Летний Гром

Знакомые порой звали её странной. Старушки-соседки – ведьмой, и крестились тайком, случайно встречая в подъезде. Одноклассники, не мудрствуя лукаво – дурой. Но для миллионов людей она была Танцующей в Грозу.

И дождь, и танцы, она любила с самого раннего детства. У мамы даже видео было где она, совсем ещё маленькая, говорит, выставив ручки в окно под хлещущие струи: «Дозьдик тацуить. И нам нада!» - и потом кружится на скользком от натекшей воды полу со всей доступной трёхлетнему ребёнку грацией. Всегда ей было проще свои чувства протанцевать, чем проговорить. Мама такой способ общаться с миром только поддерживала. Водила на танцы и сама с ней танцевала, даже когда родился братик и хлопот стало выше крыши. Теперь ей казалось, от этого всё её детство было полоно музыкой, движением, красотой.

Только детство закончилось очень быстро. Сначала – как будто не по-настоящему, в день, когда после первого дня рождения братишки взрослые начали говорить о «войне». Она не совсем понимала, что это такое, но ощутить, что оно плохое, могла. Никакое другое слово у них не звучало так колюче, так больно и зло. И всё же довольно долго из того, злого и больного, мира до них доносилось только оно, да ещё порой далёкие, похожие на вой глубоко обиженого дракона, сирены воздушной тревоги. А они жили как будто где-то ещё – там, где можно было танцевать с мамой, разучивать с братиком стихи, радостно прыгать по лужам после грозы...

Грозы она всегда любила – потому что дождь, потому что молнии превращали мир в театр, потому что гром рычал как лев. Тогда можно было танцевать совсем дико, и это было так весело! А лучше всего было – если гроза прямо над головой, молнии яркие-яркие, и грохочет так, что будто мир вокруг подпрыгивает! Вот и в тот день...

Тогда всё говорило о грозе – тяжелый свинец туч, рваный, со всех сторон дующий ветер, беспокойные птицы. А она радовалась! Скорее бы гроза, чтобы можно было броситься в дикий танец! Такие, дикие, даже грустных и сердитых взрослых вокруг неё заставляли улыбнуться. А они уже несколько дней все были такие, и колючая, злая «война» не сходила с их губ. Так хотелось отвлечь их, вернуть снова в настоящий мир, туда, где она и братик! Вот и шептала она, слыша всё ещё далёкие раскаты грома: «Скорее, грозька! Приходи! Встряхни нас, будем танцевать!»

И наконец раздался грохот, который она до сих пор помнит. Похожий на гром – но только похожий. Дом от него действительно вздрогнул, как в самую сильную грозу, а потом... сложился, смялся, отменил детство навсегда.

В начавшемся после конца детства мире многое было трудно. Её забрала старшая сестра мамы, жившая очень далеко. Забрала, чтоб вернуть ей мир, не отравленный войной. Но сначала всем, и особенно ей самой, казалось, что ничего из этого не выйдет. Звуки, слова, прикосновения, даже многие запахи возвращали её в убитое детство – или под каменный завал. Хуже всего было с когда-то любимыми грозами. Искалеченная детская любовь мешалась теперь с ужасом того, ложного, грома – и она рыдала, билась в истерике, не остановимой ничем. Так было, пока тётя, уставшая от собственного бессилия перед лицом её горя, не включила в начале очередной грозы какую-то детскую песенку – глупую, смешную, для совсем малюток, но важно было, что та должна была заглушить мучавшие её племянницу звуки за окном. И...

Она будто провалилась в детство. Бросилась на улицу, под хлещущий ливень, под вспышки молний, и танцевала там как, наверное, танцуют безумцы, прощаясь с разумом. Тётя пыталась завести, а потом и затащить её домой, но она вырывалась, кусалась, отбегала – и бросалась в неистовство своего детского грозового танца. В следующую грозу всё повторилось, только тёте даже музыку не пришлось включать. И потом, и ещё раз, и снова. Тётя сначала испугалась, что свела племяшку с ума, потащила её к психологу. Но тот попался умный. Посмотрел, как она танцует под ливнем (визит к нему совпал с очередной грозой и очередным срывом), и сказал: «Да пусть танцует. Никому это не вредит, красиво даже. А ей ведь надо как-то справляться со своей болью».

Он всё понял, этот добрый доктор. И, наверное, у него был не менее добрый ангел-хранитель, который нашел там, за гранью, маму, и рассказал ей. Ведь как раз после этого визита ей приснилось, что она кружится в самом сердце грозы – не в бешеном «детском» своём ритме, а красиво – и рядом стоят мама с братиком, хлопают в ладоши и говорят: «Ты так красиво танцуешь, солнышко наше». Так хорошо было видеть их – настоящими, а не переломанными тряпичными куклами как в последний раз...

Тогда она наконец начала справляться. Запахи, звуки, и прикосновения всё ещё были мучительны – но она нашла наконец лекарство, способное унять пробуждаемую ими боль. Она снова полюбила дождь и танцы, и бросалась в них как в омут с головой при любой возможности. Она научилась шить, потому что хотела танцевать в том наряде, который ей приснился – чёрном с золотыми и синими полосами на нём, будто сама в окружении молний – но никто такого, конечно, не продавал.

Окружающие этого, конечно, не понимали. Кроме смирившейся и поддерживавшей её тёти, прочие родственники крутили пальцем у виска и старались пореже общаться со странной девочкой. Соседи смотрели косо. Одноклассники некоторое время развлекались придумыванием злых и глупых прозвищ, высмеивающих её поступки.

Впрочем, она мало внимания обращала на всех них, предпочитая отдавать свободное от уроков и сна время танцам. Так что вскоре и насмешникам, и глядящим косо стало скучно, и они забыли о ней. Она не возражала. Ей хотелось лишь танцевать для тех, кто ушел навсегда. Прочие её не интересовали.

Но потом оказалось, что среди толпы насмешничающих одноклассников нашелся кто-то, не поленившийся снять удивительный, завораживающий танец под дождём. Среди соседей нашлись те, кому оказалось не лень придумать музыку и сначала наложить её на то, первое, видео, и на другие, а потом и просто включать погромче всякий раз, видя, что она танцует. Кому-то из родственников показалось важным рассказать под постами с этими видео её историю. И настал день, когда она с удивлением поняла – её танцы нужны не только ушедшим. Ей писали, восхищаясь и признаваясь в любви. К ней стали подходить незнакомые люди и благодарить её за то, что своими танцами напоминает им о красоте мира, о том, что в нём стоит жить...

Это произошло почти десять лет назад. С тех пор многое успело измениться. Она стала больше интересоваться людьми, нашла таких же, как она сама – раненых, избитых и измученных ни за что жизнью – и научилась помогать им. Она научилась не плакать, читая под видео своих танцев «спасибо, что превращаете боль в свет! Глядя на вас, я тоже оживаю!» Ну, по крайней мере не каждый раз плакать. Она научилась танцевать не просто среди людей, а для них. И вот, десять лет спустя, за день до своего дня рождения...

... В прогнозе обещали не просто дождь – настоящую неуёмную грозу, из тех, под которые ей лучше всего танцевалось. Друзья, которых за десять лет у неё набралось столько, что не все имена она помнила, уговорили её принять на этот день приглашение города и пойти танцевать на главную площадь. Окруженная высокими красивыми домами, она должна была оказаться отличной сценой для очередного грозового танца. Ей, собственно, и самой давно хотелось – и чтоб не случайно, когда застала непогода, как было несколько раз. Ведь в случайные разы на ней не было того самого костюма «из молний» - а ей очень хотелось, чтоб совпало так. Это было бы очень похоже на тот сон! Поэтому она готовилась, собиралась, и вышла из дома так, чтоб успеть как раз к началу дождя. Она чувствовала, что сегодня она не просто станцует, как всегда, с миром ради тех, кто покинул его не в срок. Она чувствовала, что должно случиться нечто особенное.

И оно действительно случилось. Ещё подходя к главной площади, она заметила в одном конце её высокий, в полтора человеческих роста, экран, не чёрный, а золотистый. Удивилась, конечно. Эти голографические экраны только год как придумали. Стоили они не то что как самолёт – как целая авиакомпания. Но на них можно было запрограммировать до мельчайших деталей поведение и... Но не может же такое быть!

Оказалось – может. Она ощутила, что лицо вдруг стало мокрым, хотя дождь всё же пока не начался. Но не смогла она иначе отреагировать на увиденное – стоящих перед ней и улыбающихся братишку и маму, оставшихся такими же молодыми, как двенадцать лет назад. Почти не осознавая, что делает, она помахала им. Те помахали в ответ (мама – расплывшись в светлой, радостной улыбке, брат – преувеличенно живо, как делают иногда маленькие дети). Тогда она взмолилась о дожде – потому что нельзя же было всё испортить, разревевшись вдруг среди пришедших порадоваться за неё людей! И дождь пришел, омыл лицо и приласкал душу. Зарычали в небе незримые львы, засверкали прожекторами молнии. А она растворилась в танце, в первый раз за многие годы танцуя не для себя, и не для ушедших – для тех, кто жив. Отдавая танцу всю себя. Потому что...

Знакомые звали её странной. Старушки-соседки – ведьмой, и крестились, встречая в подъезде. Одноклассники – дурой. Для миллионов она была Танцующей в Грозу. Но сейчас она была душой, танцующей для ангелов. Не ушедших – настоящих. Тех, которые были рядом всё это время, храня в своих сердцах её свет.