Мост через Обитель Норвегия 3

   Американский бизнесмен и полярный исследователь, сын «угольного короля» Линкольн Элсуорт (1880 — 1951), награждённый в 1928 году   высшей наградой США — Золотой медалью Конгресса мог бы посочувствовать русскому писателю, если бы арктический холод не превратил его сердце в ледяной кристалл. Возможно поэтому Линкольн был лишён мозаичности мышления. Он, как и Генри Форд, с презрением относился как к красным, так и вообще ко всем белым, зелёным, голубым... И сейчас, глядя на необыкновенного писателя, ему казалось, что перед ним сидит обыкновенный православный национал-большевик (ПНБ), достаточно одаренный и прекрасно понимающий, что даже Льву Толстому нужна была среда!
   "Нравственная проповедь гр. Л. Толстого вела к тому, что, - поскольку он занимался ею, - он, сам того не желая и не замечая, переходил на сторону угнетателей народа. - Писал один из основателей РСДРП и газеты «Искра», российский теоретик и последователь марксизма Георгий  Плеханов (1856 - 1918) в статье" Карл Маркс и Лев Толстой". - В своем известном обращении "К царю и его помощникам" Толстой говорил: - "Обращаемся ко всем вам - к царю, членам Государственного Совета, к сенаторам, министрам, ко всем лицам, близким к царю, ко всем лицам, имеющим власть помогать успокоению общества и избавить его от страданий и преступлений, обращаемся к вам не как к людям другого лагеря, а как к невольным единомышленникам, сотоварищам нашим и братьям" {"Отклики гр. Л. Н. Толстого на злобу дня в России", Берлин 1901}."
   Однако, Лев Толстой совсем не интересовал в данный момент Линкольна, равно как и  Алексей Толстой "не ХЛЕБОМ единым живущий"... Куда интересней было сейчас, заглядывая в будущее России, вспомнить Гомперса! Тем более, что в Ленинградском издательстве КУБУЧ в 1925 году вышли "Англо-американские портреты" Адольфа Меньшого. Портреты получились замечательные, но Адольфа, как художника не оценили... В 1920-ые годы Адольф Меньшой работал заведующим отделом в "Правде" и, видимо, За Правду в 1926 году был осужден на 10 лет и этапирован в Соловки.

  "Самуэль Гомперс, патриарх американского рабочего движения. И он же - патриарх антирабочего движения... - Уверенной рукой рисовал портрет Гомперса с комментариями А. Меньшой. - Как-то в "Красной газете", в пояснительном примечании к какой-то телеграмме, сказано было:
   - Гомперс, правый социал-демократ...
   Конечно, это - чушь. Гомперс никогда не был социал-демократом, ни правым ни левым. Он боролся всегда с социализмом, даже с самым правым, он был всегда гораздо правее самого права социализма. Во время выборов он поддерживал всегда кандидатов то одной, то другой буржуазной партии и всегда совершенно открыто выступал против социалистических кандидатов. В 1916 году он призывал рабочих голосовать за Вильсона - и даже больше того: он разъезжал по всей Америке, энергично, рьяно агитируя за Вильсона. Конечно, эти разъезды и эта агитацию - и "труды" Гомперса - были оплачены - весьма щедро - теми промышленниками и финансовыми предприятиями, на которые опирался Вильсон (Джейкоб Шиф и др.). Из этого никто никогда не делал секрета. Вообще, Гомперс выступал в последние годы с открытым забралом... Во время войны, - как только Америка вступила в войну, - он занял важный, почётный, но не только почётный, правительственный пост. Обязанности его заключались в предотвращении забастовок и рабочих волнений, - и он выполнял эти обязанности не за страх, а за совесть, - и выполнял блестяще, талантливо...
   Несомненно, Гомперс - в высшей степени талантливый, незаурядный человек...
   ... Не более, как 25-30 лет тому назад Гомперс слыл - по справедливости - могучим, захватывающим, темпераментным, стихийным (spontaneous), оратором. Он умел завладеть массами. У него был львиный рык. И у него было личное обаяние; в его личности было “нечто чарующее“ (something fascinating). Он выступал на многолюдных собраниях, - он громил, он обличал, он призывал к борьбе, - и его призывы, звучавшие неподкупной искренностью, подкупали своей искренностью. Он был сильный оратор, мощный оратор, - самый мощный оратор в Америке, - потому - и только потому, что он был классовый оратор. Он вёл тогда колоссальную организационную работу: он объединял, он сплачивал американский пролетариат, он создавал первую в Америке массовую классовую пролетарскую организацию. И величие этого дела, которое он делал, отражалось и на нём самом, на его личности. Он зажигал. Он бросал искры и рабочие толпы - и из искар возгоралось пламя. Он сам весь пламенел. Казалось, в его личности сконцентрировался весь энтузиазм, вся действенная воля рабочего класса. Его тогдашние агитационные разъезды по Америке были сплошным триумфом. Овации, овации, овации - и неподдельный восторг многотысячных толп. Он был идолом масс, ему поклонялись. Он завладел - буквально - всей рабочей Америкой, - он был царь и бог... Но уже тогда, как мы увидим ниже, он вёл двойную игру. Уже тогда, он - вполне сознательно - играл на руку буржуазии. Уже тогда он предавал...
   Всю жизнь свою проповедовал Гомперс прекращение классовой борьбы, - даже тогда, когда он призывал к борьбе. Призывы к борьбе, - теперь это уже всем ясно, теперь уже никаких нет сомнений, - были с его стороны только тактическим ходом (мягко выражаясь), только стратагемой. Это было (теперь уже это вполне раскрылось) "беспардонное подыгрывание" (по выражению одного американского журнала), - а какую цель преследовало это "беспардонное подыгрывание" - тоже совершенно ясно...

   (Джон Кларк, наблюдая за Линкольном, словно читал его мысли! И когда его мысли дошли до совершенной ясности, на лице Кларка появилась едва заметная улыбка. Джон Кларк всегда с удовольствием перечитывал этот фрагмент своей работы Аллену Даллесу)

   А. Меньшой не останавливался: Цель (Гомперса) была - снискать популярность в пролетарских массах, создать себе standing, репутацию, имя, - завладеть массами, - в первую голову:  понравится массам. Вся "революционная", "революционно" - агитационная деятельность Гомперса в 70-х и 80-х годах преследовала исключительно только эту единственную цель - понравится. И он своего добился: он понравился. Когда он понравился, когда он почувствовал, что положение его незыблемо, он - не круто, не сразу, - нет, - а медленно и постепенно совершил полный оборот направо кругом. Он сжёг всё то, чему поклонялся, поклонился тому, что сжигал, (сжигал, впрочем, только на словах)... Ах, это обыкновенная история!.. Гомперс, создал Американскую Федерацию Труда - и преподнёс её американской буржуазии...
   Буржуазия умеет награждать преданных слуг. Ещё в конце прошлого века, в самый разгар "революционной" деятельности Гомперса, обе буржуазные партии, вкупе и влюбе, выставляют его кандидатуру - против социалистического кандидата - в штатный сенат штата Нью-Йорк. Он отказывается, он отклоняет эту честь. Тогда он не мог не отказаться. Но, несмотря на этот отказ, республиканская партия (партия крупного промышленного капитала) выставляет его кандидатуру в конгресс. Он вновь отказывается. В 1899 году президент МакКинлей назначает его членом "Индустриальной Комиссии" (по обследованию противозаконной деятельности трестов) - он в третий раз отказывается... Позднее уже, когда положение его, как "рабочего вождя", укрепилась настолько, что ему не приходится уже бояться скомпрометировать себя, он перестаёт отказываться от высоких назначений...

    Беспризорник, отложив книгу «Minecraft: Остров», выбрался из под нар и сел на нары рядом с Эндерменом. Эндермен достал из тумбочки бутылку кефира и молча протянул её беспризорнику.
 
  Беспризорник тихо блаженствовал, покачивая грязной ногой.
"...Как не подох ещё..." - подумал Стив мимолетно.
   Стив спал на втором ярусе. Эндермен - ровно под ним: Он уже успел обучить Стива, что летом лучше спать внизу - там прохладней, а зимой - наверху, "...потому что тёплый воздух поднимается куда?.."

   Когда бродили за ягодами, Эндермен в минуту роздыха, вкратце рассказал Стиву историю о том, как угодил на Соловки.
   - А у вас что? - спросил тогда Эндермен, потирая руки так, словно Стив собирался подарить ему, к примеру железный слиток убитого Зомби...
   - Читал письмо к редактору из «Индекса  журналов» запрещеных к чтению Римско-католической церковью под угрозой отлучения... Письмо было опубликовано в "Новой России" в 1926 году и называлась "Ростки фашизма?" До сих пор не понимаю, как это, я - совсем молодой - додумался прочитать письмо Старика!
   - СТАРИКА? - Удивился ЭндерМЕН(ъ). - ШОЙбля Вольфганга? в апреле 2014 года, выступавшего перед школьниками одной из берлинских школ?..
   - Нет. Внизу была только подпись: твой Старик. Старик писал: Дорогой мой Лежнев.
  Я крайне польщен вашим симпатичным письмом.
Значит, я еще не забыт... Но ваше предложение "написать статью, фельетон, очерк, воспоминания (неужели я уже т а к стар? ) — что-нибудь" — я категорически отвергаю. Тем более категорически, что у меня было искушение, — не скрою... Вы знаете, я ушел от журналистики — и ушел сознательно, — потому что я решил уйти, а не потому, что так
сложились обстоятельства. Я саботирую, Я, конечно, рад, что ушел, — я почти счастлив. Я подошёл вплотную к жизни, к реальностям, —наконец-то! — лучше поздно, чем никогда. Меня более не отделяет от реальностей фраза и острота. Ибо — что такое журналист? Человек, заеденный остротой, фразой. Фраза —искусственное построение, пустышка.
А острота, фельетон — глупость и пошлость. Это — глубочайшее моё убеждение... Мне до т о ш н о т ы надоело острить...
   Я мог бы здесь поставить "Vale", с "товприветом" — и конец. Но это было бы... как бы вам сказать? — Это было бы полу лицемерие, полуложь.
Я скрыл бы от вас полправды... Впрочем, я уже намекнул. У меня было искушение. Сильное искушение. Я чуть-чуть не взялся за перо. Мной овладела тема. По-моему, нужная тема — потому что реальная. Это — о нашем, русском, советском фашизме. Помните, летом мы беседовали с одной старой учительницей, и она говорила нам (у нее такой немного надтреснутый, чуть-чуть с надрывом тембр голоса, — я запомнил, — она, несомненно, человек исстрадавшийся — и потому глубоко, до крови, до
мучения искренний) — она говорила нам, что в школе, в детях видит она "там и сям" (она так и выразилась: "там и сям") ростки фашизма. Меня это тогда поразило. Я принадлежу к числу (точнее к типу) тех "крепких старичков", которые увлекаются комсомолом... Я был поражен:
   — Как?! Фашизм?!
   И вот, я все искал. Мне хотелось на щупать. Где же это? Как же это?.. И вот, наконец, я напал на след. Это случилось вот как:
   Жестокий московский квартирный кризис выгнал меня — среди зимы — в дачный пригородный посёлок. Однажды в хмурый зимний вечер я очутился в вагоне пригородного поезда. Вагон...
   Вагон — вообще вагон — это некий фокус, в котором, как солнце в малой капле воды, отражается вся наша Русь, Рассеюшка, Россия, СССР. Тут видите вы ее всю сразу — и необычайно обостренно.
   Ничего, друг мой, нет на земле более безнадежно-тоскливого, чем вагон московского пригородного
поезда в хмурый морозно-туманный вечер...

    И в вагоне —подмосковный обыватель... Вот тут-то, в вагоне, я впервые разглядел обывателя.
   Обыватель — в тулупе и в валенках, —лицо у него под бараньей шапкой, ушастой, несуразной,— несуразное... Входит он в вагон — хрючит, сморкается, харкает, сопит, пыхтит, отдувается.
   —  Ох-ох-ох!
   В тулупе и в валенках — большой, неуклюжий,тяжелый, топочется, — рукавицы стягивает, дверь закрывает, — все с " охом" , с кряхтеньем, с хрюканьем непрестанным, нарастающим...

   - Ох-ох-ох-ох...
   Крестит рот...
   Потом — тоскливая, как могила, пауза, —потом обывательские разговоры...

    Да, тут еще в вагоне, заметил я —сразу, в первый же раз, две обывателевы характерные особенности. Во-первых, — основная тема обывателевых тягуче-эпических, пересыпанных кряхтяще-зевотными междометиями, бесед, — бесед-россказней — Сухаревка и карманники. О карманниках говорит обыватель
с негодованием, со страхом, — как о злом, коварном, вездесущем, таинственном, невидимом и неуловимом враге, — и с восхищением, как о романтическом герое.
 — Ах, сукин сын, язви его горой!
   С восторгом.
   Поймали карманника, били — до крови, смертным боем.
   Об этом тоже с восторгом:
  — Ах, сволочи, — вот дубасили, вот дубасили!
   Сухаревка —обывателев центр. Сухаревка — это и есть Москва обывателя, — остального не существует. Какие-то там Цупвосо, Экосо, Наркомюст и Наркомпрос, Кремль, Госбанк, мавзолей, Дом Союзов, — этого вовсе нет. Есть только где-то желанная Иверская и страшная Лубянка. От Сухаревки невидимые нити протянулись в Перловку, Малаховку, Ново-Гиреево, где у обывателя — домик свой, корова, огород...
   Вторая характерная черта: злейший враг обывателя — БЕСПРИЗОРНЫЙ. Вражда тут нутряная, истошная, зоологическая, непримиримая; борьба не на живот, а на смерть... Беспризорность тесно связана
с железными дорогами, — у беспризорного душа беспокойная, не сидится ему, — все бы ему ехать да
ехать. Беспризорные бывают дальние и пригородные... В унылость вечернюю пригородного вагона вносит беспризорный немного свежести. Он поёт песни, говорит прибаутки и просит милостыню. У обывателя появляются в глазах зловещие огоньки — огоньки классовой ненависти. Это те самые огоньки, которые в Европе в глазах у лавочника, крепкого,
мелкого собственника, — вы помните, Лежнев, мы видели с вами эти самые огоньки классовой ненависти в Берлине в 1923 году, когда там пахло революцией... Это истошная, паническая ненависть человека, у которого — домик, корова и огород —
к неимущему. Тут вот, в этой звериной ненависти "имущего" — дом, корову и огород — "к неимущему"
ничего — тут вот как раз и начинается контрреволюцию и фашизм...
   Обыватель злобно, шипя, шпыняет беспризорного. Вот — зачатки фашизма.

   Но это все — только, так сказать, внешний вид обывателя, —моментальная фотография, что ли. Давайте теперь рассмотрим его чуть-чуть поближе —
с экономической и с культурной стороны. Давайте, я познакомлю вас с одним определенным, конкретным — но весьма, весьма типичным —обывателем.
Мой квартирный хозяин.
   Он — бывший торговый служащий. В "мирное время"служил приказчиком, —прослужил 22 года безупречно. Верой и правдой. Заведывал матрацами,
кроватями, лампами, посудой. Копил деньги. Выстроил себе дачу. Уютный домик в стиле модерн, с ватер-клозетом. В тревожные годы притаился, затаился, — злобно выжидал. Жевал картошку, приник к земле, пугливо выглядывая из норы, озирался, злобно выжидал. Шипел-выжидал, перепуганный. Когда наступил нэп, встал, выпрямился. Опять заведывал матрацами и лампами. Но недолго, месяц. Прогнали. Почему? Причина тут глубоко-психологическая, непреодолимая: человек, который верой и правдой прослужил хозяину, — жоху-хозяину, жмоту, кулаку, — 22 года, был верен, был предан и в верности и преданности прожил большую половину жизни и домик сколотил, огород и корову, капиталец сколотил на верности и преданности, —такой человек не может, органически не может, служить государству...

   Экономический статус моего квартирного хозяина — вот вам, в виде краткого перечня:
1) Дом, — доход 125 рублей в месяц чистых.
2) Корова.
3) Огород. Большой. Картофель и капуста.
4) Лавка, —бакалейно-колониально-гастрономическо-мясная.
   Лавка, чтобы не было расхождения с профсоюзным билетом, — на имя сына. Сын тоже служил, тоже был верен и предан, тоже был уволен, но
в отличие от отца (он пошел немножечко дальше) был передан в ГПУ.

  ... Произошло недоразумение. Наружность, знаете, обманчива. Комплекция моя, борода и очки обманули его. Он счел меня за "коммерсанта". Поэтому он принял меня с распростертыми объятиями. Потом однажды в моем отсутствии были рассмотрены некоторые бумаги в ящиках моего стола и была
обнаружена сугубая моя приверженность к советизму
и коммунизму. Тогда сразу отношение переменилось, — тон стал сухой, резкий, отрезывающий, лающий. Я стал натыкаться на каждом шагу на категорическое и предостерегающее "нет". В этом "нет" слышится:
   — Погодите.
   Началось систематическое, беспрестанное, изо дня в день, из часа в час, из минуты в минуту, отравление моего существования. Рассказывать подробно — скучно...

   Особого сугубого внимания заслуживают обывателевы, кулачьи дети, сыновья и дочери - подрастающее поколение. Это —анти-комсомольская сила — совершенно определенно.
   С младшим возрастом, с пионерским возрастом, я столкнулся в первый же вечер, как только приехал, как только вышел на вольный свет из затхлого пригородного вагона. Было туманно, в тумане мерцали жирно-желто фонари, — не успел я приглядеться, как ухо мое уловило шипящее:
   — Жид.
   Много, много лет уже не слышал я этого слова. Оно напомнило мне далекое детство, гимназию... Мое ухо, как и ваше, вероятно, болезненно-восприимчиво к этому слову. Мое детство протекло в "черте" ...
   Я шел по платформе, трое мальчишек на коньках бежали за мною, шипя.
   — Жид... Жид...
   Так надоедно-однообразно с короткими паузами... Впоследствии выяснилось, что один из этих мальчишек — младший сын моего хозяина.
   С комсомольским возрастом я познакомился на другой день утром. Я отправился на службу. На станции, на платформе, в толпе, ожидающей поезда, внимание моё привлекли молодой человек и девушка. В них не было ни чего необыкновенного, ничего заслуживающего особого внимания. Но они были несовсем обычные. Комсомольца и комсомолку я отличу в самой большой толпе. Некоторая такая залихватская небрежность — и непременно книжка: политграмота, хрестоматия по ленинизму — С. Пионтковский, учебник марксизма. Тоненькая, наспех, при помощи клея и ножниц сделанная книжечка, в которой сгустки мудрости для быстрого, успешного, срочного вразумления...
   Опять сошел с темы...
   Так вот, — этот молодой человек и эта девушка были явно не - комсомольцы. Даже больше: подчеркнуто не-комсомольцы. Молодой человек был прыщеватый, но тщательно выбритый; на голове его
сидела аккуратненько, ровненько модная, на Петровке купленная клетчатая серая кепочка, — и совершенно явственно видно было, что кепочка была надета на голову тщательно перед зеркалом. Не менее тщательно завязано было розово-малиновое кашнэ. Вычищено пальтецо — потертое, правда, старое... Штаны — клеш, ботинки — шимми... Все вместе — не то, что щегольство, а претензии на модность и на шик. Барышня была тоже вся в претензиях: пудра, губпомада, правда, в платочке, но в модной шубке, — и я успел заметить: ногти обманикюрены и лаком покрыты, а под ногтями одновременно чёрные камочки грязи, "траур" . Вот оно, подумал я, пригородное, деревенско-городское — каемочки грязевые от деревни, маникюр от города, от Петровки и
Кузнецкого. Чем не смычка!..

    Когда вышли из вагона, на Ярославском вокзале, к молодому человеку подошли два точь в точь таких же прилизанных в стиле Петровки и отозвали его в уголок —пошептаться. Барышня ушла в сторону. Я подслушал шопот:
 —... Польские... Без шва...
 — Сколько?
 — По четыре пятьдесят.
 — Беру.
   И мелькнуло —желто-лимонное — из рук в руки, спешно засунуто в карман. Шелковые чулки. Шелковые чулки, — это как некогда у дикарей были звериные шкуры, скот, деньги. В этом "шикарном" обиходе шелковые чулки играют выдающуюся роль, — они чуть ли не в центре всего...
   
Я узнал потом, что молодой этот человек — сын соседа нашего, — тоже владельца дома, коровы и огорода, — служит конторщиком в Управлении Северной железной дороги. Когда меня будут изувечивать в тёмном переулке в безлунную ночь, он будет принимать в этом участие, - несомненно..."

   - Это многое объясняет! - Просветлел Эндермен. - Я помню демонстрацию оппозиции осенью 1927 года, также хорошо, как и экономист, советский политический, государственный и партийный деятель, Ивар Тенисович Смилга (1892 - 1937). Именно тогда Дэн Сяопину начпуокра Дулин... Вернее, Булин показал, что Троцкий идёт неверной дорогой... Немного позже Ивар Смилга успел вспомнить: «По распоряжению начпуокра Булина, был отряжен красноармеец железнодорожных войск, который взобрался снаружи по стене на балкон и выполнил распоряжение стоявших внизу распорядителей о срыве плаката с именем тов. Ленина. Тогда стоявшие на балконе товарищи вывесили другое красное полотнище с лозунгом: «Выполним завещание Ленина». Появление этого плаката вызвало бурю восторга и приветствий в колоннах демонстрантов и усилило в то же время свистки, крики и бросание камней со стороны накапливавшейся под балконом толпы свистунов и хулиганов. В этой толпе хулиганствующих появился бывший редактор «Рабочей Москвы» Фрадкин (Борис Волин), снятый с редакторской работы за целый ряд уголовных деяний, Вознесенский Виктор, работающий в приёмной тов. Калинина, которые стали призывать толпу ворваться в гостиницу и расправиться с находившимися на балконе оппозиционерами. К этому времени из толпы, наряду с криками «Долой!» и «Бей оппозицию!», стали доноситься крики: «Бей жидов-оппозиционеров!», «Бей жидов!».
Первыми ворвались в подъезд 27-го Дома Советов Рютин, Вознесенский и Минайчев. Вознесенский, крича, что он «за крестьян» и что он «сын крестьянина», требовал от милиционеров и швейцара подъезда пропуска толпы для расправы с оппозиционерами. Стоявшие тут же жильцы дома настаивали на недопущении толпы в дом, опасаясь разгрома дома и расправы. В это время Рютин, сносившийся с кем-то из подъезда по телефону, подозвал к телефону милиционера и сообщил стоявшим в подъезде, что он получил разрешение пропустить в дом двадцать человек из толпы..." Анекдот того времени: «В чём отличие Моисея от Сталина? Моисей вывел евреев из Египта, а Сталин вывел евреев из Политбюро». Извини, Стив! я перебил тебя. Что было дальше?

" - Два сына моего хозяина так непохожи друг на друга. Старший, лавочник, которого недавно женили, груб, прям, прост. Он ругает советскую власть, а когда надо, молчит. Читает каждое утро "Рабочую Газету" и издевается над ней. Он, конечно, не верит газете. Он, конечно, умнее газеты: она хочет его обмануть, а он не верит, — его не обманешь... Но кое-чему он верит. У него есть свой какой-то внутренний критерий. Например, что Чичерин ездил за границу, и там его принимали министры — это, конечно, враки. Завтрак у Гинденбурга, — как бы не так. Это пусть они кого хотят обманывают, а мы... мы знаем!.. Но вот, что на макаронной фабрике Моссельпрома задержана зарплата — это да, это правда. Ну, и дураки рабочие!..
   Этот старший сын —человек цельный, здоровая натура. Он не задумывается, он тверд, он верит в будущее. Уйдёт советская власть или не уйдет — все равно, так ли, сяк ли, — нам унывать не приходится...
    Младший сын (тот, что покушался на изнасилование) — у него интеллигентско-земская бородка и
этакие многозначительные умолчания.
 — Н-да... Гм... Как-будто что-то он знает, только не скажет.
   Он читает книги. Он — безработный, делать ему нечего, лежит на кровати, читает. Что он читает? Дюма-отца и сына — всего прочел. "Проститутка" —  интересный роман. "Моника Лербье"... Книги берет он у профессора. У профессора большая библиотека, все приложения к "Ниве" ... Старший, лавочник, относится с презрением к чтению книг. По его взглядам, чтение — слабодушие и изнеженность, книги читать — все равно, что, скажем, бабиться,
с девкой мармеладничать, — с девкой что мармеладничать!...
   Под влиянием профессора, профессорских разговоров, наставлений, а также под влиянием "Проститутки" и "Моники Лербье" выработался из младшего, книгочитателя, тип "идейного мерзавца". Это не я сказал, это он сам сказал — "идейный мерзавец". Эстетический индивидуализм и мистический анархизм, преломившись сквозь его сознание, сквозь его душу, упростились до крайности, превратились в простую, но осознанную подлость. Он подлец и знает, что подлец, — и даже немножечко гордится этим... У него подведена под подлость идеологическая база. Он — мотивированный подлец.
   У меня с ним было несколько мимолетных, отрывочных диалогов. Первое знакомство было такое:
 — Хотите, я вам анекдот расскажу самоновейший, только что слышал.
 — Ну?
 — Девочку спрашивают: где твой папа? Она отвечает: лежит на диване с проституткой.
 — ?!
 — Ну, с "Проституткой", — книга такая есть, — лежит и читает...
   Я вспылил.
 — Пожалуйста, не рассказывайте мне таких анекдотов и убирайтесь из моей комнаты.
   Он рассмеялся благодушно.
   Другой диалог:
 — Вот, испортить девочку, бросить брюхатую, — считается — мерзость, а по-моему...
     Философия этого человека с интеллигентской бородкой:
 — Все можно. Мораль — для старых дев.
   Общая формула всей этики:
 — Начхать!..
   А дальнейшее развитие этой формулы:
 — Раздавим мерзавчика, что ли?.. Лежа на диване с книгой, после раздавленного мерзавчика, грызть нагло соленый огурец. Однажды заговорил он со мною о политике:
 — Я не против советской власти... Конечно, лучше бы всего — убрать их...
   Щелк языком — с упоением.
   И, подумав немного, помолчав, высказал он мне заветную мечту свою:
 — Я одного не могу простить себе: почему я не бывший офицер.
   Я подумал:
 — Не офицер — жандарм...
 — Но... убрать, вероятно, не придется... произойдёт перерождение...
   Это меня заинтересовало.
 — Перерождение? Как же?
 — Национальная идея победит...
   Я спросил его, читал ли он Устрялова. Нет, не читал. Это какой Устрялов? Нет, не слышал даже...
   Просто — совпадение.
— Какая же национальная идея?
— Российская государственность...
    Он запнулся, — дальше уже, конечно, для него трудно, умишко не охватывает... Но интересна эта хаотическая смесь собственных каких-то тёмных "движений души" и чужих чьих-то превыспренно-нео - сменовеховско - устряловско - славянофильских фраз. Этот кулацкий сын коснулся "интеллигенции" ...
   Пауза...
 — Послушайте, — это вкрадчиво, мягким шопотом, —послушайте... я, конечно, не хочу вас оскорбить, но... я человек откровенный... Нельзя было, не надо было евреям прикасаться к русской общественности...
   Пауза.
 — И если будут последствия, то они сами будут виноваты...
   Я молчу. Что мне сказать? У меня мелькает в уме:
 — Ведь надо позвонить в ГПУ...
Но что я скажу в ГПУ?.. Мне нечего сказать в ГПУ — а между тем я чувствую, что попал в какое-то кольцо, и вот кольцо сжимается, сдавливает, сдавливает... Впрочем, может быть, я преувеличиваю...

   Ну, Лежнев, время позднее, я разболтался... Мне все-таки кажется, что тема интересная. Я её не продумал, я ее не охватил, у меня только случайные, разрозненные наблюдения. Но ведь этот
мальчик пионерского возраста, который кричал "жид" , — ведь, он в школе учится — и я теперь понимаю старую учительницу... Это — пригород, а окраина города? Это —лавочник, а ремесленник, кустарь-одиночка?.. Я не хочу сказать: опасность, — нет, конечно, — это слишком сильное слово. И на вопрос: есть ли у нас фашизм? — я отвечаю безусловно
отрицательно. Нет, фашизма, как такового, у нас нет (может быть, в дебрях, в глубине, где убивают селькоров, он есть). Но есть явления, в которых заложена возможность фашизма...
   До свиданья, Лежнев... Уже 11 часов. Снизу доносится шип:
 — Ишь, расстучался... Будет вам стучать на машинке...
   Пауза — и остреньким шипом:
 — Жид.
   Пауза. Тяжелая, жуткая пауза. И еще острее шопот:
 — Большевик...
Спокойной ночи!.."

   Да восславится Имя Твое, о Господи мой Маркус Перссон, всемогущий Notch! Я — слуга Твой.
Пошли мне, о мой Господи, то, что принесет мне пользу во всяком из Твоих миров. Аминь. - Пробормотал Эндермен и вдруг поставил неожиданный вопрос. - А как ты, Стив, относишься к большевикам?
  - У меня младшая сестра - она пионер и очень бережёт свой красный галстук. А мне нет до большевиков никакого дела. Случились и случились. Пусть будут", - выкладывая слово за словом продуманно, то есть в несвойственной ему манере, ответил Стив.