Наследие Арна. Время вандалов. Гл. Первая ЧастьII

 Хотя предчувствие мрачного грядущего накрывало Биргера все чаще, он продолжал трудиться на благо семьи, пытаясь хотя бы таким образом бороться со своей черной меланхолией. На северном горизонте собриралиь тучи, и Биргер с трепетом осознавал, что  рано или поздно разбойничье владычество, все более жестоко терзавшее Свеаланд, расползется по югу как клубок ядовитых гадов. Однажды плотина прорвется и река убийств и поджогов затопит сердце земель Фолькунгов, и в этот час особенно важно, чтобы у него не появилось  других врагов, кроме Кнута Длинного и его разнузданной шайки.

  Прежде всего следовало заключить крепкий мир с Норвегией и Данией. Вот почему Биргер отправил рыцаря Бенгта к датчанам в Ревель, снабдив его письменными заверениями в верности и дружбе и  золотом для выкупа восьмерых форсвикеров, томящихся в плену с тех пор, как явились с  просьбой о помощи при штурме замка Леал. Сам Биргер в сопровождении огромной свиты отправился  к конунгу Хокону в Осло, дабы попытаться искупить вину за беспорядок, устроенный его братом лагманом Эскилем.

  С самых первых и неудачных переговоров конунгу Хокону пришлось столкнуться с коварством королевского посла лагмана Эскиля  сына Магнуса, говорившего с ним раздвоенным языком змеи.  Вместо обещания, что ни один норвежский мятежник никогда не получит защиты от свеев или готов, этот вестготский лагман призвал своего пасынка Кнута, отцом которого был покойный норвежский ярл Хокон Галин, присоединиться к мятежнику Сигурду Рибунгу. Да, конунг Хокон победил бы в любом случае, но его не  обрадовало, что Эскиль сын Магнуса оказался примитивным двурушником.
 
    Биргер приложил недюжинные усилия для достижения соглашения, поскольку поначалу полагал, что уступки должны исходить исключительно от конунга норвежцев. Он решил, что  начать следует с примирения конунга Хокана с Кнутом сыном Хокона, пасынком Эскиля. Вторым шагом станет подходящий брак, который свяжет Фолькунгов и норвежцев  крепкими узами, разорвать которые в будущем было бы немыслимо. Итак, если бы конунг Хокон устроил свадьбу между юным, сомневающимся в себе Кнутом и столь же юной Ингрид, сестрой королевы Маргареты, это превратилось бы в  надежно закрепленное примирение. Кроме того,  благодаря этому шагу норвежский конунг заполучил бы в друзья Фолькунгов, самый сильный клана в Свеаленде и землях готов, а Фолькунгам, в свою очередь, помогло бы свести счеты  с Кнутом Длинным, разбойником и головорезом.

   Поначалу конунг Хокон посчитал это предложение столь же дерзким, сколь и невыполнимым. Но чем дольше слушал красноречивого остготского вельможу, тем все сильнее испытывал к нему расположение.  И когда пришло время расставаться, они сделали это как добрые друзья, убежденные, что наконец нашли способ разрешить давние споры на благо как Норвегии, так и Фолькунгов.

    Убедить конунга Хокона  оказалось непросто, и все же это не шло ни в какое сравнение с тем, как его встретил родной брат, лагман Эскиль из Скары.

    Эскиль расхвастался как павлин, вышагивая по большому залу, в каждом углу которого были сложены пергаменты и тексты законов. Он впал в бешенство и пригрозил собственноручно вышвырнуть Биргера во двор и хорошенько отделать его, как в детстве, когда услышал упрек брата, что он никчемный переговорщик.  Однако Биргер смеялся над его угрозами так долго и заразительно, что гнев Эскиля поутих.

   Когда же в их спор вмешалась его жена Кристин, очень быстро принявшая сторону Биргера, Эскиль совсем сник. То, что конунг Хокон позволит ее сыну жениться на своей сестре королеве Ингрид она назвала поистине чудом. Время показало, что попытка Кнута присоединиться к  восстанию Сигурда Рибунга оказалась ненадежным способом  достижения власти. Но вступая в столь выгодный брак, власть сама падала в руки Кнута.

  Надутому Эскилю пришлось смириться, что стало большим облегчением для Биргера, который безнадежно устал подчищать  глупые ошибки брата.  Впервые за долгое время он почувствовал, что добился успеха в чем-то по-настоящему важном.

   Желая подбодрить поникшего Эскиля, он задал ему вопрос о всех тех свитках законов, которые тот начал собирать. И тут его брат-лагман сел на своего любимого конька, а его жена Кристин, закатив глаза, выбежала из зала.

    Эскиль рылся в пергаментах и время от времени подходил к Биргеру с каким-нибудь текстом, объясняя его  суть.  Он начал собирать все законы Западного Гёталанда, чтобы записать их в Устав — закон, незыблемый, как скала, и вечный, дабы его не мог изменить ни один лагман. Он говорил с пылкой убежденностью и волосы его  торчали теперь во все стороны, поскольку у него была дурная привычка хвататься за голову всякий раз, когда он объяснял что-то сложно.

     Биргер,  всегда считавший Эскиля изворотливее и хитрее их покойного младшего брата Карла, подумал, что они очень похожи. В вере в закон была такая же наивность, как и в вере в неизменно доброго Бога.
 
— Хочу спросить тебя, — прервал его Биргер. — Кто дает нам законы? Если ты, как лагман, скажешь, что определенный закон будет отменен, достаточно ли этого? А что, если церковь не отступит? А что, если люди, которым очень нравится смотреть представление с  ношением раскаленного железа, не уступят?

— Законы принимают конунг и его совет, — ответил Эскиль, прекратив возбужденное хождение по залу. Он сел рядом с братом и задумался.

— В  таком случае мы должны сначала утвердить свою власть над конунгом и его советом, — улыбнулся Биргер. — А  для этого нам нужно больше всадников и копий, чем твоих писаний. Именно это я и имею в виду. То, что ты называешь законом, находится на острие моего копья.

— А тебе самому приходилось нарушать закон?

— Конечно, и не раз. Я покупал большие фермы и земли у наших врагов. Причем по хорошей цене, что обогатило и меня, и наш род. Я покупал у людей, которые меньше всего на свете хотели продавать. Но, несмотря ни на что, мы поступили так, как предписывает закон, с печатью и всем остальным.

— Как же ты покупал у тех, кто продавать не хочет?

— Очень просто, — усмехнулся Биргер. — Отправляюсь на ферму с двумя эскадронами всадников из Форсвика — это делает продавца удивительно сговорчивым.  А потом дружески сообщаю о своем предложении. И, знаешь, я ни разу не слышал отказа.

— В таком случае ты действительно нарушаешь закон, — мрачно согласился Эскиль. — Значит, нам придется отменить этот обычай. Все важные вопросы должны решаться на тинге, как было заповедано со стародавних времен.

— И тогда я снова явлюсь со своими всадниками, — продолжал дразнить его Биргер. — А если кто-то возразит мне, я подойду к нему, задумчиво сожму рукоять своего меча и улыбнусь. Это должно помочь. А если не поможет и это, то я скажу: в твоей груди, негодяй, не больше мужества, чем у щенка и прочую чепуху, и через мгновение несчастный продавец будет лежать мертвым, потому что  обнажил меч. Все по закону.

— И эту несправедливость следует отменить, — кивнул Эскиль. — Скажи мне тогда, как сделать закон лучше и справедливее.  Например, если бы мы с тобой были конунгом, ярлом и королевским советом здесь и сейчас, только ты и я.

— В таком случае, прикажи подать еще пива, чтобы мне легче влезть в шкуру конунга, — рассмеялся Биргер.

  Опустошив свою кружку, Биргер продолжил:

— Настоящим я устанавливаю следующие законы. Кровная месть больше не является законным порядком, все убийства должны рассматриваться на тинге. Убивать и носить оружие на тинге запрещено — отныне там царит королевский мир.  Запрещено похищать и бесчестить женщин, поскольку это самая частая причина начала кровной мести. Запрещено нападать на людей по дороге в церковь или из нее, поскольку именно этим занимаются вандалы. Этого достаточно или ты хочешь еще законов, дорогой брат?

— Продолжай, если тебе есть что сказать, — тихо  и очень серьезно ответил Эскиль.

— Да будет так! Запрещается оскорблять людей в их доме или посещать их незванно — это нанесет ущерб моему обогащению. При таких законах в нашей стране воцарится мир. Я имею в виду, если бы Бог дал нам такие законы. Но боюсь, что Бог никогда не пойдет на это.

— Не богохульствуй! Не смейся над такими серьезными вещами. Ты понимаешь, насколько мудро ты говоришь? Откуда у тебя такое понимание природы законов, у тебя, воина и истребителя  пива?

— С радостью поднимаю кружку за твои слова! — улыбнулся Биргер. — И ты не меньший истребитель пива, чем я! А мысли мои из Сьёрмланда. Я был там, и то, что я увидел, тебя не порадует. Вандалы разъезжают по всей стране, и их закон — тот, о котором я говорил, — закон на острие копья. В худшем случае эти вандалы вскоре придут на наши земли. Пока что конунг Кнут не осмеливается спустить на нас своих псов, но боюсь, что это время не за горами. У грабителей растет аппетит, а в Сьёрмланде скоро нечего будет грабить. Когда эти вандалы придут к тебе домой, дорогой брат, что ты будешь делать тогда?
 
— Сначала я уберу свои свитки, чтобы их не поглотил огонь, а потом, наверное, позову брата с его эскадронами, — рассмеялся Эскиль и вышел из зала, чтобы потребовать еще пива.

— Но потом, после того, как мы победим, — горячо вопросил Эскиль, вернувшись. — Что мы будем делать потом?

— Мы изберем конунга, который будет поступать так, как скажем ему мы, и который будет относиться к проигравшим более милосердно, чем они того заслуживают, — быстро ответил Биргер, словно давно уже все обдумал.

    В ту ночь между братьями  зародилась новая дружба. Они не говорили о приближающейся войне, хотя каждый из них с трепетом в душе думал о ней, но они были счастливы уже тем, что каждый из них вновь обрел брата.

                * * *
   В ту страшную ночь Грегерс сын Биргера  никак не мог заснуть. Бывали дни, когда он ночь напролет не смыкал глаз от ломоты во всем теле. Первые  годы в Форсвике были наполнены болью и одиночеством.

  Теперь ему исполнилось четырнадцать, почти мужчина, и через два года рыцарь Сигурд или его брат Оддвард признали бы его воином Форсвика — тогда он завершит свое десятилетнее обучение. Он все еще не решил, что будет делать дальше. Он мог либо остаться в Форсвике и обучать первогодков, либо искать службы в Бьёльбо у своего отца.

  Стояла тихая осенняя ночь, а вскоре после вечерни пошел первый снег. Единственными звуками, нарушавшими тишину, были приглушенные стоны и тихое ворчание во сне старших учеников или всхлипывания малышей.

   Поначалу жизнь в Форсвике казалась ему просто невыносимой. Молодые люди были грубы с ним, и не имело значения, что его прадед сам святой Арн, а  отец — родовой ярл Фолькунгов, потому что сам он  всего лишь незаконнорожденный ублюдок. В те первые трудные годы его единственной поддержкой и утешением стала старая госпожа Сесилия, которая, несмотря на согбенную спину и почти ослепшие глаза, каждый день  продолжала ходить в свою каморку с счетами.

   Со временем проходят синяки и заживают раны, так и пытки в Форсвике год от года становилась все слабее,  ему было четырнадцать, и теперь он стал одним из самых старших воспитанников. Он превосходно владел мечом и лучше всех стрелял на скаку  из небольшого арбалета, изобретенного в Форсвике. Теперь такое оружие висело возле каждой кровати в обширной спальне мальчиков. К северу от лесов наступили неспокойные времена, и хотя никто из взрослых не верил, что вандалы осмелятся напасть на Форсвик, каждый из воспитанников знал, что делать, если это безумие все же произойдет. Они начали рыть туннели под тремя  длинными домами, чтобы во время поджога не прыгать в окна к ожидающим их разбойникам, а спуститься под землю, проползти по тоннелю и укрыться за амбарами Двери длинных домов запирались тяжелыми дубовыми балками в железных кольцах. Оружие имелось в каждом доме.

  Однако та ночь показала, что всех приготовлений вовсе недостаточно. Произошло немыслимое, грянувшее, как гром среди ясного неба.

  Закинув руки за голову, Грегерс лежал и смотрел во тьму, когда почувствовал легкую вибрацию постели и услышал вдалеке стук конских копыт. Ни один из эскадронов Форсвика не стал бы возвращаться в поместье глубокой ночью. Совсем недавно шестнадцать старших воспитанников отправились в крепость Лена для охраны какого-то епископа, приехавшего с инспекцией, так что теперь в зале спали чуть больше двадцати юношей и подростков.

   Когда Грегерс понял, что сомнений быть не может и  топот копыт совсем близко,  он замер, похолодев — кошмар, в который никто не верил, становился реальностью.

   Он бросился к двери и запер ее, крикнув, что на них напали, на что несколько сонных голосов  пробормотали, что это всего лишь учения.  Но когда послышались тяжелые удары топора по воротам и потянуло первым пронзительным запахом подожженного дерева, все, чуя смертельную опасность, повскакивали с кроватей.

    Нильс сын  Сигсте из Тофты, семнадцатилетний юноша и самый старший из двадцати пяти молодых людей, находившихся в зале, взял на себя командование группой из шестнадцати, которая должна была выйти первой, чтобы спасти лошадей от пожара и, если возможно, добраться до самих седел. Грегерс встал во главе мальчишек, которые в этот момент быстро надевали боевую одежду, — кто-то из них  плакал, другие ругались. Прежде чем медленно открыть стрелковые зазоры вдоль длинной стены, выходящей во двор и на главную улицу, они зарядили арбалеты. Огненное пламя за окнами  отбрасывало длинные тени. Мальчики уловили ноздрями запах дыма и услыхали грубые мужские голоса, говорившие не на вестготском наречии.

   Прежде чем отдать команду стрелять, Грегерс заставил себя подождать, пока не услышал, как четверо, каждый из своей бойницы, крикнули, что прицелились. Все лучники приготовились и натянули тетивы своих арбалетов, а спешившие мальчишки встали у окон с оружием наизготовку. Нильс сын Сигсте и возглавляемая им группа уже нырнули в туннель для побега, и теперь в пылавшем доме осталось всего девять подростков и маленьких мальчиков.

   Грегерс и младшие успели сделать по два выстрела, прежде чем осаждавшие снаружи почуяли опасность, а не менее  двенадцать человек скулили от боли. С проклятиями и криками вандалы отступили, дожидаясь, пока огонь сделает свое дело. В то же время Грегорс услышал лязг мечей, звон металла о металл и предположил, что рыцарь Оддвард и пятеро взрослых форсвикеров, спавших в рыцарском зале, вышли и начали сражаться. Однако по шуму, доносившемуся снаружи, было понятно, что нападавших значительно больше и они одолевают. Грегорс решил, что он и восемь мальчишек должны продержаться в горящем доме еще какое-то время и выпускать стрелы,  отвлекая внимание от своих убежавших товарищей. Пусть осаждающие думают, что ребятишки заперты в горящем доме, как крысы. Дым ел глаза и один из мальчиков заплакал, бросив арбалет, но Грегерс подошел к нему и, отвесив оплеуху, приказал сражаться, как подобает воину-форсвикеру.  Они оставались в горящем доме до последнего, и юркнули в потайной ход, когда занялась крыша. Их старшие товарищи уже должны были оседлать лошадей, а если этого не случилось, то Грегерса и остальных  детей ожидала  погибель.

     Нильс сын Стиге и молодые люди, бежавшие с ним, нырнули во тьму, став невидимыми, и двинулись двумя группами к огромному зданию конюшни, у дверей которой охраняли несколько весело матерящихся негодяев. Юные форсвикеры подкрадывались все ближе, и пустив в ход арбалеты, молниеносно уложили на месте всех до единого. Они ворвались в конюшню, быстро оседлали лошадей, открыли все ворота и, похватав  копья и щиты со стоек для оружия на стенах, выехали из конюшни. Одна из восьмерок сформировала первую линию атаки и опустив копья наперевес, понеслась по главной улице, сбивая с седел всех встреченных на их пути всадников, а не успевших отскочить в сторону затоптала копытами своих лошадей. Достигнув мостков, мельниц и мастерских, куда еще не добрались грабители, юноши развернулись и кинулись в новую атаку. В то же время восемь товарищей, оставшихся в конюшне, оседлали лошадей и ринулись в другую сторону.

  Услышав снаружи топот кавалерии Форсвика, Грегерс приказал самым маленьким спускаться в туннель для побега, и через мгновение они оказались на свежем воздухе, кашляя и растирая слезящиеся от дыма глаза.

   Враги отчаянно оборонялись от эскадрона молодых форсвикеров, гонявшихся за ними  на своих быстрых скакунах, а пешие разбойники, метавшиеся меж горящих домов,  столкнулись с детьми и поначалу не приняли в расчет, что маленьких мальчиков  тоже стоит опасаться, но оказалось, что  сопляки  вооружены, всаживая во взрослых мужчин один арбалетный болт за другим.

   Теперь победа юных форсвикеров не вызывала сомнения. Однако, когда вандалы бежали, половина Форсвика горела, а среди этого ужаса и хаоса, меж умирающими и ранеными суетились  люди в поисках детей или родичей. Из некоторых полыхавших и забаррикадированных домов доносились ужасающие вопли мужчин и женщин,  сгоравших заживо, и только беспорядок не позволил  организовать тушение пожаров с подобающей скоростью.