Саксофон

1.

        Это солнечное осеннее утро я по обыкновению начал с обхода подведомственной мне территории. Она состояла из нескольких мест организованного сбора бытовых отходов. На каждом из них мне предстоит провести не менее получаса. Не только для того, чтобы добыть себе что-то для пропитания, но по большей части затем, чтобы потенциальные конкуренты и интересанты видели, что это место уже занято.
Когда я подошёл к точке, которая была первой на моём маршруте, то увидел деловито копошащегося в моём баке человека. Я напрягся в предвкушении предстоящей стычки, но вскоре узнал в незваном госте Макса. Иногда он заглядывает сюда скорее с целью пообщаться, нежели поживиться за счёт моих запасов.
Правда, Максом я называл его исключительно про себя. Сам он настойчиво требовал обращаться к нему только по имени-отчеству. Звали его – Максимилиан Евграфович Ферапонтов. Он утверждал, что он профессор экономики Горного университета. Или, по крайней мере, когда-то им был. Правда это или нет, кто знает? Но он производит впечатление человека образованного, начитанного и подчас является интересным собеседником.
Разговаривать с ним и любопытно, и нелегко. Обычно он вещает один, предпочитая монологи, изредка прерываемые обращенными к аудитории в моём лице наводящими вопросами. Ведёт себя как на экзамене, но длинные умозаключения немедленно пресекает, ибо терпеть не может других мнений кроме своего собственного. Ещё более его выводит из себя, когда разговор переходит на тему, в которой кто-то разбирается лучше, чем он сам. Так или иначе, но наши рандеву всегда заканчиваются ссорой, после которой Макс громко хлопает «дверью» взаимно-приятного времяпровождения и, раздосадованный, уходит.
Всклокоченная рыжая борода, опухшее от бесконечного пьянства лицо, вечно слезящиеся маленькие глазки, не вполне гармонируют с его эрудированной натурой. Зато они составляют интересное сочетание с его высокомерной надменностью и самодовольной чванливостью. Теми качествами, благодаря которым он оттолкнул от себя решительно всех друзей и близких и, напротив, нажил множество врагов и недоброжелателей.
- А-а-а, это ты? – сказал он, увидев меня, словно ожидал встретить здесь кого-то другого – Ну, коли так, то будем здоровенькими, Фёдор Леонидович.
Он достал из кармана поллитровую банку пива «Балтика 3».
        Вот интересно, он нашёл её в баке? Кто же мог её выбросить? Я представил себе человека, такого же «болящего» как Макс, а может быть и более, того. Подходит утром к холодильнику, достаёт из него пиво, звонко чпокает алюминиевым язычком и жадно выпивает, в надежде поправиться. С ужасом понимает, что «тройка» — это совсем не «девятка», и от большого разочарования выбрасывает в ведро как пустую банку, так и запасную непочатую. Я мог бы поверить в эту версию. Но больше было похоже на то, что Макс её просто купил в соседнем ларьке.
- Признайся, Максимилиан Евграфович, ведь ты купил эту банку пива? Только не говори, что нашёл её в баке…
- Если бы купил, то так бы и сказал. А так – в своём баке нашёл сегодня утром.
- А тебе самому не кажется это странным?
- Если бы ты знал, что я каждый вечер нахожу там целую бутылку водки, то и тебе бы это странным не показалось.
Мы присели на лавочку за дощатым столом во дворе неподалёку.
        - Слышал новость? – спросил он.
        - Нет. – ответил я, не уточняя о чём идёт речь. Прикинулся, что вообще не интересуюсь новостями. – А что?
        - А то, что биткойн пробил отметку в семьдесят пять тысяч…
        - Ну, и что с того? Нам-то с тобой какое до этого дело?
        - Как это, какое? Ещё совсем недавно и тысяча казалась заоблачной ценой для него. А тут… Ведь что такое биткойн? Это – тьфу, пустота. Обезьяна хвостом намалюет картину, а её продают с аукциона за бешеные деньги. Так ведь эту картину хоть на стену повесить можно. А биткойн? Его ещё монетой называют. Из таких монет монисту, небось, не сделаешь. Так они, пожалуй, и кваканье лягушек скоро продавать начнут. Семьдесят пять тысяч… Подумать только…
        - Так ведь рынок… - пришлось поддержать разговор.
        - Какой такой рынок? Настоящий рынок я видел только когда в Лаосе работал советником советского торгпредства. Тогда там и населения было раз в десять меньше, чем сейчас, да и столица была не таким шумным городом. Городской базар начинал работать в семь утра. Глава Центробанка страны и его единственный сотрудник в это время обходил все лавки менял и переписывал в записную книжку их частные курсы обмена валют. Потом он приходил на своё рабочее место и на калькуляторе высчитывал среднее значение для всех иностранных денежных единиц. А в девять утра, когда начинался рабочий день на дверях входа в контору уже висела в рамочке таблица с официальными курсами валют Центробанка на сегодняшний день.
        А цены на говядину рынок регулировал так. Между Лаосом и Таиландом протекает река Меконг. Стою как-то на берегу, смотрю, через реку плывёт огромное стадо коров. «Чего это они?» - спрашиваю у местного приятеля. А он отвечает: «Сегодня цены в Лаосе на говядину упали. В Таиланде стало выгоднее продавать. Вот они и погнали туда». Только продать там они ничего не успели. Потому, что как только новость об их убытии из страны разлетелась по рынку, так цены на говядину сразу же резко выросли. Вот и пришлось им грести обратно всеми четырьмя копытами. Вот, что такое рынок, Федя. А это? Это что угодно, только не рынок.
        Миллионы участников рынка – это стадо баранов, которых горстка пастухов гоняет с одного пастбища на другое. Бедные животные думают, что вся эта система существует лишь для того, чтобы они могли каждый день наедаться сочной свежей травой. А пастухи, тем временем стригут с них тысячи тонн драгоценной шести. Согласен?
        Я, с пониманием, кивнул. А он продолжил:
        — Вот, скажем, нефть. На сырьевых биржах мира торговля настоящей нефтью составляет, подчас, менее процента. А остальное – пустые ничем не обеспеченные бумажки, называемые фьючерсами. Захотели они уронить цену на нефть, - выставили на продажу миллион бочек такой «бумажной» несуществующей нефти. А за рынком следит целая армия аналитиков, один умнее другого. Даже нобелевские лауреаты по экономике среди них есть. И все эти умники дружно делают вид, что они ничего не понимают и думают, ну, почему же нефть упала в цене? И вдруг – ай-яй-яй! Ведь запасы в Кушенге выросли аж на целых три бочки! Ну, как же: запасы выросли, разве может цена не упасть? Просто «Изумрудный город» какой-то. Даже дети не верят, что если надеть зелёные очки, то весь мир сразу же станет зелёным. А они, якобы, верят.
        Помолчали. Чтобы прервать паузу я решил вставить свои «пять копеек»:
        - Да уж, всё так. Вот и на золото цену занизили. Только не так как на нефть, а гораздо значительнее. А криптовалюты… что криптовалюты? Четыреста лет назад были луковицы тюльпанов, а теперь эфиры с биткойнами. Я думаю, что не за горами тот день, когда биткойн пробьёт миллион. Тогда и настанет время сделать с ним то, что когда-то сделали с луковичками тюльпанов.
        Не знаю, может я сказал именно то, что намеревался сказать он. А может, наоборот, он собирался постулировать обратное. Только внезапно он рассвирепел. Вскипел как самовар на сосновых шишках:
        - Да что ты понимаешь в золоте, неуч? Откуда знать тебе, Федя, что с ним всё гораздо сложнее? Ты же даже одного курса не отучился в институте, двоечник!
        Тут уж не сдержался и я. Кто дал ему право со мной так разговаривать?
        - Во-первых, один курс я всё-таки отучился. Я был музыкантом. А потом стал достаточно известным художником. А вот ты… Никакой ты не профессор! И, скорее всего, даже и одного курса не закончил. Иначе бы ты не профукал свою квартиру. Хочешь ты пропить её, ну, возьми кредит под залог и пропей. Из единственного жилья тебя всё равно никто не выселит. Так нет, ты продал её жуликам, экономист ты хренов!
        Его лицо побагровело. Я думал, что он бросится сейчас в драку. Но он только сплюнул смачно, махнул рукой и ушёл сторону своего микрорайона. Теперь пару месяцев точно не покажется.

        2.

В последний раз я погладил лакированную латунь любимого инструмента, положил его в футляр и захлопнул крышку. С таким же звуком, похожим на хлопок, закрывается и крышка гроба. Чтобы никогда уже не быть открытой снова. Мой саксофон. Я подумал, что его плоть – как тело человека. А музыка – его душа. Она живёт лишь тогда, когда мундштук наполняется дыханием музыканта. Когда меня покинет божественное дыхание, меня так же положат в футляр и захлопнут его со стуком. Зритель больше не услышит ни моих соло в стиле блюз, ни ярких джазовых импровизаций.
В тот день я захлопнул не только крышку футляра, но и дверь квартиры, в которой я вырос. В которой прошла жизнь моего отца, деда и прадеда. В старинном доме в центре Петербурга, который построил прапрадед для себя и своих потомков.
Раньше я не верил в Судьбу. Мне казалось, что было бы странным, если бы всё было предопределено. Живи как хочешь, всё равно в конце пути ты окажешься там, где тебе на роду написано. Зачем говорить правду и получать за это оплеухи, если можно всю жизнь лгать и слышать похвалы? Зачем жить честно, если можно ни в чём себе не отказывать, брать чужое, предавать ради выгоды, ведь всё равно однажды ты придёшь в единственно предначертанное для тебя место, какой бы дорогой ты ни шёл.
        Но в русской сказке сказано: «Налево пойдёшь – коня потеряешь. Направо пойдёшь – жену найдёшь». Впрочем, у некоторых бывает и наоборот. Этот волшебный камень-подсказчик существует и в нашей реальной жизни. И те, кто не верит в него, не замечают его подсказок. Ты свернул "не туда" и потерял коня. Но это только начало. А если по-прежнему остался глух к его стрелкам-указателям, каждая следующая твоя потеря будет всё более болезненной.
        Наш жизненный путь полон перекрёстков. Многие из них являются т-образными. Это когда ты не можешь пройти мимо него, не заметив, а должен обязательно сделать выбор – куда свернуть. Когда я задумываюсь, как мог я оказаться в такой ситуации, в которую попал, я вспоминаю эти перепутья и гадаю, которое из них могло оказаться решающим в моей жизни. Или это была роковая цепочка событий?
        Я – петербуржец в пятом поколении. Звучит так гордо, что хочется выйти на площадь и прокричать это очень громко, чтобы все услышали. Только что толку? Ведь людям вокруг нет никакого дела до меня. Каждый из них нашёл своё место под солнцем и для них я - просто бомж.
        Бомж. Совершенно ненужный, лишний элемент в хаосе броуновского движения атомов, из которых состоит вещество человеческого социума. Мало того, что он лишний, но силой неких чрезвычайных обстоятельств оказавшийся вообще за пределами лабораторного сосуда, в котором всё это движение происходит. Он как бы через стекло наблюдает движение жизни, лишённый возможности принимать в ней участие.
        Обыватели про таких думают: человек сам себе выбрал такую стезю. Осознанно и добровольно. Какая чушь! Как может человек по своей воле обречь себя на мучения и лишения? На холод и унижения? На голод и страх, что в любую минуту с тобой может что-то случиться и никто не придёт к тебе на помощь. Даже ты сам. Ведь у тебя нет таблеток. Нет даже градусника. И каждый твой день – это минное поле, через которое тебе нужно пройти, и ты не знаешь, какой именно шаг станет для тебя последним. Зато ты точно знаешь, что этот шаг не за горами.
        Прохожие идут мимо. Им и в голову не приходит, что ты в беде. К ним бесполезно обращаться за помощью. Не потому, что они бессердечные или скупые. Просто они обязательно подумают, что ты попрошайничаешь только потому, что не хочешь работать или клянчишь на выпивку. А иначе, как ты мог оказаться в такой ситуации? И скажут мысленно: «Вот я, например… Уж я-то точно никогда не буду на его месте. Воображения не хватает, чтобы представить, что же должно произойти со мной для этого». Какое наивное заблуждение. Жаль, но наша жизнь богаче, чем самая необузданная фантазия. Уверяю, что любой из вас может оказаться в этом положении при стечении определённых обстоятельств.

        3.

        Я петербуржец в пятом поколении. Моего прапрадеда звали Натан. Я не знаю даты его рождения. Но знаю, что он был очень состоятельным и уважаемым человеком. Он был поставщиком Двора его императорского Величества. Поставлял ко Двору, в дома царственной семьи и прочих влиятельных персон свежую зелень. Разве можно на этом разбогатеть? Оказывается да. Он был другом самого Петра Бадмаева и выращивал для него в своих тепличных хозяйствах некоторые диковинные растения, которые тот использовал в лечебных снадобьях. Они были почти ровесниками и умерли примерно в одно время.
        Натан построил прекрасный доходный дом, в котором жил сам со своей семьёй и в котором родился его сын – мой прадед по имени Григорий. Григорий Натанович, по задумке родителя, должен был стать продолжателем хорошо поставленного и имеющего прекрасную репутацию семейного дела. Но его подхватила и понесла в своём стремительном течении волна революционных настроений. После революции он без сожаления расстался с фамильной собственностью, а ему как видному деятелю Петросовета оставили часть квартиры его отца.
        Мой дедушка был ведущим конструктором «Кировского завода». Руководители государства здоровались с ним за руку, когда посещали объединение. У нас в гостиной на стене висело фото, как сам Калинин вручает ему орден Ленина в Кремле. Отец был начальником цеха на этом же предприятии. И оба они мечтали, чтобы я пошёл по их стопам и продолжил династию. Дед умер, когда мне было два года. Отец настоял, чтобы я поступал в Политехнический. Пришлось согласиться, хотя в жизни меня влекла только музыка.
        Заставить себя учиться я так и не смог. И после первого курса меня отчислили за неуспеваемость. Так я оказался предоставлен самому себе, музыке и радости постижения саксофона – дорогого и сложного инструмента, который отец подарил мне на шестнадцатилетие. С годами, оглядываясь назад, мы всё более трезво оцениваем свои способности и возможности. В восемнадцать лет тебе кажется, что ты можешь стать и космонавтом, и знаменитым путешественником. Передо мной были открыты все дороги. Но я и представить не мог, что смогу оказаться на том пути, который приведёт меня сюда, к этой помойке.
        Я вырос в благополучной семье и был одарённым музыкантом. Ничто не предвещало такого поворота событий. За что же мне это наказанье? Ведь я жил честно. И весь мой грех заключается лишь в том, что я оказался недостаточно чутким к советам Судьбы. Когда стоишь на очередном перепутье и делаешь осознанный выбор, ты думаешь, что поступаешь правильно. Ведь ты действуешь в соответствии со своими принципами и представлениями о мире. Но кто сказал, что ты не можешь ошибаться? Особенно в юности. В первый раз ты получаешь осторожный щелчок по носу. Он означает, что ты идёшь не туда. Просто подумай об этом. Ах, не заметил? Так вот тебе шлепок посильней. Ты не согласен? Уверен, что ты лучше знаешь, какой путь для тебя самый верный? Так каждый следующий урок будет всё больнее, пока ты не поймёшь, что ты рождён, чтобы пройти определённый путь. Не понял сам какой – тебе намекнут. Противишься? Заставят. А если упёрся или просто не понимаешь явных подсказок, ты пожалеешь. Но будет уже поздно.
        Наш Рок ведёт нас определённой дорогой и наказывает за пренебрежение к нему. Вышел раздетым на улицу - получай простуду. Это самое простое. А вот любые хронические болезни требуют осознания, что же ты всерьёз сделал в жизни не так. Вы скажете — это же эзотерика. Очень может быть. Только я не желаю вам на своём опыте убедиться, что это именно так.

        4.

     Я был петербуржцем в пятом поколении. А теперь я просто бомж. Впервые оказавшись в такой ситуации, поначалу ты веришь, что долго так продолжаться не может и однажды всё так же внезапно вернётся на привычные рельсы. Словно это страшный сон, который обязательно закончится. Потом сном начинает казаться прошлое. А будущее – у тебя его попросту нет и быть не может. Ты живёшь только здесь и сейчас. Ведь ты не можешь впрок выспаться или согреться. Тебе не нужен запас продуктов, потому что у тебя нет холодильника. Тебе негде хранить вещи. Да и вообще ничего не надо копить или откладывать «на завтра».
  Поздно вечером, возвращаясь «к себе» под лестницу, и усевшись на подушку от старого кресла, я начинаю коротать ночные часы. Именно коротать, а не спать. Потому что приходится сидеть, прижимаясь к батарее отопления поочерёдно то одной стороной тела, то другой, чтобы не замёрзнуть. Если и задремлешь на полчаса, то будильником сработает прозябший бок или затёкшая нога. Если удалось днём зарядить мой старенький смартфон, то можно посмотреть, что нового за день случилось в мире. От многого в жизни я могу отказаться, а на интернет моей инвалидной пенсии пока хватает. Поразмявшись в разгадках геополитических ребусов, включаю любимую музыку. Слушаю через проводок в наушниках волшебные звуки саксофона пока не засну ещё на полчаса.
  Каждому человеку его собственный мир кажется безграничным. И состоит он из множества «подмиров» - семья, работа, увлечения, друзья. У кого-то этих составляющих больше, у других меньше. Мой мир раньше был так же богат и многогранен. Внезапно он осыпался как осеннее дерево и съёжился до размеров небольшого старенького смартфона. Вся моя музыка теперь только в нём. Не десятки любимых исполнителей с сотнями композиций, а только самое сокровенное, что смогло поместиться в его скромную память.
  Сейчас я включил записи любимого саксофониста Кенни Джи. Зазвучала мелодия песни Битлз - «Yesterday». Удивительно, что песня о любви может иметь столько смыслов. И, хотя исполняется она без слов, саксофон умеет воспроизводить их не хуже любого вокалиста. Он говорит хрипловатым голосом с глубокими перепадами интонаций. Иногда вздыхая, иногда всхлипывая. Песня начинается словами: «Вчера... все мои беды казались такими далёкими, а сейчас они будто бы здесь навсегда». Разве это не про меня? Звуки моего любимого инструмента льются по тоненькому проводку в наушники и стекают мне прямо в душу, наполняя её тоской по вчерашнему дню. Тому самому дню, когда я сам мог надолго сливаться с этим инструментом в одно целое. Я лишён теперь этой возможности.
       В девятнадцать лет я впервые влюбился всерьёз. Раньше я думал, что в мире нет ничего более прекрасного, чем музыка. И что она заполняет всю мою жизнь без остатка. Но когда я встретил эту девушку, для меня открылись новые измерения пространства-времени. Юная скрипачка Лиза стала для меня олицетворением музыки. Никогда в жизни, ни до, ни после я не играл на саксофоне так проникновенно как тогда, когда мечтал донести до неё свои чувства. Но она внешне оставалась непроницаемой и неприступной. Не удивительно, ведь ей было тогда всего пятнадцать лет.
        Прошёл год моих безрезультатных ухаживаний. Я не уставал оказывать ей знаки внимания. Тем временем, я познакомился с группой молодых художников-нонконформистов и вспомнил, что сам с детства очень любил рисовать и даже писал маслом. В компании моих новых друзей была приятной внешности девушка Алиса. У неё был парень. Но даже будь она трижды свободна, я не обратил бы на неё никакого внимания. Я всегда был убеждён, что настоящая красота не должна быть навязчиво броской. Кроме того, сердце моё было уже несвободно.
        Неожиданно для меня, Алиса стала флиртовать со мной. Но делала она это так, словно это я добиваюсь её. Поначалу я пробовал сопротивляться, но потом решил: будь, что будет. Кончилось это тем, что мы оказались с ней в постели. А ещё спустя некоторое время она сообщила мне, что я первый мужчина в её жизни и что она беременна. Может выглядит это всё безрассудно и глупо, но мне было двадцать, а ей восемнадцать, и мы были непоправимо неопытны.
        Музыку я тогда ещё не бросил. В просторном холле дома культуры, дожидаясь Лизу после своего урока, я услышал однажды в её исполнении мелодию, которая мне о многом сказала. В тот вечер, проводив её до дома, я в первый и в последний раз поцеловал её в губы. Она не отвернулась испуганно и не оттолкнула меня. Разве могло быть что-то, что дало бы мне ещё больше надежды на счастье? Но мне предстояло сделать трудный выбор.
        Начало девяностых было периодом «чернухи» и в кино, и в искусстве. Лица на портретах на наших холстах были непременно кривыми. Дома на пейзажах кособокими. Деревья уродливыми. Подражая Кириллу Миллеру, мы изображали всеобщую разруху и бомжей на помойках. Что хотели мы этим сказать? Мы гордились тем, что были олицетворением питерского андеграунда. Мы искали грязь и находили её повсюду. И только музыка оставалась безупречно чистой. Мне следовало в ней искать спасения. К тому же у меня теперь была чистая и светлая как музыка любовь.
        Но я решил совершить тогда честный и истинно мужской поступок. Ради этого я принёс в жертву собственное счастье и счастье своей любимой. Я сказал себе: «так надо» и был уверен, что поступаю единственно правильным образом. Я женился на Алисе. Но так случилось, что кто-то, кто лучше меня знает, что такое хорошо и что такое плохо, дал мне хороший щелчок по носу. Оказалось, что никакой беременности не было, зато сразу же после свадьбы моя молодая жена стала напропалую изменять мне со своим бывшим парнем. Мне ясно дали понять, что мой поступок был неправильным. Ведь любовь — это дар Божий. Никто не имеет права предавать её и разбрасываться ей даже ради принципов, которые кажутся тебе высокими. Тогда у меня ещё был шанс всё исправить. Но я не внял Первому предупреждению.

        5.

        Когда моя жизнь становится совсем уж невыносимой, я иду на Красненькое кладбище. Мне некуда больше пойти, чтобы кому-то высказать свою обиду на судьбу или попросить о помощи. Там, в тесноте и хаосе густо посеянных захоронений, покоятся мой дед, бабушка и отец с матерью. Здесь почти в каждой могиле, на клочке земли размером два на два метра, а иногда и меньше, погребено несколько поколений семьи. Под одним камнем или скромным крестом с табличкой, на которой начертан список умерших в разные годы родственников. Между ближайшими датами смерти иногда пролегают десятилетия, а порой и совсем короткий отрезок времени. Не позавидуешь местным могильщикам, ведь чтобы подготовить место для «свежего» клиента, подчас им приходится тревожить ещё не разложившиеся останки его сородича.
        Мои предки строили когда-то своё будущее, ставшее теперь моим настоящим. «Что же вы построили?» - говорю я им. Хотя понимаю и сам, что в произошедшем со мной их вины нет. А самая большая моя обида — это то, что меня никогда не похоронят здесь вместе с ними. Ведь желающих получить тут место слишком много. А у меня хоть и есть на это право, но кто станет собирать для меня кучу бумаг, кто заплатит огромные деньги, без которых кладбищенское начальство даже близко сюда никого не подпустит?
  Я не знаю, как это получается, но после моих посещений частенько приходит какая-то нежданная помощь. Прошлой осенью, как раз после того, как я «погостил» у отца с дедом, я нашёл в мусорном баке бумажник. Я взял из него совсем немного денег. Ровно столько, чтобы поесть один раз. Остальное честно отнёс в банк, название которого было изображено на кредитках.
  Зима - тяжёлое и бесконечно длинное время года. Но даже когда ты её пережил и кажется, что наконец можно начать копить силы, оказывается, что ты, подобно аккумулятору, разряженному «в ноль», больше не способен принимать заряд. Ты мог бы улечься на солнышке на скамейке в парке и поспать, потому что сидел всю ночь скорчившись в неудобной позе, но у тебя нет сил, даже чтобы просто заснуть. Так сильно организм истощён авитаминозом и депрессией.
  Поворочавшись бессмысленно с полчаса, я решил снова отправиться на Красненькое кладбище, чтобы попросить у отца и деда помощи и совета. Пройдя по Центральной дорожке до второго моста через речку, протекающую прямо посреди кладбища, и повернув направо, вскоре я оказался у знакомой могилы. Мне достаточно было простоять здесь минут десять, чтобы почувствовать, что организм мой понемногу оживает. Словно растение в пересохшей почве после обильного полива.
  Здесь так тесно, что почти нет скамеек. Нет традиционных могильных холмиков, уставленных цветами. Только мокрая жухлая прошлогодняя листва под ногами. Мощные деревья растут внутри оградок прямо из могил. У многих беспощадно отпилены толстые нижние ветви по самую сердцевину ствола – как раз под срез оградки. Иначе вовсе никакого прохода не осталось бы. На скромной плите из изъеденного временем мрамора выбито:

                «Лев Григорьевич Витман   1908 – 1975»
                «Екатерина Юрьевна Витман    1914 - 1990»
                «Леонид Львович Витков   1947 - 2004»
                «Мария Николаевна Виткова   1949 – 2014»

  Сейчас это место стало для меня чем-то вроде дома. Холодное и неуютное оно, тем не менее, единственное, что связывает меня с прошлым. От него начинается отсчёт всех моих бессмысленных планов. Планов на этот и последующие за ним дни. Сначала как-то нужно убить этот день, чтобы потом скоротать ночь. Вот сейчас, с трудом передвигаясь, я добреду до остановки трамвая, заберусь в вагон, сяду поближе к печке и буду отсыпаться. Благо, у меня как у инвалида, есть право бесплатного проезда в общественном транспорте. Одно из немногих оставшихся у меня прав.
  Когда я выходил из кладбищенских ворот, меня кто-то окликнул. Я обернулся и с трудом узнал моего старого знакомого. А уж как он меня узнал, я и вовсе понять не могу. Это был Мишка Дорфман. Мы вместе с ним учились в Политехе и проучились там аж целый первый курс. Так уж случилось, что нас вместе и отчислили тогда за неуспеваемость. Но и этого времени нам хватило, чтобы если не подружиться, то стать приятелями. Я с трудом доковылял до его машины, и он повёз меня в какое-то кафе, выпить по чашечке кофе.
  Когда мы уже сидели за столиком, и я вдыхал почти забытый аромат капучино, он сказал:
  - Ну, рассказывай, Федя, как ты докатился до жизни такой…  Поведай мне правдивую историю, а то у меня фантазии не хватает, чтобы представить как в государстве с развитой социальной системой, нормальный и самодостаточный человек смог оказаться в таком положении.
  - Мне не хотелось бы об этом говорить. Вспоминать неприятно. Скажу только, что ни глупостей особых я не делал, ни преступлений никаких не совершал. Не повезло просто…
  - Что ты несёшь? Не повезло! Тебя послушать, так и я что ли могу оказаться в этой ситуации? Представить невозможно. Но ведь и ты, наверное, раньше так думал. Так что давай, вываливай.
  - В двадцатом году во время пандемии я заболел как многие тогда и очутился в реанимации. - начал я свой грустный рассказ - То ли врачи переусердствовали с кроверазжижающими, то ли вирусу зачем-то это было нужно, но у меня случился инсульт. Отказала вся правая половина тела. Я долго совсем не мог ходить. Но позже стало понемногу отпускать. Поначалу жена заботилась обо мне, ухаживала. И я воспринимал это как должное. Ведь мы прожили с ней без малого тридцать лет. Но через два года она нашла себе хахаля.
  - Ну, это объяснимо. Жену, как и машину обслуживать ведь надо.  Иначе она никуда не поедет.
  — Вот и я… Не то, чтобы глаза на это закрывал, но старался относиться с пониманием. А хахаль этот стал жену мою подговаривать, чтобы избавиться от меня и жить вместе с ней в моей квартире. Она влюбилась. Вроде как голову у неё снесло.
  - Да, ну?
  - Однажды вечером она накрыла красивый стол. «По какому случаю?» - спрашиваю. «Так сегодня тридцать лет со дня нашего знакомства» - отвечает – «Давай отпразднуем». Ну, думаю, одумалась может быть. Обрадовался даже. Выпили мы с ней вина. Что уж она подсыпала мне в бокал, не знаю. Только я сознание потерял, а утром, когда очухался – ничего не помню. Она тоже пропала из дома. Стало быть, к нему уехала. Через три недели только я узнал, что против меня заведено уголовное дело.
  - Как так? За что же?
  - За изнасилование.
  - Кого?
  - Жены своей.
  - Чепуха какая-то. Такого не бывает. Разве же можно жену свою собственную изнасиловать? Разве же мы не для этого самого на них женимся, чтобы никого уговаривать не нужно было?
  - Вовсе не чепуха.
  - Ты не путаешь ничего? Это ведь всё ещё доказать нужно. Вот в твоём случае как она доказала?
  - Просто. Она побои сняла. У неё все лицо разбито было и все руки в синяках.
  - И это не ты?
  - Конечно не я. Я не смог бы, если бы и захотел. Не смог бы даже защититься, если бы она стала меня избивать.
  - А что же ты не сдал анализы на предмет вещества, которое она могла тебе подлить?
  - Так три недели с лишним прошло, когда я узнал. Поздно уже было. Даже адвокат мой это подтвердил.
  - А отпираться ты пробовал? Не я, типа, да и всё тут.
  - Пробовал. Но на допросе по-хитрому всё спрашивали. Какая программа была включена по телевизору, и какая шла передача? Ну, мне и пришлось сказать, что я не помню ничего. В общем, прямая дорога в тюрьму.
  - Так получается, что все мы по лезвию ходим? И что же ты сделал?
  - Пришлось переписать на неё всё своё имущество и выписаться из квартиры в ту самую, почти уже несуществующую деревню в глухих новгородских лесах, из которой она когда-то приехала. Только чтобы не оказаться в тюрьме.
  - Да уж, Федя, жаль мне тебя. Но я тебе сейчас ничем помочь не могу.
  - А я ни о чём тебя и не прошу.

        6.

  И всё-таки Мишка мне кое-чем помог. Он работает начальником большой автобазы. Началась весна. Впереди был сезон отпусков. И первый из сторожей-охранников вот-вот должен был отправиться в плановый отпуск. Дорфман предложил мне временную подработку по графику сутки через трое в охрану. Поначалу я отнекивался. Какой, мол, из меня охранник. Я и так еле хожу. А тебе, дескать, и делать ничего не нужно. Сиди да смотри в монитор. Помыться можно в душевой в раздевалке слесарей. Побриться и вещи в раковине постирать. Пару часов вздремнуть в тепле на нормальном топчане. Чем не курорт? Я согласился.
  Итак, я стал ждать возможности выйти на смену, наверное, больше, чем сам мой сменяемый ждал своего ухода в отпуск. А следующую после дежурства ночь я снова коротал у батареи под лестницей с полностью заряженным смартфоном. Прижавшись спиной к отопительному прибору, я запрокидывал назад голову и прикрывал глаза. Что сделал я в жизни не так? За что наказан? Были бы живы родители, разве сидел бы я здесь? Но они рано ушли и нет в этом моей вины. Были бы взрослые дети – было бы к кому обратиться за помощью. Но их нет. Так уж получилось. Друзей нет настоящих. Но почему же?
  Я входил раньше в сообщество художников-неформалов. А ещё мы называли себя нонконформистами. Из названия понятно, что несогласные. С кем? Ясное дело, с властью. Мы как бы по определению являемся извечной оппозицией. Оппозицией косности и застою. Зашоренности взглядов и творческой несвободе. Но это нормально для любого художника, а не только для представителя андеграунда. Но ведь художник не может быть в оппозиции к Родине. Он не может быть вместе с её врагами в оппозиции своему государству. Когда в двенадцатом году все мои сподвижники нацепили белые ленточки, а я отказался, от меня отвернулись все. И я остался сам по себе.
        Каждый день мы совершаем ошибки. Это естественно. Мы отвечаем «за базар» и за поступки. Но редко платим за это большую цену. Словно судьба говорит: «Можешь идти как хочешь. Сам выбирай себе тропку. Только направление движения не меняй». А уж если пошёл совсем не туда, то тебе сразу дадут об этом знать. Как? Скорее всего ты заболеешь. Чем? Это зависит от того, что ты должен понять. Когда ко мне пришла первая известность в мире современного искусства, я бросил заниматься музыкой. Много работал за мольбертом и у меня просто не оставалось времени ни на что другое.
       Это была очень большая ошибка. Я был одарённым музыкантом, а в живописи я совершенно случайный человек, поймавший модное течение и плывущий по нему. Но ведь любой талант, не только музыкальный, — это тоже дар Божий, и никто не имеет права как мусор выбросить его в помойку. За это полагается наказание. И я его получил. Я серьёзно заболел. Но не додумался об истинной причине болезни, хотя подсказка была явной и достаточно ясной.  У меня началась аритмия.  Это когда сердце теряет гармонию ритма и исполняет какофонию бессмысленных сокращений, иногда вовсе останавливаясь в недоумении. Словно я выключил свой внутренний метроном. Словно музыка управляла всеми ритмами моего организма. Это очень серьёзное заболевание. Опасное и порой неизлечимое. Ну, как же я не догадался, что это, возможно, и есть Второе и последнее предупреждение? Но я и представить себе не мог тогда, что бывают наказания и пострашней.
         И вот, я снова прижимаюсь одним боком к батарее под лестницей и подвожу итоги прошедшего дня, насыщенного лишь тоской по прошлому, да усталостью и болью. Потом достаю проводок из кармана куртки. На нём два маленьких наушничка. Послушаю органный концерт Баха и включаю свой любимый саксофон. Когда я слушаю композиции в исполнении Кенни Джи, боль утихает, голод притупляется, и музыка уносит меня куда-то в короткий светлый сон.

         7.

         Было ослепительно солнечное утро. Одно из тех, что в Петербурге зимой случаются нечасто. Когда я подошёл к точке номер один, кто-то уже рылся в моём мусорном баке. В незваном госте я сразу же признал Макса. По разошедшемуся на спине шву на синей куртке с торчащим из прорехи белым синтепоном.
         - А-а-а, это ты… Ну, коли так, то будем здоровенькими, Фёдор Леонидович. - поздоровался он. Достал из кармана банку «Балтики 3» и глазами пригласил пройти за столик со скамейками неподалёку. Помолчали. Потом он изрёк:
         — Вот ты говоришь, золото…
         - Я?
         - Ну, да. Давеча толковал, что оно стоит намного меньше, чем должно. Забыл?
         - Помню…
         - А ты знаешь, сколько оно должно стоить на самом деле?
         Я промолчал. Кто может это знать? Ведь это только рынок мог бы определить. Если бы только он существовал, настоящий рынок.
         - Есть теория, что всё золото в мире стоит ровно столько, сколько всё остальное на планете. Вся земля и вся недвижимость на ней, включая все добытые и не добытые ископаемые ресурсы. Все фабрики и заводы, все вещи и машины, произведения искусства, все продукты питания и даже все нематериальные ресурсы. А это очень и очень много. А золота – всего ничего. Едва ли наберётся сто тысяч тонн. Теория эта очень секретная. И разработали её очень серьёзные люди.
- Любопытно. – я старался быть немногословным, чтобы как можно дольше не разозлить его.
         - Да. Это Всемирный Совет. Коротко и со вкусом. Их двадцать три человека. Включая Верховного Секретаря. Все вопросы они решают простым большинством. Но самые важные требуют согласия не менее двух третей голосов. Про них ты никогда ничего не узнаешь и нигде не прочитаешь. Можешь услышать про «Комитет 300», Бейдельбергский клуб, про Розенкрейцеров. Это всё их организации. А про них – даже и не пытайся.
         - А ты откуда узнал, если о них ничего невозможно проведать?
         - Когда у меня возникли кое-какие подозрения, мне удалось выяснить, что таких как я в мире есть несколько десятков человек. Что-то вроде тайной организации, изучающей их структуру. От одного из своих соратников я узнал, что кое-кто из членов этого самого «Совета» должен приехать на конференцию в наш университет под видом учёного-экономиста. Когда он пошёл в туалет и на минуту оставил свой портфель прислонённым к двери кабинки снаружи, мне удалось украсть у него сброшюрованный доклад по золоту. Я тогда не знал, что за документ я умыкнул, так как он был напечатан какой-то абракадаброй. А попросту – зашифрован. Другой человек из нашей организации имел ключи для расшифровки. Он должен был привезти их мне в Новосибирск из Израиля в октябре две тысячи первого. Но я не успевал прилететь на место встречи из Турции, где был в отпуске, и перехватил его в аэропорту Бен-Гуриона в Тель-Авиве. Так чудом я заполучил эти ключи. А его самолёт сбили над Чёрным морем украинские ПВО. Много потом и других наших сподвижников погибло или пропало без следа. А меня почему-то пожалели. Может я им нужен ещё для чего-то. Хотя, вряд ли. А водку кто-то мне подбрасывает в бак достаточно исправно. На всякий случай. Чтобы я пить не перестал.
         - А сам-то ты, Максимилиан Евграфович, как думаешь, почему они этот план свой в действие не приводят? Ведь они с биржевой ценой могут сделать всё, что угодно?
         - Разбились они на два лагеря. Как жрецы в Древнем Египте. Одни считают, что именно криптовалюты приведут их к заветной цели. Другие ратуют за золото. Вот поэтому сейчас временное затишье. Но очень скоро всё изменится.
         Признаться честно, я не поверил ни одному его слову. Но злить его мне совсем не хотелось. Он и так ко мне заглядывает очень редко. В течение всего разговора я только кивал и поддакивал. И это был единственный случай, когда мы расстались не разругавшись.

        8.

  Весна двадцать пятого года выдалась аномально тёплой. Но в начале апреля началось резкое похолодание. Когда на улице дует ледяной ветер, это не по душе даже тем, кому пройти-то под открытым небом нужно всего-ничего – от парадной до припаркованного невдалеке авто. А уж как я такой погоде «рад» - лучше и не рассказывать. Продукты, пригодные в пищу, превращаются в мусорных баках в твёрдую субстанцию, а остатки сока в тетрапаковских коробках – в куски льда.
  Эту ночь я провёл на очередном дежурстве на Мишкиной автобазе. Вышел утром почти отдохнувший, помытый и побритый, с полной зарядкой в своём стареньком смартфоне. Я был переполнен чувством благодарности к своему старинному приятелю, но за неимением других планов на день, я решил отправиться на Красненькое кладбище, чтобы выразить признательность за помощь и отцу с дедом.
        Иду по знакомой Центральной дорожке, зябкой и прогоркло-сырой. Спешить мне некуда. Нет-нет машина проедет. Посторонюсь, удивляясь, как она только помещается в таком узком месте? Пройдут мимо землекопы-могильщики или редкие в это время гости дорогих для них мест упокоения. Впереди меня шагах в пятидесяти идёт какой-то странный тип. Подойдёт к правому краю дорожки, осмотрит надпись на ближайшем кресте. Потом перейдёт к левому краю. Будто ищет чего-то. Вот чудак, видно не знает, что найти здесь нужную могилу можно лишь в том случае, если ты точно знаешь, где она расположена.
        Рядов тридцать захоронений с левой стороны до забора кладбища расположены так плотно, что не везде и протиснуться между ними получится. Столько же справа между дорожкой и речкой. Да за речкой - ещё столько, что за день не обойти. Чтобы прочитать надписи на табличках или на плитах, нужно разглядывать их почти уткнувшись в них носом. А ко многим можно подойти только преодолев лабиринт, заканчивающийся тупиком. Так что не сразу найдёшь обратную дорогу, чтобы выбраться.
  Я плёлся медленно, с трудом подволакивая правую ногу. Но всё же постепенно нагонял его. Он в лёгком пальто на вид из тонкой шерсти. В цветастом шёлковом шарфе, толстым жгутом завязанном на шее. По виду иностранец. Кто, финн? Нет, это вряд ли. Эти предпочитают практичные, тёплые, в меру элегантные куртки. Больше похож на немца. Вот, догоню его, он точно что-нибудь у меня спросит. А оно мне надо? Уж больно разительный контраст, между нами. Просочиться бы где-нибудь, обойти его стороной. Но, как назло, прохода поблизости нет. Да и каждый лишний десяток шагов будет мучительным для меня.
Поравнялись. И сразу же он обратился ко мне с вопросом:
  - Здравствуйте. Вы работник кладбища?
        Вот гад! Это всё из-за проклятой куртки. Под ней у меня всё чистое. А куртку - иди попробуй постирай в раковине умывальника. Так обидно мне стало, что захотелось поставить его на место.
        - Нет, - говорю – я профессор политологии.
        Вот ляпнул, так ляпнул! Аж, сам удивился. И почему сразу профессор? А чтобы ему, вражине западной, не повадно было смотреть сверху вниз на русского интеллигента. Кто звал его сюда, на наше историческое кладбище, где столько братских захоронений героев, павших в боях с их фашистской нечистью?
        - Профессор? Что-то вы совсем не похожи на профессора. – На хорошо ломаном русском произнёс он. Надо было как-то выкручиваться и я сказал:
        - Я всегда, когда иду на могилу отца и деда, одеваю старую грязную куртку. Не в костюме же с галстуком мне её прибирать и в грязи копаться? А вот вас как угораздило здесь очутиться?
        - Я американец. Меня зовут Джон Уитмен. Я в вашем городе по делам моего Правительства. Тут похоронен мой дед и я хочу найти его могилу.
       - Напрасно это. Здесь её нет. Да и быть не может. Здесь сплошь одни русские похоронены. Даже украинскую фамилию очень редко встретишь. Непонятно даже как такое получилось. У нас подряд два губернатора города были с украинскими фамилиями. А губернатор области и сейчас с такой. А тут - нет. Тут одни сплошь русские фамилии кругом. Не надо зря и время тратить. А ваш-то дед не выдающийся ли американский поэт Уолт Уитмен?
       - Не знаю такого. Мой дед – Витман Лев Григорьевич. Он умер в тысяча девятьсот семьдесят пятом году и похоронен здесь. Это точно.
       Я чуть не присел на промёрзший асфальт от неожиданности.
       - Стоп! – говорю – Я что-то не догоняю. Это мой дед. А я – его единственный внук. Вы что-то напутали в своей родословной.
       - Я не напутал. У меня фотографии его есть. Но они у меня не с собой сейчас.
       - Та-а-к. А отца вашего как зовут?
       - Марк. Марк Львович.
       - Понятно. Был у деда старший сын от первого брака. Жена его умерла в сорок втором во время блокады пока дед на фронте был. И похоронена она… Не знаю где. Но не здесь. А дед после войны повторно женился на моей бабушке.
       — Значит… вы в каком-то смысле мой брат?
       - Выходит, что-то вроде того…
       Когда я врал ему, что специально надел непотребную куртку, чтобы копаться в грязи, прибирая могилу, я и представить не мог, что окажусь подле неё вместе с ним. Теперь же я смутился. Ведь было очевидно, что прибирать здесь совершенно нечего. Нет ни цветов, ни скамеек. Ничего, кроме старенькой покосившейся надгробной плиты. Да ещё мёрзлой чёрной земли, покрытой жухлой прошлогодней листвой, которая при одной только мысли о том, чтобы её убрать, начинает казаться нарядным узорчатым ковриком.
       Постояли молча минут пять. Потом он попросил сделать несколько фото на его айфон для отчёта своему отцу, по настоянию которого он здесь очутился. Почитал имена, выбитые на плите. Спросил:
       — Значит, это твой отец?
       - Да. Мать моя была русская. Воспитывала обоих мальчишек - будущих наших с тобой отцов - в духе патриотизма и интернационализма. Из-за этого с твоим родителем у них не было полного взаимопонимания. И когда дедушка умер и открылось окошко для эмиграции, твой батя сразу же уехал в Израиль. А дальше ты сам всё знаешь. Я маленький тогда был. Ничего этого не помню.
        - Отец твой фамилию нашу переиначил на «русский» манер. И я его понимаю. Зато ты теперь полный однофамилец моего шефа. – сказал он.
        - Не понял. Объясни.
        - Я имею ввиду, что если твоё имя написать, как это принято у нас, то ты будешь Теодор Уиткофф.
        — Это с ним ты сейчас прилетел? Он что, твой начальник?
        - Временно – да. Вообще-то я помощник заместителя Государственного секретаря, но из-за хорошего знания русского языка, меня прикомандировали к его команде на эту поездку.
        Мне не сразу удалось переварить услышанное и мы несколько минут стояли молча. Потом он задал неожиданный вопрос:
       - А как ты думаешь, Фёдор, почему ваш президент не соглашается на сделку? Мы предложили ему честную сделку. Какое у него есть моральное право отказываться?
       - Сказать тебе, что такое честная сделка, Джон? Ладно. Как родственнику скажу, не как дипломату. Вот, например, прихожу я к тебе и предлагаю сделку. Хочу купить твой дом. Ты продавать его не собираешься, но знаешь, что он стоит миллион. И отвечаешь: «Ладно. Дай миллион и ещё хотя бы сто долларов и забирай». А я: «Хочу купить его за тысячу баксов. Продай, а не то хуже будет». Это честная сделка? Ты предлагаешь мне сделку, так предложи условия, от которых я сам не захочу отказаться. А иначе – это вымогательство, а не сделка.
        Он помолчал, обдумывая, потом сказал:
        - Как жаль, что здесь совершенно негде присесть.
        - Вон там, за мостиком через речку скамеечка есть.
        Подошли, присели. Метрах в тридцати от нас я заметил двух крепких мужичков в штатском, изображающих между собой оживлённую беседу.
        – Охрана?
        - Да. Сотрудники посольства из Москвы. Бывшие морпехи. – Он замолчал на минуту. Потом продолжил – Понимаешь, нам очень нужна эта сделка. У нас есть одна очень серьёзная проблема. Прости, Фёдор, но я не могу говорить тебе всего.
        - Не можешь, не говори. Мне и так понятно. Нет у вас этой проблемы. Другие – есть, а этой нет.
        - Что ты имеешь ввиду?
        - А то, что не будет у вас войны с Китаем.
        - Почему ты уверен?
        - Китайцы ужасно не любят войн. А от войны с сильным противником они будут уклоняться любой ценой. Сами вы тоже не нападёте. Вы любите воевать с крепким соперником чужими руками. Вторая мировая не в счёт. Вы вступили в неё напрямую лишь тогда, когда врага нужно было просто добить. Чужими руками тоже не получится. Кто? Япония или Филиппины? Разные весовые категории. Может Индия? Да ей Пакистана хватит за глаза и за уши. А знаешь, что будет очень скоро?
        - Что?
        - Китай выйдет на первое место в мире по экономической мощи. А вы сползёте … куда?
        - На второе.
        - Нет. В конец третьего десятка.
        - Не хочу тебя обидеть, Федя, но ты говоришь какие-то… как бы это правильно сказать по-вашему? Небылицы…
        - Небылицы, говоришь? Ну, тогда послушай быль. Ровно сто лет назад тоже невозможно было представить, что в вашей самой процветающей в мире стране очень скоро наступит настоящий массовый голод. Но ведь так оно и было. Это правда?
        - Правда. Мы выкарабкались тогда. Разве это не говорит о силе духа нашей нации?
        - Вы выкарабкивались долго. И за чужой счёт. А ведь у вас тогда лопнул всего лишь один пузырь – пузырь фондового рынка. А сейчас этих пузырей несколько. И по своим масштабам они несопоставимо больше. Объём капитализации всех криптовалют вместе взятых уже сегодня измеряется триллионами долларов. И продолжает стремительно надуваться. А «вертолётные деньги»? Сколько их высыпали «с неба», кто-нибудь знает? Это засекреченные данные. А производные ценные бумаги: - опционы на индексы и прочие деривативы? Сто лет назад их и в помине не было. А сейчас это рынок, который в сотни раз превышает стоимость всех ценных бумаг на биржах. Только золото пока ничего не стоит.
        - Оно стоит почти три тысячи…
        - Это и есть «ничего». Скоро оно будет стоить в тысячу раз больше.
        - Ты работаешь на ФСБ?
        - Да нет же. Я говорю тебе самые очевидные вещи.
        - Если для тебя всё так очевидно, может ты знаешь и выход из этой ситуации?
     - Прости, Джон, но я тоже не могу говорить тебе всего.
    - Слушай, Фёдор, сейчас мне пора уже возвращаться в отель. Шеф отпустил меня совсем ненадолго. Не хочешь поехать со мной? Договорим по дороге.
     - Что ты! Куда я в таком виде?
       - Окей. Поезжай домой и переоденься. А я буду ждать тебя в «Гранд отель Европа». Идёт?
       Что же ответить ему, чтобы не обидеть?
     - Вряд ли это возможно сегодня. У меня много важных дел. – снова соврал я.
       - Брось все дела. Я познакомлю тебя со своим шефом. Ему будет любопытно послушать твои… - он запнулся – как бы это сказать… вариации на тему. Я сделаю тебе «грин кард» и ты будешь преподавать в Колумбийском университете.
       - С чего ты взял, что я соглашусь туда переехать?
       Он засмеялся:
     - Да очень просто. Потому, что евреи в Америке живут… как это у вас говорят… как сыр в масле.
     - Да я ведь русский. Мать у меня русская. И бабушка тоже русская. Твоя бабушка еврейка была. Но после войны дед женился на русской. Знал бы ты, какой он был патриот и как он воевал… Пока он был жив, твой отец не смел даже подумать об эмиграции. Но ты… я очень тебя прошу, Джон, купи себе пару пудов золота, И ты станешь очень богатым человеком.
       - А сколько это?
       - Тысяча унций по вашему.
       - Запиши мой номер телефона, Фёдор.
     Я набрал под диктовку его номер, и он зашагал в сторону своих морпехов.

      9.

      Поздно ночью, когда последний трамвай отправился в парк, я заковылял в сторону той парадной, которая всю зиму давала мне приют у старой ржавой батареи отопления под лестницей. Но вместо знакомой скрипучей деревянной двери с облупившейся масляной краской, я увидел новенькое металлическое свежевыкрашенное дверное полотно с домофоном. Я всегда знал, что однажды это должно будет случиться. Мне следовало заранее позаботиться о поиске запасного убежища на такой случай. Но мне так трудно было передвигаться, что я всё время откладывал это хлопотное занятие «на потом». Ведь во всём районе почти не сыскать сейчас такой парадной, в которую может зайти любой желающий.
      В растерянности я присел на скамейку рядом с дверью и стал соображать, что теперь делать? На улице минус десять. Но ещё страшней то, что дует сильный прожигающий до костей холодом ветер. Говорят, что где-то в центре есть ночлежка для бездомных, но пешком мне туда не дойти, а денег на такси нет. Можно позвонить Джону, и он вышлет за мной машину, но скорее всего они уже улетели. К тому же, после того как я назвался профессором, как я буду смотреть ему в глаза?
      Я сидел, съёжившись на скамейке, положив свою заледенелую трость рядом. Жмурился от колючих крупинок льда, которыми ветер безжалостно жалил меня в глаза и щёки. Здесь неподалёку есть стройка. Там можно было бы укрыться если не от холода, то хотя бы от ветра. Но… собаки. Проклятые собаки. Каждый раз, когда я прохожу мимо забора, они буквально заходятся в истерическом лае. Может пойти в полицию? Вышвырнут на улицу. Только сначала изобьют. Так, наверное, и должно быть в социальном государстве. Их работа – охранять покой граждан. В том числе и от таких как я.
      Минус десять. Кажется немного. Отчего же так невыносимо холодно? Неужели я смогу это выдержать до начала работы трамваев? Сидеть тяжело. Но ходить мне будет ещё тяжелее. Буду слушать музыку. Когда я слушаю саксофон, притупляются и боль, и голод. Мне кажется, что это я держу инструмент и сливаюсь с ним в одно целое. Вот сейчас звучит моя любимая композиция. И я знаю, какая будет следующая. Я помню наизусть все произведения в этой папке. Зазвучала «Аве Мария». Божественная музыка уносит куда-то в небо. Но почему здесь так холодно? Наверное, так и должно быть.
      Звучание тягучее, плавное. Мелодия округлая, мягкая. Отчего же она так царапает душу. Душу, которая так истончилась, что кажется, сейчас она порвётся и лопнет как воздушный шарик. Тревожно. Может это потому, что я перестал чувствовать свои руки? А звук восхитительно чистый. И музыка умиротворяющая. Но, тревожно.  Что же не так? Ах, да. Телефон-то у меня выключен. Я стараюсь держать его выключенным всегда, чтобы экономить заряд батареи. Да и проводок с наушниками я вроде не доставал из кармана. А саксофон всё звучит. Пробирая до мурашек. Как всегда, когда слушаешь его в исполнении Кенни Джи.
      Как прекрасен мир, в котором нет ничего кроме музыки. Ведь только он – мир чистой гармонии. В нём нет голодных, больных, обездоленных. Только на всю вселенную звучащая «Аве Мария». Но, почему саксофонист вдруг начал «спотыкаться»? Он путает и ритм, и ноты. Нет, это не Кенни Джи. Новичок какой-то. Он первый раз взял в руки инструмент, что ли? Я ударился щекой о брусок заледенелой скамейки. Открыл глаза и увидел, что кто-то трясёт меня с такой силой, что, не удержав, уронил. Боже, да это же Макс!
- А-а-а… это ты? Ну, коли так, то будем здоровенькими, Максимилиан Евграфович! – поздоровался я.