Грета. Глава 4. Запах металла и сны о серебре

Женская баня при заводе была тихой заводью рядом с ревущим мужским океаном. Раз в неделю, по четвергам, Грета приходила сюда, чтобы смыть с себя усталость и пыль. Здесь, в облаках пара, пахнущего сосновой хвоей, пожилые работницы прачечной и жены мастеров обсуждали цены на рынке и нерадивых детей. Грета молча сидела на полке, подставляя жару спину, и думала о своем. Она слушала гул голосов, доносившийся из мужского отделения, — там инженеры, распаренные и беззащитные без своих строгих костюмов, вели бесконечные споры.
Потом, в общей комнате отдыха, они пересекались. Мужчины, завернутые в простыни, с кружками пива в руках, и она — в простом халате, с чашкой чая.
— Грета, иди к нам! — крикнул Ганс, хлопая по скамейке рядом с собой. — Мы тут как раз решаем, почему у нового компрессора Рутса аппетит, как у бургомистра, а отдача, как у старой клячи.
Она подошла. Герр Штайнер подвинулся, давая ей место.
— Не слушай его, дитя, — проворчал он. — Он ничего не смыслит в газодинамике. Проблема не в аппетите, а в уплотнении. Подтекает масло на высоких оборотах. Уже три прокладки сменили.
Грета слушала, впитывая каждое слово. Это был другой мир. Не мир чертежей и формул, а мир живых, капризных механизмов. Здесь, в банном пару, рождались самые смелые гипотезы и самые отчаянные решения.
На следующий день герр Штайнер подозвал её к своему столу. На кульмане был закреплен чертеж того самого компрессора.
— Ты вчера слушала. Есть мысли? — спросил он в лоб.
Эрих за соседним столом замер. Ганс демонстративно уставился в свой чертеж, но уши его покраснели от любопытства. Это был экзамен. Её первое настоящее инженерное задание.
— Чертеж идеален, герр Штайнер, — тихо сказала Грета. — Расчеты верны. Проблема не на бумаге. Можно мне посмотреть на сам агрегат?
Старый инженер кивнул.
Она провела полдня в испытательном боксе. Воздух здесь был холодным и звенел от гула моторов. Она не просто смотрела. Она трогала холодный металл корпуса. Подкладывала под стыки чистую белую бумагу, чтобы увидеть малейший след масла. Часами, заложив руки за спину, она наблюдала за работающим на стенде компрессором, слушая его ритм, пытаясь уловить ту единственную фальшивую ноту в его металлической песне.
К вечеру она вернулась в КБ.
— Деформация, — сказала она, подойдя прямо к столу Штайнера. — Прокладка из паронита. При рабочей температуре и давлении её ведет. Минимально, на сотые доли миллиметра. На чертеже этого нет, и на холодном двигателе не видно. Но этого достаточно для утечки. Она протянула ему лист бумаги с аккуратным эскизом.
— Если изменить форму канавки под прокладку и использовать не паронит, а отожженную медь…
Герр Штайнер долго смотрел на её эскиз, потом на неё.
— Медь… — он задумчиво пожевал губами.
— Дорого. Но надежно.Он взял красный карандаш и поверх своего идеального чертежа твердой рукой нанес изменения, предложенные Гретой.
— Gut gemacht, Kollegin, — сказал он. Хорошо сделано, коллега.
Впервые он назвал её не «дитя» и не «фройляйн», а «коллега». Для Греты это прозвучало громче, чем рев самого мощного мотора.

Ночью ей приснился сон. Такие сны приходили к ней часто.Она не видела себя со стороны. Она была внутри. Её руками были руки Караччиолы. Она чувствовала, как тугая кожа перчаток впивается в ладони, как дрожит под пальцами огромный, холодный руль. Она видела мир через его забрызганные дождем очки — размытая серая лента трассы Нюрбургринг, зеленые стены леса, готовые сомкнуться в любой момент.
Её тело было его телом. Она ощущала, как мышцы спины и плеч борются с центробежной силой в каждом повороте. Ноги идеально точно работали с педалями — газ, тормоз, сцепление, перегазовка — в безупречном, отточенном до автоматизма танце. Она не боялась. Страха не было. Была только предельная концентрация, слияние с машиной в единое целое. «Серебряная стрела» W25 была не механизмом, а продолжением её воли, её нервов, её костей.
Она была «Человеком дождя», Regenmeister. Она чувствовала, как задние колеса начинают скользить на мокром асфальте, и инстинктивно, на сотую долю секунды раньше, чем мозг успевал отдать приказ, ловила машину легким движением руля. Это было не вождение. Это было чистое, беспримесное бытие на грани возможного.
Сон всегда обрывался на одном и том же месте. Клетчатый флаг, рев толпы, который она слышала как будто из-под воды. И чувство невероятной, почти болезненной полноты жизни, смешанное с опустошением.
Грета просыпалась в своей тихой комнате в Унтертюркхайме. За окном пели птицы. Из кухни пахло кофе. А в её жилах всё ещё гудел призрачный мотор, и пальцы помнили холод руля и вибрацию скорости.