Рисунки на полях...

 Неожиданным образом в его поминутно расписанном дне образовалось небольшое окно. Он взял с журнального столика маленькую книжицу и, произнеся про себя любимую фразу "Восторг пиитический!", продолжил читать отложенное с выходного дня чтиво. Сердце забилось в груди с новой силой...

 "...От всех бед он убегал на юг, в Астрахань, в калмыцкую степь. Там, казалось, было гнездо его. Убегал даже от денег - не "делач"! Маяковский, устроив как-то издание стихов его, удивлялся: "Накануне дня получения денег, - скажет, - я встретил его с чемоданчиком. "Куда вы?" - "На юг, весна!.." - свистнул беспечно Хлебников и уехал. На крыше вагона.
 Да, куковал без денег, не ценил вещей. Ценил скорее символы: дудку из тростника, куклу тряпичную, деревянную игрушку из Сергиева Посада (с ней, говорят, и умрет), какое-то дешевое колечко, которое ему дали и тут же отняли. Это случится в Харькове, где он застрял после революции. На его беду туда явятся вдруг Есенин и Мариенгоф. Эти бежали из голодной Москвы, мечтая "о белом хлебе, сале, сахаре, о том, чтобы хоть недельку поработало брюхо"
 Разыскали Хлебникова; он жил в какой-то старой мастерской. Явились: один в меховой куртке, другой в элегантном английском пальто. А Хлебников, в штанах, сшитых из занавески (да, да!), сидел на голом матрасе и чинил сапог. Мариенгоф пишет: "Он встал навстречу и протянул руку с щиблетой. Я, улыбаясь, пожал дырявую подошву"...
 Короче, зная, что Хлебников объявил себя Председателем Земного Шара, москвичи решили подшутить: устроить вечер в городском театре и торжественно "короновать" его. Хлебников, дитя, принял всё всерьез. В холщовой рясе, босой, он стоял на сцене со скрещенными на груди руками, выслушивал акафисты и после каждого, как было условлено, шептал:"Верую..." "В заключение, - пишет Мариенгоф, - как символ земного шара надеваем ему на палец кольцо, взятое на минуточку у четвертого участника - Бориса Глубоковского". А когда занавес упал, тот, лыбясь, подошел: "Снимай кольцо". Хлебников испуганно глянул на него и спрятал руку. "Брось дурака ломать, - зарычал Глубоковский, - отдай кольцо!" Москвичи за кулисами подыхали от смеха. "Это... это Шар... символ шара, - губы Хлебникова побелели. - Я... вот... меня Есенин в Председатели..." Но шутник, потеряв терпение, грубо, с кровью содрал кольцо. У Хлебникова чуть слезы не брызнули. От боли, конечно. Разумеется, от боли..."

- Интересно, - он оторвался от чтения и довольно громко принёс, - И что же, Велимир их простил?
 
 Она сидела в кресле возле окна, что-то записывала в блокнот и тут же, рядом с текстом, рисовала на полях, изредка поглядывая то на тряпичную куклу, которую сама сделала ещё будучи совсем ребенком, то на дудку из тростника, привезённую из Сочи, то на деревянную игрушку из Сергиева Посада... Она настолько была увлечена любимым занятием, что от голоса, нарушевшего тишину, всё её существо вздрогнуло, губы побелели и глаза наполнились слезами. От неожиданности, конечно. Разумеется, от неожиданности.

- Кого? - немного придя в себя, спросила она, с улыбкой разглядывая его кудрявые пряди волос и обёрнутое в любимый халат тело.
- Тех, кто над ним смеялся.
- Конечно, простил. Зачем душе такой груз? Да и задачи у Хлебникова другие, нежели у Есенина и иже с ним.
- Мда, они совершенные антиподы, - он замолчал на минуту, - И тебе его нисколько не жаль?
- Жалеть самодостаточного человека как минимум глупо.
- Действительно, глупо, - он поднялся, немного постоял, задумавшись над чем-то, затем, быстро прошёл к себе в кабинет и закрыл за собой дверь.

 Она взяла в руки оставленную на столе книгу и осторожно, будто боясь спугнуть обитателей страниц, открыла её. На титульном листе в верхнем левом углу пером было аккуратно выведено:

 Маяковскому,
 На добрую память!
 С глубоким уважением,
 Ваш Хлебников