Невстреча во времени

Пыль оседала на витрине антикварного магазина, ленивыми спиралями кружась в луче летнего солнца. Я остановился, привлеченный не броскостью, а скромностью: небольшая коробочка из потемневшего дерева с инкрустацией. Внутри, на бархатной подложке цвета выцвевшего вина, лежали несколько плиток шоколада. Не современных, гладких и глянцевых, а шероховатых, почти грубых, завернутых в вощеную бумагу с едва различимым шрифтом. Они напоминали скорее аптекарские снадобья, чем лакомство. «Шоколадъ. Фабрика Ж. Бормана. Спб. 1897 г.». Музейный экспонат. Запах – слабый, но отчетливый – горьковатый, дымный, с оттенком ванили и чего-то неуловимо чуждого современному носу, как запах старых книг.

«Находка, правда?» – раздался голос за спиной. Я обернулся. Хозяин лавки, мужчина с внимательными глазами цвета старого серебра, вытирал руки о холщовый фартук. «Такие редкость. Совсем другие времена, другой вкус».

«Он… съедобен?» – спросил я скорее из вежливости, чем из любопытства.

«Теоретически – да. Практически – это путешествие во вкус, который мы потеряли. Горький. Очень горький. С терпкостью, почти как у недозрелой хурмы. И сладость не сахарная, а какая-то… плотная, медово-тростниковая. Совсем не то, что сейчас любят – мягкое, сливочное, с воздушными начинками». Он вздохнул, глядя на плитки с нежностью знатока. «Вот этот, например, – он указал на одну из плиток, – с перцем чили. Не для слабонервных. Тогдашние гурманы ценили характер, а не нежность».

Я представил себе человека из 1897 года, раскрывающего такую же коробочку. Господина во фраке или даму в корсете, отламывающих квадратик этого темного, почти черного шоколада. Вкус, резкий и откровенный, как сама эпоха – с ее контрастами роскоши и нищеты, стремительного прогресса и архаичных устоев. Они бы содрогнулись от современного молочного шоколада с карамелью или белого шоколада, назвав его, наверное, «слишком жеманным» или «безликим».

«А вы… какой любите?» – вдруг спросил антиквар, его взгляд стал проницательным, будто он угадал ход моих мыслей.

Я улыбнулся. «Тот, что сейчас называют «десертным». Темный, но не слишком – процентов 70 какао. С морской солью и карамелью. Или с хрустящей вафельной крошкой. Что-то сложное, но… предсказуемо-приятное. Без резких углов».

Продавец тихо рассмеялся, звук напоминал шелест страниц. «Видите? Мы с вами опоздали друг ко другу на столетия, молодой человек. Мой идеал – эта горькая, пряная плитка, терпкая и неистовая, как конькобежец на замерзшей Неве. Ваш – изящный десерт, который тает во рту, как слова влюбленных по телефону. Мы говорим на разных языках вкуса. Я не знаю вашего любимого шоколада, а вы никогда не поймете восторга от этого, – он бережно коснулся деревянной коробочки. – Между нашими предпочтениями – пропасть времени. Целая эпоха технологий, войн, смены парадигм… и эволюции шоколада».

Я смотрел на плитки 1897 года. Они были красивы своей подлинностью, как старые фотографии. Но пробовать их? Мне было почти страшно. Этот вкус принадлежал другому миру, другому ритму жизни, другому представлению о наслаждении. Он был бы чужд моим рецепторам, воспитанным на иных стандартах сладости и гладкости. И человек из того времени, пожалуй, счел бы мой любимый шоколад слишком «женственным» или просто пресным.

Мы стояли у витрины, разделенные столетием, воплощенным в какао-бобах. Он – хранитель ушедших вкусов. Я – дитя своего времени, с его изысканными компромиссами. Его шоколад был гимном терпкости и силе. Мой – одой гармонии и нежности. Мы были несовместимы хронологически, гастрономически, эстетически.

«Да, – тихо согласился я, глядя на темные, суровые плитки. – Мы точно опоздали. Лет на сто двадцать как минимум. Я не смогу разделить ваш восторг, а вы – мой. Наши шоколадные вселенные слишком далеки». Я купил маленькую старинную шоколадную ложечку – серебряную, с монограммой. Не как инструмент для еды, а как символ. Символ той пропасти вкуса и времени, которую не преодолеть. Мы вежливо кивнули друг другу, и я вышел на улицу XXI века, где воздух пах выхлопами и кофе с сиропом, а не дымом первых фабрик и горькой роскошью шоколада, который я никогда не смогу по-настоящему полюбить. Мы разминулись во времени, и даже шоколад стал памятником этому вечному, сладкому опозданию.