Грета. Глава 5. Велосипедная ночь
— Дочь, ко мне сегодня подходил герр Мюллер с сортировочной, — начал он, не поднимая глаз. — Его младший сын, Карл… Надежный парень, тоже инженер, твердо стоит на ногах. Интересовался тобой.
Грета медленно отставила чашку. Она знала, что этот разговор неизбежен, как смена времен года.;— Папа, я уже говорила, что не думаю об этом, — её голос был спокойным, почти безразличным.
— А о чем ты думаешь? О своих железках? — Вильгельм наконец поднял на неё глаза, и в них была смесь гнева и беспомощности. — Жизнь проходит, Грета! Тебе двадцать два года. Все приличные девушки твоего возраста уже растят детей, а ты… Ты превращаешься в синий чулок со своими конспектами!
— Вильгельм, оставь дитя, — вмешалась мать, её тихий голос был как тонкая фарфоровая чашка посреди кузницы. — «Блажен, кто радостно, без чувства вины, друзей находит на отцовской груди». Шиллер…
— Какие стихи! — взорвался отец. — Она останется одна! Ни один нормальный мужчина не захочет жену, которая пахнет бензином и рассуждает о передаточных числах!
Грета молча встала из-за стола.;— Простите. Я устала.
Она вышла не в свою комнату, а на задний двор, в старый сарай, пахнущий сухой землей и прелыми яблоками. Там, в углу, стоял он. Её единственный настоящий поверенный.
Её Wanderer W50 1930 года.
Она провела рукой по его чёрной, блестящей раме. Это была не просто вещь. Это был совершенный механизм. Она знала его до последнего винтика.
Трёхскоростная планетарная втулка Fichtel & Sachs, которую она сама перебирала прошлой зимой. Динамо-машина Bosch, дававшая ровный, уверенный свет. Передний тормоз, аккуратно нажимавший сверху на шину при движении рычага.
Сиденье из толстой чёрной кожи на никелированных пружинах стояло под особым углом — передняя узкая часть приподнята, как нос взлетающего самолёта. Грета сама регулировала этот наклон — так было удобнее её анатомии и гораздо приятнее во время долгих поездок.
Она проверила натяжение цепи, нажала на упругие шины. Всё было в идеальном порядке.
Через пять минут она уже катила по пустынным улочкам Унтертюркхайма. Щелчок храповика на свободном ходу был для неё слаще любой музыки. Город спал. Но она бодрствовала.
Это был её ритуал, её тайная жизнь. Когда давление отцовского мира становилось невыносимым, она садилась на велосипед и ехала в ночь.
Ритмичное движение ног успокаивало. Раз-два, раз-два. Вращение педалей приводило в порядок мысли, выстраивало их в четкую, логичную цепь. Прохладный ночной воздух остужал лицо и гнев. Впереди, в свете фары, бежала по асфальту ровная полоса света — её путь, который она выбирала сама.
Впереди показался затяжной подъем, ведущий к виноградникам над городом. Вызов.
Грета щёлкнула рычажком на руле. Тросик натянулся, и внутри планетарной втулки Fichtel & Sachs беззвучно сработал механизм переключения. Темп изменился. Легкое вращение сменилось тяжелой, упорной борьбой. Мышцы ног налились свинцовой усталостью. Дыхание стало прерывистым. Её тело и машина слились в единый механизм, работающий на пределе. Боль в ногах, сбитое дыхание, стук сердца в ушах — всё это смешалось в одно острое, почти болезненное наслаждение. Она старалась не облегчить подъем, а, наоборот, сделать его испытанием для себя и своего тела. Каждый оборот педалей давался с трудом; мышцы болели, дыхание сбивалось, пот липкими струйками стекал по спине. Она не думала ни о чём: только ноги, ритм, скрип цепи — и глухая боль, переходящая в наслаждение. Она боролась не с холмом. Она боролась с собой, со своей усталостью, со всем тем, что пыталось её остановить и запереть в рамки.
Последнее, отчаянное усилие, толчок, от которого потемнело в глазах… и вершина.
Она остановилась, тяжело дыша, вцепившись в руль. Всё её тело дрожало от напряжения, но эту дрожь пронизывала волна горячей, победительной неги. Она сделала это. Она снова победила.
Внизу, под ней, раскинулся спящий Штутгарт, усыпанный тысячами огней. Там, внизу, был мир её отца, мир мужей и детей, мир чужих правил и ожиданий.
А здесь, наверху, в прохладной тишине, была она. Одна. И этого было достаточно. Она чувствовала абсолютную, полную самодостаточность. Ей не нужен был мужчина, чтобы чувствовать себя живой.
Спуск был наградой. Она неслась вниз, не вращая педалей, и ветер свистел в ушах, высушивая слезы, которых она даже не заметила. Это было чувство полета. То самое, о котором рассказывал Курт.
Когда она тихо вернулась в спящий дом, гнев и обида ушли. Внутри была только спокойная, холодная уверенность. Она знала, кто она. И ей это нравилось.
Свидетельство о публикации №225072500713