Marco preto. Глава 17

А дальше было так – обнаружив прореху, и не понимая,  что же туда положить, какой символ, я вспомнил про  значок ЗЕА с фирменным логотипом.   Решил, что всуну  его и что-нибудь над ним прочитаю,  и уже начал возвращать на капот    сад камней,  как вдруг накрыло: да ты форменный идиот! У тебя же была, была сказка службы!!!
«На небе светит месяц ясный и звезды – миллион младенцев, а на земле младенец грязный упрямо лезет в поднебесье. Его сочли на небе лишним и не позвали за собою, и он упорно место ищет, где небо  сходится с землею…»
***
Сказка пришла в первые месяцы работы на ЗЕА, в залихватских скачках по районам. Я вошел во вкус, быстро освоился,  увидел перспективы: масса небедных людей, просторы, дороги, мотели...  Я     казался себе   всадником в «стетсоне»,   скачущем по прерии за мустангами, вооруженным петлей на веревке.  Лассо-схема ловила    партнерскую болтовню – я записывал ее в маршрутник, а затем переносил в карточки, что хранил в сером талмуде с   раздвижными  скобами.  Я воображал, как проработаю  небедную массу людей,      и замучу нечто курьерско-посредническое, консалтинговое в его дешманском изводе на «жигулевских» колесах. Не бывает же, чтобы в турлах, где живут кулаки от медицины,   не возникло потребности что-то   поручить человеку-челноку, типа завести компьютер  в    авторизованный сервис? Или  подобрать… я не знаю, кухню, пылесос!  Ведь если ты манагер, то продаешь все, от страховки до стиральной машины, потому что доверяют не бренду-шменду,   а продавцу с репутацией честного малого.    И трезво глядя в безнадежное будущее таким честным малым,    я и планировал стать. Для чего и собирал свою базу.  И  в подтверждение найденной сказки  в те дни мне явилась Вещь.  Тогда я еще был в долгах, и кое-что из одежды и мебели   свез в комиссионку. Проверяя реализацию,    заходил в отдел сувениров, где зависал у витрины с маленькой   статуэткой  серебристого ковбоя, размером не больше карандаша, выхватывающего пистолет. Он был очень красив и подробен, этот мустангер, с четкой кобурой, с бахромой на его брюках, были видны даже шпоры!  И я бы купил ее  за любые деньги, но только короткое дуло пистолета – каких-то три миллиметра - было погнуто и портило все  впечатление!  Теперь жалею - надо было брать! Это же  я  - понты,   мечты и скачки, и в самый решительный момент    из кобуры появляется смешной, согнутый пистолет… И вместо выстрела звучит  ржание пьяной толпы, у которой   со стволами – как надо.  «Ничего, не плачь, танки грязи не боятся, что не убивает, делает нас сильней».  Эх,  сейчас бы я этого ковбоя поставил прямо на пожелтевшую схему… Если вещь зовет,   надо брать. Нельзя, чтобы вещи сказок тонули в рутине!  Нельзя упускать вещи, под которыми прячутся сказки.  Нельзя.
Но что же  сейчас?
И снова пришло томление перед воплем «о, как тосклива моя»… но я сдержался. И снова  я вспомнил трассу: где  томления испаряются, потому что    не получается сомневаться во время рулежки -    точность водительских жестов передается как-то и мозгу… Надо двигаться, надо двигаться – сказал я себе, и закурсировал между рядов, рискуя привлечь внимание старосты. Пару минут я ходил, подпрыгивал,  принимал ковбойские позы, словно выхватывая пистолет… а потом…  рванул к выходу, забыв прижать камнями бумаги.  Крикнул на бегу Степанычу, что скоро вернусь, и  ломанул по следу приятеля-рыбака, по следу   нерастраченной его благодати, зарысил  гончей за дичью, молясь, чтобы друг не нашел еще теплую компанию, способную утащить его в неизвестные  мне турлы.
Я миновал аллею, выскочил на проспект, перебежал по «зебре» перед заверещавшем трамваем,  заскочил на крыльцо магазина -  Пашки  там уже не было, нырнул в смежную   дверь «разливухи», впрочем, вполне себе приличного кафе.  Там можно остограммиться за прилавком, можно  присесть за столик,     аккуратно застеленный цветастой скатертью.  В зале там  царил полумрак,   под висящим телевизором постоянно дежурили лысые из местной бригады.  Там хорошо. Я осмотрелся, прошел по залу. Бритые на меня посмотрели хмуро, но недолго. Опустили головы.  Вот настоящие психологи.  А  Пашки не было.  Я вышел из магазина.  И тут заметил  у игрового зала с горящей вывеской «мимоза» - знакомую бэху. Синяя «БМВ» Юрца была припаркована одной стороной на газоне,  у входа. Пашка без сомнения тоже был там.  Я сбежал с крыльца, открыл дверь в темный грот невысокого  павильона из металлопластика, где вдоль стен светились ряды автоматов, а вдали, смачно хлопая пухлой ладонью по круглой кнопке, на высоком барном  стуле сидел угрюмый Чашкин и проигрывал мою сотенную. Пашка, подперев щеку рукой и поджав ноги,  сидел  на стуле рядом с ним. Чего он поперся за Чашкиным? Думает,  Чашкин с выигрыша нальет? Ха-ха. Нет, он нальет, но только он вряд ли выиграет. Юрец все мечтает доказать своему папаше, что он тоже чего-то стоит. И однажды принесет в зубах состояние. Папу он недолюбливает. Считает, что тому просто повезло, оказался в нужное время в нужном месте,  в ГДР при выводе войск.     Из автомата доносились приятные  трели, на оранжево-синем экране сменялись сочетания   яблок и бананов, Юрец тихо сопел и брякал рукой по кнопке. Бананы сменялись морковками, те – яблоками и т.д. Я подошел к Пашке , кивнул Чашкину – этот поц сделал вид, что поглощен игрой –   шепнул Пашке в ухо:  «слабо еще сотню на шару?», и мы резво пошли на выход.  Против халявы  Пашка никогда ничего не имел.  Так же как вы и я.
***
Опущу  подробности. Дело, понятно, было в заветной фигурке. Во время блужданий она  пришла мне во всех  волнующих  протуберанцах, искрясь и подманивая -  я вспомнил, что  в детстве  черной завистью завидовал  пашкиной коллекции  раскрашенных фигурок с   перьями и луками, в широких шляпах и с пистолетами, слепленных   по мотивам  фильмов про Чингачгука с  Оцеолой.  Там, в этой шеренге, в этой стайке фигурок Дикого Запада, стоящих у Пашки на серванте,  все мое внимание приковывалось к одной. Добрый усатый молодец в широкой зеленой шляпе, с черным платком на шее  широко расставил ноги и лихо выхватывал   пистолет!  Он был очень хорош, этот бездельник! Без всяких изъянов, меньше «моего» из комиссионки, но также рельефно и добротно вырезанный, с пальцами, с бахромой, с наглым выражением физиономии,  и также подсвеченный детскими грезами!  Теперь, теперь, через двадцать пять лет, он мог вернуться, стать моим, и сделать главное дело! И помочь   должен был снова   славный рыбак!
Пока мы торопливо возвращались по аллее, я, озабоченно поглядывая на   полоску «огня» на макушках рощи,  посвятил Павла в суть.   Пашка подтвердил, что коллекция цела, если только сынок ее не поменял на видео-игрульки… денди, или как их там, Он из них  не вылезает вместе с друзьями.  «Ну,  если другие дети тоже в игрульках,  на фиг им индейцы» «Во-во. Не та пошла молодежь», - согласился приятель.   В наши времена, будя коллекция нам доступна,   она бы давно была похоронена    под кленовыми корнями, в   окопах, вырытых в суглинке  детскими совками, в блиндажах в три наката из травы и наломанных веток.  Там  у нас шли постоянные баталии между свежими полками игрушечных солдатиков с применением  последних образцов военно-технической мысли: с пистонами, коробками с головками спичек,  с бомбочками с фитилями из газет, пропитанных  селитрой и запрещенной магниевой смесью массового поражения.  Но  у Павла, слава богу, за коллекцией строго следили родители.  Сейчас не следил никто, но игры ушли в гаджеты, и это было нам на руку.   И вскоре заветная фигурка оказалась моей!  - Пашка юркнул в подъезд, крадучись, на цыпочках прошлепал по лестнице до квартиры, шустро вернулся, держа в ладони заветный предмет. И он вдруг оказался  крошечным,    чуть больше сердечек! И все же это был  он – с  усатой ряхой, в зеленой шляпе, коричневой куртке и синих брюках, перепоясанных ремнем с кобурами на бедрах! 
Нет, хорошо,  что я не купил ковбоя с кривым пистолетом!
Я поднял фигурку  к глазам, всмотрелся в его лицо, подмигнул и мы, с ничему не удивляющимся приятелем пошли на стоянку.  Там, в нетерпении, чтобы поскорей избавиться от исполнившего свою миссию рыбака я взял сотку из первого попавшегося конверта, на что Павел удовлетворенно поднял указательный палец: ага! Берешь!  Я знал!
-  Ну да, - кивнул я, и торопливо похлопал его по плечу.
-  Понял: «прова-ли-вай», – друг озабоченно сдвинул брови, а потом вдруг опять ухмыльнулся, - ну, ладно,  пойду назад, к Юрке. Дам  ему…  в долг!»
И он удалился, шурша гравием и  покачиваясь как моряк, дошел до начала стоянки,  беззвучно  задвинул воротину и накинул хомут.  Я же укорил себя за поспешность, залез под талмуд, достал конверт «Фармлидера»    и восстановил   сторублевкой случайно попавшийся откат.  Потом развернулся к капоту. Нетерпение, с каким я хотел вернуть в икебану фигурку, было сравнимо с желанием кинуть выигрышную карту, срывая банк в конце долгой игры.
И все же я задержал ее в руке.  Сжал в кулаке.  Сказка службы, ах, что за чудо могло составиться в жизни. Ведь какое наслаждение было  раскладывать «дела» моих клиентов, словно пасьянс и колдовать над ними в ожидании  озарения!   Я не записывал ничего криминального, ничего не выспрашивал, заносил  только то, что люди сами о себе говорили. И   за язык никого не тянул. Только искренний интерес, только вежливое участие – и поток откровений изливался рекой. Говорили о конкурентах,   об  их придурошных детях,   о своих любимых замечательных детях и их успехах, передавали слухи о власть предержащих – и они заносились в личные дела. Про обустройство дочки в общаге в Москве,    о теще с деменцией, что постоянно убегает из дома, о…     И, кстати, ни один из клиентов не мог меня заподозрить в том, что что-то из его откровений где-то всплывет. Сказанное ими во мне и хоронилось – и люди это знали, чувствовали. Да даже пресловутая база, попади  в чужие руки, никому бы ничего не дала. Было приятно наблюдать злую  обескураженность Биркина  - тогда мы   еще не разглядели  в   веселом толстячке   Джека Потрошителя, и добродушно  вводили его в курс дела.  После моего рассказа о сборе данных он жадно потянулся к талмуду с файлами, раскрыл его, словно бестселлер и… загнал свои бездонные еврейские очи на лоб. Колодцы мигом осушились, в них зажглась  ярость -: на развороте листа вместо сальностей и сплетен была лишь смесь сокращений и стенографии, которую и за письменность-то трудно принять. Только несколько ключевых слов, глаголов, чтобы самому не запутаться. В отрыве от   содержания они вообще   ничего не значат. Мне же  говорят все. 
И вот раскладывая пасьянс, всматриваясь в рисунки жизней, странное ощущение я испытывал. Да, я ждал идеи. И хотите верьте, хотите нет, но я чувствовал, что с той стороны букв ко мне подкрадывалось нечто иное… И ничего злого или мистического! Ко мне приближалась … не знаю…  возможность! Или  привидениедобрая сущность, фея… Или нет, - с  той стороны текстов   ко мне подходила Истина, способная расколдовать эту растреклятую жизнь – вот было как!  Оставалось   лишь подать нужный знак! И она бы вышла   с хлебом и солью.   Иногда казалось,   что она уже рядом,     что нужно срочно остановиться,   отойти на несколько шагов в некошеную траву и протянуть руку!  И я   увижу ее!  И это не Возвращение, что является беззаконно, нет,  эта сказка была ПОДГОТОВЛЕНА! Вы-тру-же-на! За-слу-же-на!   Но  сначала меня выдрали  с  подготовленной базы – и я не сильно горюю, потому что это  был дамоклов меч конских пробегов, а   потом    появился  Биркин. И после  знакомства с досье он нахраписто ввел новый отчет – и у меня отнялся язык - это как?!   
Да,  как быстро можно  разрушить чудесный план. И  поскольку сказка была лишь «в плане» – от нее  ничего не осталось.  Зато в жизнь вошло Возвращение, и понимание, что всегда найдется   фатум,   вздор, дебил, идиот,   безалаберный продавец  – и под откос твои планы, если не жизнь! Поэтому и пришло Возвращение, чтобы дошло – надо менять саму жизнь, чтобы вернулось  пространство, где зло боится возмездия и возможны счастливые планы!
Но как я забыл, что у меня украл Биркин?! Как я забыл ковбойскую сказку?! А потому что не было знака. Не было знака. Счастливого знака сказки.  Почему я не купил фигурку ковбоя, хотя бы  с кривым пистолетом?! 

Уде-ге, уде-ге, уля-ла, уля-ла..
Шаман – рука от бубна к груди -  на петельки, узелки. Где нужный знак?
Нужный знак.
Уде-ге, уде-ге, уля-ла, уля-ла..
 - от бубна к плечу - рыбья кость проткнула  мех, вышитый узор – одна сказка, другая – он знает какая..
Уде-ге, уде- ге
И танец, и танец – движения, не покой.
 
Снова   залез в заднюю дверь,  достал с задней  панели под стеклом  пресловутый скоросшиватель с блестящими скобами.  Открыл, начал листать. Замелькали файлы, знакомые фамилии, истории.  Вот они, бывшие мои   коровы кормящие. Мое стадо. Моя  жизнь    в шляпе с загнутыми полями!   Вот он –  полет души!   Вот что сожрал Биркин!
Я вытаскивал бумаги из прозрачных файлов, и слышал не шуршание, нет, я слышал, слышал лебедя не случившейся сказки. Он снова   кружился  надо мной…
В итоге я вылез из машины и умостил талмуд на  чеках  и маршрутных листах.  Присовокупил свой  маршрут, закрыв  им «феньку», записанный свежее услышанный   анекдот про Петьку с Чапаевым. То есть, я закрыл ими нынешние порядки.  Оставил только откаты   – их мне всегда нравилось развозить.   Потом достал из бардачка маленький черный диктофон, на котором  приносил начальству «голос первоистичника». В спорных моментах я записывал беседы с клиентами и демонстрировал их начальству. Это было еще  до Биркина. Ему-то хоть кол на голове теши, скажет, что я все подстроил.  Положил диктофон.      А потом взял чистый лист,   присел на хохломской стульчик, оперся спиной о соседскую «копейку»,  подложил    лист папку и  начал писать. 
«Ковбой вихляя кобурами, в которых кольта спят двойняшки, идет над спящими телами, засунув туго пальцы в пряжку, садится за последний столик из фляги наливает виски, здесь нет родных и нет знакомых, но снова слышит голос близкий…
Сказка так сказка.  Именно ее я орал, рассекая по нашим холмам.

«А вы пошли за чудесами, в края воды, тепла и света, пошли туда, где с неба сами в ладони падают монеты, где кони в стойла   рвутся и где не нужно вам ловить их, и утром надо лишь проснуться, чтоб   рай земной  вокруг  увидеть».
Строчки вспомнились быстро. Они были  обязательным сопровождением    моих «скачек»…
«Вы перепрыгивали бездны и стены вы сносили лбами, росли желанья свежим лесом и становились кораблями»
А это на короткой сцене выводит песенку ковбоям певица местная и пенье под перебранки с мордобоем звучит счастливой колыбельной и на ночь сладко греет душу: «Вы не стояли на коленях, вы не хотели взрослых слушать, вас земли новые манили, вас, злых, стальных первопроходцев, и что же вы себе открыли? Пустыню, зной, песок в колодцах, просторы, выжженные солнцем и толчею у стойки этой. И утешаться остается одной лишь песенкой неспетой:
«Но мы идем, идти нам надо, пусть нас никто нигде не слышит, пускай вокруг одна  Невада или  толпа в затылок дышит,   пусть говорят, что путь пропащий,  и миражи для нас награда,  но мы уходим дальше, дальше, но мы идем – идти нам надо…» 
Стих был про   сказки, что  складывает себе человек, и про те, что складывает ему судьба-певица.  Именно она в салуне и  пела  песню непреклонного Рока.
«А если черт нас заморочит, а если в песню влезет ропот, то ты запой свою погромче,  до исступленья,  до блевоты,   а мы сигары вновь запалим, желанья наши стащим в  связку,  как бревна, свяжем их в корабль, и двинем заново на сказку!  Пой нам по русски, по английски, по мексикански -  не убудет».
«И все же  золото и виски успешно воду баламутят, волненье делают в пустыне почище бури в океане, в нем так легко лишиться жизни и утопить Корабль Желаний»
Поет певица, как и просят и на столах дрожат объедки, солистка, как колдунья – хворост – желаний собирает ветки, в ее сейчас исполнить силах  желанье, что пока невзрачно. Но разгорается – красиво, и исполняется – удачно.  Тут завязался огонечек, там  сигаретка задымилось, один глоток, второй глоточек – и снова счастье в душу влилась. «Другого чуда нет в помине, хоть душу выблюй на колени»…
Но ковбой не смиряется, а пытается   спорить.
 «Сквозь липкий смрад, в чаду и дыми ковбой встает, проходит к сцене и лезет вверх…»
И чем закончится – непонятно. Кругом  все смирились.
«А над пустыней садится бешенной солнце, никто не выставит светильник – уже стемнело, как в колодце. Темно в салуне, словно в чаще,  и  ничего не видно взгляду, как кошка черная на спящих легла по имени Невада».
Я узнавал, кто чем дышит. Я хотел  получить еще одну работу, не бросая первую.   Я готовился жить в области, препятствием была только убитая машина. И   когда  я довел ее до ума,  появился Биркин.  И «сказка о ковбое» потеряла смысл. Зато возник «портфель» самодура.   ЕГО сказка    Черная сказка  с черными крыльями: «Что не убивает..»   «Танки грязи…»
Я поднялся со стульчика, подошел к капоту и вставил лист со стихотворением под вторую щетку дворника. Прислонился к стене, секунду другую смотрел на капот – до чего же славная была бы жизнь! Продуманная, гармоничная. Она имела бы смысл.    
Белый капот –  подобие белого света.  На нем – сказки.  Белый свет и гуси-лебеди. И летят над людьми сказки, добрые сказки – я переводил взгляд с ключа от машины  на дедову тетрадь, с тетради – на розовые сердечки, мысленно проигрывая недавние истории,  смотрел на «причастие» - журнал и синюю книжку.  А над ними был «бред». Акция. Но это если     смотреть на правый дворник. А если смотреть на другой… даже нет:  я подцепил акцию двумя пальцами, вытащил из под резинки на щетке… если оставить только нужный, со стишком, то  тогда…
Тут же мне показалось, что  от талмуда  и зеленой тетради   начинает исходить слабое свечение, что плавно   с тетрадки на ключи, с ключей – на сердечки,  – на бутыль, на фигурку с пистолетом, забирается на книжки, и  молочной струей взмывает по лобовому стеклу к моему стиху-сказке. 
Если есть белый свет, мир вечного смысла, то разве не так в нем  чертится жизнь? 
- Ладно.

День как день, и день не как день.
Он – кудель.
Ниточку тяни-потяни…
Ни жемчуга,  ни клубочка,
Ни милой дарить, ни дорогу искать
Крылья вязать.
Кому?
Гусю-лебедю,  ВАЗ-у машине.
Крылья его вот какие:
Зло не навсегда –   крыло левое,
На честном слове полет – крыло правое,
Он  черной сказки воитель.
Воитель и победитель.
А  счастливая  сказка – в жизни другой.

Снял с капота и  подбросил в руке  фигурку усача в ковбойской шляпе.


День как день, и день ни как день.
Он – кудель,
Ниточку тяни-потяни
Ни жемчуга,  ни клубочка
Ни милой дарить, ни дорогу искать.
Крылья вязать
Кому?
Службе полезной, делам ненапрасным.
Лебедю трудному.
Знаю, навсегда осел в Лебедяни,
но полети с нами  снова,
на миг, на минуту
со мной, да с другими товарищами. .

Тетрадь деда, скоросшиватель,  сердечки, бутылка, ковбой.
С  последними словами   лебедь Помощника вспорхнул, закружился на стоянкой, старый лебедь Добро засунул  голову под крыло  и что-то выкусывал в мягких перьях зеленоватого цвета.  Я видел их троих, видел их взглядом шамана – вместо жигуля – черно-белый, пыльный и немного взъерошенный   Волшебный Помощник, над зеленой тетрадкой - солидный, придремавший на закатном солнце  лебедь Добро и два молодых, юрких лебедя Дружба-Любовь, играющих друг с другом  неподалеку…
С минуту   стоял  зачарованный, а потом  с ожесточением восстановил прежний порядок – снял скоросшиватель, пожелтевшую схему, диктофон – положил на кресло в салоне.  Снял стихотворение, заменил биркинским салом-товаром.  Потом и фигурку  ковбоя убрал. Оставил капот пустым – и снова почувствовал, что надо  именно так. Без фигурки. Потому что пустое  -   служба моя. Пустое место.  Не было ошибки! Не бы-ло! Это  моя настоящая жизнь, а сказочная  только в мечтах.  А обряд надо делать – пришло совершенно отчетливо – из настоящих вещей. 
И все же я чувствовал, что мои   ясности и прозрения, недоступные,  отступавшие от меня вместе с горизонтом, были теперь на расстоянии вытянутой руки,   и я   мог  снять все что угодно, любой ответ с обессилевшей  линией неба-земли.  Чего ж  я хотел? Что было нужно?
Секунду подумал.
-  Как же «чего»? Конечно,  узнать как «употребить Биркина». И  понять, какую мне  нынче сложили  сказочку. А она, наверно, о том  - я почесал подбородок, - что я лесной дух, и мое место в лесу. А если захочу жить с людьми, на деревне, то там я могу быть только дурачком,    веселящим народ    гнилой таратайкой. В противном случае,  его вернут в лес. Для чего и призван кикимор, к которому в тайне присягает деревня. 
 «Они  наедине  в десны целуются…  Не нужны ей были деньги за отчет».
Нет, он   не больной. У него был план выбрать жертву и замочить ее, укрепив авторитет.  Типичные правила офисных войн.    
-  И что здесь нового? – я почесал щетину, -       ничего здесь нового. Разве что…  - я вспомнил только что исчезнувшее воображаемое свечение, - ты согласился, что ты лесной дух. А ты не дух, ты человек.  Ты относился к себе как они.     А надо было по-человечески.   Вот новая акция.  Опять станешь бычить?  Или будешь исполнять?    - я   постучал по капоту пальцами условным стуком, каким в армии мы стучали в закрытые двери – 7 к, на морзянке.      Тук, тук, тук-тук-тук, туки-тук.      
-  Нет. Я    пойду в отпуск.    Пусть другие   отдуваются. Август я закрыл. Препятствий нет.   А выйду   числа с 15-го, как раз  похолодает и начнется движуха. Народ начинает чихать и запасаться лекарствами.         Значит, в понедельник с утра, пока Биркина  нет, я несу Сарафану заявление на отпуск.    И пусть «целующиеся в десна»  коллеги    дают   результат. 
Я потер в ладоши и снова посмотрел на закат, красящий макушки рощи в еле тлеющую полоску  огня.  Она еще была, она еще горела, она еще вызывала меня,  светясь  оранжевой нитью накала….
И я понимал, что рыба не поймана.  Акция   - она  только   висит на месте «вздора». Но сам он   мог бы быть и другим. Он мог быть любым. Он и будет любым. Это только обличье!   Надо увидеть,  откуда приходят «вздоры» и  «бреды».  Найти черную дыру возле себя! Вот и  задачка!  Но ведь горизонт верных решений – он был рядом.   И нужно было только поставить вопрос…   
Но когда не знаешь, что ищешь, очень трудно  искать. Я посмотрел на акцию, прижатую к стеклу.    Фотографический снимок его натуры. Она глядел в ответ    надменно и укоризненно. Именно она отщипывала время,   силы, чувства –  подавляя меня в  моих лебедях-устремлениях.   Этот «бред» был   очевидно враждебен, но он   вел мою жизнь. Возглавлял дедову правду,  мою воскрешенную тачку, неторопливые чаепития у клиентов, сердечки,  чувства девушки.  Он смотрел через прорези циклопических букв  и примерялся,  как  будет и дальше   измываться над ними. А слева ему    подкрякивали «первые порядки». Им тоже нужны были другие гуси. Сальности про баб. Усмешечки в курилке. Тихое нашептывание, что кто говорит. Добровольная помощь за свои деньги.  А ты его         публично ловишь его на слове. Хм,   «отделяй Биркина от его политики». Да отделить можно, только предав своих лебедей.  А как я их предам? – изумился я. –   Да хотя бы не пытайся   взлетать.   И других не тяни. Взлетать некуда. Какое у слесаря  небо? Он сопьется и сдохнет.  На тебя тетки богатые слюни пускают – на хрена тебе Лина-Мальвина?   Начальник некомпетентен?  А кому она на хрен тут нужна, твоя компетентность?  Задружись и забудешь о проблемах!
Да,  если так буду смотреть на жизнь, то   все образуется.  И Биркин   успокоится, потому как почует  во мне «своего».  Посмотри на Ермакова – и не скажешь, что у него на уме.  Вот как нужно «обслуживать» Биркина.
Я еще долго-долго смотрел – не знаю сколько смотрел на клинообразную икебану, переводя взгляд с нее на «ТОВАРОМ» и обратно,  потом снова испытал некое волнение от присутствия готового ответа.  Он был в машине – вот что я понял.  Но там бумаг больше не было. Только… Лишь гуриевская тетрадка! В бардачке, на дне … Я кинулся в салон, откинул челюсть-крышку- она удивленно со щелчком упала вниз, отодвинул тряпки, просунул локоть, вытащил  зеленый рулон, перехваченный двойной резинкой…. И тут же вернул на место! Я вспомнил!  Одно слово  Гурий  не объяснил, говоря о вещах жизни.  Одно   слово
«СМЕРТЬ».
Вещи жизни:   добро, кров, конь, любовь, дружба, служба, причастие.      А за ними  незримо присутствует их отмена.   Мы знаем о ней, но ее – нет. Она – сон и условность. Наш долг и призвание выстраивать вещи в гармонии добра.   Слева – первые порядки. Справа – основные вещи. Они сходятся на причастии. рутина и главное.   А в голове клина… отмена?  Куда же он полетит?! Или что-то другое? 
Вот, у остолопов с клюшками, у них во главе клина разве отмена?!  Работаешь  ты Дацюком в  «Детройт ред уингз». Твое добро -   -  поднять   кубок Стэнли. Твоя рутина любима тобой, потому что она к добру и ведет.  Тренировки на точность, на физику, приседания-бег. Венчает порядки игра. Она -  причастие, высшая точка рутины.  Все в игре, все ради игры, а игра – для добра, для кубка. А был бы у них тренер Биркин?  – я вдруг  представил   хоккеистов   в нашем офисе на собрании, где по квадратной арене бегает наш кикимор, а  они сидят   у столов, прислонив   клюшки,  в амуниции и перчатках, снявши шлемы и   разглядывая  собственные коньки.  Они в смущении. Они не понимают. Уже два часа им говорят о продажах. Они вспотели, как после игры! Обессилели, ничего не делая.  Им      забить клюшками   оратора с чеховской бороденкой, что   распинается  о пользе «портфеля менеджера», ставит планы и требует отчеты о продажах после тренировок пищевых добавок и БАДов. «Они – главное в успехе, – говорит Биркин на голубом глазу, - они приведут вас   к   победе в чемпионате!      Вы же этого хотели, победы, выхода в плей-офф?!  Вот-вот, в плей-офф я вам новую продуктивную задачу поставлю».  И что тогда это для  хоккеистов?   Вздор и бред.  Но вот их обязали, как Демьяна Кошкина, и деваться им некуда. Завоюют орлы новый кубок? Ха-ха. Но что тогда для них этот вздор? О, он не просто вздор. Это   вошедшая в их жизнь   отмена. Отмена их цели и смысла. Понятно?  И они не будут сидеть,  сложа руки. Они поднимутся разом  и забьют гада клюшками…
Я  прямо увидел, как  тушу  в сером костюме,   забивают в углу клюшками и режут коньками…
А я к своей отмене привык. И живу с ней. И качусь    к чертям собачьим… Хотя, когда жизнью руководит  вздор,   это не просто досадный бред. Это сама смерть.
-  Так вот смотрело на меня с  лобового стекла…
«ТОВАРОМ» - «ОТМЕНА» - «СМЕРТЬ»
Так вот что просил  великолепный закат!
  Я обвел взглядом  гусиный клин, который, казалось уже набухал чем-то темным,  задержался на черноте жирных литер «ТОВАРОМ»,  потом  подбросил фигурку ковбоя, размахнулся    и  костяшкой домин  припечатал  ей  о капот:       
-  Рыба!
Железо спружинило,  бутылка  качнулась и упала на землю. Вернул ее на место.  Вытащил «бред» из под щетки.  Обошел машину, залез в салон, достал из бардачка   зажигалку.  Поднял лист к глазам, на уровень  «нити накала», что еще цепляла макушки деревьев.  Щелкнул барашком…
Огонь  вылетел  не из сопла.     Нет! Он  слетел из багровости,  на фон которой был наведена зажигалка.       Колеблющейся запятой он спрыгнул с оранжевой линии, схватил белый лист с жирной надписью и начал пожирать его тело. Он сожрал  в один миг   бред, вздор и смерть,  добежал до полей  в моих пальцах и цапнул меня зубами, я откинул уголок от себя.      И,  дымя по  дуге – он добил остаток листа. И исчез. А с ним -  обреченность!
Сгорело.
Сначала шаман побеждает смерть, а затем вызывает удачу.