустойчивости и трагическому исходу.

Проведение прямых аналогий с Библией было характерно для доиюльского периода французской литературы. Политические истории как иллюстрации религиозно-философских идей появляются в послеиюльский период и свидетельствуют о стремлении писателей соотнести внутренние и внешние события и повлиять на них. Личность Наполеона привлекала уже писателей старшего поколения – Р. де Шатобриана, Ж. де Сталь, но оба видели в этом политическом персонаже прежде всего игрока,  рассматривали фигуру Наполеона Бонапарта в роли комедианта – то Юпитера, то Скапена. Стендаль и Бальзак, напротив, разглядели в Наполеоне гиганта. При этом Стендаль разделял и некоторые моменты концепции Рене де Шатобриана и Жермены де Сталь, так как хорошо различал недостатки своего кумира. Виньи, смыкаясь во взглядах с Шатобрианом и с Ж. де Сталь, создал антинаполеоновский миф о Бонапарте-актере, попеременно то трагике, то комике. После Июльской революции Виньи запишет в «Дневнике Поэта»: «Бонапарт – это человек; Наполеон – это роль» [ЖП]. Мифологизируя историческую личность таким образом, писатель шел к ее деперсонализации.

Романтическая игра спровоцировала философские дебаты о том, что есть личность, свобода и какова роль личности в обществе. Н. Бердяев писал: «Личность находится вне соотношения индивидуального, частного и общеродового, вне соотношения частей и целого, органов и организма. Личность не есть животная особь. Личность в человеке не детерминирована наследственностью, биологической и социальной, она есть свобода в человеке, возможность победы над детерминацией мира. Все личное в человеке противоположно всякому автоматизму, который играет такую роль в человеческой жизни, автоматизму психическому и социальному. Не разные два человека, а один и тот же человек есть индивидуум и личность. Это не два разные существа, а два качествования, две разные силы в человеке. <...> Человек, как индивидуум, переживает изоляцию, эгоцентрически поглощен собой и призван вести мучительную борьбу за жизнь... Человек-личность, тот же человек, преодолевает свою эгоцентрическую замкнутость, раскрывает в себе универсум, но отстаивает свою независимость и достоинство по отношению к окружающему миру...» [Бердяев с. 26].

Философско-религиозные взгляды Виньи, протестовавшего против любых кровавых жертв и «тирании несчастья», его романтический максимализм, проявившийся особенно ярко в концепции отрицания искупительной жертвы, некоторые аспекты спора с Ж. де Местром нашли продолжение в теософии середины XIX века. А. Безант утверждала, что во всех мировых религиях есть этот поиск внутренней правды доктрины об искупительной жертве и что «Жертва ради общего дела – последняя ступень на пути человека» [Безант. Эзотерическое христианство, с.]. Робеспьер, Сен-Жюст в «Стелло»,  Наполеон в «Рабстве…», ­ вожди, в которых нуждались безликие, безропотные массы, люди, потерявшие веру в Бога и связь с природой, естественным бытием и по воле жестоких лидеров превратившиеся в жестокую «машину», неумолимую, разрушительную силу. Примечателен позитивисткий взгляд на пьесу «Чаттертон» и новеллу о Чаттертоне в романе «Стелло». Так Фортуль, отметив несовершенство романтической драмы и теории бессилия ее devots, отводил автору «Чаттертона» место в «черном списке» за «воспевание самоубийства», в то время как новая и социальная философия предписывала человеку «долг жить и быть полезным» [Hunt 1935. с. 103].

Литература

1. Бердяев Н. А. О рабстве и свободе человека. Опыт персоналистической философии // 1. Бердяев Н. А. Царство Духа и царство Кесаря; cост. и предисл. П. В. Алексеева. М.: Республика, 1995. С. 4–162.
2. Гече Г. Библейские истории. Ветхий Завет. Новый Завет. М.: Политиздат, 1990. 318 с.
3. Гинзбург Л. С. О психологической прозе. Л.: Худож. лит., Ленингр. отд-ние, 1977. С. 422.
4. Забабурова Н. В. Стендаль и проблемы психологического анализа. Ростов н / Дону: Изд-во Рост. ун-та, 1982. 182 c.
6. Забабурова Н. В. Французский психологический роман (эпоха Просвещения и романтизм). Ростов н / Дону: Изд-во Рост. ун-та, 1990. 180 с.
7. Карельский А. В. От героя к человеку. Два века западноевропейской литературы. М.: Сов. писатель, 1990. 397 с.
8. Карсавин Л. П. Жозеф де Местр // Вопросы философии. № 3. 1989. С. 93–118.
9. Макогоненко Г. П. Радищев и его время. М. 1956. С. 548.
10. Нерваль Ж. де. История о царице Утра и Сулаймане, повелителе духов. М.: Энигма, 1996. 223 с.
12. Ницше Ф. Рождение трагедии из духа музыки // Изд-во: Азбука. Сер.: Азбука-классика. 2014.
13. Плимак Е. Радищев и Робеспьер // Новый мир. № 6. 1966. С. 156–191. https://imwerden.de/pdf/novy_mir_1966_06__ocr.pdf
14. Пыпин А. Н. (Подп.: —А—). Советы графа Жозефа де Местра // Современник. № 2. Февраль. 1866 (Ц. р. 24 II 1866; вып. в свет 1. III. 1866). С. 541—576. 
15. Реизов Б. Г. Стендаль. Философия. История. Политика. Эстетика. Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1974. 372 с.
16. Реизов Б. Г. Стендаль. Художественное творчество. М.: Худ. лит., 1972. 408 с.
17. Соколова Т. В. Философская поэзия А. де Виньи и эволюция романтической поэмы во Франции: дис. д-ра филол. наук. Л., 1983. 270 с.
18. Тураев С. Концепция личности в романтизме // Контекст-1977. М.: Наука, 1978.
19. Тураев С. В. К вопросу о национальном характере в литературе романтизма // От барокко до постмодернизма: зб. наук. пр. Днепропетровск: ДГУ, 1997. С. 13–23.
20. Хлодовский Р. И. Декамерон. Поэтика и стиль. М.: Наука, 1982. 389 с.
21. Хоружий С. Карсавин и Ж. де Местр // Вопросы философии. № 3. 1989. С. 79–92.
22. Штаерман Е. М.. Светоний и его время // Гай Светоний Транrвилл. Жизнь двенадцати цезарей. М. 1964. С. 258.
23. Штайнер Р. Мистерии древности и христианство. М.: Интербук, 1990. 125 с.
24. Эстетика раннего французского романтизма; cост., коммент. и вступ. ст. В. А. Мильчиной. М.: Искусство, 1982. 480 с.
25. Юнг К. Г. Либидо, его метаморфозы и символы. СПб.: Вост.-Европ. ин-т психоанализа, 1994. 415 с.
26. Юнг К. Г. Mysterium Coniunctionis. М.: Рефл-Бук, Киев: Ваклер, 1997. 676 с.
27. Baldensperger F. Сommentaires // Vigny A. de. Oeuvres completes, рr;sent;s et commentеs par F. Baldensperger. T. 1–2. Paris: Gallimard, 1948.
28. Castex P. G. Vigny. Nouvel еdition, revue et mise а jour [Connaissance des lettres]. Paris: Hatier, 1969. 289 p.
29. Citoleux M. Alfred de Vigny: persistances classiques et affinitеs еtrangеres [Champion, 1924]; reprod. en facsimil;, Gen;ve: Slatkine, 1978.
30. Eigeldinger M. Alfred de Vigny. Paris: Ed. Sеghers, 1965. 190 p.
31. Hunt H. J. Le socialism et le romantisme en France. Oxford, 1935. P. 103.
32. Hytier J. Le roman de l’Individu. Paris: Les arts et le livre. 1928.
33. Germain F. Introduction. Notes // Vigny A. de. Les Consultation du docteur Noir. Premiеre Consultation. Stello. Seconde Consultation. Daphnе. Paris: Garnier-frеres, 1970. Р. I–XXIV.
34. Germain F. Introduction. Notes // Vigny A. de. Servitude et Grandeur militaires. Paris: Garnier-frеres, 1970. P. 394 – 406.
35. Les еcrivains romantiques et Voltaire. Essais sur Voltaire et le romantisme en France (1795–1830). T. 2. Lille, 1974. P. 729.
36. Sainte-Beuve Ch. A. de. Vigny // Vigny A. de. Oeuvres complеtes. Paris: Seuil, 1974. Р. 21–35.
37. Vеrlant J. Le roman personnel de Rousseau a Fromantin. Paris: Hachette, 1905.
38. Vigny A. de. Journal d’un Poеte, notе par L. Ratisbonne. Paris: C. L;vy, 1882. P. 1–82.
39. Vigny A. de. Les Consultations du Docteur Noir. Paris: Garnier–frеres, 1970. 453 p.
40. Vigny. Stello // Vigny A. de. Oeuvres completes; prеface, prеsentation et notes par P. Viallaneix. Paris: ;d. du Seuil, 1964. 668 p.