Золотое поле

Золотое поле.  18+

— Не могу дождаться, когда увижу «Степных Волков». Ты же знаешь, я их обожаю. Интересно, будут ли они играть что-то с крайнего альбома?

Голос Ольги, моей жены, был полон того детского предвкушения, которое я в ней так любил. Она смотрела вперёд, на забитую машинами узкую дорогу, но я знал, что мыслями она уже там, в гуще событий, под рёв гитар.

Я поморщился, словно от зубной боли.

— Оль, ну сколько раз говорить, — не выдержал я. — Не «крайний», а «последний».

Она перевела на меня свои огромные зелёные глаза. В них на мгновение блеснуло раздражение. Мы ехали уже четвертый час из Краснодара, и эта поездка, вкупе с жарой, вымотала нас обоих.

— Лёш, ну не начинай, а? Какая разница? Все так говорят.

— Все с ума сойдут, и ты тоже? — пробурчал я, медленно двигая нашу «Ниву» за вереницей таких же бедолаг. — Это звучит безграмотно, понимаешь? Особенно от тебя, от учительницы.

— Я учитель математики младших классов, а не русского языка, — парировала она, отворачиваясь к окну. — И вообще, это просто суеверие. Лётчики говорят «крайний полёт», альпинисты, «крайнее восхождение». Чтобы не сглазить. Что в этом такого?

— Да, но они рискуют жизнью, Оля! — не унимался я, чувствуя, как внутри закипает иррациональное раздражение. — В их словах есть хоть какая-то логика, пусть и суеверная. Понимаешь, их полёт или восхождение может стать последним в самом прямом смысле! А что группа? Они что, рискуют умереть, записывая новый альбом? Это просто работа, творчество. Приплетать сюда эти лётчицкие суеверия, это как раз то, что я называю безграмотностью. Попугайничество без понимания сути.

Она молчала, глядя на проносившиеся мимо выжженные поля подсолнухов, склонивших свои тяжёлые головы, словно в знак скорби по постепенно уходящему лету. Я почувствовал, что перегнул палку. Мой тон был слишком резким, менторским. Я ведь и сам не без греха. Постоянно использую профессиональный сленг, который Олю порой коробит. Все эти «откапиталить движок», «переобуть резину», «прокачать тормоза»…

— Прости, — сказал я уже мягче. — Я просто устал. И жара эта…

Ольга повернулась ко мне. В её глазах больше не было раздражения, только усталость, отражающая мою собственную.

— Я тоже устала, Лёш. Всю неделю эти отчёты, педсовет, подготовка к новому учебному году… Я думала, у меня голова взорвётся. Мне казалось, что если мы сегодня не вырвемся, я просто сойду с ума. Хотелось просто отключиться. Чтобы музыка орала так, чтобы своих мыслей не слышать. Понимаешь?

— Понимаю, — кивнул я. — У меня та же история. Привезли «Кайен» с убитой коробкой. Владелец, шишка какая-то из администрации. Каждый день звонил, торопил, угрожал. А там запчастей ждать три недели. Я ему объясняю, а он слушать не хочет. «Ищите, говорит, хоть из-под земли достаньте». Я вчера до ночи с парнями сидел, пытались что-то сколхозить из аналогов. Так что да, мне тоже нужно, чтобы музыка орала.

Она протянула руку и положила мне на плечо. Прикосновение супруги было тёплым и успокаивающим.

— Вот видишь. Мы оба на пределе. Так что давай не будем ссориться из-за ерунды. Хочешь, я буду говорить «новейший альбом»? Так тебя устроит?

— Устроит, — улыбнулся я, чувствуя, как напряжение отпускает. — Или «последний по времени выхода».

— Ну ты и зануда, Лёша, — рассмеялась она, и этот смех был лучшей музыкой за весь сегодняшний день.

Я тоже усмехнулся. Да, зануда. Но это была моя Ольга, и я был её занудой. И сейчас мы ехали на рок-фестиваль, чтобы вместе сбежать от наших взрослых, утомительных жизней.

Мы оба мечтали об этом фестивале. «Золотое Поле». Слоганом было: «Добро и мир». Три дня музыки, свободы и единения с природой в бескрайних полях под станицей Кавказской. Мы смогли вырваться только на третий день, на воскресенье. Вся неделя в моей автомастерской была сумасшедшей. Я приходил домой и падал замертво, даже на пиво сил не оставалось. А Оля заканчивала свои дела. И вот, мы здесь. Почти.

Чем ближе мы подъезжали к месту, тем яснее становился масштаб происходящего. Это был не просто фестиваль, это было великое переселение народов. По обочинам тянулись бесконечные ряды машин. Легковушки, покрытые пылью, джипы, микроавтобусы, целые автодома с номерами других регионов. Я видел флаги, торчащие из окон. В новостях сначала говорили, что ожидается около двухсот тысяч человек, но вчера в вечернем выпуске проскочила цифра, в которую я с трудом поверил, почти четыреста тысяч.

Найти место для парковки оказалось нереально. Мы съехали с асфальта на выжженную, растрескавшуюся землю и потащились по полю, поднимая клубы пыли. В итоге пришлось бросить нашу «Ниву» чёрт знает где, в пяти километрах, а то и в шести от предполагаемого входа. Как раз возле палаточного городка.

— Дальше пешком, — констатировал я, глуша мотор.

Воздух снаружи был как из раскалённой печи. Жара стояла уже полтора месяца, и сегодня, казалось, достигла своего апогея. Пока я вытаскивал наши рюкзаки, Оля, недолго думая, прямо в машине стащила с себя джинсы и футболку. Через мгновение она уже стояла рядом в коротких шортах и ярком зелёном верхе от купальника, который выгодно подчёркивал её рыжие волосы и стройную фигуру. Я невольно залюбовался. За последние годы я, чего уж греха таить, заметно оскуфел. Пивной живот, одышка, вечная усталость. А она, моя Оленька, в свои тридцать восемь была всё той же девчонкой, в которую я влюбился на первом курсе.

— Не смотри так, — шлёпнула она меня игриво по плечу. — Пошли, а то всё пропустим.

Супруга взяла с собой лишь маленькую, полулитровую бутылку воды.

— Там же наверняка продают, — сказала она, перехватив мой вопросительный взгляд. — Купим ещё.

На мне были выцветшие бриджи и растянутая майка с логотипом нашего спонсора, «Кубань-Агро-Инвест». Мы закинули за плечи лёгкие рюкзачки и двинулись в сторону доносившихся издалека басов.

Дорога к главному входу была похожа на путь паломников к святыне, только вместо молитв в воздухе висели обрывки мата, пьяный смех и жалобы на жару. Пыль стояла столбом. Она была везде, на коже, на одежде, во рту. Каждый проезжающий мимо мотоцикл или квадроцикл, на которых рассекала охрана или особо наглые гости, поднимал целое облако серой взвеси, заставляя всех вокруг кашлять и щуриться.

Мимо нас прошла семья, измученный отец с красным, обгоревшим лицом тащил на плечах хнычущего ребёнка лет пяти, а рядом брела его жена, с безнадёжностью в глазах толкавшая перед собой детскую коляску, колёса которой вязли в пыли.

— Пап, ну когда мы уже придём? Жарко! — ныл мальчик.

— Скоро, сынок, скоро, — безжизненным голосом отвечал отец, хотя было видно, что он и сам в это не верит.

— Я пить хочу! — подключилась к нытью девочка в коляске.

— Вода кончилась, Машенька, — ответила мать, и в её голосе звучали мягкие нотки. — Потерпи. Там купим.

Я посмотрел на Олю. Она тоже провожала их взглядом. Мы никогда не говорили всерьёз о детях. Как-то не сложилось. Сначала учёба, потом ипотека, потом моя мастерская, которая требовала всех сил и денег. А сейчас, глядя на эту сцену, я впервые за долгое время почувствовал не жалость, а какое-то эгоистичное облегчение. Нам не нужно было делить нашу маленькую бутылку воды на четверых. Нам не нужно было отвечать на бесконечные «когда» и «почему». Мы были вдвоём, предоставленные сами себе в этом пекле.

— Хорошо, что мы вдвоём, — тихо сказала Оля, словно прочитав мои мысли.

— Ага, — кивнул я.

С другой стороны, признаться, мы задумывались о детях, конечно, но возраст… Если бы тогда, а сейчас уже… Нам и вдвоём не так уж и плохо.

Чем ближе мы подходили, тем громче становилась какофония звуков. Это была не только музыка. С разных сторон доносились крики, вой сирен. Видимо, скорая пыталась пробиться сквозь толпу, рёв моторов и какой-то низкочастотный гул, от которого вибрировала земля под ногами. Это был пульс гигантского, измученного жарой организма, в который мы добровольно шли, чтобы стать его частью.

Навстречу нам, против течения толпы, брёл парень. Он был босиком. Его джинсы были мокрыми до колен, а на лице блуждала потерянная улыбка. Он что-то бормотал себе под нос и смотрел куда-то сквозь людей.

— Где, где выход? — спросил он, остановившись прямо передо мной.

Его глаза были расширены, зрачки, как две чёрные точки.

— Обратно иди, откуда все идут, — ответил я, стараясь не звучать враждебно.

Он посмотрел на меня, но, казалось, не понял ни слова. Потом мотнул головой и побрёл дальше, расталкивая людей и натыкаясь на них.

— Наркоман какой-то, — прошептала Оля, прижимаясь ко мне.

— Таких тут, похоже, половина, — пробормотал я, обнимая её за плечи. — Держись рядом.

Я видел измождённые лица. Видел, как молодая пара ссорилась из-за последней капли в бутылке. Видел, как шатающийся парень в одних шортах упал на колени и его тут же стошнило. Атмосфера «добра и мира» пока что ощущалась слабо. Скорее, это было похоже на исход измученного жаждой племени через пустыню.

Наконец, впереди показались гигантские надувные арки входа. Над ними развевался огромный баннер: «Золотое Поле. Добро и мир». Спонсоры, всё те же «Кубань-Агро-Инвест», пивоварня «Станичное Золото» и, что показалось мне злой иронией, производитель бутилированной воды «Кавказская Роса».

У входа была давка. Несколько уставших охранников вяло проверяли сумки и махали ручными металлодетекторами. Мы протиснулись к одному из коридоров. Оля достала телефон и показала парню в форме QR-коды наших билетов. Пятнадцать тысяч за каждый. Я тогда ещё подумал, что за такие деньги сервис должен быть на высоте.

Сканер пикнул дважды. Нам на запястья нацепили бумажные браслеты. Мы шагнули за арку. И оказались в аду.

Первое, что ударило в меня, это не звук, а запах. Густая, удушливая смесь из пота сотен тысяч тел, прокисшего пива, пыли и чего-то гораздо худшего, тошнотворно-сладкого запаха нечистот. Оля инстинктивно вцепилась в мою руку. Её пальцы были холодными, несмотря на жару.

Пространство за входом представляло собой хаотичный рынок. Десятки палаток и лотков, над которыми висели выцветшие на солнце флаги. Здесь торговали всем, что могло понадобиться паломнику на рок-фестивале. Чёрные футболки с логотипами групп: воющий волк «Степных Волков», мистический узор «Вереска», яркая жар-птица одноимённой группы. Банданы с надписью «Золотое Поле», кепки, плетёные фенечки, дешёвые солнцезащитные очки. Всё было покрыто ровным слоем серой пыли.

Чуть поодаль расположились продуктовые точки. Из одной валил дым, и хриплый мужик орал: «Шашлык, горячий шашлык!». Рядом продавали пиво «Станичное Золото» и воду «Кавказская Роса». Я бросил взгляд на ценник и мысленно присвистнул. Крошечная бутылка воды 0,5 литра стоила триста рублей. В четыре, если не в пять раз дороже, чем в городе. И к этим лоткам тянулись самые длинные и самые злые очереди. Люди стояли, плотно прижавшись друг к другу. Лица их были мрачными и усталыми.

— Триста рублей? — выдохнула Оля мне в ухо. — Они что, с ума сошли? За воду?

— Бизнес, Оленька, ничего личного, — пробормотал я, крепче сжимая её руку. — Спрос рождает предложение. Особенно когда альтернатив нет.

— Купи, — попросила супруга.

— Так ты же брала с собой.

— Я выпила по пути.

— Ладно, пойду постою, — решительно сказал я. — Ты пока тут в теньке побудь. Хотя какой тут тенёк…

Я указал на узкую полоску тени от пивного ларька, где уже набилось с десяток человек. Ольга покорно кивнула. Её лицо блестело от пота, а рыжие волосы, обычно пышные, сейчас прилипли к вискам.

Я вклинился в очередь за водой. Это было отдельное испытание. Люди стояли плотно, дыша друг другу в затылок. Воздух был пропитан запахом пота, дешёвого парфюма и перегара. Никто не соблюдал дистанцию, все стремились протиснуться хоть на сантиметр вперёд.

— Куда лезешь? — рявкнул на меня здоровенный мужик в кожаной жилетке с нашивкой какого-то байкерского клуба.

— Я не лезу, меня толкают, — спокойно ответил я, хотя внутри всё сжалось.

— А ты не толкайся! — не унимался он.

К счастью, его отвлёк кто-то из его компании, и он потерял ко мне интерес. Очередь двигалась мучительно медленно. За прилавком стояли двое: потная, раздражённая женщина лет пятидесяти и молодой парень с абсолютно безразличным лицом. Он работал как автомат: брал деньги, выдавал бутылку, брал деньги, выдавал бутылку. Ни сдачи, ни улыбки, ни слова.

Наконец, через пятнадцать минут ада, я оказался перед ним.

— Две воды, пожалуйста, — сказал я, протягивая ему тысячную купюру. Я заранее приготовил деньги, чтобы не задерживать очередь.

Парень молча взял купюру, сунул её в набитую поясную сумку и поставил на прилавок две маленькие бутылочки «Кавказской Росы».

— Сдача? — спросил я. — С тысячи. Две бутылки — шестьсот рублей. Четыреста сдачи.

Парень посмотрел на меня так, будто я попросил его почку.

— Сдачи нет, — отрезал он.

— Как это нет? — возмутился я. — У вас полная сумка денег.

— Мелочи нет, — повторил он, не меняя выражения лица. — Или берите ещё воду, или отходите, не задерживайте.

За моей спиной тут же зашумели:

— Мужик, давай быстрее!

— Если нет сдачи, твои проблемы!

— Что встал, как памятник?

Я понял, что спорить бесполезно. Это была отработанная схема. Они специально не давали сдачу, вынуждая людей либо переплачивать, либо покупать больше, чем нужно.

— Хорошо, — процедил я сквозь зубы. — Давайте ещё одну.

Парень с тем же безразличием поставил на прилавок третью бутылку. Теперь я отдал девятьсот рублей. Сотню мне было уже не жалко, лишь бы выбраться из этой давки. Я забрал бутылки и начал протискиваться обратно.

Оля ждала меня, прислонившись к стенке ларька. Вид у неё был измученный.

— Ну как? — спросила она.

— Вот, — я протянул ей драгоценную влагу. — Наш золотой запас. Триста рублей за пол-литра. И сдачу не дают, сволочи.

Она жадно открутила крышку и сделала несколько больших глотков.

— Спасибо, Лёш. Я думала, у меня сейчас тепловой удар будет.

— Пей, но экономно, — предупредил я. — Неизвестно, когда мы ещё до воды доберёмся. Одну я уберу в рюкзак, про запас.

Она кивнула.

— Ты знаешь, я сейчас стояла и смотрела на всё это… — начала она тихо. — Это ведь не про добро и мир. Это какой-то гигантский эксперимент по выживанию. Организаторы просто согнали сюда сотни тысяч человек, создали искусственный дефицит всего и теперь смотрят, как мы будем друг другу глотки грызть за бутылку воды и место в тени.

— Ты права, — согласился я, делая маленький, экономный глоток.

Вода была тёплой, почти горячей, но всё равно казалась драгоценностью.

— Это бизнес. Жестокий и циничный. Они продали нам не музыку, а иллюзию. А теперь продают нам то, что нужно для выживания.

Я посмотрел на огромный баннер над входом. «Добро и мир». На фоне происходящего это выглядело как самое злое издевательство.

Мы двинулись вглубь, протискиваясь через плотную, липкую толпу. Я понял источник чудовищной вони. Ряд синих кабинок биотуалетов, который должен был обслуживать эту орду, давно сдался. Двери некоторых были выломаны, другие просто переполнены настолько, что фекалии вываливались наружу. Люди справляли нужду прямо рядом, за кабинками, образовав зловонные, тёмные лужи, над которыми роились жирные, чёрные мухи. Зрелище было омерзительным.

Оля дёрнула меня за руку, уводя подальше от этого смрадного места.

— Пойдём отсюда, пожалуйста. Меня сейчас стошнит.

Мы двинулись дальше, вглубь человеческого моря. Теперь мы шли не по тропе, а просто по вытоптанному полю, лавируя между группами людей. Кто-то сидел на расстеленных пледах, кто-то просто лежал на земле. Внезапно прямо на нас пошатнулся высокий парень в рваной майке. Его глаза были совершенно безумными, расфокусированными. Он взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие, и одна из его рук вцепилась в плечо Ольги.

— Эй, красавица-а-а… — протянул он, и его лицо скривилось в жуткой гримасе, которая, видимо, должна была изображать улыбку. — Ты… ты видишь драконов? Они… они поют…

Оля вскрикнула и попыталась вырваться, но он держал крепко. Во мне мгновенно вскипела ярость.

— Руки убрал! — рявкнул я, отталкивая его.

Парень отшатнулся, потерял равновесие и неуклюже рухнул на землю. Он не сделал попытки встать. Просто остался сидеть, глядя в небо и продолжая что-то бормотать про поющих драконов.

— Ты в порядке? — спросил я Олю, которая прижимала руку к плечу, словно он её обжёг.

— Да… да, всё хорошо, — выдохнула она, но я видел, что она напугана. — Лёш, мне страшно. Они же тут все ненормальные.

— Просто держись ко мне ближе, — сказал я, снова обнимая её и прижимая к себе. — Я тебя никому в обиду не дам.

Мы пошли дальше, и я чувствовал, как напряжены её мышцы. Атмосфера праздника окончательно улетучилась, сменившись постоянным ощущением угрозы. Каждый встречный казался потенциально опасным.

Через несколько минут Оля остановилась и виновато посмотрела на меня.

— Лёш, прости… Мне нужно… ну, ты понимаешь.

Я всё понял. Тёплая вода начала действовать. Я посмотрел в ту сторону, где остались синие кабинки. Возвращаться туда было пыткой.

— Может, потерпишь? — с надеждой спросил я.

— Не могу, — она покачала головой. — Совсем.

Я вздохнул.

— Ладно. Пойдём.

Мы вернулись к зловонному ряду туалетов. Картина стала ещё хуже. Очередь, если это можно было так назвать, превратилась в хаотичную толпу, штурмующую уцелевшие кабинки. Я понял, что стоять здесь бессмысленно.

— Так, слушай меня, — сказал я быстро, принимая решение. — Идём за них. Там, наверное, не так людно.

Мы обошли ряд кабинок сзади. Зрелище и запах были ещё более отвратительными, но здесь хотя бы было чуть меньше людей. Повсюду виднелись тёмные влажные пятна и кучки.

— Я сейчас отвернусь, а ты быстро делай свои дела, — скомандовал я, становясь так, чтобы загородить её от случайных прохожих. — Я буду стоять на страже.

Оля кивнула. Лицо было бледным и несчастным. Я отвернулся, глядя на толпу. Я чувствовал себя униженным и злым. Униженным за неё, за то, что моей женщине, учительнице, интеллигентному человеку, приходится справлять нужду в такой грязи, как какому-то дикому животному. И злым на организаторов, которые содрали с нас кучу денег и не смогли обеспечить даже минимальных человеческих условий. Я слышал, как за спиной шуршит одежда, потом тихое журчание. Я вглядывался в лица людей, готовый в любой момент рявкнуть на любого, кто посмеет посмотреть в нашу сторону. Через минуту Оля тронула меня за плечо.

— Всё. Пойдём отсюда. Скорее.

Она почти бежала, и я едва поспевал за ней. Когда мы отошли на безопасное расстояние, она остановилась и достала из рюкзачка влажные салфетки, яростно вытирая руки.

— Никогда, — сказала она глухим голосом, не глядя на меня. — Слышишь, Лёша? Никогда больше мы на такие мероприятия не поедем.

Я молча кивнул, понимая, что мечта о «дне музыки и свободы» окончательно разбилась о суровую, вонючую реальность.

Я старался не смотреть особо по сторонам, но взгляд сам выхватывал детали этого апокалипсиса. Две девушки, совершенно голые, с размазанной по лицу косметикой, хохоча, плескали друг на друга остатками пива из стакана. Их не смущали ни тысячи глаз, ни общая антисанитария. Я невольно засмотрелся на их молодые, упругие тела, но тут же почувствовал, как супруга взяла меня за подбородок и жёстко повернула мою голову.

— Не туда смотришь, — процедила она, недовольно скривив губы.

Я виновато кашлянул.

— Я… Я просто…

В паре метров от нас, прямо на тропе, лежала мёртвая собака. Небольшая, дворняжистого вида, с обрывком поводка на шее. Её живот вздулся, а над открытой пастью кружился тот же плотный рой мух. Люди просто обходили её, морщась, но никому и в голову не приходило убрать труп.

— Господи, какая гадость, — прошептала Оля, отворачиваясь. — Лёша, здесь так душно и грязно, я не могу…

— Терпи, родная, — приобнял я её за плечи. — Нам тут, к счастью, не ночевать. Ещё несколько часов, посмотрим «Волков» и поедем. Представь, как ночью вернёмся домой, в душ, а потом ляжем под сплит-систему…

Она кивнула, но я видел, что её энтузиазм заметно поубавился.

Мусор был повсюду. Он хрустел под ногами, как осенние листья. Пластиковые бутылки, смятые стаканы, обрывки упаковок от чипсов, раздавленные остатки еды, использованные влажные салфетки и даже предметы женской гигиены. Это было не «Золотое Поле», а гигантская свалка.

Состояние публики соответствовало обстановке. Пьяных и обдолбанных было не счесть. Кто-то спал, свернувшись калачиком прямо в собственной блевотине. Кто-то брёл, шатаясь и натыкаясь на других, с абсолютно пустыми глазами. Наше внимание привлёк парень, лет двадцати, который лежал навзничь прямо на солнцепёке. Его тощее тело было покрыто потом и пылью. На лице застыла блаженная, идиотская улыбка, а из уголка рта на землю тянулась ниточка слюны. Он был в отключке. Никто не обращал на него внимания. Мне стало страшно при мысли, что с ним будет через час-другой на этом пекле. Его кожа просто сгорит. А может, он и не проснётся вовсе. А главное, нигде не было видно врачей или полиции.

Наконец, мы пробились ближе к одной из сцен. Судя по рёву толпы и тяжёлым гитарным риффам, это была главная. Протиснуться к самому началу не было никакой возможности, там стояла плотная, колышущаяся стена из человеческих тел. Но и отсюда, метров со ста, было отлично видно и слышно. Со всех сторон кричали фанаты, вскидывали вверх «козу», трясли волосами и тёрлись друг о друга мокрыми, скользкими телами.

На сцене рубилась группа «Терновник». Четверо суровых, бородатых мужиков в чёрных джинсах и майках. Их хриплый, надрывный блюз-рок идеально ложился на окружающую действительность. Вокалист, сжимая в руке микрофонную стойку, выл:

— Пыль дорог на зубах скрипит, как песок!

Солнце в череп стучит, как судьбы молоток!

Брат, скажи, где здесь правда, а где здесь обман?

Вместо чистой воды, лишь солёный туман!

Толпа взревела и подхватила припев, превратив его в единый, отчаянный вопль:

— СО-ЛЁ-НЫЙ ТУ-МА-А-АН!

Оля, кажется, забыла про грязь и вонь. Её глаза снова заблестели. Она допила последние капли из своей бутылки, смяла её и, прыгая на месте в такт музыке, принялась подпевать вместе со всеми.

Я встал сзади, прижимая её к себе, обхватив руками за талию. Так я хоть как-то мог защитить её от хаотично дёргающихся со всех сторон тел. Моя майка мгновенно промокла от её пота и моего собственного. Голова начала гудеть от палящего солнца. Тени не было совсем. Ни клочка. Только бескрайнее, выжженное поле, забитое людьми, и огромное, безжалостное белое солнце над головой.

— Лёш, пить хочется, — прошептала Оля минут через двадцать, не отрывая взгляда от сцены.

Её голос был хриплым.

— Терпи, родная, — прошептал я ей в самое ухо, стараясь перекричать музыку. — У нас осталась последняя бутылка. На обратную дорогу.

Она кивнула, но я видел, как она сглотнула. Её первоначальный восторг от музыки боролся с физическим изнеможением.

На сцене музыканты «Терновника» тоже находились на пределе. Их волосы и одежда промокли насквозь, но они продолжали играть с яростной, отчаянной энергией. Вокалист схватил бутылку воды со стойки усилителя, облил себе голову и сделал всего один глоток, после чего швырнул остатки в толпу. Десятки рук взметнулись вверх, пытаясь поймать драгоценную пластиковую ёмкость. Это было похоже на ритуальное жертвоприношение божеству жажды.

— Спасибо, «Золотое Поле»! — прохрипел он в микрофон, когда отзвучал последний аккорд. — Вы — лучшие! Вы — самые стойкие! Дальше для вас будут играть наши друзья, «Вереск», а потом… потом те, кого вы все ждёте! «Степные Волки»! Держитесь!

Толпа взревела с новой силой. Музыканты поклонились и ушли со сцены. Началась техническая пауза. На огромных экранах по бокам от сцены замелькала реклама всё тех же спонсоров: пиво, вода, агрохолдинг.

Пауза оказалась страшнее самой музыки. Рёв гитар хоть как-то отвлекал, а теперь мы остались наедине с жарой, духотой и гулом многотысячной толпы. Оля обернулась ко мне. Её лицо было красным, под глазами залегли тени.

— Лёш, я не знаю, выдержу ли я ещё четыре часа до «Волков». У меня голова кружится.

— Садись прямо на землю, — сказал я, снимая с плеча рюкзак. — Сядь на него. Отдохни немного.

Она послушно опустилась на землю, прямо в пыль, поджав под себя ноги. Я сел рядом, чувствуя, как горит земля даже через плотную ткань бриджей.

— Может, ну их, этих «Волков»? — спросил я тихо, хотя знал, как сильно она хотела их увидеть. — Поедем домой? В душ, под сплит…

Она посмотрела на меня долгим взглядом. В её глазах боролись желание и мучение.

— Нет, — наконец сказала она упрямо. — Я дотерплю. Я столько мечтала об этом. Мы уже здесь, мы прошли через весь этот ад. Я должна их увидеть. Просто… Просто дай мне ещё глоток воды. Один. Маленький.

Я вздохнул. Наш неприкосновенный запас. Но я не мог ей отказать. Я достал последнюю, третью бутылку. Протянул ей. Она сделала крошечный глоточек, с трудом проглотила и с виноватым видом вернула бутылку мне.

Я закрутил крышку и убрал бутылку обратно. Мы сидели на раскалённой земле посреди гигантской, потной, пьяной и уставшей толпы, в ожидании чуда, в ожидании «Степных Волков», которые должны были сделать всё это не зря. И я смотрел на свою жену, на её упрямый профиль, и понимал, что готов терпеть эту жару, эту вонь и эту грязь, сколько потребуется. Просто чтобы увидеть, как её лицо снова озарится той самой детской, счастливой улыбкой, когда на сцену выйдут её кумиры. Если, конечно, мы оба до этого момента не свалимся от обезвоживания и теплового удара.

Время текло, плавясь в раскалённом воздухе. На сцене сменяли друг друга группы, каждая из которых выкладывалась на полную, словно пытаясь своей энергией разогнать знойное марево. После суровых мужиков из «Терновника» на подмостки выпорхнула «Алёнушка», и её мощный, чистый голос на время заставил забыть об окружающей грязи. Потом певицу сменил психоделический, тягучий рок «Макова Цвета», погрузивший толпу в странный, липкий транс.

Музыканты почти не двигались, стоя на сцене, как призрачные фигуры в клубах фиолетового дыма. Их музыка была похожа на медленный яд. Она просачивалась под кожу, замедляла пульс и заставляла веки тяжелеть. Солист что-то бормотал в микрофон, но слов было не разобрать, они тонули в густом, обволакивающем звуке гитарных риффов.

— Чувствуешь? — прошептала Оля мне на ухо, прижавшись всем телом. — Они как будто саундтрек к сну играют.

— К кошмару, скорее, — пробормотал я в ответ, пытаясь стряхнуть с себя оцепенение. — Мне кажется, если закрыть глаза, можно увидеть что-то нехорошее.

— А ты не бойся.

Она взяла мою руку и положила себе на талию.

— Просто плыви по течению. Музыка — это вода. Она тебя вынесет. Смотри.

Супруга указала подбородком на парня неподалёку. Он стоял с закрытыми глазами, раскинув руки, и медленно покачивался, словно водоросль. На его лице блуждала блаженная улыбка. Вокруг него было несколько таких же «уплывших». Они создавали островки спокойствия в этом бурлящем человеческом море.

— Они понимают, — тихо сказала Оля. — Они не сопротивляются.

Я вздохнул и притянул её поближе. Может, она и была права. Может, стоило просто отключить мозг и позволить этому тягучему звуку унести меня. Я закрыл глаза. Перед внутренним взором поплыли разноцветные пятна, сливаясь и распадаясь под гитарные переборы. На мгновение я почти поверил, что всё хорошо.

Оля, казалось, была в своей стихии. Она забыла и про вонь, и про мусор, и про мёртвую собаку. Она прыгала, вскидывала руки, подпевала знакомым песням вместе с десятками тысяч таких же, как она. Её волосы, влажные от пота, прилипли ко лбу и щекам. Зелёные глаза горели восторгом, а на лице сияла абсолютно счастливая улыбка. Глядя на неё, я и сам на какое-то время отвлекался от духоты и чувства тревоги.

Эта тревога была неясной, но постоянной, как низкий гул трансформаторной будки. Она родилась ещё на въезде, когда я увидел переполненные мусорные баки и безразличные лица охраны. Она окрепла при виде мёртвой собаки, которую никто не спешил убирать. И сейчас она нарастала с каждой минутой, питаясь этим зноем, этой грязью, этой неестественной скученностью тел.

Я наклонился к Оле, перекрикивая затихающую музыку предыдущей группы.

— Может, отойдём назад? Туда, где посвободнее? Выпьем воды нормально.

Она посмотрела на меня, и её сияющее лицо на секунду омрачилось.

— Зачем? Мы же только пробились! Здесь самый лучший звук!

— Оль, здесь дышать нечем. Я боюсь, мы просто сваримся заживо до вечера.

— Не сваримся! — звонко рассмеялась жена и провела ладонью по моей мокрой щеке. — Ты просто слишком много думаешь. Расслабься! Смотри, сейчас будут «Волки»! Мы ждали этого весь год! Весь год, понимаешь?

Она поцеловала меня, быстро, со вкусом пыли и счастья. И в этот момент я понял, что никуда мы не уйдём. Её восторг был слишком заразителен, слишком чист. Я не мог его разрушить. Я просто кивнул, обнял её за плечи и стал ждать вместе с ней, пытаясь игнорировать тихий голос внутри, который шептал, что ничем хорошим это не кончится.

Но к трём часам дня солнце превратилось в безжалостного палача. Оно стояло почти в зените, и его лучи впивались в кожу, как раскалённые иглы. Воздух стал плотным, тяжёлым, в нём не хватало кислорода.

Люди вокруг нас изменились. Ушла эйфория, осталась только тупая, изматывающая борьба за выживание. Лица стали серыми, покрытыми испариной и пылью. Движения замедлились, стали вязкими. Кто-то сидел прямо на вытоптанной земле, уронив голову на колени. Кто-то, наоборот, становился агрессивным. Я видел, как два парня едва не подрались из-за бутылки с водой, которую один уронил, а другой попытался поднять. Их разняли соседи, но в воздухе повисло злое напряжение.

— Воды, — прохрипела Оля, прислонившись ко мне.

Её восторг окончательно испарился, уступив место усталости. Зелёные глаза потускнели.

— У тебя осталась?

Я потряс почти пустую пластиковую бутылку. На дне плескался один-единственный глоток тёплой, пахнущей пластиком жидкости.

— Последний. Пей.

— А ты?

— Я потерплю, — соврал я.

В горле стоял ком, а язык прилип к нёбу.

Она с благодарностью взяла бутылку, сделала крошечный глоток и протянула её обратно.

— Пополам.

Я допил остаток. Это не помогло. Солнце продолжало выжигать из нас жизнь, превращая огромное поле в гигантскую духовку, набитую десятками тысяч измученных тел. Казалось, ещё немного, и эта огромная, перегретая масса людей просто взорвётся от накопленной усталости и злости. Мы все были натянуты, как струна. И ждали того, кто на ней сыграет.

И именно в этот момент на сцену вышли те, кого ждали больше всего. На огромных экранах по бокам от сцены вспыхнул логотип, оскаленная волчья морда. Толпа, до этого момента вяло колыхавшаяся в полудрёме, взорвалась единым, оглушительным рёвом. На сцену вышли «Степные Волки».

Их вокалист, худой, жилистый мужик с бритой налысо головой, известный всем как Череп, подошёл к самому краю сцены. Он обвёл многотысячное поле безумным, горящим взглядом и вскинул руку.

— Здо-ро-во, «Золотое Поле»!

Его голос, усиленный аппаратурой, ударил, как хлыст.

— Вы живы там? Я не слышу! Вы живы?!

Толпа взвыла в ответ так, что у меня заложило уши.

— Вот так-то лучше! — осклабился Череп. — Солнце жарит? Воды не хватает? Организаторы, козлы?

Снова оглушительный рёв одобрения, в котором уже слышались злые, яростные нотки.

— Я знаю, братцы и сёстры! Я всё знаю! Но мы здесь не для того, чтобы жаловаться! Мы здесь ради любви! Ради мира! Вы слышите? Любовь и мир! Это всё, что нам нужно! Давайте любить друг друга! Прямо здесь! Прямо сейчас! Посмотрите на соседа справа! Посмотрите на соседку слева! И скажите им: «Я люблю тебя!» Ну же!

И толпа, эта гигантская, измученная, пьяная и одурманенная масса, послушно повернула головы. Вокруг нас люди, глядя друг на друга мутными глазами, принялись бормотать: «Я люблю тебя…», «И я тебя люблю…». Это было странно и жутко.

Оля, ведомая общим порывом, повернулась ко мне. Её глаза, только что тусклые от жары, снова блестели, но теперь в них было что-то фанатичное, отражавшее пламя, которое зажёг со сцены Череп.

— Я люблю тебя, — выдохнула она, и её голос был полон искреннего, почти религиозного трепета.

Она ждала ответа. Я смотрел в её лицо, на тысячи лиц вокруг, повторявших эту фразу, как мантру, и чувствовал, как по спине ползёт холод. Я любил её. Больше всего на свете. Но я не мог произнести эти слова сейчас, здесь, по команде этого бритоголового кукловода. Это казалось кощунством, профанацией чего-то настоящего и важного, что было только между нами.

— Оля, это же… просто шоу, — тихо сказал я, пытаясь достучаться до неё.

Она нахмурилась, не понимая.

— Что?

— Он играет с нами. Он говорит то, что все хотят услышать.

Но её взгляд уже снова был прикован к сцене. Череп вскинул руки, принимая волну обожания.

— Я тоже вас всех люблю, мои дикие, мои прекрасные звери! — взревел он.

Оля счастливо улыбнулась, словно эти слова были адресованы лично ей. Мои же опасения утонули в общем рёве. Я понял, что остался один на один со своей тревогой посреди этого океана слепой, восторженной веры.

— Громче! — орал Череп, носясь по сцене. — Я хочу, чтобы космос нас услышал! А теперь давайте отбросим всё лишнее! Всю эту чушь, которую на нас навесили! Стыд, это чушь! Одежда — это чушь! Под ней мы все одинаковые! Голые, настоящие, готовые любить! Отбрасывайте стыд! Отбрасывайте вашу одежду! Срывайте её с себя! Срывайте её с соседей! Давайте!

Он издал дикий вопль, и в ту же секунду взорвались гитары, ударили барабаны. Череп запел, и его слова стали последней искрой, брошенной в бочку с порохом.

Сбрось кожу овечью, забудь про закон! Пусть правит инстинкт, первобытный и злой! Сегодня мы стая, мы слышим лишь вой, Так стань же, как мы, или сдохни со мной!

А дальше начался ад. Форменный, кромешный ад, который мне не забыть до конца моих дней. Словно по команде, люди вокруг нас обезумели. Призыв кумира был воспринят буквально. Мужик, стоявший рядом с нами, потный, с безумными глазами и татуировкой паутины на локте, с животным рыком протянул руку и одним движением сорвал с Ольги зелёный верх купальника.

Жена взвизгнула, тонко, испуганно, и инстинктивно прикрыла руками грудь. Во мне что-то оборвалось. Не думая ни секунды, я развернулся и со всего размаха треснул наглеца кулаком в рожу. Раздался хруст. Он отшатнулся, изо рта и носа у него хлынула кровь. Но пока я метелил его, чувствуя, как костяшки проваливаются в податливую плоть, чьи-то другие руки уже тянулись к моей жене. Кто-то попытался стянуть с неё шорты, и ему это почти удалось. Они оказались спущены до колен, вместе с трусиками.

Это происходило повсеместно. Толпа превратилась в клубок дерущихся, вопящих тел. Те, кто пытался защитить своих девушек и жён, тут же вступали в драку. Воздух наполнился криками, отборной руганью, воплями боли и ярости.

Я обернулся, отшвырнув от себя обмякшее тело первого ублюдка. Схватил Олю за запястье, дёргая к себе. Она запуталась в собственных шортах, оказавшихся в районе лодыжек, и чуть не упала, пытаясь одновременно и натянуть их, и удержаться на ногах. Искать клочок зелёной ткани в этом месиве было бессмысленно.

— Пошли отсюда! — заорал я ей в самое ухо, продолжая тащить её за собой сквозь обезумевшую массу.

Её шорты слетелиокончательно, оставшись где-то позади.

— Подожди! Я! Я….

Со всех сторон прилетали тычки, удары. Я развернул Олю спиной к себе, прикрывая её своим телом, и попёр напролом, работая плечами и кулаками. Она что-то кричала, но я не мог разобрать ни слова из-за оглушительного шума. Я видел только её глаза, огромные от ужаса, и белое, как полотно, лицо.

Я отпихнул в сторону парня, вставшего на пути, тут же треснул другого, замахнувшегося на меня пустой бутылкой, в челюсть, толкнул плечом третьего. Внезапно острая боль пронзила спину. Какая-то девица с раскрашенным лицом вцепилась мне в майку и полоснула ногтями по коже. Не раздумывая, я развернулся и ткнул ей кулаком в живот. Она согнулась пополам, издав шипящий звук.

Это было чистое безумие. Апокалипсис в отдельно взятом поле. Воющая, рычащая толпа в один миг превратилась в стаю диких животных. И это сумасшествие, как вирус, распространялось во все стороны. Возможно, виной всему были жара, нехватка воды, отвратительные условия. Накопившиеся за три дня гнев и недовольство нашли свой выход.

Краем глаза я видел, как люди переворачивали пустые бочки, на которых было написано «Вода». Как с треском крушили прилавки с шашлыком и лотки с фестивальным мерчем. Группа людей с воем навалилась на высокую металлическую вышку, на которой сидело несколько операторов. Конструкция накренилась и с ужасающим скрежетом рухнула прямо в толпу, погребая под собой десятки тел. Кто-то с хохотом опрокидывал синие кабинки биотуалетов, и их зловонное содержимое выплёскивалось на землю, на людей.

Нам нужно было добраться до выхода. Любой ценой. Но, глядя на озлобленные, перекошенные ненавистью лица, я боялся, что нам это не удастся. Пьяные ублюдки накидывались на одиноких девушек, валили их на землю, срывая одежду под одобрительный хохот. Другие дрались, используя в качестве оружия палки от сломанных палаток и ножки от туристических стульев. Где-то в стороне, там, где были торговые ряды, вспыхнул пожар. Видимо, перевернули мангал с горящими углями. Чёрный, едкий дым пополз над полем. Люди падали, и их немедленно затаптывали тысячи ног.

— Мне страшно! — прокричала Оля.

Её голос срывался от ужаса. Она была абсолютно голая. И даже прикрыть мне её было нечем, так как моя майка оказалась порвана той девицей.

Я ничего не ответил. Я был полностью сосредоточен на том, чтобы пробиться вперёд, чтобы вытащить нас из этого ада.

Впереди я увидел несколько легковых автомобилей и микроавтобус с логотипом «Кавказская Роса». Видимо, транспорт организаторов или персонала. Толпа добралась и до них. С десяток человек, рыча от натуги, раскачивали легковушку. Машина поднялась на два колеса и с грохотом опрокинулась на крышу. Послышался звон бьющегося стекла и ликующий рёв толпы. Они тут же накинулись на микроавтобус.

— Вперёд! — заорал я, дёргая Олю за собой.

И тут же получил сильный, ослепляющий удар в лицо. В носу хрустнуло, мир качнулся. Спустя секунду что-то тяжёлое и твёрдое обрушилось на мой затылок. Яркая вспышка боли, и всё погасло.

Перед тем, как окончательно провалиться в темноту, я успел увидеть Олю. Её испуганные, расширенные от ужаса глаза. И руки двух мужиков, которые схватили мою жену, с хохотом таща вглубь беснующейся толпы. Потом для меня мир померк.

Не знаю, сколько я провалялся в отключке. Может, несколько секунд, а может, и целую вечность. Удивительно, что меня не затоптали насмерть. Хотя по мне определённо прошлись, судя по тупой, ноющей боли в рёбрах и груди. Голова раскалывалась. Я дотронулся до затылка. Пальцы стали липкими от крови. Нос оказался разбит и сломан. Я сел, часто моргая, пытаясь сфокусировать зрение.

Безумие продолжалось. Где-то в стороне что-то взорвалось, с гулким, тяжёлым «бумом». Может, газовый баллон у торговцев, а может, и автомобиль. В небо взметнулся столб жирного чёрного дыма. Оттуда донеслись жуткие, нечеловеческие вопли раненых людей.

Оля!

Эта мысль вспыхнула в мозгу, как удар тока, отрезвляя и заставляя забыть о боли. Я вскочил на ноги, мир качнулся. Перед глазами поплыли тёмные пятна. Оперевшись рукой о землю, я дождался, пока пройдёт головокружение, и лихорадочно огляделся. Супруги нигде не было. Память услужливо подкинула последнее видение: два ублюдка тащат её куда-то. Зубы заскрежетали от бессильной ярости при мысли о том, что эти упыри могли сделать с моей женой. Кулаки сжались так, что ногти впились в ладони.

— Оля! — заорал я во всё горло, но мой крик утонул в общем гуле, рёве и грохоте.

Я понимал всю тщетность этой попытки.

— Оля!

Отпихивая людей, натыкаясь на тела, кого-то ударяя, я принялся рыскать по этому полю ада. Я искал её. Я искал копну её огненно-рыжих волос в этом море хаоса. Ничего. Вокруг были другие девушки. Многие голые, некоторые лежали без сознания, другие плакали, сбившись в кучки. И было множество тел. Мёртвых тел. Мужчин, женщин. Их затоптали. Их убили в пьяных драках. Они лежали в неестественных позах, с пустыми, устремлёнными в безжалостное голубое небо глазами.

«Господи, только бы найти её. Только бы она была жива», — билась в голове единственная мысль, заглушая всё остальное.

Я обогнул перевёрнутую «Газель» с логотипом «Кавказская Роса». Под ней виднелось несколько придавленных тел. Рядом, на земле, голый мужик лежал на женщине, совершая резкие, животные движения. Я на секунду замер. Сердце ухнуло в пятки. Нет, это не Оля. Я побежал дальше, не разбирая дороги.

Казалось, прошла целая вечность. Я продирался сквозь ад, и ад был бесконечен. И вот там, в стороне, где вчера, судя по вывеске, проходил конкурс мокрых маек, я её увидел. Моё сердце остановилось и тут же забилось с бешеной силой. Она лежала на земле. Над ней склонились двое. Те самые. Один держал за руки, другой пытался в неё войти, широко расставив ей ноги.

«Убью!»

Ярость смыла страх и боль. Я огляделся. Увидел валявшуюся на земле толстую палку, ножку от сломанного стола. Схватив её, я с диким, не своим криком бросился на них. Первый получил удар по спине и согнулся, издав хриплый стон. Второй обернулся, и я со всего размаха опустил палку ему на голову. Раздался глухой, влажный звук. Он молча рухнул на землю. Первый попытался вскочить, но я снова и снова бил его палкой по рукам, плечам, голове, пока он не затих.

Потом, обернувшись к другому, я с силой опустил ногу на его инструмент, которым он планировал воспользоваться, ломая его напрочь. Тот дико завизжал и потерял сознание от боли.

Я отбросил палку и бросился к жене. Помог ей подняться, обнял, прижимая к. Она дрожала всем телом и рыдала, беззвучно, судорожно, всхлипывая и задыхаясь. Её лицо было в пыли и слезах.

— Тише, тише, моя хорошая… — шептал я, гладя её по спутанным волосам. — Всё в порядке. Я здесь. Мы уйдём отсюда.

Я осмотрелся. Безумие и не думало заканчиваться. Тел, лежащих на земле, стало ещё больше. Повсюду валялись перевёрнутые мотоциклы, согнутые в дугу рамы велосипедов, разломанные самокаты. Я снова поднял свою палку.

Я чувствовал, как по спине струится липкий пот, смешиваясь с грязью и чужой кровью с моих костяшек. Воздух был густым от дыма горящих палаток, запаха дешёвого алкоголя и первобытного, животного страха. Где-то вдалеке ещё играла музыка, искажённая, рваная, словно предсмертный хрип самого фестиваля. Но её почти заглушали другие звуки, пьяный хохот, женские визги, звон разбитого стекла и глухие, мокрые удары.

Оля шла за мной, держась за мой локоть. Я не оборачивался, но чувствовал её мелкую, частую дрожь. Она спотыкалась, и каждый раз я крепче сжимал её ладонь, стараясь быть для неё непоколебимой скалой в этом море безумия. Молчание жены пугало меня больше, чем крики вокруг. Она словно ушла в себя, оставив на поверхности лишь пустую оболочку, которую я должен был вытащить из этого ада.

— Почти пришли, слышишь? — сказал я, больше для себя, чем для неё. — Ещё немного, Оленька. Просто иди за мной.

Она не ответила, только судорожно вздохнула. Её рука в моей была ледяной, несмотря на окружающий жар.

Выбирая путь, где, как мне казалось, было меньше драк, я повёл Олю вперёд, крепко держа. В другой руке я сжимал своё импровизированное оружие. Мне пришлось применить его ещё дважды. Один раз я отогнал двух пьяниц, которые попытались преградить нам путь, а второй, ударил по руке урода, замахнувшегося на нас бутылкой. Оба раза это сработало.

Мы проскользнули мимо разграбленных киосков, мимо выпотрошенных торговых автоматов, и наконец достигли поваленного забора, ограждавшего территорию фестиваля. Но и здесь ад не закончился. Десятки, если не сотни автомобилей на импровизированной парковке стояли с разбитыми стёклами, помятыми крышами. Несколько машин горели, выпуская в небо чёрный дым. Людей здесь было меньше, но они были. Бродили между машинами, как зомби, или продолжали крушить всё вокруг.

Я видел парня, который методично бил лобовое стекло чужого седана монтировкой, и на его лице не было ни ярости, ни радости, только тупое, сосредоточенное выражение, будто он выполнял нудную, но необходимую работу. Неподалёку девушка в рваном платье сидела на капоте разбитого джипа и плакала, тихо, беззвучно, уронив голову на колени. Рядом с ней валялась пустая бутылка из-под виски. Кто-то пытался слить бензин из бака старенькой «копейки», пролив половину на землю. Воздух пропитался едким запахом топлива, готового вспыхнуть от любой искры.

Это было уже не буйство, не протест. Это было следствие. Агония. Люди, доведённые до животного состояния жарой, алкоголем, наркотиками и речами Черепа, теперь просто выплёскивали остатки своей человечности на бездушные куски металла. Они не мстили организаторам. Они уничтожали мир вокруг себя, потому что их собственный мир уже был разрушен. Я крепче сжал палку. Здесь опасность была иной: не внезапной и яростной, как в толпе, а тихой, вязкой и непредсказуемой. Любой из этих бредущих призраков мог в следующую секунду вцепиться тебе в горло.

Над головой с оглушительным грохотом пронёсся вертолёт МЧС. Он на мгновение завис над полем, словно оценивая масштаб катастрофы, и ушёл в сторону. Ни полиции, ни ОМОНа по-прежнему не было видно. Возможно, те немногие силы, что были здесь, просто смяли в первые минуты бунта.

Нам понадобилось ещё минут сорок, чтобы, петляя между разбитыми машинами и группами обезумевших людей, добраться до того места, где я оставил нашу «Ниву». Она стояла. Целая и невредимая. Буйство просто ещё не докатилось до этого дальнего края поля. Это было чудо.

На мгновение я замер, не веря своим глазам. Я ожидал увидеть что угодно: выбитые стёкла, спущенные колёса, раскуроченный салон. Но она стояла, моя старенькая, надёжная «Нива», нетронутая, словно невидимый купол защитил её от общей вакханалии. Я обошёл её кругом, касаясь ладонью горячего металла, проверяя шины, дёргая ручки дверей. Всё было в порядке.

Волна такого облегчения накрыла меня, что даже подогнулись колени. Я опёрся спиной о водительскую дверь и сполз на корточки, закрыв лицо руками. Дрожь, которую я сдерживал всё это время, вырвалась наружу. Я сидел так, наверное, с полминуты, пытаясь отдышаться. Я вытащил её. Я смог. Чудо было не в том, что машина цела. Чудо было в том, что мы до неё добрались.

Я поднял голову. Оля стояла рядом, обнажённая, и смотрела на меня. В её пустых глазах на секунду мелькнуло что-то похожее на осознание. Она видела не героя, а измученного, грязного парня, который был на грани срыва. Этот взгляд отрезвил лучше пощёчины. Я встал, отряхнул бриджи. Время для слабости кончилось. Нужно было убираться отсюда.

Я окровавленными руками открыл дверцу. Усадил дрожащую Олю на пассажирское сиденье. Она смотрела перед собой пустыми глазами. Я порылся на заднем сиденье, нашёл её джинсы икакой-то топ, сунул ей. Потом обошёл автомобиль и рухнул на водительское место. Мы молчали.

И в этой тишине мы увидели, как по дороге, мимо нас, в сторону фестиваля промчались, воя сиренами, несколько автобусов со спецназом. За ними, армейские грузовики, полные солдат в касках. Потом вереница полицейских машин, карет скорой помощи и пожарных. Небо снова разорвал грохот лопастей. Вернулся вертолёт.

— Лёша… — тихо, почти беззвучно прошептала Оля.

Это было первое слово, которое она сказала.

— Я здесь, родная, — повернулся я к ней.

На её щеке был грязный след от слезы.

Я видел, как она пытается собрать воедино осколки воспоминаний, и каждое из них причиняло ей видимую боль. Губы дрожали.

— Они… там парень… он схватил… а другой смеялся…

Голос срывался, превращаясь в сиплый шёпот.

— Я думала, ты не успеешь, Лёш… Я думала, всё…

— Тш-ш-ш, — прервал я её, не давая этому потоку ужаса вырваться наружу полностью.

Сейчас ей было нельзя об этом думать.

— Не надо. Не вспоминай. Ничего не было. Я успел. Я всегда буду успевать. Слышишь меня?

Я притянул её к себе и обнял, насколько это было возможно, сидя в неудобных креслах «Нивы». Она уткнулась лицом в моё плечо, и я почувствовал, как её тело сотрясают беззвучные рыдания. Она больше не была пустой оболочкой. Она была здесь, со мной, и ей было больно и страшно. И это было хорошо. Это означало, что она возвращается.

— Всё закончилось, — повторил я, гладя её по волосам. — Мы в безопасности. Мы едем домой. В нашу квартиру, в нашу кровать. Всё будет хорошо. Я обещаю.

Я протянул руку и с безграничной нежностью прикоснулся к её щеке, стирая грязь. Она жива. Мы живы. Это было единственное, что имело значение. В тот момент я точно знал одно: никогда. Никогда в жизни больше никаких фестивалей.

Я повернул ключ в замке зажигания. Двигатель «Нивы» натужно заурчал и завёлся. Я вдавил педаль газа в пол. Машина, подпрыгивая на кочках, вырулила на дорогу, держа путь в сторону Краснодара. Подальше от этого проклятого «Золотого Поля».

Кошмар на «Золотом Поле»: массовая давка, бунт и сотни жертв на фестивале под Краснодаром

Краснодар, 15 июля 2025 г. (Кубанские вести).

Трехдневный музыкальный фестиваль «Золотое Поле», заявленный как праздник «Добра и мира» в станице Кавказской, завершился беспрецедентной трагедией, унесшей жизни сотен людей и оставившей тысячи покалеченными. По последним сводкам МЧС и Следственного комитета, события воскресенья, 13 июля, обернулись катастрофой национального масштаба.

Чудовищная Статистика Беды:

Погибло: 281 человек. (По данным на утро 15 июля). Большинство, в результате давки, паники и прямого физического насилия во время массовых беспорядков. Среди погибших есть дети.

Пострадало: Более 5000 человек. Около 1200 госпитализированы с травмами различной степени тяжести(, переломы, черепно-мозговые травмы, ножевые ранения, последствия давки, тепловые удары). Остальные получили помощь амбулаторно.

Сексуальное насилие: Зафиксировано 473 случая изнасилований и попыток изнасилований. Следствие считает эту цифру предварительной, так как многие пострадавшие еще не обратились в правоохранительные органы.

Уничтожено имущество:

Сотни автомобилей разгромлены или сожжены. Полностью уничтожена инфраструктура фестиваля: сцены, палатки торговцев, точки питания, ограждения, системы видеонаблюдения и звука.

Хроника Ада:

По данным следствия, трагедия стала результатом смертельного коктейля из вопиющей халатности организаторов, экстремальных погодных условий, (аномальная жара свыше +40°c) и откровенно провокационных действий на сцене.

1. Провал Организации: Фестиваль, рассчитанный на 200 тысяч человек, собрал, по разным оценкам, до 400 тысяч. Инфраструктура была к этому абсолютно не готова:

2. Критическая нехватка питьевой воды и ее спекулятивная цена (до 500 руб. за 0. 5 л).

o Катастрофическое состояние туалетов (переполненные, сломанные биотуалеты), приведшее к антисанитарии.

o Отсутствие нормальной медицинской помощи, парковки, тенистых зон, воды для охлаждения.

o Недостаточное количество охраны и полное отсутствие координации в кризисной ситуации.

3. Провокация на Сцене: Кульминацией стал выход на главную сцену группы «Степные Волки». Их лидер, Дмитрий Архангельский (известный под псевдонимом «Череп»), обратился к измученной, обезвоженной и агрессивной толпе. После деклараций о «любви и мире», он призвал людей «отбросить стыд» и «срывать одежду с себя и соседей», сопроводив это агрессивной песней с призывом «стать стаей». Это стало искрой, брошенной в пороховую бочку.

4. Массовые Беспорядки: Толпа мгновенно превратилась в обезумевшую, агрессивную массу. Начались драки, погромы торговых точек, поджоги, сексуальное насилие. Попытки отдельных людей защитить себя или близких тонули в волне хаоса. Давка у выходов и на поле привела к многочисленным жертвам. Силы охраны были мгновенно сметены.

Реакция Властей и Правоохранительных Органов:

Губернатор Краснодарского края:

«Произошедшее на „Золотом Поле“- это чудовищная трагедия, горе для всего края и всей страны. Мы потеряли сотни жизней. Словами невозможно передать боль и ужас. Все обстоятельства будут расследованы самым тщательным образом. Виновные понесут суровое наказание. В крае объявлен траур. Оказывается вся необходимая помощь пострадавшим и родственникам погибших. Федеральный центр подключился к ликвидации последствий».

Следственный Комитет РФ: Возбуждено уголовное дело по целому ряду тяжких статей Уголовного Кодекса РФ:

o ч. 3 ст. 238 УК РФ (Оказание услуг, не отвечающих требованиям безопасности жизни или здоровья потребителей, повлекшее по неосторожности смерть двух или более лиц) . В отношении организаторов фестиваля (ООО «Золотое Поле Продакшн», гендиректор Петр Сидоренко и другие).

o ст. 125 УК РФ (Оставление в опасности) . Также к организаторам.

o ст. 110 УК РФ (Доведение до самоубийства) . Рассматривается в контексте провокационных призывов, повлекших гибель людей.

o ст. 213 УК РФ (Хулиганство) . В отношении участников массовых беспорядков, совершавших насилие и погромы.

o ст. Ст. 131, 132 УК РФ (Изнасилование, Насильственные действия сексуального характера) . По фактам зафиксированных преступлений.

o ст. 105 УК РФ (Убийство) . По каждому факту умышленного лишения жизни в ходе беспорядков.

o Рассматривается вопрос о привлечении Дмитрия Архангельского («Черепа») по ст. Ст. 110 (Доведение до самоубийства) и 213 (Хулиганство) УК РФ за его призывы, которые следствие квалифицирует как провокацию к массовым беспорядкам, повлекшим тяжкие последствия. Проводится экспертиза его выступления.

Роскомнадзор: Заблокированы страницы группы «Степные Волки» и Дмитрия Архангельского в социальных сетях и на музыкальных площадках как распространяющие информацию, призывающую к массовым беспорядкам.

Позиция «Черепа»:

Дмитрий Архангельский через своего адвоката опубликовал заявление:

«Мои слова на сцене были метафорой, призывом к духовному освобождению, а не к насилию. Я в ужасе от того, как их интерпретировали. Мои мысли и молитвы, с семьями погибших. Я готов сотрудничать со следствием, чтобы установить истинных виновников этой катастрофы, которой стала безответственная организация фестиваля».

Работа по Ликвидации Последствий:

На место трагедии стянуты дополнительные силы МЧС, Нацгвардии, полиции и военные. Работают сотни медиков и психологов. Созданы пункты помощи пострадавшим и опознания погибших. Начата масштабная операция по зачистке территории и вывозу мусора. Расследование обещает быть долгим и сложным. Уже ясно, что «Золотое Поле» навсегда останется в истории России как символ чудовищного провала и человеческой трагедии.