Размышления на пороге

               

                Пришли, ушли, похоронили.
                среди присутствующих были       

Есть в нашем городе такое место, кое не минует никто.
И называется оно "Храм Прощания".
Чем в этом храме занимаются, думаю, писать не надо.
И так всё понятно.
Так сложилось, что за первую половину этого года я его посетил шесть раз.
Раз в месяц.
Традиция, однако.

Уже знаю, где что находится, где можно купить цветочки, среди служителей знакомые лица промелькивают.
Так и тянет поздороваться.

Взор привычно фиксирует асфальтовую площадь, скопище машин, людей со цветами и без оных…
Сам Храм, крестом воспаряющийся к небесам, атрибуты последнего прощания, перемежаемые  табличками "Место для курения", "Бумагу из-под букетов не бросать", пошаговая инструкция для родственников умерших, телефоны круглосуточной службы…
Короче – всё для облегчения проводов в "лучший мир".

И почему "лучший"?
Что, кто-то попавший в этот самый "мир" рассказал о том, что там творится?

Собравшиеся делятся впечатлениями о работе и жизни, пытаются вспомнить что-то интересное из жизни усопшего, дымят сигаретами.
Наиболее продвинутые и привычные, достают из карманов или барсеток фляжки с определёнными напитками, наливают, выпивают, предлагают окружающим.

Все ждут приглашения в траурный зал.
Он почему-то всегда оказывается под номером вторым.

Ну вот, приглашение последовало, родственники и друзья усопшего  заходят в зал.
Сначала родственники, потом близкие друзья, потом все остальные.

Тихая музыка (либо "живая" в лице заморённой жизнью скрипачки, либо инструментал через колонки), вазоны для цветов (кстати, венков почему-то не стало), традиционный обход гроба с усопшим слева-направо, сдержанные вздохи, возложение рук на голову лежащего в гробу, прочувственная речь…

Покойный, кстати, выглядит весьма умиротворённо и слегка неузнаваемо.
Отмучился.
Складывается впечатление, что это действо его весьма раздражает.

Прочувственные слова произносит особь женского пола с лицом невыспавшейся мегеры, одетая в чёрный балахон и чёрные перчатки.
За версту видно, что всё это ей напрочь надоело (попробуй произносить эти якобы прочувственные слова пять-шесть раз на дню), поэтому голос звучит несколько резковато, а время, отведённое для прощальных речей пришедших, сводится до минимума.
Надо успеть за полчаса - за дверями другие ждут.

Смотрю на присутствующих. На лицах умеренная грусть вперемежку с нетерпением – да когда же это закончится?
Нет, это не чёрствость, не равнодушие.
Просто включилось охранительное торможение, подспудно сопровождаемое естественным для данной ситуации вопросом – кто следующий?
А вдруг я?

Иногда по лицам пробегает какая-то потаённая улыбка – явно вспомнили какой-нибудь эпизод из жизни.
Жить надо так, чтобы поступки совершать было приятно, а вспоминать стыдно.

Во время речей на экране мелькают фотографии, найденные в старых альбомах.
Усопший на этих фотографиях выглядит вполне жизнерадостно, обнимает девушек, вкусно кушает, покоряет горы или порожистые реки и никак не подозревает, что в последний путь его будут сопровождать именно эти фотки.

Пророчески смотрится снимок, изображающий упокоившегося в обнимку с аппаратом искусственной вентиляции лёгких.
Именно этот аппарат будет дышать за него две недели.
До финала.

Орган слуха привычно фиксирует текстовые ляпы, типа "благодарим, что ушёл в последний путь", "его душа витает среди нас".
Описание жизненного пути лежащего в домовине напоминает собрание либо парткома, либо месткома, на коем решается – достоин алкающий премию получить, либо в партию вступить.

От всего перечисленного тянет казённой мертвечиной, тоской, какой-то безысходностью.

Воображение рисует сценарий собственных похорон.
Прежде всего – не надо компоновать видеоряд из впопыхах подобранных фотографий.
Есть вполне жизнерадостные слайдфильмы.
Картинки симпатичные, опять же мой голос звучит.
Не очень-то вы любили, когда я брал в руки гитару – теперь терпите.

Хорошо бы ещё от мегеры избавиться.
Служитель культа более уместен.
Тем более, покойник  крещёным был.
Прощальные речи свести до минимума, а лучше вообще без них обойтись.
Ибо тоска от них зелёная и выпить тянет.

Интересно, в "лучшем мире" наливают?

Пока обуздываю разгулявшееся воображение, мегера заканчивает выступление и предлагает присутствующим  произнести надгробное слово.
Слова произносятся честно, от души.
Но почему-то кажется, что говорящий испытывает вину перед усопшим, произнося слова, которые больше бы пригодились живому, а не тому телу, что лежит на постаменте.

Прощание заканчивается, родственники остаются, остальных просят покинуть помещение.

На душе – облегчение: закончилась официально-прощальная процедура.
Можно выйти, покурить, ещё что-нибудь вспомнить о совместных похождениях.

Всё-таки отпевать нужно не в траурно-казённом зале, а в церкви.
Иконы, полумрак, горящие свечи, запах ладана, венки с траурными лентами.
Батюшка в рясе и с кадилом возносит молитву за упокой души раба божьего…
Хор певчих.
Благостно, благопристойно, благолепно.
Веришь, что душа действительно нашла вечный покой, встретилась со своими близкими, и ей там хорошо…

С души как бремя скатится,
Сомненье далеко,
И верится, и плачется…
И так легко, легко.

Сколько же лет пацану было, когда он это написал?
Лет двадцать – двадцать пять?
А как написано!
Мороз по коже.

Начинается поминальный обед.
Нравы сейчас более цивильные, поэтому до мордобития и разрывания гармошки дело не доходит.

Едят, пьют, вспоминают…
Вспоминают разное, в основном весёлое.
И это понятно.
С усопшим народ жил и работал много лет, человеком он был действительно хорошим, о каких-либо тёрках вспоминать не хочется.

Постепенно собравшиеся разделяются на группки и начинаются разговоры, к теме собрания не относящиеся.
Иногда даже смех слышится.

И, как всегда, находится кто-то, в очередной раз констатирующий, что мы собираемся только на поминках, и неплохо было бы  встретиться уже по другому поводу.
Или без оного.

Как и хочется спросить:
- Сам-то понял, что сказал?

Миновало то время, когда мы слетались по первому зову.
Сейчас найдётся масса причин, чтобы встречу перенести несколько раз, а потом о ней и вовсе забыть.

Ибо знаем и чувствуем: собраться-то, может, и соберёмся…
Но этой встречи боимся.
Ну приползём…
И что делать будем?
Смотреть на скукоженные морды бывших мальчишек и слегка подувядшие лица когда-то любимых девчонок?
Пытаться вспомнить давно прошедшую молодость?
Вспомнить-то, конечно, можно.
Но воспоминания будут вымученными, настойка невкусной, а из всех песен, петых когда-то, в башку седую будет лезть что-то типа:

Не откроются эти скрижали,
Мы недавно сюда приезжали.
После выпили – не помогло.

И начинаешь понимать, что сейчас-то нас объединяет смерть старого друга, а вот когда соберёмся по другому поводу, то точек соприкосновения как-то не найдётся.

И расходиться будем с чувством облегчения, хотя прекрасно знаем, что ждёт нас одинокая квартира, аппарат для измерения кровяного давления и джентельменский набор всяческих медицинских зелий.
Бутылочка с напитком.
Дети, внуки и даже правнуки давно уже расползлись по своим щелям, и поздравляют друг друга, ну, и нас заодно, всякими смайликами, стикерами. Ну разве что какую-нибудь старую фотку найдут, или что-нибудь интересное скинут.
А кого-то ждёт работа.
Не сказать, чтобы опостылевшая, но сослуживцы посматривают на тебя как на пока что ещё живую реликвию, занимающую место, которое давно обещано молодому, горячему, креативному.

А увольняться не хочется, потому как без работы проживёшь в лучшем случае полгода,  и станешь следующим, над которым мегера прочитает (хорошо что хоть не запинаясь) казённо-прочувственные слова с обязательным перечнем заслуг перед обществом, а пока что живые друзья хряпнут на поминках водки и вспомнят что-нибудь весёлое.

А через два-три месяца и забудут.