Белорусские мотивы

ШАПКА-НЕВИДИМКА

1.

Очнётся и снова задремлет, сверкая вдали, семафор.

И первые звёзды, сбитые вёслами, когда их несёшь на плече, спускаясь к лодочному причалу, и ржаные колосья, примятые упавшей сбруей, и ветер, что лижет мне спину, как кошка подросших котят, покажутся этим вечером снова моими друзьями.

Все полевые дороги, заросшие по обочинам ромашками, лебедой и полынью, все лесные тропинки, затянутые паутиной в капельках росы, и даже все скоростные современные автомагистрали, все они в эту минуту едва поспевают за мною.

Где-то вдали, за огнём семафора, построен ремесленный город. Там столько чудес!

Там в пёстрых кафтанах и в оранжевых шляпах, чуть набекрень, снуют петухи. Рядом с ними их чадолюбивые жёны. В будке с окном вместо двери живёт длинноухий бездельник. Корова - строптивая дева - отбиваясь хвостом от любящих её целовать комаров, задумчиво пробует цветы клевера, а если захочет напиться, трубит, чтоб несли ей питьё. На груди у старой печи, как мониста, красуются связки белых грибов. В большой фарфоровой кружке есть молочная бухта и муравьи, как всегда, решили её переплыть без спасательного круга. В тихой обители огорода, за улочкой помидоров, смущаясь своей полноты, лежат загорелые тыквы. Поодаль теснится капуста - спеленатая кочерыжка. А в самом углу, у забора, как Царь Кощей, чахнет репейник - небритый старик.

И вот в такое несметное царство любимого мною народа спешу я в этот августовский вечер на скором поезде Москва-Полоцк с чудесной вестью о том, что жизнь прекрасна !

Налево от меня - пахучие травы, направо - румянец заката, а чтоб я не сбился с маршрута, сверкает вдали семафор !

2.

Это была юность.

Это была та пора моей жизни, когда я был счастлив лишь потому, что смотрел на небо - на небо с бегущими по нему магеллановыми каравеллами вешних облаков, или с тяжёлыми, угрюмыми, словно неподвижно застывшими на рейде, броненосцами зимних туч, или просто - на синее небо, без всяких туч и облаков  - огромное, бездонное, всё насквозь пронизанное пламенными лучами улыбчивого летнего солнышка.

Я прищуривал глаза, глядя на солнышко, и от этого мне казалось, что широко улыбающийся солнечный лик обрамляют сияющие усы. И чем сильнее я смежал ресницы, тем длиннее усы становились, расползаясь во все концы огромного мира, в котором я жил, щекоча своим сиянием самые отдалённые его уголки  : и лес, и луг, и омут в низине луга, и сеновал, и берёзу со скворечней - старинную берёзу у крыльца, и наш уютный домик, и яблоневый сад под его окнами...

Я был абсолютно уверен, я ни на йоту не сомневался в том, что живу в сказке, чудесной сказке, в которой мне отведена роль принца и богатыря. Никому, правда, не известного принца и совсем небогатого златом и серебром, но от этого нисколько не пребывающего в печали.

Более того, мне нравилось, что шапка-невидимка до поры до времени скрывает меня от посторонних взоров. Мне нравилось смешить всех вокруг, притворяясь простым Иванушкой-дурачком. Я-то знал, что стоит мне только вложить пальцы в рот и лихо свистнуть, как могучий конь Сивка-Бурка в тот же миг невидимо предстанет предо мной и унесёт меня, куда я только ни пожелаю, и если прикажу, добудет сокровища, сделав меня сказочно богатым.

Как и положено богатырю, на мне в течение всего дня были кольчуга, латы и шлем. На поясе - булатный меч. За плечом у меня был лук с колчаном, полным волшебных стрел. Этими стрелами, натянув тугую тетиву, я мог наповал сразить любого недруга. И пусть вся эта экипировка была невидимой - она надёжно защищала меня от беды.

Для того, чтобы казаться себе принцем и богатырём, можно было даже не прищуривать глаз. Стоило только опустить ведро в колодец и затем, быстро вращая горячее металлическое колесо, поднять его, наполненное студёной родниковой водицей, как становилось ясно, что я живу в сказке среди невиданных чудес.

Чудеса являли себя сразу же, едва я стряхивал с ресниц ночной сон, который тоже был чудом, потому что был таким глубоким, что, казалось, длился всего одно мгновение.

Чудом после пробуждения были шторы, позлащённые первыми лучами рассвета.

Чудом были тёплые половицы, которых касались мои ноги, когда я спрыгивал с кровати.

Чудом было слово утреннего приветствия, сказанное нашим общим любимцем - котом по имени Жук. Я мимоходом, спеша к умывальнику, ласково прикасался рукой к его чёрной, покрытой шелковистым мехом и полной таинственных дум голове, обрамлённой такими же сияющими, как у солнышка, усами, и он в ответ на моё прикосновение всегда дружелюбно отвечал мне :"Муррр!", что на его языке означало :"Доброе утро, хозяин ! Каково спалось-почивалось ? Я несказанно рад, что у тебя отличное настроение !"

Я выбегал на крыльцо и приветствовал своё царство коротким приветствием, состоящим всего из одного слова : "Ура !"

И целый день, за какую бы работу я ни брался, что бы ни делал, ощущение волшебства и счастья не покидало меня.

Если я колол дрова, то мне представлялось, что я Железный Дровосек, и тяжёлый труд не был мне в тягость, ибо богатырские силы мои безграничны и чем яростнее врезается топор в полено, тем больше прибавляется у меня сил и крепче становятся стальные мышцы.

Если я косил бурьян у плетня, то мне чудилось, что я Илья Муромец, сражающийся с полчищами печенегов. И от этого коса в моих богатырских руках взлетала, как меч, не зная усталости.

Если я убирал картофельное поле, то я был тем самым следопытом, от усилий которого зависит - будет ли найден потайной клад, что принесёт всем людям на земле счастье. А счастьем я делился щедро, так как счастье распирало мне грудь. Порой распирало так сильно, что мне хотелось кричать или петь. И я кричал или пел.

Я кричал птицам, летящим вдаль :"Силы и лёгкости вашим крыльям, птицы !" Я кричал деревьям в лесных чащах :"Пусть питают ваши корни самые живительные соки, сосны !" Я кричал цветам в полях :"Счастливы ль вы, цветы, что родились на земле ?"

Эта была юность.

Но дом снесли. Сад заглох. Скворечня сгнила и развалилась. Поле заросло чертополохом. Шапка-невидимка где-то слетела с меня. А где ? Я так и не заметил.

Прошли годы, много лет.

Уже без кольчуги, без шлема, без меча, лука и колчана с волшебными стрелами однажды на скором поезде, который постоял всего одну минуту, я прибыл вечером на станцию под названием "Загатье". Приехал, чтобы навестить то место, где я был так счастлив.

О, как там всё переменилось ! От дома не осталось ничего, лишь едва заметный холмик, указывал на то, что когда-то здесь возвышался дом.

Мне стало грустно, так грустно, что в горле пересохло и захотелось пить. Я пошёл к колодцу.

Но и от того колодца, каким я его запомнил, - с весёлой крышей на резных столбиках и певучим железным колесом - тоже почти ничего не осталось. Однако помятое ведро с цепью каким-то чудом сохранилось и лежало на боку рядом в траве.

Я опустил на цепи ведро в чёрную гулкую глубину и услышал внизу плеск. И произошло чудо.

Этот плеск ударившего о поверхность воды ведра каким-то странным эхом отозвался в моём сердце. Я вдруг ощутил, что ни дом, ни сад, ни берёза, ни скворечня не пропали. Всё, всё осталось на своих местах, но только незримо.

И стоит мне вложить пальцы в рот и лихо свистнуть, как богатырский конь Сивка-Бурка тотчас появится предо мной, как лист перед травой, и вернёт меня обратно, вернёт туда, где я был счастлив и по-прежнему буду счастлив, ведь счастье никуда не делось и не может никуда деться пока я способен думать, чувствовать, любить, счастье всегда, всегда рядом, по той причине, что оно там, где я - оно во мне. Просто, потеряв шапку-невидимку, я позабыл об этом.

***

БРОНЕНОСЕЦ В ПОТЁМКАХ

Июль закончился, начался август.

Порой шепелявили тёплые, с радужными пузырями на лужах, грибные дожди, порой из-за туч молчаливо выглядывало улыбчивое августовское солнышко.

Ночь сменял день, день сменяла ночь. Дни были ещё довольно длинными, а ночи короткими.

Петухи возвещали о наступлении рассвета хриплыми спросонья голосами. А когда утро, как принято выражаться у поэтов, начинало русые косы зари расчёсывать  гребнем елового леса, когда подсолнухи медленно, будто с похмелья, поднимали навстречу восходящему солнцу свои тяжёлые головы, - из круглого чердачного окошка один за одним радостно выпархивали голуби и белоснежным веером разлетались над крышей, оповещая мир о рождении нового дня.

Моя тётушка, словно бессменный капитан плывущей навстречу судьбе среди белорусских лесов и полей бригантины, на которой мачту заменяла труба, а палубу - дощатый ганок (крыльцо), растапливала печь и возилась в кухонном кубрике.

Я, её не вполне прилежный матрос, в это время ещё лениво потягивался в кровати, досматривая утренние сны и сетуя на то, что рассвет приходит гораздо раньше, чем эти сны заканчиваются.

Новый день набирал обороты.

И вскоре у нас в руках, как у крестьянки и рабочего на скульптуре Мухиной, появлялись серп и молот, а затем то, что не смогла до конца отразить в скульптуре Мухина : грабли и вилы, коса и топор, лом и лопата, коромысло и вёдра, ухват и кочерга.

За работой время летело незаметно.

В конце дня в результате нашего творчества на лугу красовался исполинский стог, а в сенях - корзины : одна - полная слив, груш и яблок, другая - грибов, третья - лесных орехов.

Наступал долгожданный час ужина. На стол ставилась сковорода, или, по-белорусски, патэльня, с жареной картошкой. Рядом со сковородой тётушка торжественно водружала бутыль домашнего вина из бузины.

Мы могли себе это позволить : прощаясь с уходящим днём, выпить два-три неполных бокала доброго вина и закусить его картошкой с малосольным огурчиком.

И хотя на нашей бригантине экипаж состоял только из двух человек - капитана и матроса, мы, садясь вечером за ужин, обычно на всякий случай заготавливали ещё один, третий прибор. И на то была своя особая причина.

Неподалёку от нашей бригантины, в деревне по соседству, держали курс навстречу судьбе ещё пару десятков бригантин подобных нашей - с трубами вместо мачт и дощатым ганком вместо палубы.

На одной из таких бригантин одиноко странствовал по жизни непутёвый капитан, растерявший в житейских бурях всю свою команду, которая сбежала от него, не выдержав его распутства.

Звали этого удивительного капитана Завадский. Имени его я даже не знаю, потому что по имени его никто никогда не называл.

Удивительным этот капитан был потому, что обладал одним уникальным свойством, которое объяснить законами естествознания я не могу.

Стоило только где-нибудь кому-нибудь открыть бутыль любого алкогольного напитка, как немедленно, в ту же минуту, если не секунду, на пороге появлялся Завадский. То есть внезапно и, как правило, без стука открывалась входная дверь и в дверном проёме появлялись сначала аршинные усы, за ними появлялась красная припухшая физиономия, а затем и вся длинная, нескладная фигура Завадского.

Как ему удавалось мгновенно почуять, что неподалёку из бутылочного горлышка течёт винная струя, мне было совершенно непонятно. Я приписывал это свойство его аршинным усам и даже выразил своё изумление в таких поэтических строках :

Лишь сели с тётей выпить чарку,
Вдруг в дверь - усы : Завадский, сам !
Да, позавидует овчарка
Таким чувствительным усам !

Вот и в этот раз не успели мы с тётушкой сесть за стол и поставить на него бутылку вина, как в иллюминаторе окна замаячила долговязая, хорошо знакомая нам фигура.

Фигура шла, сильно шатаясь, как будто её бросали из стороны в сторону волны шторма. Так, наверное, качался во время первой русской революции на черноморских волнах знаменитый корабль, вошедший в историю под названием "броненосец "Потёмкин"". И я, немного перефразировав это название, чтобы придать ему новый смысл, придумал Завадскому кличку, которая прочно приклеилась с моей лёгкой руки к нерадивому капитану : "Броненосец в потёмках".

"Завадский ! - глянув в окно, усмехнулась тётушка - Где-то уже набрался !"

"Он самый ! "Броненосец в потёмках" и сильно потрёпанный штормом !" - вторил ей я.

Мы с тётушкой озабоченно переглянулись. И нашу озабоченность можно легко понять.

Дальнейший ход событий предугадать было нетрудно.

Через пару минут без стука откроется входная дверь. Затем в дверном проёме появятся аршинные усы. И усы нужно будет, следуя установившейся в этих краях традиции, приветливо усадить за стол. А так как эти усы кроме водки и вина не признают никаких других напитков, то вскоре наша бутыль, которой бы нам с тётей хватило надолго, будет пуста.

Вот она и проблема, возникшая пред нами. Ведь запас бутылей в нашем трюме не так велик, а пора сенокоса ещё не закончилась. Из этого следует, что если мы не придумаем, как перехитрить аршинные усы, то рискуем остаться без вина до окончания уборочной страды.

Я глянул в окно. Усы неторопливо плыли по ромашковому лугу и были ещё далеко. У нас оставалось время для принятия решения. И решение пришло. Меня осенило !

Помня о том, что нерадивый капитан наотрез отказывается от любых напитков, кроме алкогольных, я предложил перелить вино из бутыли в кувшин для компота, а компот перелить в бутыль и, закрыв её пробкой для маскировки, временно припрятать в буфете. Так мы быстро и сделали.

Вскоре дверь без стука распахнулась и в дверном проёме, как и следовало ожидать по сценарию, появились усы. Мы с тётей переглянулись, радуясь своей затее.

Усы по всем законам морского этикета слегка уже осипшим на солёных ветрах басом провозгласили слова приветствия. Мы ответили взаимным приветствием и пригласили усы разделить с нами наш скромный ужин.

Усы охотно приняли приглашение и, усаживаясь, едва с грохотом не опрокинули стул.

Итак, на столе стояла сковорода с картошкой и яичницей, тарелка с солёными грибами, маринованные огурцы, помидоры и кувшин с домашним вином, замаскированным под компот.

Мы поставили перед усами тарелку с картошкой, а затем налив себе из кувшина вина, замаскированного под компот, предложили этот псевдо компот и усам.

Усы, как мы и рассчитывали, потеряв бдительность после очередного шторма, от вина в виде компота наотрез отказались.

Тётушка тут же открыла буфет и достала из него заготовленную нами бутылку с компотом, замаскированным под вино.

Этого псевдо вина, а точнее - компота, она любезно и налила полный бокал усатому капитану.

Все дружно чокнулись, провозгласили тост за успех сенокоса и выпили.

Наши с тётушкой груди приятно согрел винный алкоголь, а вот грудь капитана... грудь капитана обожгло тяжкое сомнение.

"Вино какое-то слабое у тебя, Даниловна. Что-то не то..." - посетовал капитан, закусывая псевдо вино, то есть компот из смородины, черники и клюквы солёным огурцом.

"Хорошее вино. Зря напраслину возводишь ! - обиженно проронила тётушка - Молодое просто, ещё не набрало силу. Пей на здоровье, не сомневайся !"

Мы налили по второй. Дружно чокнулись, выпили.

"Нет, что-то не то ! Не то ! Не набрало силу ! - удручённо, мотая из стороны в сторону головой, просипел капитан - Хотя на вкус довольно приятное, не спорю !"

"Ну вот видишь, приятное вино, сам сказал" - улыбнулась тётушка - Ну что, по третьей ?"

Мы налили по третьей. Провозгласили тост за бульбу, за урожай, за здоровье. Выпили. И затянули песню, в которой говорится о том, как Ясь косил конюшину и посматривал на дивчину.

Таким образом вопиющая несправедливость хотя бы отчасти была восстановлена. Мы с тётей слегка захмелели, а капитан чуть-чуть протрезвел. И в этом отношении тепло, согревающее грудь капитана, мою и тётушкину примерно уравнялось.

Отплывая, "броненосец" по всем законам морского этикета салютовал нам двумя гудками - один из которых был коротким, а другой подлиннее.

Первый гудок состоял из стандартных слов прощания : "Спасибо, Даниловна ! Извини, ежели что не так! И ты, малец, извини. Бывайте ! До свиданья !"

А второй - содержал слова тягостного сомнения :" Что-то не то с вином, Даниловна !.. Нет, не то !.. сильно молодое ! Ещё ему бродить и бродить ! А на вкус так вроде ничего, на вкус хорошее..."

И уже, стоя в сенях, "броненосец" всё причмокивал языком, словно пробуя вино на вкус, шевелил усами и качал в сомнении головой : "Сильно молодое ! Ещё бродить и бродить !"

Наконец, когда дверь за ним закрылась, мы с тётушкой, не в силах больше сдерживать смех, расхохотались.

В иллюминаторе нашего окна ещё долго было было видно, как в потёмках августовского вечера "броненосец" с аршинными усами, слегка покачиваясь на волнах житейских штормов, медленно уплывал по ромашковому лугу вслед солнышку, уходящему за остроконечный силуэт лесных чащоб.

***

О ТОМ, КАК Я ЛОВИЛ  КАРТОФЕЛЬНОГО ВОРА

Скромные медовый Спас и ореховый Спас миновали. Миновал заодно с ними и яблочный Спас, отмеченный широко - с пирогом из яблок и домашним вином. Таяли последние дни лета.

Подоспела пора уборки самого большого богатства нашего огорода - бульбы, как называют белорусы картошку, что и стало причиной появления насмешливой клички, данной им, - бульбаши.

Бульбеуник, то есть картофельное поле, располагался метрах в трёхстах от нашей хаты, в низине луга, неподалёку от небольшого болотца, в котором я по вечерам поил корову после дневной паствы.

Простите, друзья, что я использую в своём рассказе белорусские словечки, но так вы живее почувствуете колорит и белорусской речи, и этих мест. Паства - так белорусы называют процесс выпаса домашних животных.

Бульба уродила добрая и мы её понемногу, по несколько мешков в день, копали и носили в погреб.

Одно обстоятельство нас сильно настораживало. Помимо нас кто-то ночью тоже повадился выкапывать нашу бульбу. Делал это ночной вор очень грубо, даже не пользуясь лопатой, как мы с тётей определили, осматривая место преступления. Крал бульбу у самого края поля, примыкавшего к сосновому лесу.

Видимо, вор дожидался наступления ночи, прячась в лесу, и, когда мы ложились спать, украдкой выходил из леса и занимался грабежом.

Урожай бульбы был настолько хорош, что этот мелкий грабёж не мог сильно повредить ему, и всё же сам факт того, что кто-то ночью посещает наш одиноко стоящий среди лесов и полей хутор, был нам очень неприятен.

Эти ночные посещения были нам с тётей особенно неприятны ещё и потому, что в это самое время в наших краях завёлся маньяк, нападавший на женщин. В одном из своих рассказов под названием "Внезапно среди ночи" я подробно рассказал о нём.

Так или иначе, нужно было что-то предпринимать. Ситуация сложилась точь-в-точь такая, какую описал Ершов в своей знаменитой сказке "Конёк-Горбунок" Помните ? :

В долгом времени аль вскоре
Приключилося им горе :
Кто-то в поле стал ходить
И пшеницу шевелить.
Мужички такой печали
Отродяся не видали.
Стали думать да гадать -
Как бы вора соглядать.

Разница со сказкой была незначительная. Поставьте вместо пшеницы бульбу, а вместо мужичков - меня и тётю, и сказочный сюжет станет былью.

Трудность обнаружения вора, как и в сказке, заключалась в том, что вор наведывался на наш бульбеуник не каждую ночь.

Готовясь к преступным вылазкам, маньяк - так я себе это живо представлял - затаивался сначала в лесу и, чтобы немного подкрепиться перед нападением на очередную жертву, крал у нас бульбу, пёк её на костре и таким образом поддерживал силы.

Маньяк был хитёр и очень опасен. Милиции выловить его никак не удавалось. Количество жертв неуклонно росло.

Вполне отдавая себе отчёт, на какое опасное предприятие иду, я принял все необходимые меры предосторожности и поступил следующим образом.

Рядом с бульбеуником стоял сеновал, называемый на здешнем наречии пуней. Дверь пуни была обращена в сторону бульбеуника. Через дверные щели, я это проверил, можно было ночью разглядеть и поле, и вора. Конечно, лишь в том случае, если ночь будет лунной. В противном случае поля среди темноты не разглядеть.

Вечером я взял вилы, а заодно и небольшой топорик, который заткнул за пояс, действуя прямо по сказке Ершова, захватил фонарь, одеяло и отправился на сеновал.

Мне повезло. На безоблачном небе светил месяц и вокруг него сияли августовские звёзды, некоторые из которых порой срывались и то тут, то там падали на землю. В конце августа шли метеоритные дожди.

Накануне, по пути после трудового дня в нашу затопленную баньку, я о них сочинил такое четверостишие :

Берёзовый я срежу веник.
В прохладу листьев ткнусь лицом.
И под дождём комет осенних
Дверь бани зазвенит кольцом !

Но я отвлёкся. Шёл я не в баню, а на сеновал. И шёл не шутить, не спать на душистом свежем сене, а подстеречь вора и проколоть ему бок вилами или, если понадобиться, отсечь в жаркой схватке с плеч голову топором.

Расстелив на сене одеяло, я, чтобы не заснуть, включил потихоньку транзистор, прильнул к нему ухом, нашёл приятные мелодии и стал их слушать.

Вилы я, как Стенька Разин - персидскую княжну, положил рядом с собой.

Периодически я сползал с сена и смотрел в дверную щель. Поле было освещено лунным светом. На нём не было ни души.

Я снова прилипал ухом к транзистору и...и не заметил, как заснул.

Когда я проснулся, из всех щелей пуни пробивались яркие солнечные лучи. Транзистор рассказывал об утренних новостях. Кто-то стучал в дверь.

Я протёр глаза, постарался придать себе бодрый вид, и, вынув гвоздь из затвора, открыл дверь.

За дверью стояла тётушка.

"Кто это был ?" - испуганно спросила она.
"Никого не было !" - чётко отрапортовал я.
"Как же не было, если поле изрыто !"
"Не может быть !" - воскликнул я, выскочил из пуни и побежал на поле.

Картина, которую я увидел, поставила меня в крайне дурацкое положение. На поле были явно видны новые ямы. Пока я сладко спал в обнимку с вилами, вор сделал своё чёрное дело.

Как ни стыдно мне было в этом признаться, но я вынужден был сказать тётушке правду, в отличие от нерадивых братьев из сказки Ершова, правду о том, что я малодушно уснул.

Вечером, уже без транзистора, я шёл снова на сеновал. Я шёл исполненный твёрдой решимости загладить свою вину и довести дело до конца - поймать вора или, по крайней мере, так напугать его, чтобы он навсегда забыл дорогу к нашему бульбеунику.

Ночь выдалась снова ясной. Месяц светил ярко. Звёзды дополняли его свет своим миганием и вспышками падающих метеоритов.

Зайдя в пуню, я сел у двери, прильнул глазами к щели и устремил взгляд на картофельное поле.

В сумерках позднего вечера оно казалось мне фантастически красивым. И вся картина - сосновый лес, вставший за полем чёрной зубчатой стеной, болотце с отразившемся в нём ликом месяца, высокое ночное небо, через которое многоцветными гирляндами звёзд пролёг Млечный Путь - всё это заворожило меня настолько, что я под гипнозом волшебной картины снова начал впадать в состояние дремоты.

Чтобы не заснуть, я порой встряхивал головой и обливал её водой из бутыли, которую для этой цели предусмотрительно взял с собой.

Время шло. Я уже начал терять надежду на то, что дождусь вора.

К тому же сильно стемнело. Месяц скрылся за облаками. Видимость ухудшилась.

Вдруг я заметил, что из леса кто-то стал появляться. Я напряг зрение. Нет, мне не померещилось ! Кто-то, я точно не мог разглядеть кто, ползком из леса стал подбираться к полю.

Я тихо приоткрыл дверь пуни и тоже пополз к полю, держа в одной руке вилы. Топор был у меня за поясом.

Вор, я это уже пусть и не отчётливо, но различал, подобрался к полю и остановился в привычном для него месте - на краю поля у леса.

Вор был не мал размером и был не один. Рядом с ним я заметил еще несколько фигур, которые были меньше его. В наступившей тьме, без месячного света я не мог отчётливо разглядеть, кто это, и стал подползать ближе к злоумышленникам. Укрытием мне служила сгустившаяся темнота ночи.

Тьма надёжно скрывала не только меня, она скрывала от моих глаз и воровскую шайку. Подползать ближе было уже опасно. Бандиты могли меня обнаружить первыми, в таком случае эффект неожиданности пропадал.

Я всматривался в темноту, но кроме того, что на краю поля кто-то находился, ничего разобрать не мог. Я не знал, как поступить дальше. Сначала мне пришла такая мысль : вскочить и громко закричать : "Эй, что вы там делаете ? Убирайтесь, иначе стрелять буду !"

Потом я подумал : " А если это бандитов не испугает ? Справлюсь ли я один с целой бандой ? И из чего я буду стрелять ? Никакого ружья у меня и в помине нет. Это смешно ! Вот они ружьём могут быть точно вооружены."

И мне на мгновение представилось ужасное зрелище : утром на поле, как на картине Васнецова "После побоища Игоря Святославича с половцами", лежу я бездыханный на бульбеунике, а рядом со мной лежит несколько окровавленных трупов. У одного из них в боку торчат вилы, у другого - топор. Надо мной склонилась рыдающая тётушка, пытаясь привести меня в чувство, но тщетно : "Глубокая ещё дымилась рана, по капле кровь точилася моя...." От жалости к самому себе и к тётушке я тогда чуть не заплакал.

Но время шло, а я всё лежал и соображал, что делать дальше, однако ничего толком придумать не мог.

И вдруг....вдруг облака расступились, выглянул месяц. Его свет залил поле. И я ясно увидел всю банду, всех до единого. Смутные догадки, о которых я тётушке не говорил, полностью подтвердились. И все сомнения тут же развеялись, никаких сомнений больше не было !

Их было четверо - мама кабаниха и трое её детёнышей-кабанят. Они рыли носами землю, отыскивая картошку, и слегка от удовольствия похрюкивали.....

Утром, сидя за завтраком, мы с тётушкой решали, как лучше поступить. И решили оставить этот инцидент без последствий, а самих правонарушителей никак не наказывать. Более того, сохранить инцидент в глубочайшей тайне, чтобы весть о нём не дошла до деревни и дальше - до охотников, у которых есть настоящие, а не воображаемые, как у меня, ружья.

Итак, бульбу мы с тётей понемногу, как я сказал выше, выкапывали и носили в погреб, и через несколько дней на поле бульбы уже не осталось.

В конце уборки я высыпал несколько вёдер бульбы на краю поля у леса, в том месте, где мама кабаниха из него по ночам выходила со своими чадами, в знак того, что мы - я и они - одной крови, и забота о "братьях наших меньших" является неотъемлемой частью важнейших людских забот на земле.

***

ВНЕЗАПНО  СРЕДИ  НОЧИ

Внезапно среди ночи раздался ужасный грохот в сенях.

Я проснулся и вскочил с постели. Вскочила с постели и моя тётушка, тётя Дуня, у которой я гостил студентом каждое лето во время летних каникул.

Грохот раздался и снова в нашем небольшом домике, затерявшемся среди полей и лесов белорусской глубинки, воцарилась мёртвая тишина.

Не включая свет, мы с тётей осторожно пошли к двери, ведущей в сени. Тётя Дуня держала в руке топор. Топор всегда лежал возле её кровати. И вот почему.

Тётушка жила одиноко, вела хуторское хозяйство совершенно одна. Четыре сына - два родных и два от умершей сестры, которых она вырастила, - давно разъехались, кто куда. И только младший жил неподалёку с молодой женой в деревне, где он нёс службу участкового милиционера. РОВД, где находилось его начальство, было расположено в Полоцке, километрах в 25 от нас.

Он-то и предупредил тётушку об опасности.

Предупреждая, он был немногословен, так как умел строго хранить служебные тайны. Это его умение и прилежная служба в итоге превратили его из простого, худенького, вечно "заклопотаного" участкового милиционера с сержантскими погонами в солидного начальника РОВД одного из солидных районов Витебщины с солидным чином полковника с солидным окладом и с подобающим этому чину и окладу, не менее солидным "животиком". Но это произошло много-много позже.

А пока он сказал, как обычно за неимением времени заскочив в дом только на минутку, совершенно несолидным голосом следующие слова :" Матка ! Сильно далеко от дома не ходи ! Не выходи на автомобильную дорогу и не садись ни в какую попутную машину( дорога была недалеко от нашего дома - метров 800 прямиком по луговой стёжке ). В лес за ягодами и грибами не ходи без Вовки ( то есть меня ) !"

Больше ничего разъяснять он не стал. Он был в ту пору весёлым "мальцем", но по причине, изложенной мною выше, не слишком разговорчивым.

Вместо него, в чём состоит суть вопроса, расскажу я.

Те, кто застал время конца 80-х, помнят о двух монстрах, двух самых известных серийных убийцах : Чикатило и Михасевиче.

Первый жестоко убивал маленьких детей, а второй убивал исключительно женщин. Способ убийства у Михасевича был один - он душил женщин руками.

Гораздо позже, уже в наше время, я всё узнал об этом маньяке. Если вы, друзья, полюбопытствуете и заглянете в интернет, вы найдёте много информации о нём и увидите его самого. Меня поразила в нём больше всего даже не его маниакальная жестокость, а его внешность. Это был необычайно обходительный и обаятельный красавчик, очень похожий внешне на певца Юрия Гуляева, с неотразимой улыбкой.

Женщин убивал он следующим образом.

На своей легковой машине, "Москвиче" красного цвета, он ехал по трассе из Полоцка или в Полоцк ( жил он в посёлке рядом с Полоцком ) и подбирал "голосующую" на трассе женщину. Женщина без всякой опаски, увидев его неотразимую внешность и улыбку, садилась в машину. Он через некоторое время сворачивал в лес ( а леса вдоль трассы партизанские, дремучие ) и в лесу парализованную страхом женщину с наслаждением душил. На его счету несколько десятков жертв. Таким образом он погубил и мою дальнюю родственницу из деревни Л-ши, что была расположена неподалёку от дома тётушки.

Много лет Михасевича не могли обнаружить. Занималось его поимкой в основном РОВД Полоцкого района, где и служил сын тётушки.

В процессе его поимки было осуждено на длительные сроки тюремного заключения около десяти человек, а один был расстрелян. Начальство из Москвы и Витебска требовало немедленного обнаружения и ликвидации маньяка. Вот ретивые органы правопорядка и спешили исполнить приказ и отчитаться в успешном завершении "дела".

Наконец, в виду того, что убийства несмотря ни на что продолжались, из Москвы прибыл один из лучших следователей страны.

Улик было мало. Было известно, что маньяк ездит на красном "Москвиче".

Изучили всех хозяев красных "Москвичей" Витебской области ( несколько тысяч ), но ничего не добились.

Но следствию повезло. Однажды вконец осмелевший от безнаказанности маньяк решил поиграть со следствием в "кошки-мышки" и оставил возле своей очередной жертвы записку, написанную от руки :"Партизан Витебщины". Этого было достаточно.

Следователь предоставил экспертам почерки всех хозяев красных "Москвичей" Витебской области и, в конце концов, нашёл Михасевича. А обнаружить этого монстра было очень непросто ещё и по той причине, что Михасевич слыл примерным семьянином и любящим отцом своей маленькой дочери. Все, кто его знал, были ошарашены новостью и не могли поверить в то, что он маньяк-убийца. Но самым главным препятствием к его обнаружению было и то обстоятельство, что в качестве дружинника он сам участвовал в собственной "поимке" и потому хорошо был всегда осведомлён о замыслах милиционеров.

Когда следователь неожиданно рано утром вошёл к нему в дом с отрядом сотрудников спецназа и ласково с улыбкой произнёс "Ну что, как поживаешь, партизан Витебщины ? ", Михасевич тут же обмочил штаны. Этот факт рассказал сам следователь. Свою пулю в затылок Михасевич получил.

Но всё это стало известно через много лет, а тогда.... тогда слегка напуганные строгими словами и серьёзным предупреждением о некой опасности мы затаили тревогу. Вот почему тётушка на ночь клала возле себя топор, а дверь в сени мы запирали на крючок.

Итак, внезапно среди ночи раздался ужасный грохот в сенях. Тихо, не включая свет, чтобы не обнаружить себя, мы подошли к двери, ведущей в сени. Я взял у тётушки топор, поднял его над собой, встал впереди, включил фонарик и, откинув крючок, резко распахнул дверь в сени.....

В сенях никого не было, лишь на полке шкафчика, висевшего на стене, сидела мышка. На полу лежала металлическая банка с крупой. Мышка внимательно смотрела на нас, мы смотрели на мышку.

Сообразив, что от нас всё равно пользы ей никакой не будет, мышка ловко спрыгнула с полки и юркнула в щель в деревянном полу.

Мы переглянулись с тётушкой и от души рассмеялись.

***

ЛУЖА

Среди белорусских лесов и полей, среди бескрайних холмов и равнин в низине одного ромашкового луга когда-то, в пору моей беззаботной юности, жила большая лужа похожая на маленькое озерцо. Возможно, она живёт там и сейчас, хотя в этих краях я не был уже тысячу лет и как там обстоят дела мне совершенно неведомо.

Лужа эта рождалась ранней весной в начале апреля, когда с лугов сходили тающие снега. И потом на протяжении всего лета до поздней осени она жила и никуда уже не исчезала, потому что на севере Белой Руси, в краю, что располагается неподалёку от Балтики, погода стоит переменчивая круглый год. Иными словами, зимой там бушуют свирепые метели, а летом нередко льют проливные дожди.

Бывает так, что с самого утра ничто не предвещает ненастья - небо улыбчивое, лазурное, родниково-чистое, словно выплеснувшееся с полотен Мане. Но к полудню внезапно откуда ни возьмись появляются зловещие, как баллады Шиллера, угрюмые облака. Они всё сильнее сгущаются, собираясь в огромную сверкающую булатными мечами молний тучу, и начинается ливень, да такой, что за его стеной не разглядеть даже яблонь в саду за окном.

Приезжая в этот край на студенческие каникулы в опрятный домик, стоящий близ железной дороги, где одиноко коротала век моя тётушка, я не мог избежать и встречи с лужей, так как она располагалась прямо на моём пути от автомобильной трассы к домику.

Я выходил из автобуса, следовавшего рейсом Полоцк-Глубокое с дорожной сумкой, разувался и дальше шёл босиком среди ромашек по луговой стёжке и метров через пятьсот встречал свою добрую давнюю знакомую - то есть лужу, и если день выдавался жаркий и солнечный, то я шёл, не сворачивая в сторону, прямо по ней, по её мягкому травяному ложу, по её чистой, тёплой водице и радовался, если водица доставала мне до колен.

Каждый день я так или иначе встречался с ней, с моей любимицей. В час жаркого полдня я приводил к ней на водопой нашу корову.

Завидев издали лужу, корова ускоряла шаг и заходила в лужу-озеро на несколько метров, почти до середины и пила жадно, с удовольствием. Порой поднимала голову, смотрела в необозримые белорусские дали и в это время с её губ, сверкая бриллиантами на солнце, обильно капала вода. Я смотрел на это завораживающее зрелище и мне самому хотелось припасть губами к водице, но я, помня завет старинной сказки, воздерживался от своего желания.

Вечером, когда я возвращался с косой, накосив корове свежей отавы на ночь, я снова проходил мимо сверкающего сапфирами первых звёзд водяного зеркала и любовался им. В нём отражались помимо звёзд тёмные кроны плакучих ив, румянец заката и моё лицо, когда я черпал ладонью воду, чтобы освежиться от дневного труда и смыть со лба пот.

По утрам после ночного ливня моя любимица была особенно прекрасна ! Вода в ней была прохладна и свежа. И я, воспользовавшись случаем, перед тем как позавтракать кружкой парного молока с хлебным мякишем, бежал к ней по росистой мураве, сбрасывая на бегу всю одежду, благо вокруг не было ни души, и с разбега падал в её ласковые водяные объятия. Выкупавшись, ещё с полчаса лежал в них, глядя на позлащённые встающим солнышком кроны ив, на облака, на кружащих над лугом аистов.

Целое лето лужа веселила, ласкала, освежала и чаровала меня. Да и не только меня.

К ней прилетали на водопой и купанье сотни птиц : жаворонков, ласточек, мухоловок, скворцов, чибисов, соек, коростелей, перепелов, трясогузок, галок, голубей, воробьёв, ворон...

В её уютных травяных глубинах нашли себе пристанище семейства лягушек. О какие чудесные концерты они устраивали погожими вечерами ! Их многоголосый хор оглашал всю округу. Это был гимн во славу жизни, это была благодарственная песнь Творцу за дар рождения на нашей прекрасной земле.

А сколько всякого мелкого народца - улиток, жуков-плавунцов, водомерок, тритонов - населяло её. Не счесть !

Отпуск мой подходил к концу. И снова с дорожной сумкой я шёл на автобусную остановку босиком по луговой стёжке прямо к ней. И прощался с ней так же искренне и тепло, как перед этим прощался до следующего лета с тётушкой, с коровой, с курами, с домиком, с колодцем, с садом, с берёзовой рощей, со скворечней...

Умывал в ней напоследок лицо и произносил слова самой искренней благодарности.

Так она и запечатлелась в памяти навсегда, как неотъемлемая часть того в нашей кратковременной земной жизни, что мы именуем чудесным и таинственным словом "счастье".

***

БЕЛАЯ  КЕПКА

Летней порой приезжал я погостить на студенческие каникулы к своей тётушке - тёте Дуне, как я её тогда называл - в белорусскую глубинку. Дом стоял примерно в километре от маленькой деревни с чудесным названием Загатье и неподалёку от железной дороги.

Работала она на железнодорожном переезде - встречала и провожала поезда. Я помогал ей в хозяйственных заботах и вёл лирический дневник обо всём, что видел вокруг себя и что показалось мне примечательным, обо всех наших приключениях. Этот дневник я сохранил и выдержки из него - самые забавные сюжеты - сейчас представлю вашему вниманию, друзья, надеясь вас развлечь и скрасить минуту досуга.

Усадьба располагалась посреди лугов и полей, окружённых сосновыми лесами, черничными болотами, ручьями и озёрами.

Вместе с тётей Дуней в хоромах, состоящих из одной комнатки, кухоньки и печки, жила и её тётя, которой было далеко за 80 лет. Тётя Дуня называла её просто "тётка", а я - Анастасия Степановна или тётя Настя.

Это была очень худенькая - одни высохшие косточки - согнутая в дугу старушка в чёрной юбке до пят и батистовой голубой кофточке. Голова её была покрыта белым платком, который она днём на людях не снимала.

А лицо её....да, её лицо ! Такие лица бывают только на иконах, где изображены великие праведницы и которым в церквях молятся молитвой, что начинается со слов "О, святая благоверная матушка ( далее следует имя ), моли Бога  о нас !"

Самое замечательное в этом лице была улыбка. Я не видел Анастасию Степановну без улыбки - такой милой, доброй, тихой, беззащитной, неподдельно искренней улыбки, особенно очаровательной из-за полного отсутствия зубов во рту. Так улыбаться, как улыбалась Анастасия Степановна, могут только солнышко ясным весенним утром и совсем маленькие грудные дети.

А повода для улыбок у неё как раз-то и не было. Племянники, у которых она доживала век, однажды привезли и бросили её, как ненужный хлам, на ганке (крыльце) у тёти Дуни. Тётя Дуня её и приютила.

Помню, разве такое забудешь !, как она нередко тихо подходила ко мне, чем бы я ни занимался, гладила по голове и, согревая меня тёплыми лучами своей улыбки, ласково говорила  только одно слово :"Вовочка !" Одно только это слово и всё. Но я был согрет на целый день. А кто я ей был ? - седьмая вода на киселе, по родственной линии почти никто.

Каждый вечер, когда мы с тётей Дуней уже спали, Анастасия Степановна долго-долго стояла на коленях и молилась перед иконой, висевшей на кухне в углу.

Сын тёти Дуни, ныне важная персона, полковник милиции, уже с подобающим его чину "животиком", начальник РОВД одного из больших районов В-ской области, в ту пору был "спрытным мальцем" в синей милицейской форме с сержантскими погонами.

Он жил с женой в другом селе. На казённом мотоцикле с коляской в почётном ранге участкового милиционера каждый день он проезжал не один десяток километров по своему участку, разбирая ссоры, драки, кражи и прочее, и прочее - всё, чем полна и красна жизнь деревни, если отбросить сопутствующую ей малоинтересную составляющую - весенние посевные работы и осеннюю уборку урожая.

Проезжая мимо нас, он иногда на одну минутку забегал в дом, бросал на стол палку докторской колбасы, кулёк с пряниками, буханку хлеба и кричал : "Матка, ёсць что поесць ? " Тётя Дуня наливала ему борща, "пякла яешню" ( пекла яичницу ). Он всё это мгновенно съедал и уносился на своём мотоцикле, как Иванушка на Коньке-горбунке, в неведомую даль.

Лето в трудовых каждодневных заботах было невероятно насыщенным всевозможными событиями и приключениями. Ах, чего только не случалось порой !

Однажды, когда солнце зашло, мы с тётушкой, как обычно в этот час, легли и заснули. Я не знаю, сколько я проспал, но проснулся я от того, что кто-то сильно тряс меня. Я открыл глаза и ничего не увидел перед собой -  густой, едкий дым застилал мне глаза. Сквозь дым я еле мог разобрать лицо тёти Дуни.

"Вовка, проснись ! Вставай !" - доносился до меня, как откуда-то издалека, её голос. Кое-как я очнулся.

Оказалось, что Анастасия Степановна, ложась спать после нас, как обычно, закрыла в печи вьюшку, а угли, к сожалению, не были полностью потушены. Дым, угарный газ начали наполнять наш маленький домик.

Но недаром так долго молилась Богу Анастасия Степановна. Бог услышал её молитвы. Тётя Дуня проснулась, распахнула окна, разбудила нас. И дама в чёрном с косой прошла мимо.

А вот другой забавный случай.

Пошли мы все трое в баню к Рачинским - добрым нашим друзьям из Загатья. Дом Рачинских стоял на "пагурке" ( пригорке ), на самом краю Загатья.

Небольшая деревянная банька располагалась в низине, метрах в 30 от дома. Сразу за банькой находилось крохотное озерцо и дальше - сосновый лес с болотом. Этот лес и отделял Загатье от нашего хутора.

Первым помылся я, поблагодарил хозяев и, любуясь звёздами на вечернем небе, пошёл вдоль железной дороги домой. Пришёл и жду, когда же вернуться тётя Дуня с Анастасией Степановной.

Час их нет, два, три. Уже время за полночь, а их всё нет. Стал я сильно беспокоиться - не случилось ли чего ? Наконец, слышу знакомые голоса. Заходят в дом тётя Дуня с Анастасией Степановной. Розовощёкие, посвежевшие после бани.

Спрашиваю :" Почему так долго ?" Тётушка и рассказала историю.

Зашли они в баню вдвоём. Тётя Дуня пара и жары не переносит. Быстро вымылась и ушла в дом к Рачинским. Анастасия Степановна осталась мыться в бане одна. Ждёт её тётушка, ждёт, а Анастасия Степановна всё не идёт. Пошла тётя Дуня за ней в баню, а её там нет. Стала её кругом искать, а её и след простыл.

Побежала тётя Дуня в дебри лесные, в чёрную ночь, на болото. Хорошо, что выросла она в этих партизанских краях и каждая тропка ей известна. И, наконец, где-то вдали услышала голос. Побежала в направлении голоса и догнала Анастасию Степановну. А если бы не нашла и не догнала, то было бы совсем худо. Дело-то было в конце августа. Ночи в эту пору на севере Белоруссии уже очень холодные. На болоте можно не только утонуть в трясине, можно и замёрзнуть ночью. Однако недаром так долго молилась Богу Анастасия Степановна. И в этот раз услышал Бог её молитву.

Но самый замечательный случай по законам жанра я приберёг к концу своего рассказа и сейчас вас, друзья, им попотчую !

Как-то раз по своему обыкновению забежал к нам в дом наш "Анискин" ( милиционер, герой популярного в те годы фильма ), бросил на стол палку докторской колбасы, кулёк пряников, буханку хлеба и в придачу белую симпатичную кепку.

Стояли последние дни лета. Хотел я ещё немного погостить, но вдруг пришла телеграмма от родителей, что надо мне ехать в институт - какая-то строительная практика ( я учился на архитектора ).

Надо, так надо. Быстро, не мешкая, собрал я вещи, оделся и кепку эту белую вдобавок надел  - на дворе было по-осеннему холодно и накрапывал мелкий дождь. Зонта у меня не было.  Кепка мне очень пригодилась. Вечером поехал в Полоцк на железнодорожный вокзал - мой поезд "Рига-Воронеж" проходил через Полоцк в 4 утра. Страшно неудобно - всю ночь предстояло провести на вокзале, потому что билеты на проходящий поезд начинали продавать за полчаса до прибытия поезда. А что делать ? Другого подходящего поезда не было.

Когда я добрался до вокзала, уже опустилась ночь и тут со мной стали происходить странные вещи.

Подошёл ко мне с кожаным портфелем в руке, одетый в добротный костюм весьма приятной внешности незнакомый мужчина и, как своему давнему приятелю, так, с улыбочкой, говорит : " Возвращаешься ? Откуда ?" Я немного оторопел от его развязного и наглого вопроса. "Да !- отвечаю с удивлением - домой еду, у тёти отдыхал." "Ну, ну -  ухмыльнулся незнакомец - и долго отдыхал ?"

Я не выдержал его наглости и отошёл от него.

Буквально через пару минут меня одёрнул какой-то неопрятный тип с обезьяньей рожей и ещё более нагло мне заявил :"Стой здесь ! Сейчас дело одно надо сделать будет ! Меня понял хорошо ? Стой здесь !", при этом посмотрел на меня так, словно я в какой-то таинственной, но твёрдо установленной иерархии нахожусь ниже его на несколько ступеней и поэтому обязан ему беспрекословно подчиняться. Посмотрел и куда-то исчез.

Возмущение моё сменилось некоторой растерянностью. Так со мной никто и никогда не позволял себя вести. Решил я уйти в самый отдалённый угол вокзала, где никого не было, надеясь таким образом избавиться от навязчивых незнакомцев. Не тут-то было !

Не успел я опомниться, как ко мне прилипла пьяная женщина, которая была гораздо старше меня, и предложила в складчину купить бутылку вина и с ней выпить. Помню, она достала из своей замызганной сумочки деньги и сразу же их рассыпала. Я воспользовался её замешательством и рванул от неё подальше. Я не знал уже, что мне делать. Мне стало казаться, что я, как мишень, нахожусь под прицелом чьих-то недобрых, хищных глаз, под колпаком чьего-то пристального внимания, не сулящего мне ничего хорошего. Где-то я всё-таки сумел укрыться и дождался поезда.

На этом мои мытарства не закончились. В вагоне меня тут же нашли новые незнакомцы, похожие на тех, от которых я скрылся на вокзале. До сих пор не знаю, как это произошло, но в Брянске, сойдя с поезда, кошелька в кармане я не обнаружил.

И только тогда, когда я кое-как добрался домой, ребус, над которым я мучительно ломал голову, наконец-то, был разгадан. Один мой знакомый, опытный человек, внимательно выслушав рассказ о вокзальных злоключениях, попросил показать ему белую кепку.

"Это кепка из лагерной зоны, из тюрьмы. Такие выдают зекам в зоне." - с усмешкой сказал он. И я всё понял.

***


МОЛОДОЙ  МЕСЯЦ

Случай, о котором хочу рассказать, произошёл в юности и остался в памяти на всю жизнь.

Студентом на летние каникулы приезжал я погостить к своей тётушке.

Прости, дорогой читатель, если повторяюсь и в каком-то из своих рассказов уже повествовал о чём-то подобном и даже начинал его точно таким же предложением. Что поделаешь, мы нередко вынуждены повторяться. Да и что есть наша жизнь, как не сплошной круговорот, в котором всё так или иначе повторяется ? Однако эпизод, составивший основу сюжета данного рассказа, произошёл со мной тогда впервые и больше никогда не повторился.

Жила тётушка в белорусской глубинке, можно сказать, в глуши, жила одиноко в усадебном доме, предназначенном для работников железной дороги. Работа её была и тяжёлой, и ответственной и заключалась в том, что надо было постоянно менять вышедшие из строя шпалы ( в ту пору они были деревянными ), стоять с флажком на переезде, встречая поезда, давать сигнал машинисту при помощи петард в случае внезапного возникновения аварийной ситуации, опускать и поднимать у переезда шлагбаум, вечером зажигать на столбах фонари.

Дом был небольшой, с одной комнаткой, кухонькой, печью и сенями, и стоял, затерявшись среди бескрайних полей и лесов, прямо у железной дороги, метрах в тридцати от неё за еловой посадкой.

Место, как на необитаемом острове, совершенно безлюдное. Расстояние до ближайшей деревни, куда я порой ходил вдоль железной дороги, чтобы купить хлеба и кое-что ещё из продуктов, составляло около километра. По этой причине даже минимальная тревога от суеты, свойственной деревенской жизни в её повседневных трудовых заботах, почти не касалась нашего подворья. Лишь изредка проходящие мимо сельчане, что возвращались по воскресеньям домой из поездки в Полоцк, баловали нас с тётушкой своим обществом, да и то лишь на пару минут, когда в жаркий день просили напиться. Колодец наш отличался особенным вкусом своей кристально чистой воды.

Вообрази себе, дружище, тот поистине удивительный мир, в который я, городской житель, окунался с головой после того, как ставил у порога дорожную сумку по прибытии.

Как правило тётушку, чтобы сообщить ей благую весть, что я снова закатился в гости, в доме я не заставал. Днём она в доме бывала редко. Её можно было найти либо за работой в саду, либо в берёзовом леске с грибным лукошком в руках, либо с ведром в малиннике, либо на лугу с граблями и косой, но чаще всего рядом с коровой среди полей.

Какое это было счастье сбросить с ног обувь и пойти по земле босыми стопами !

Правда, шёл я, поминутно подпрыгивая и спотыкаясь, так как моим городским стопам было непривычно прикосновение острых камешков и колких травинок на пути, и всё же ощущение какого-то древнего, непередаваемого словами наслаждения, ощущение напрочь забытое, как тем первым человеком, что был изгнан из Рая и снова вернулся в него, переполняло меня.

Издали я замечал тётушку, ведущую корову на водопой к омуту в низине луга.

Встречала она меня всегда просто, как Тарас Бульба своих сыновей, без жарких объятий и поцелуев. Была она очень стеснительным человеком. Любая театральщина и спецэффекты ей были чужды. Таков был её характер, воспитанный и закалённый в суровых условиях тех лихолетий, что выпали на долю белорусов в период Великой Отечественной войны.

Мы шли втроём к дому. Тётушка вела корову, а я шёл рядом, тихо радуясь тому, что в лицо мне дует не городской суховей, а влажный, пахнущий свежескошенной отавой луговой ветер, и в ушах стоит не шум от сотен автомобильных шин, а мелодичный, завораживающий душу звон вечерних сверчков и цикад.

В доме я переодевался. Вместо брюк надевал штаны. Вместо рубахи футболку.

И первая же кружка парного молока, и яичница, испечённая в печи, и стакан домашнего винца, и застольная беседа, пересыпанная добродушными шутками, и свежая постель с высокой подушкой и стёганым одеялом, и тиканье ходиков, висящих в углу на стене - всё это начинало действовать на душу исподволь, но мгновенно и магически. Я словно переносился в иную реальность, в мир, где больше не нужно притворяться, заботиться о том, как ты выглядишь, думать о том, нравишься ты или нет, где можно без всякой опаски быть самим собой, таким, каков ты есть, и где тебя принимают и любят именно таким, каков ты есть.

Да-да, не столько даже очарование северной белорусской природы, не столько  вкусный завтрак или ужин, приготовленный в печи, не столько чувство свободы от сброшенных с себя оков городских одежд, а именно это чувство, что тебя принимают и любят таким, каков ты есть на самом деле, и больше не нужно притворяться кем-то другим, как этого требует от своих обитателей город, составляло для меня главную ценность этого мира, в который меня тянуло из года в год, когда выпадал случай город покинуть.

Что бы я ни делал, как бы ни вёл себя, даже если показывал язык машинисту бешено налетающего на нас с тётушкой товарного состава, всё было к месту, всё воспринималось с неизменным добродушием. Лишь изредка, когда я снова пытался перепеть, искусно подражая ему, нашего петуха, тётушка, смеясь, бросала на ходу : "Вовка, не дурей !"

Однако не дуреть, то есть не сочинять на ходу стихи, не прыгать с разбега в стог сена, не отплясывать трепака под струями ливня, не беседовать с воронами на их языке, не пародировать Завадского - знаменитого деревенского пьяницу и забулдыгу, я не мог.

Какое это счастье, быть самим собой и знать при этом, что именно таким тебя принимают и любят ! Пожалуй, нет другого счастья, что было бы выше этого.

В городской жизни я был лишён его.

В ней всюду, на каждом шагу, с самого детства я был вынужден в большей или меньшей степени, так или иначе притворяться, кого-то изображая : то послушного, благовоспитанного сына, которым гордятся родители, то отличника в школе, то успевающего студента, то бесшабашного кутилу в мужской компании, то галантного кавалера в женской - всюду я был вынужден надевать маску, потому что без маски на карнавале городского бытия преуспеть, сделать успешную карьеру и даже просто выжить почти невозможно.

И только здесь, в этом неприметном для горожанина, презираемом им, скромном мире, где на стене тикают ходики, на полу лежат половички, а в печи потрескивают поленья, эта ужасная необходимость быть не собой отпадает начисто. Здесь все остаются всегда такими, какие есть : и кот, лениво развалившийся на солнышке, и мыши, шуршащие сеном на сеновале, и куры, квохчущие у крыльца, и корова, пасущаяся на лугу, и голуби, воркующие на крыше, и воробьи, клюющие семечки подсолнуха в огороде, и яблони, склонившие ветви в саду, и тётушка, хлопочущая у печи, и заодно со всеми я.

Это ощущение цельности и приятие себя таким, каков ты есть, раз именно таким тебя принимают и любят все вокруг, даёт неожиданные результаты и приводит к совершению невероятных поступков, которые мы сами от себя не ожидали.

Мои каникулы незаметно для меня приближались к концу.

В тот день я неторопливо возвращался в наш домик из деревни, куда меня послала тётушка по какой-то надобности.

Вечерело. Заходящее солнце уже коснулось вершин берёз и постепенно опускалось, скрываясь за ними.

Я шёл по узкой тропинке. Справа от меня убегала вдаль железная дорога с синими, красными и зелёными огоньками светофоров. Слева сбегал вниз поросший высокими травами овраг. На самом дне оврага, на скошенном лугу рядами стояли стога, а за ними темнел густой еловый лес.

Жужжали, садясь на цветы, пчёлы и шмели. Травы слегка покачивались на тёплом августовском ветру. Поблёскивая в косых солнечных лучах, пролетали мимо нити паутин. Небо было совершенно чистым, безоблачным. Таким же чистым и безоблачным, какой была в ту пора моя душа.

Я засмотрелся на травы, на цветы, на стога, на берёзы, на небо и остановился, поражённый красотой открывшейся передо мной картины. В лучезарной лазури небесного свода, долго всматриваясь в него, я вдруг заметил тонкий серпик молодого месяца. И этого было достаточно, чтобы я совершил поступок, которого никак от себя не ожидал и который, как я сказал в начале рассказа, запечатлелся в моей памяти.

Не ведая, что совершаю, так как был воспитан в стране, категорически отрицавшей существование Бога и подвергавшей остракизму тех, кто открыто говорил о возможности существования незримых для глаза Высших Сил, я вдруг опустился на колени и, обратив лицо к небу, к молодому месяцу, произнёс такие слова : "Великий Боже, благодарю Тебя за красоту мира, который Ты создал ! Я ошеломлён, я потрясён величием и мощью Твоего творения !"

Прошло с тех пор немало лет. На всю жизнь запомнил я чувство непередаваемого умиления и восторга, переполнившего в тот миг моё сердце.

В рассказе "Над Ангарой" я воспроизвёл этот эпизод, однако, если быть честным, то следует признать, что подобного ощущения восторга, подобного чувства искренней, идущей от всего сердца благодарности, которое тогда, в тот августовский вечер, всецело поглотив, нахлынуло на меня, с такой силой и полнотой я не испытал больше никогда.

В поэме "Золотая глухомань" я тоже  вскользь упомянул о нём в четверостишии под названием "Молодой месяц". Вот это четверостишие :

На небе месяц тонкий, чистый.
Поэт всё подбирал слова
И хоть был парубок плечистый,
Но закружилась голова.

***

ЗОЛОТАЯ  ГЛУХОМАНЬ

Белой Руси
и
Евдокии Даниловне Рудёнок
с любовью


З О Л О Т А Я         Г Л У Х О М А Н Ь

( дневник одного лета )

Сам не знаю к какому жанру причислить эту вещицу. А дело было так. Летней порой приезжал я погостить на студенческие каникулы к своей тётушке - тёте Дуне, как я её тогда называл - в белорусскую глубинку. Дом её стоял примерно в километре от маленькой деревни с чудесным названием  "Загатье" и неподалёку от железной дороги. Работала она на железнодорожном переезде - встречала и провожала поезда. Я помогал ей в её хозяйственных заботах  и  вёл лирический дневник обо всём, что видел вокруг себя и что показалось мне примечательным, обо всех наших приключениях, который писал в форме четверостиший. День закончен - готово одно или два четверостишия. Всего их получилось 136. В том виде, в каком этот дневник был написан, я и решил его опубликовать, предоставив твоему суду, читатель.

1
СПАСИБО   КРЁСТНЫМ !

В колодце темь. И тётя Дуня
Плеснула счастье через край . . .
Кто крёстный - фея ли ? колдунья ? -
Мне вновь подарен в жизни рай !

2
ПОРА    СЕНОКОСА

Я выхожу из дома в пять,
А возвращаюсь в семь иль восемь,
А вечером иду опять ..
Мы с тётей Дуней сено косим !

3
КУРИНОЕ    СЧАСТЬЕ

Открыта дверь, а куры бравы,
Полдневным солнцем залиты
И очень рады - нет управы !
Ведь тётя Дуня у плиты.

4
РАБОТА   НА   ПЕРЕЕЗДЕ

У тёти Дуни нет медалей,
А есть, как ночь придёт, завет :
Чтоб поезда во тьме не стали,
Зажги на переезде свет !

5
НАШЕ    БОГАТСТВО

В углу у нас святой Никола,
В другом углу ведро, тазы,
А на дворе у частокола
Четыре вьются стрекозы.

6
НАША    КОРОВА

Кто мне корова ? Просто друг.
А тёте Дуне - тот ребёнок,
Что жадно, долго пил из рук
И губы к ней тянул спросонок.

7
ПРОПАДАЕТ    ТАЛАНТ !

Я начинаю утро с песни.
Порой за петуха пою.
Не ценит тётушка, хоть тресни !,
Петушью арию мою.

8
СДЕЛАЛ    ДЕЛО !

Коса отбита - и на славу !
Мне было столько с ней хлопот !
На лаву сяду, хвост под лаву.
Дождусь, когда остынет пот.

9
СТИРКА

В руках у тёти Дуни мыло.
Всё в пене - ганок и трава.
И даже нос мой. Очень мило !
Ах, тётя Дуня не права !

ганок - крыльцо (бел.)

10
В    САДУ

Мне садик наш, где солнца блики
В соседстве с мороком сплошным,
Порою кажется великим,
Порою - милым и смешным.

11
ПЕРЕГОНКА    МОЛОКА

Как леший, воет сепаратор,
Мышь напугав. Да что там мышь !
На миг представился мне кратер
И пред Москвою - Тохтамыш.

Тохтамыш - золотоордынский хан,
по преданию взявший Москву в 1382.

12
КРАПИВА

Крапива около сарая -
Ужей притон и даже змей.
Густая, тёмная, сырая.
Такую тронуть лишь посмей !

13
ЧТО    ПОЖАЛИ,  ТО    И    СЕЕМ !

Мы с тётей Дуней пашем вместе.
Мы с тётей Дуней пашем врозь.
Никак доход не даст поместье -
Всё, что собрал, вновь в землю брось !

14
НЕДОМОК !

И лило, словно из ведра,
И мчались к дому, ног не чуя,
И обсыхали до утра . . .
И снова этого хочу я !

15
НА    ПАСТБИЩЕ

Стоим близ стада часовыми,
Храним от всякого врага.
А ночью снятся хвост и вымя,
Но это лучше чем - рога.

16
СТАНЦИЯ "ЗАГАТЬЕ"

Загатье - маленькая вёска.
Но станция "ЗАГАТЬЕ" - шик !
" На стенах - белая извёстка !" -
Как мне сказал один мужик.

Вёска - деревня

17
СТУПА    И   ПОМЕЛО

Чтобы поесть грибного супа,
Летал весь день я по лесам.
Была нужна мне только ступа.
Роль помела играл я сам.

18
ТОВАРНЯК

Дрожит на грядке куст пырея.
Дрожит мешок с овсом в сенях.
То не баскаки хан-Гирея -
Идёт поодаль товарняк.

Баскаки - сборщики дани

19
ВОСКРЕСЕНЬЕ

Работа стала. Воскресенье.
Пыль отдыхает от дорог.
Есть ли от праздности спасенье ?
Конечно !... Яблочный пирог !

20
РАЗВЕНЧАНИЕ

Шёл по лугам король в алмазах
От солнца, от цветущих лип…
А на кровать упал чумазый,
Нечёсаный, сопливый тип.

21
НАШЕ   КИНО

Как зритель выхожу на ганок.
Прекрасны здесь закат, восход !
Такое не увидят в Каннах,
Что тётя видит круглый год.

22
СТРАДА

Ни рук, ни ног - одна усталость.
Я сел у хаты под плетень.
И тётя Дуня рассмеялась :
"Был богатырь, осталась тень !"

23
УЧУСЬ    ПОКОЮ

Учусь я жить неторопливо
У тёти Дуни, у кота.
День - это каша. Ночь - подлива.
Кто суетится ? Мелкота !

24
МЕРА   ПРЕДОСТОРОЖНОСТИ

Куда ? Не к вещему ль Олегу
Заглохший тянется большак ?
Топорик спрячу всё ж в телегу,
Чтоб дрожи не было в вожжах.

25
ГОСТЕПРИИМСТВО

В чулане - мышь, а сколько визга !
Мышь видит нас, а мы - её.
Гнать гостя, пусть он вредный, - низко !
И это мнение моё.

26
БЕДА   ЗА    БЕДОЙ !

Опять у нас переполох -
Объелся диких груш телёнок.
Вчера нашли у кошки блох...
Да, эта жизнь - для закалённых !

27
СКОРО   НА   ЖАТВУ !

Налился и согнулся колос,
Что был и лёгок и высок.
День-два поберегите голос.
От песен мы - на волосок !

28
РАННЕЕ    УТРО

Ещё, наверно, очень рано.
В потёмках я не вижу час.
И петухи молчат . . . Как странно,
Как тихо на земле подчас.

29
ЛЕНА    РАЧИНСКАЯ

В Загатье есть своя принцесса -
Елена. Казимира дочь. . .
Рябинку встретил я у леса.
Похожа на неё точь-в-точь !

30
БЕЛОЕ     ПЛАТЬЕ

Сегодня Лена в белом платье.
Конечно, я ей не чета.
Но всё уплыло - лес, Загатье . . .
Остались тайна и мечта.

31
НЕВОЛЯ

Без воли вольной нет и плена -
Сиди да попивай чаёк . . .
Вдруг слышу : "Добрый вечер !" ... Лена !
И сердце ёкнуло вдруг - ёк !

32
ВОПРОС    К    АМУЛЕТУ

Не вижу Лены две недели.
Уже не вижу больше трёх. . .
Я амулет ношу на теле.
Что ж он меня не уберёг ?

33
ПРИЗНАНИЕ     ЛЕНТЯЯ

Пойми ! Не перепеть всех песен,
И всех не переделать дел.
И потому мой голос весел,
Что лоб не шибко запотел.

34
ПЕСНЯ

Косил, косил какой-то Ясь
Обычный клевер - конюшину.
А песня сразу, не таясь,
Нас поднимает на вершину.

35
БУРЯ

Была гроза, и град, и буря.
В саду кружился карнавал,
А в поле ветер, брови хмуря,
Рубаху с пугала срывал.

36
ЛИХОЙ    НАБЕГ

Пираты ? Может, и пираты !
Мы потрошим колхозный стог.
И вот, не понеся утраты,
Отходим к дому, на восток.

37
ВЕЧЕРНИЕ    ОБЛАКА

Чем занят ? Самым праздным делом :
Лежу, смотрю на облака.
В вечернем небе опустелом
Я отыскал их пять пока.

38
ПОЕЗД    НА    УШАЧИ

Промчался поезд на Ушачи
Близ наших  загорелых  шей
( Во тьму, где огоньки кошачьи ) -
Цепочка огненных мышей !

39
БУКЕТ

В моих руках букет - ромашки.
А тётя мне кувшин дала.
Продолжу барские замашки -
Смахну и крошки со стола !

40
СИМВОЛ     ЗДОРОВЬЯ

Среди полей стоит корова.
Глядит задумчиво в поля . . .
Когда кормилица здорова,
Здоров и дом, и вся земля !

41
АЙ    ДА    УСЫ !

Лишь сели с тётей выпить чарку,
Вдруг в дверь - усы : Завадский, сам...
Да ! Позавидует овчарка
Таким чувствительным усам !

42
УКЛАДКА    СТОГОВ

Я граблями машу на стоге.
О, это не чинить забор !
Что получается в итоге ?
Укладка есть ! А где пробор ?

43
КАРАСИ

Лежит деревня Караси
Над речкой, около плотины.
Но сколько невод ни тряси,
Нет ничего в нём кроме тины.

44
КУПАЛЬСКИЙ    КЛАД

Есть между нами - мной и тётей -
Во всём необъяснимый лад -
В речах, в застолье и в работе.
Не это ли "купальский клад" ?

45
ВРЕМЯ    СТАЛО

Идут века, но здесь, в Загатье,
Не скажешь этого вовек.
Опять полез я на полати,
Как допотопный человек.

46
ХОЧУ   ЗНАКОМСТВ !

Я гость здесь и пока не знаю
Цветов, деревьев имена.
Вот птица пронеслась шальная . . .
Как, как зовётся ? Кто она ?

47
ЗАМЕЧТАЛСЯ !

Приеду как-нибудь в Загатье,
А мне там памятник стоит
( Не стану даже слёз скрывать я ! ) -
Поэт бурёнушку доит !

48
ГАДАНЬЕ   НА    КАРТАХ

Пестрят раскинутые масти.
Чего тут больше - пик ? Бубей ? , , ,
- Готовь карету к свадьбе, мастер !
И . . . комара на шее бей !

49
ОТВЕТ   НА    ГАДАНЬЕ

- Ах, тётя Дуня, тётя Дуня,
К чему жениться и на ком ?
Написано быть на роду мне
Поэтом и холостяком.

50
КРЫЛАТЫЕ    МЕДВЕДИ

Как поднимаются над бытом
Простые жители берлог ?
Так : перед сном о позабытом
Ведя сердечный диалог.

51
НАПИШУ,   ХОТЬ   ЗАРЕЖЬ !

О чём пишу ? О вдовьем счастье.
А счастье вдовье в чём ? В труде.
И, значит, - режь меня на части ! -
Пишу я не о ерунде !

52
ГРИБЫ   И   РАБОТА

Крадусь в лесок - пора грибная.
А почему крадусь ? Увы !
Работа есть совсем иная. . .
Эх, не сносить мне головы !

53
У    ТЕЛЕВИЗОРА

Экран горит, но все уснули :
Я, тётя Дуня, даже кот.
Умаялись, не дотянули.
А на экране - Вальтер Скотт !

54
КОРАБЛЕКРУШЕНИЕ

Кувшинки, удочка, весло,
Дно лодки. Течь мала как жало . . .
От смеха лешего трясло,
А тётушка с багром бежала.

55
У   ОТКРЫТОГО    ОКНА

Ночь принесла медовый запах
Упавших под косою трав.
А сосны мне скрипят о трапах
У отдалённых переправ.

56
МАТЕРИНСКАЯ   ДОЛЯ

Четыре стороны у света.
Поры четыре есть в году.
Четыре сына бродят где-то...
Такая доля на роду.

57
КЛЮЧИ   К    СЧАСТЬЮ

Весь сеновал пронизан светом.
Из каждой щелочки - лучи !
Не нужно быть большим поэтом -
Вот счастье и к нему ключи !

58
КРАЙ    УЛЫБОК

Сказал я тёте Дуне : "Тётя !
В столице блажь, в столице спесь.
Хоть небогато вы живёте,
Но улыбаюсь чаще - здесь !"

59
ИТОГ   ДНЯ

На фоне ясного заката
Поднялся исполином стог.
В нём отзвук дальнего раската
И дня рабочего итог.

60
ВСЛЕД     ПЕСНЕ

Загатье. Поле. Вечер. Пуня. . .
Запеть охота ! Поздно петь.
В потёмках потерял тропу я
И мне за песней не поспеть.

Пуня - сарай для хранения сена и пр.

61
СЛОВО    ПОЭТА

Даю Вам, тётя Дуня, слово :
Обидчики заплатят мне !
И, одолев дракона злого,
На белом возвращусь коне !

62
ЧУДО - ТЕХНИКА

Несёт меня моя машина
С горы в неведомую даль . . .
( Эх, только бы не сдулась шина,
Не отлетела бы педаль ! )

63
ТАЛАНТ   И   БЕЗДАРНОСТЬ

В полу скрипят две половицы.
Но я попробовал ногой . . .
Одна из них - почти певица !
Того не скажешь о другой.

64
КАЖДОМУ    СВОЁ !

Плодов немало в огороде -
Отведаешь и сводит рот.
Участья нету к ним в народе.
Но наши козы - не народ.

65
ГУСИ - АРИСТОКРАТЫ

Дорогу переходят гуси.
Величественно, не спеша.
Аристократы в лучшем вкусе.
Вожак спокоен, как паша.

66
ВОПРЕКИ     КОПЕРНИКУ

В тумане, под дождя завесой,
Я вдруг представил ( просто так ! ),
Что есть конец земли за лесом
И мир стоит на трёх китах.

67
ЛУГ   НА    ПОРУКАХ

Надел штаны ( зачем здесь брюки ? ).
Отбил и навострил косу.
И целый луг взял на поруки.
И весь июль его несу.

68
КАПРИЗЫ    БОГАЧА

Смотрю я на колосья эти,
На книгу, что всю ночь листал -
Избыток золота на свете !
Я от него чуть-чуть устал.

69
ВЕЧНО    ВТОРОЙ

В работе я, увы, не первый.
И хорошо хоть, что второй.
У тёти Дуни крепче нервы.
Чьи нервы крепче, тот герой.

70
ПИСЬМО    ИЗ    ЗАГАТЬЯ

Я вывожу то Аз, то Веди
В тетради, как на бересте.
Кто же доставит их - медведи
Или сорока на хвосте ?

71
ПОЭТ    И    МЕСЯЦ

На небе месяц. Тонкий, чистый . . .
Поэт всё подбирал слова
И хоть был парубок плечистый,
Но закружилась голова.

72
НЕ   ТА    СОЛЬ !

Соль на губах, соль на ладонях . . .
Я ем не клёцки и не суп.
Я бережно, без посторонних,
Из леса брёвнышко несу.

73
ПРОШУ   УВАЖИТЬ !

Едва затянет ночь дымком
Дневную радость и кручину,
Две кружки с тёплым молоком
Прошу мне поднести по чину !

74
ПОРОСЁНОК - ОРАКУЛ

Парсюк наш сыт и знает много -
В курином обществе он рос.
Тебе тревожно, одиноко ?
Приди, задай ему вопрос.

Парсюк - поросёнок (бел.)

75
ДУХИ     "ЗАГАТЬЕ"

Чем пахнут руки ? Только потом ?
Нет ! Хвоей, травами, золой,
Грибами, яблочным компотом,
Всей нашей жизнью удалой !

76
СЛОМАЛАСЬ     СКВОРЕЧНЯ

Я за починкою скворечни
Забыл про воз, забыл про клеть.
" Ах, Вовка, Вовка ! Ты всё прежний !
Дитя, пора тебе взрослеть !"

77
ЗА    НОВЫМ    СЕРПОМ !

Воды колодезной напиться
( Тропа ! Ты - Золушка дорог ! )
Проверить на колёсах спицы
И - за серпом до Прозорок !

78
НЕ    ОБЕССУДЬ !

Мне тётя подала на ужин
Калину и горячий чай.
Не можешь скрыть, что ты простужен ?
Не обессудь же - получай !

79
ЗАКОН     ЗАГАТЬЯ

Мы с поля шли. Был поздний вечер.
Мы шли скупые на слова.
Чем ниже груз сгибает плечи,
Тем молчаливей голова.

80
СЮЖЕТ    ДЛЯ    СНА

Вода в ковше. Сверчок в светлице.
Окно в вечерней пелене . . .
Сюжет для рамы не годится,
Для сна же сладкого - вполне.

81
ПОРА    ЯГОД

Созрел агрест ( или крыжовник ) -
Любимый тёти Дуни плод.
Несём мы в сени - хорошо в них ! -
Шипшину, и агрест, и глод.

82
ПО     ЕРШОВУ

Бывает удалою грусть,
Избыточной бывает сила . . .
Как Горбунок, за всё берусь,
О чём бы тётя ни просила.

83
РЕСПУБЛИКА    ЗАГАТЬЕ

Придумал герб : коса и вилы.
Гимн подобрал : крик петуха.
Девиз : « Улыбка - наша сила !»
А блюдо к празднику - уха.

84
КРАСОТА   НЕ   В    РАЗМЕРАХ !

Усадьба наша - три сарая.
Ну, просто, прыщик на носу.
Но красоту родного края
До всех я в мире донесу !

85
ЗА    КРАСНЫМ   ТОВАРОМ !

Мне завтра в Полоцк. Он прекрасен !
Увижу мир, увижу люд.
Среди княжон пройдусь, как Разин.
Вернусь гружёный, как верблюд.

86
ВОПРОС   К    НАРОДУ

Поэт - заложник головы.
А в голове поэта вьюжно . . .
Скажите, тётя Дуня, Вы,
О чём писать поэту нужно ?

87
МОЁ   "ЛА   СКАЛА"

Дневные страсти глуше, глуше.
Картошка испеклась в золе.
Над всем Загатьем хор лягуший -
Моё "Ла Скала" на земле.

88
СПОКОЙНОЙ   НОЧИ !

Я прошептал : "Спокойной ночи !",
Не в силах удержать ресниц.
А тётушка ещё хлопочет.
Нет трудолюбию границ !

89
ЧЕРНИКА

Кругом черника. Что за прелесть !
Усыпан ягодами мох.
Мы ели, ели и обьелись.
Никто сдержать себя не смог.

90
ПОДСВИЛЬЕ

Те аисты, что гнёзда свили,
Давно уж вывели птенцов.
И я своё гнездо, Подсвилье,
Надеюсь свить в конце концов.

91
СЛАВНАЯ    МОЛВА

Несётся эхо аж до Язно,
Когда звенит моя коса.
И с Язно Близница согласна -
В Загатье есть косец-краса !

92
ГДЕ   МЕДЬ,  ТАМ   И    ЗОЛОТО !

Работать вредно ?... Скажешь тоже !
Загатье - это ж не Надым.
Согласен - медной станет кожа,
Так сердце ж станет золотым !

93
СОРВАЛИ   СЦЕНАРИЙ

Косьба, прополка - роли, роли . . .
"Везде успеть !" - сценарий твой.
А что мы с тётей упороли ?
Ушли в малинник с головой !

94
ДОМ   ЦВЕТОВ

Как всё же васильки красивы !
Но принести их не могу,
Нет, не могу ! А вы могли бы ?
Их дом - под небом, на лугу !

95
УПРЁК    ГОРОДУ

Меня тревожат разговоры,
Что с рощицей ведёт овраг.
И коль к ним безучастен город,
То город мне не друг, а враг.

96
В ЗАГАТЬЕ - ОТВЕТ !

Сперва объеду всю планету
И Белую объеду Русь.
Скажу про счастье - есть иль нету,
Когда к Загатью подберусь.

97
КОТ    ЖУК

Что для Завадского горелка,
То валерьянка для Жука.
Смеёмся с тётей : Одурел как !
Лизнул - и нету мужика !

98
НАШ   КОСМОДРОМ

Искрит звезда, как мех соболий.
Минута - заискрятся все !
И кажется, не в чистом поле
Стоишь - на взлётной полосе !

99
НОЧНОЙ     НАТЮРМОРТ

В трубе - задвинутая вьюшка.
В печи - остывшая зола.
И хлеба чёрная краюшка
На белой скатерти стола.

100
ТРУД     ПОЭТА

Вновь с "Глухоманью золотою"
Я засиделся до зари.
Дышал всю ночь одной мечтою,
Как свежим сеном - косари.

101
ПРИХОД    ПОЧТАЛЬОНА

Гость долгожданный на пороге.
С ним пенсия - благая весть !
И можно ехать в Прозороки,
Конфет и пряников привезть.

102
СБИВАЮ    МАСЛО !

Сбить масло - труд и труд немалый.
Ведь надо бить, и бить, и бить,
И бить, и бить . . . рука устала !
Да, проще Родину любить !

103
ГЛУБОКОЕ

Я ехал в давке, как-то боком.
Доехал, но намял бока.
Мне очень нравится в Глубоком. . .
А речка здесь неглубока.

104
ХУТОР    СТАРЫНКА

Когда душа вернётся с рынка
Забот, погонь, сердечных смут,
Кто улыбнётся ей ? Старынка.
Как в поле брошенный хомут.

105
КРУГОВЕРТЬ    БУДНЕЙ

Верчусь все дни, верчусь, как белка,
Как сепаратор, как земля.
Вчера вдруг стал седым - побелка !
Что будет завтра ? О-ля-ля !

106
А    ДЕЛО   К    ОСЕНИ !

То меркнет даль, то никнут ивы,
То гневно хмурится закат.
И радуги не так ретиво
Встают над дымарями хат.

107
РАДОСТИ    ВСТРЕЧ

Из дальних странствий к Бобрик Кате
Приехал брат - красив, высок.
И к нам Сентябрь уж в гости катит.
Под колесом скрипит песок.

108
ИГРА    НА    БАЯНЕ

Что чувства ? Лишь прибоя пена !
И есть ли остров тот Буян ? . . .
Но, даже выйдя замуж, Лена,
Молю : не забывай баян !

109
ДОЖДИ

Дождей всех золотые нити
Собрать бы, растопить в золе ! . . .
Вы только лишь себя вините,
Что столько нищих на земле.

110
ШУМ    БЕРЁЗ

Куда ни стань - шумят берёзы.
Здесь - на холме, и там - внизу.
Остынь, не задавай вопросы.
Ведь мы - в берёзовом лесу !

111
СОЛНЦЕ    ЗАШЛО

Спит тётя Дуня. Спят ночовки.
Коса спит, вилы и топор.
Не спит замок лишь из бечёвки,
Чтоб в садик не закрался вор.

Ночовки - корыто ( бел. )

112
ИСПУГ   СЧАСТЬЯ

Заря, заря, заря над лугом,
Над озером - кругом заря !
Вдруг Счастье глянуло с испугом,
Что жило, радостью соря.

113
НАШИ     ГОСТИ

Пришла к нам Борюсёнок Люба,
Что петь мастак и пить мастак.
У тёти Дуни нету клуба.
И к ней приходят просто так.

114
БАНЯ    И    КОМЕТЫ

Берёзовый я срежу веник,
В прохладу листьев ткнусь лицом.
И под дождём комет осенних
Дверь бани зазвенит кольцом.

115
ШУТНИКИ

Мы с тётей Дуней жить без шуток
Не можем. У печи тепло.
- Тёть Дуня, почему дрожу так ?
- Да потому что ты трепло !

116
ВСЁ    НЕЛАДНО !

Ну и пейзажик ! Ёлки, ёлки.
Для смеху б - хоть одна сосна !
И я в телеге, не в двуколке.
И осень в поле, не весна.

117
ВОСТОЧНЫЕ    СЛАДОСТИ

Всё утро я провёл у воза.
Остаток дня провёл в хлеву.
Немного там глотнул навоза.
Что он напомнил мне ? Халву !

118
ИСКАЛ    И     НАШЁЛ !

Прочтя "Охотника записки",
И "Ревизора", и "Тамань",
Обрёл я лишь в мышином писке
Свою "Златую глухомань",

119
СРЕДИ     ТРАВ

Чтоб не было затылку колко,
На сеновале есть настил.
Травинка каждая - иголка.
Так я их смял, пока гостил !

120
ГОЛУБИ

Взлетели голуби и сели,
Приветствуя рожденье дня.
На голубей смотреть - веселье.
В особенности - для меня.

121
ВЕЛИКА    ВАЖНОСТЬ !

Идут в полях два человека.
Один - с ведром, другой - с косой.
Подумаешь ты - важность эка !
А путь устелен их росой.

122
ГЛАЗУНЬЯ

Патэльня - это сковородка.
На ней глазунья - два яйца -
Так смотрит ласково и кротко,
Что я плеснул себе винца.

123
ДЕД

В лучах рассветов летних, ранних
Окреп и дед - краса степей.
Имеется в виду не странник.
Так называют здесь репей.

124
ПОТЕРПИ,     ЧИТАТЕЛЬ !

О звоне кос, о свете радуг,
О каплях, бьющих по лицу,
О робинзонах и пиратах
Рассказ мой близится к концу.

125
МОЯ    АУДИТОРИЯ

Всю ночь пишу четверостишья,
Чтоб утром их прочесть скорей.
Но тётя, рот разину лишь я,
Смеётся : "Вовка, не дурей !"

126
ФОТО    НА     ПАМЯТЬ

Порхнула птичка. Будет фото.
Пройдут, как товарняк, года.
Пускай забуду я кого-то,
Но тётю Дуню - никогда !

127
НАШ    СЛОВАРЬ

Живём и лишних слов не мечем.
Я взял топор и был таков.
А тётя - два ведра на плечи . . .
Даль, Ожегов - для простаков !

128
О    ПНЯХ

Я думал - счастье жалит вечно.
А счастье - это не слепень.
Оно, как лето, скоротечно. . .
Ах, Леночка, какой я пень !

129
ГРИБЫ   ДЛЯ    ДУШИ

Грибы для жарки есть, для супа.
Есть, что для сушки хороши.
Есть - для соления сугубо.
Но мухоморы - для души !

130
РУКИ

В руках немало силы мнимой.
А руки - это наша жизнь.
В ночовках их с любовью вымой,
Встряхни, а после спать ложись.

131
ПЁС   ТЮТЬКА

Заделал щель в собачьей будке.
Помянет пёс меня зимой !
А над Загатьем мчатся утки . . .
Да-да ! Пора и мне домой !

132
ЛЁГКАЯ   НОША

Когда мне выпадет дорога
И вещий ворон скажет : "Кар !",
Я унесу с собой немного -
Грусть расставанья и загар.

133
ПОРА    ЗА    ПОРОЙ

Пора проходит сенокоса,
И ягод, и последних нег.
Балтийских вьюг ужалят осы
И на Загатье ляжет снег.

134
В    ПУТЬ !

В одной руке моей - билеты.
В другой - дорожная клюка.
Пока ! - как говорят поэты, -
Ещё увидимся ! Пока !

135
ПРОЩАНИЕ

Был тёплый серенький денёк,
Но даль казалась голубою.
Избушка стала на пенёк
И помахала мне трубою.

136
ДОРОГА

Помчит вагон, как Сивка-Бурка.
Мелькнёт Загатье предо мной,
И с поднятым флажком фигурка,
И весь круговорот земной.

*********************************