Грета. Глава 10. Проверка на излом

Зима 1936 года пришла в Штутгарт с ледяным ветром и запахом раскаленного металла. В испытательном цехе шла последняя проверка нового распределительного вала для гоночного двигателя. Это было детище Греты.
Весь цвет конструкторского бюро собрался у испытательного стенда. Герр Штайнер нервно теребил секундомер. Ганс стоял чуть поодаль, на его лице застыла привычная скептическая ухмылка.
— Не будет это работать, — буркнул он, пока моторист проводил последние проверки. — Думаешь, раньше не пробовали? Слишком агрессивный профиль кулачка. Разорвет на первых же оборотах.
— Давление в норме. Температура в норме, — доложил моторист. — Начинаем с рабочих оборотов. Шесть с половиной тысяч.
Двигатель взревел, вышел на режим. И поехал. Ровно, уверенно, без единой фальшивой ноты в своей металлической песне.
— Мощность выросла на одиннадцать процентов, — констатировал Штайнер через полчаса непрерывной работы.
Час спустя двигатель всё еще работал как часы. Ганс перестал ухмыляться и с нескрываемым удивлением смотрел на приборы.
— Чёрт возьми, — пробормотал он. — Не ожидал.
— Переходим на семь тысяч, — скомандовал Штайнер.
Еще час. Двигатель держал обороты, показывая стабильные параметры. Прибавка мощности составляла уже двенадцать процентов. Ганс качал головой:
— Грета, я снимаю шляпу. Действительно не ожидал такого.
— Семь с половиной пропускаем, — решил Штайнер, взглянув на часы. — Хотим быстрее закончить. Переходим сразу к восьми тысячам. Это предел для гонок.
На восьми тысячах оборотов мощность, как ни парадоксально, начала падать — кривая пошла вниз от своего пика. Но двигатель работал. Тридцать секунд. Сорок. Пятьдесят.
На пятьдесят седьмой секунде раздался знакомый металлический треск.
— Пятьдесят секунд — это мало, — нахмурился Штайнер.
— Два часа на пиковых режимах, прибавка мощности двенадцать процентов. На предельных оборотах продержался почти минуту. Неплохо для первого прототипа, но нужно больше.
Он повернулся к Грете:
— Твоя идея работает, Грета. Теперь нужно понять, почему вал не выдержал на восьми тысячах. Десять тысяч неудач на одну удачную конструкцию — это наши будни.
Он хлопнул в ладоши:
— А сейчас все идем в "Цур Канне" пить пиво и разбирать, что пошло не так. Лучшие идеи рождаются за кружкой.
Все потянулись к выходу. Эрих тихо сказал:
— Идите без нас. Мы догоним. Когда цех опустел, Эрих молча взял инструменты. Грета ожидала долгой, мучительной разборки, но он справился за двадцать минут. Цепной привод распредвала, несколько болтов — и вот уже сломанный вал лежит на верстаке.
— Всё, — сказал он, вытирая руки. — Остальное завтра, при свете.
Грета поняла, что он собирается уходить. И именно в этот момент она поймала себя на странном чувстве. Ей не хотелось оставаться одной со своим провалом. Но еще больше ей не хотелось, чтобы он остался из жалости.
— Можешь идти, — сказала она, проверяя его. — Я еще немного подумаю.
Эрих остановился у выхода. Она видела, как он колебался. И то, что он сделал дальше, решило всё.
Он молча вернулся, взял два стула, поставил их возле верстака. Сел на один, кивнул на второй.
— Вместе быстрее додумаемся, — просто сказал он.
В его интонации не было ни намека на снисходительность или желание "утешить бедняжку". Только деловое предложение коллеги. И Грета поняла: он остался не только потому, что ей плохо. Он остался ещё и потому, что задача его тоже зацепила.
Следующие часы они потратили не на разборку, а на размышления. Рисовали эскизы на обороте старых чертежей. Считали напряжения в критических сечениях. Спорили о металлургии и термообработке.
— Усталость металла, — наконец произнес Эрих, разглядывая излом под лупой. — Но не там, где мы ожидали.
Именно в этой фразе Грета услышала "мы". Не "ты просчиталась", а "мы ожидали". Он не дистанцировался от её провала. Он принял его как общий.
На улице рассветало. Это была их первая ночь проведенная вместе."