Солнечный мальчик. Глава 1

С тяжелым вздохом Вера закинула на плечо дорожную сумку, взялась за ручку чемодана на колесиках. В последний раз она оглядела свою просторную студию. Такую светлую, такую уютную. Такую «свою». Теперь все это будет отдано в чужие руки, и кто знает, как скоро вернется сюда хозяйка.
Вера выключила свет в прихожей, вышла и заперла за собой дверь. Привалилась к ней спиной. Она отчаянно жалела себя, но понимала, что другого выхода сейчас нет. Не придумала она, как еще можно поступить, а значит, что? Значит, все.
Девушка взяла телефон и набрала номер:
— Мам? Это я. Еду к тебе. Позвони Оксане, чтобы зашла за ключами.
Вера взвалила сумку на спину, потянула за собой чемодан и направилась к лифтовому холлу. Оттуда как раз кто-то выходил, и Вера обрадовалась: дверь, что вела к лифтам, ужасно тяжелая, и было бы здорово, если бы идущий навстречу мужчина — а он симпатичный, ой, да это же новый сосед! — придержал ее, но… Сосед оказался хамом без малейшего представления о манерах. Дверь он не придержал, и металлическое полотно больно ударило Веру по плечу. Она болезненно сморщилась, даже охнула, но мужчина и головы не повернул. Пошел к своей квартире, низко опустив голову и глядя себе под ноги. Поди в наушниках еще: отключился от мира — и гори все синим пламенем! Вера закусила губу от обиды. Почему-то это маленькое неприятное происшествие задело ее очень сильно. Может, потому что она и так чувствовала себя неудачницей, а тут еще и галантности по отношению к ней не проявили. Что же она, пыль под ногами, совсем невидимая? Глядя на свое отражение в зеркале лифта, Вера грустно рассматривала покрасневшие глаза, растрепанные волосы и усталое после многочасовой уборки лицо. Ну да, на что тут смотреть, что замечать? Стало совсем грустно и противно…

***
— Не понимаю, мама, почему Оксана не приехала сразу в квартиру? Я бы ей все показала, — недоумевала Вера, сидя в тот же вечер на кухне у матери, запивая сладким чаем горечь от вынужденного переезда.
Мария Семеновна хлопотала у плиты, переворачивая на сковороде оладьи. Вера от этих «дивных» изделий, жаренных в масле уже непонятно которого по счету использования, отказалась. Она давно отучила себя критиковать чужие кулинарные приемы, но и есть то, что считала вредным, не хотела. Чтобы не обижать сейчас маму, Вера отговорилась запретами гастроэнтеролога, якобы диагностировавшего у нее гастрит, а сама уже составила список продуктов, которые завтра же купит, чтобы самой готовить для них обеих если не самые здоровые, то хотя бы не вредные блюда.
— Ой, у Оксаночки дел столько, она же работу ищет, деток пристроить надо опять же. Вчера до ночи какие-то бумажки на Госуслугах заполняла, легла поздно, теперь у нее голова болит, так что приедет, как сможет, — объяснила мать.
— Что и где она заполняла? — удивилась Вера. — Я думала она только сегодня приедет и сразу заселяться пойдет, потому что на гостиницу денег нет. А теперь выходит, она с детьми уже и ночлег себе организовала?
Мария Семеновна пожала плечами:
— Придет — сама все и спросишь! Я не знаю ничего; мне как сказали, я так и передала.
Вера с тоской посмотрела в окно и уперлась взглядом в кирпичную стену. Не так давно напротив начали возводить новый жилой комплекс, который, конечно же, перекроет жильцам родительской хрущевки не только вид, но и вообще солнечный свет, потому что располагался очень близко к старому дому. Когда-то Вера, ранняя пташка, с огромным удовольствием завтракала здесь, мечтательно глядя на окрашенные зарей облака, но из-за новой высотки и их видно не будет. И поскольку все окна квартиры выходили на одну и ту же восточную сторону, предстояло готовиться к жизни в вечном полумраке. Вот собственная студия Веры находилась на двадцать пятом этаже новостройки, возвышающейся над всеми домами района, и вид из больших окон был поистине роскошным.
В дверь нетерпеливо позвонили. Мать всплеснула руками, бросила лопатку рядом с плитой, разбрызгав при этом масло, и бросилась отпирать. Вера поплелась следом. Конечно, это оказалась Оксана, причем одна.
— Привет, Оксаночка, а детки-то где? — забегала вокруг Мария Семеновна, раздевая гостью, подтаскивая ей тапочки и поднося стул, без которого пышнотелой гостье было бы сложно разуться и обуться. У Веры в семье все были очень стройные, а сама она и вовсе считалась «доходягой» — именно так любили повторять дома у той же Оксаны, когда родители Веры привозили дочь летом к морю, и обе части клана собирались вместе. Морские путешествия закончились несколько лет назад: кататься в те края стало попросту опасно. Потом у Веры умер отец, а теперь вот и в семье родственников случилась беда. Оксана, двоюродная сестра и почти ровесница Веры, и двое ее малолетних детей остались совсем одни и без крыши над головой. На последние деньги Оксана ринулась в путешествие через всю страну и еще из поезда позвонила тетке, умоляя приютить.
— Анька с Борькой? А у Игорька в машине. Мы прямо сейчас селиться поедем, я за ключиками! — чуть сиповатый с характерными южными интонациями голос Оксаны заполнил прихожую. Говорила она громко, ничуть не стесняясь соседей и совершенно не думая, что кому-то мешает при этом. Чем старше становилась Вера, чем глубже проникал в нее культурный код города и общества, в котором она вращалась, тем явственнее делалась разница между их семьей и ей самой и гомонящим семейством сородичей. Вера не сомневалась, что люди они добрые и хорошие, но здесь, в большом городе, привыкшем жить совсем иначе, тягучий говор, простота и свойскость Оксаны выпирали уж слишком сильно, доставляя Вере почти физический дискомфорт. Она оглядела не слишком опрятную и явно давно не мывшую голову родственницу и со вздохом, уже далеко не первым за этот день, протянула ключи, сказав:
— Адрес и номер моего телефона на бирочке, обязательно звони, если что-то непонятно будет, с техникой помогу разобраться.
Оксана цапнула связку короткими пухлыми пальцами с грязными ногтями и широко улыбнулась, щуря маленькие глазки, от которых, как у всех смешливых людей, расходились во все стороны лучики мелких морщинок:
— Да шо я не разберусь? Холодильник да микроволна, у меня и самой такое было! Стиральная машинка-то есть тама?
СтИральная. ТамА. Веру передернуло от поставленного не в том месте ударения и лишних букв в привычных словах.
— Есть, конечно, — с вымученной улыбкой ответила она. — Но небольшая, на шесть килограммов. Инструкция в шкафчике. И будь осторожна, — на самом деле она хотела сказать «аккуратна», — шкафчик чуть шатается. Не критично, но не стоит дергать дверцы…
— Не боись, не поломаем, — махнула рукой Оксана, — я дитям сразу сказала: добрые люди на постой пустили, шоб без баловства мне! Не то я им задам! — женщина сжала ладонь в увесистый кулак, иллюстрируя серьезность своих слов.
— Что за Игорек? — поинтересовалась мама.
— Да в поезде познакомились, — пояснила Оксана. — Клевый мужик, кстати. Мы у него ночь перекантовались на квартире, компьютером дал попользоваться, широкой души человек!
— Ты ушки на макушке держи, — предупредила Мария Семеновна племянницу. — Вдруг маньяк?
— Да неее, — загоготала Оксана.
Ее смех, перешедший в надсадный кашель, неприятно резанул Вере ухо.
— Нормальный он. Лады, я пошла! Пасибки, сеструха, — Оксана побренчала ключами и тяжело поднялась со стула.
— А чай? Я оладий напекла! — всплеснула руками мать.
— Не, мы с Игорьком сейчас сгоняем на квартиру, детей закину, а потом он меня в харчевню ведет. У нас сегодня романтический вечер, с городом меня знакомит, так сказать!
Мысли у Веры в голове метались не самые радужные: то есть кузина, едва приехав, уже обзавелась кавалером, явно не на улице обитающим. И при этом она ничтоже сумняшеся пользуется гостеприимством тетки и ее дочери, желая обустроиться за их счет?
Изначально Оксана думала остановиться у матери Веры, но их с детьми трое, а хрущевка полуторная: отдельная комната и совмещенный с кухней зал — такие унижающие человеческое достоинство планировки принято сейчас горделиво называть однушками с кухней-гостиной. И как в подобной квартире жить вчетвером, если двое — шумные школьники, а одна — пожилая женщина, которой хочется тишины и уединения? Поэтому мать Веры, пряча глаза от неловкости, решилась поговорить с дочерью, предложив той уступить свою новенькую студию сестре и племянникам, а самой перебраться — на время, разумеется! — обратно к матери. Женщина готова была даже ночевать в гостиной, лишь бы свести неудобство для Веры к минимуму, но Вера, конечно же, на это не согласилась и заявила, что спать в гостиной будет сама. Только вот обрисовано все было так, будто Оксане некуда пойти, а теперь выясняется, что у нее появился мужчина. Так почему же она у него помощи не попросит, если он такой великодушный и уже романтические вечера новой знакомой устраивает?
Все это Вера могла бы сказать вслух и, наверное, отвоевала бы себе право на индивидуальное проживание… Но она промолчала. Как всегда спасовала, не посмела вякнуть, подавила возмущение… Такая уж уродилась, такую воспитали. Терпила, как обзывали ее в старших классах в период жесточайшего буллинга. Может, Веру тогда сломали, раз теперь она не может ничего сказать и сделать в свою защиту? Или высказаться не позволила ей гнездящаяся где-то на задворках сознания вина: у них-то здесь все хорошо, а там люди дома лишились, жизнь рухнула. Их пожалеть надо, а не тыкать в глаза попытками хоть как-то устроиться. Вера не знала, чего больше в ее молчании — стыда или обиды, и только смотрела вслед пыхтящей Оксане, с трудом спускающейся по лестнице их старенькой — пять этажей без лифта — хрущевки…

***
Тянулись дни. Будни слились в безрадостную сплошную, которую не пересечь и назад не повернуть. От дома, где жила Мария Семеновна, до новой работы Веры, куда она устроилась буквально полгода назад, пешком идти было очень далеко, поэтому приходилось пользоваться общественным транспортом, вечно переполненным и стоящим в пробках. Метро в нужный район еще не проложили, а самокатами Вера не пользовалась из страха врезаться в зазевавшегося пешехода. Да и дорого это все выходило, как, впрочем, и такси.
Вера вставала в пять утра, умывалась, на скорую руку готовила себе однообразный завтрак из того, что можно было отправить в рот в первозданном виде (то есть что-то хлебно-масляное, а вовсе не здоровопитательное, как мечталось), запивала это противным на вкус растворимым кофе (потому что варить молотый было не в чем, кроме турки, а это долго) и, быстро одевшись, неслась к остановке. Нужный автобус ходил довольно часто, но был таким маленьким, а пассажиров набивалось в него столько, что Вере никогда не удавалось сесть, и все 40–50 минут она ехала стоя, изо всех сил прижимая к себе сумку с кошельком, чтобы его не вытащили в давке. Ей пришлось распрощаться с привычкой слушать музыку или аудиокниги по дороге на работу и с работы, потому что в наушниках Вера теряла способность отслеживать обстановку вокруг. Пришлось перелезть из нарядных белых летних костюмов в более практичные джинсы и футболки, которые не жаль испачкать или порвать в толкотне. Пришлось забыть о тщательном макияже — дома на него попросту не оставалось времени, а на работе Вера краситься не хотела. Это было не принято в их офисе и ей самой казалось вульгарным. С ужасом ждала она прихода дождливо-грязной осени, а за ней зимы, когда в автобусах станет еще меньше места из-за толстых пуховиков и шуб.
После работы Вера добиралась домой совсем долго из-за вечерних пробок, и, едва явившись, чаще всего не ужинала, а заваливалась на диван, какое-то время тупо листала ленты новостей в соцсетях, а потом просто отключалась от усталости. На следующий день все повторялось. Уже через две недели такой жизни лицо Веры стало серым и скучным, пропала мечтательная улыбка с ее губ, глаза потухли. Она отчаянно жалела себя, но понимала: ничего нельзя сделать. Обиднее всего было то, что теперь Вера не успевала заниматься по вечерам любимым хобби. Она вела свой маленький фотоблог и раньше каждый вечер после работы публиковала интересные фотографии, которые делала всякий раз, поймав удачный свет или найдя необычный ракурс для вполне банальных композиций. Но вот уже который день новых постов не появлялось, и подписчики тревожно спрашивали в комментариях, не случилось ли чего, не заболела ли Вера, не сломалась ли ее техника. С техникой все было в порядке, а вот с Верой — нет. Сначала она надеялась, что сможет наверстывать упущенное по выходным, но в субботу отсыпалась за предыдущие пять дней слишком ранних для нее подъемов, а в воскресенье бесцельно бродила по городу в поисках интересной натуры, но не видела ее. Что-то случилось с глазами, и Вера больше не находила ничего красивого и необычного в окружающем ее мире. О, она ужасно злилась на себя, даже ругалась вслух:
— Не будь такой размазней! Миллионы людей ездят на работу через весь город, устают, а у них еще и дети, и куча времени уходит на заботы о семье, а ты, бездельница такая, почему ты не можешь взять себя в руки, чего раскисла?!
Но все это самобичевание ни к чему не приводило. Спустя еще неделю от блога стали отписываться. Вера не была пока такой уж популярной, а публика день ото дня делается все взыскательнее. Пропал на две недели? Вопросы к тебе. На месяц исчез из эфира? Хм, а зачем нам «мертвая» подписка? Пару фотографий Вера все же разместила, но к ним тут же предъявили претензии:
«Верочка, слабо, слабо, не так уж интересно, вот раньше...»
«Пфф, так и я могу сфоткать!»
«Автор, ну чесслово, что такого в этом пейзаже?»
Когда Вера впервые прочитала критические высказывания под своим вымученным постом, ей даже захотелось плакать. Слезы уже подступили к глазам, как вдруг сквозь мрак недовольных комментариев пробился слабеньким лучиком света один ободряющий:
«Вера, очень рад, что вы снова начали публиковать фото, мне не хватало ваших работ в ленте. Спасибо! И не обращайте внимания на хейтеров, лично я считаю, что художник имеет право на свой уникальный взгляд, и у вас он есть!»
Комментарий принадлежал пользователю по имени Матвей, и у Веры потеплело на душе. Он был одним из первых ее подписчиков и всегда поддерживал, даже в самом начале, когда Вере действительно не хватало мастерства. Добрые слова воодушевили Веру. Она вздернула подбородок и пообещала себе, что прекратит ныть, завтра же возьмется за фотоаппарат и продолжит вести блог. Ради Матвея и всех тех, кто тоже поставил лайк под новой публикацией…