Эхо веков!

Цикл новелл 

"Одинокий зритель"

Впервые случилось это в 1965 году в здании Госфилармонии. После ушедшего со сцены последнего артиста, Хаджисмел сел на стул, стоявший традиционно возле сцены и, скрестив руки на груди, опустил подбородок. Усталость, накопленная от бессонных ночей, проведенных в переживаниях за предстоящий гастрольный тур, дала о себе знать. В глухой давящей тишине огромного пространства сцены и зрительного зала, его глаза без сопротивления закрылись, и он провалился в сон…   
Только после звука хлопнувшей где-то двери, Хаджисмел очнулся. Открыв глаза, он понял, что снова находится в реальности. Вот рояль, вот сцена, вот кулисы... Но ему почему-то, хотел опять оказаться опять в том сне и в той нереальности, откуда он сейчас "вернулся". Хаджисмел решился сделать попытку и закрыл глаза. Ничего получилось… Убедившись, что старания напрасны, он встал со стула и стал расхаживать по сцене, вспоминая увиденные во сне сюжеты.  Хаджисмел быстро поднял с пола небольшой блокнот с аккуратно заточенным огрызком карандаша. Эти два атрибута всегда традиционно лежали на полу рядом со стулом.  Потом он вышел во двор филармонии. Сев на старые списанные сиденья, Хаджисмел стал что-то стремительно записывать и зарисовывать. Он видел во сне совершенно незнакомые места, различные пейзажи и ландшафты, видел разные по количеству группы людей, расхаживавших в одеждах незнакомой ему эпохи.

Действия этих людей было незатейливым, они просачивалась сквозь дымчатую завесу, степенно перемещаясь в разных направлениях под слегка замедленные такты не совсем знакомых мелодий. Эти люди из дымки появлялись, а потом в эту дымку уходили и полностью исчезали. В их лицах и пластике были отражено разное настроение. И на следующий день и в остальные дни, Хаджисмел попытался вновь увидеть этот загадочный сон, но попытки были тщетны.  Каждый раз, когда заканчивалась репетиция, он садился на стул и настраивал себя на "погружение" в сон, который походил на бездну, наполненную всевозможными фееричными сюжетами. Это вошло в привычку. Он расставлял широко ноги, складывал руки на груди и молча провожал взглядом артистов, покидавших репетиционную сцену. Хаджисмел пытался взглядом "вытолкнуть" артистов со сцены и быстрее остаться в одиночестве, погрузиться в ту сюжетную мистику, которая завораживала его режиссёрское сознание.

"Наедине с собой"

Шли дни, недели, месяцы и десятилетия, одни гастроли сменялись другими. Хаджисмел все-равно продолжал думать о сюжетах, увиденных во сне.  Каждый раз, он неутомимо продолжал ждать свое это репетиционное одиночество, чтобы опять стать тем отшельником, которого неведомая сила погрузила когда-то в кладовую его творческого подсознания. И каждый раз после каждой репетиции, Хаджисмел не терял надежды и в ритуальной последовательности садился на стул, стоявший на своем «законном» месте, и сосредоточенно листал блокнотную запись многолетней давности.  На тот момент ему уже не с кем было поделиться своими мыслями, потому что, ушли из жизни те великие педагоги и театральные критики, ушли в мир иной грамотные коллеги по цеху, Павел Вирский, Татьяна Устинова и другие.
Хаджисмела терзала одна мысль - как правильно домыслить все то незаконченное, что он увидел в том далеком сне… Как выстроить все им зафиксированные в блокноте сюжеты в логически завершённую взаимосвязь. Он понимал, что не хватает каких-то соединяющих звеньев. Но он успокаивал себя мыслью, что, наверное, ещё не пришло время. Хаджисмел оказался прав.
 
По прошествию нескольких десятков лет долгожданный момент прозрения настал, причем очень неожиданно. Присев в очередной раз на стул и закрыл глаза, он вдруг   провалился… Но не в сон, а в воспоминания своего детства. Ведь в детстве он сам вживую видел группы людей, совершавших сакральные танцевальные обряды. Как только он открыл глаза, то непроизвольно улыбнулся и хлопнул себя по ноге! Его прошлый сон, который он помнил от начала до конца, соединился с этими сегодняшние внятными воспоминаниями его детства. Все пазлы сложились и образовалась единая логически завершенная сюжетная линия. Хаджисмел схватил блокнот и тут же заштриховал это в своем блокноте. Затем, как истинный балетмейстер он стал думать, как оптимальнее придать танцевальному быту сценический формат в пластике, оттенках декораций, акцентах музыкальными инструментами и особенностей сценического света. Сделав последние записи, он встал со своего "ритуального" стула, и пройдя несколько шагов по сцене, вдруг резко развернулся.  Хаджисмел уже шел стремительной походкой в свой кабинет.  По пути в его голове почти реактивно разрешаться ребус, словно там наверху какая-то невидимая небесная коллегия скомандовала - «Пора!».   

"Прозрение"

Буквально ворвавшись в кабинет, Хаджисмел тревожно сел на диван, потом встал и решительно подошел к письменному столу. На мгновенье у стола он задержался в раздумьях, потому уверенно опустился в кресло, резко выдвинув ящик стола и не глядя машинально нащупал пачку сигарет. Жадные затяжки, вылетали из его ноздрей двумя синхронными плотными струями дыма. Стиснув зубами сигарету, он уже манипулировал обеими руками по столу, доставая из всех ящиков листы несхожей по качеству писчей бумаги. Попутно собрав опрятно заточенные карандаши и даже давно не функционирующие шариковые ручки, он заполнив ими канцелярский стакан. Хаджисмел ощущал состояние подготовки к чему-то судьбоносному, ведь не просто так перед ним была собрана стопка листов и переполненный канцелярский стакан. Оценив состояние полной готовности, он вынул изо рта сигарету и, одним уверенным надавливанием затушил в, давно уже «заброшенной» пепельнице. Он замер, затаил дыхание и сосредоточился.

Лежавшая на столе стопка чистой бумаги формата А-4, стала стремительно худеть. Меняя место своей дислокации, на пол летели листы, плотно исписанные его фирменным сверхаккуратным почерком. Почерк, при всей своей выдержанности, не был похож на каллиграфический, но, как-то располагал и на нем всякий останавливал взгляд. Тексты ложились без единой помарки – без зачеркиваний и исправлений, как по маслу. Вдруг Хаджисмел остановился. Он понял, что именно сейчас в 2009 году так уверенно пишет те тексты, о которых, страшно было подумать, он размышлял более сорока лет назад, в далеком 1965 году. Его бросило в пот.  Кисть и предплечье затекли и почти не слушались. Он строчил, боясь не успеть за мыслями, выстраданными всей его нелегкой творческой жизни.

Рука писала, будто запрограммированная без его участия. Не глядя, Хаджисмел закончил заполнять текстом очередной лист и прежде, чем отправить его вслед за остальными, стал проверять на нем написанное. Не сводя с исписанного листа глаз, он автоматически потянулся за очередным листом бумаги. Хаджисмел нащупал всего лишь один лист. Не выпуская из руки авторучку, он с нескрываемым любопытством, приподнялся с кресла и наклонился вперёд. Там на полу, увидев бумажный хаос, Хаджисмел улыбнулся. Сев обратно в кресло, он посмотрел на лежащий под ладонью исписанный лист, он протащил его широким жестом от себя к краю столешницы и задумался. Лёгким движением указательного пальца Хаджисмел двинул этот лист дальше и отправив на пол вслед за всеми предыдущими.
 
"Развязка"

Встав из-за стола, Хаджисмел стал собирать с пола разбросанные им листы. Аккуратно сложив их ровной стопкой, Хаджисмел прищуром оценив объём написанного.  Для убедительности он приподнял эту стопку со стола и, ощутив ее объем, вдруг резко сбросил с руки, услышав звук шлепка. Но бросив взор на стопку, он занервничал. Чего-то не хватает. Доли секунды пробежали в его сознании. Ему стало ясно, что написанное им творческое «сумасшествие», как воздух нуждается в названии. Продолжая стоять, он взял карандаш, наклонился на оставшемся сиротливо лежащем абсолютно чистом и белоснежном листе бумаги уверенно черкнул какие-то слова. Не выпуская карандаш из руки, он выпрямился и с другого ракурса еще раз оценил написанную им «таинственную» надпись. Подумав, Хаджисмел положил карандаш на стол, взял авторучку и поверх написанного карандашном, тоже самое "жирно" обвел авторучкой. Вот теперь он аккуратно и осторожно, если не сказать бережно, положил этот последний лист поверх стопки.  В этом последнем листе была огромная значимость "логического довершения". Теперь уже далеко небелой бумаге синела авторучкой "жирно" выведенная надпись, которая вмещала всю его неспокойную, сложную, тревожную и порой мучительную творческую жизнь. Надпись отражала такие глубокие судьбоносные и животрепещущие слова. Поверх небрежной карандашной надписи было "жирно" выведены слова "Эхо веков".   

Это случилось 3-его февраля 2008 года, числа неслучайно совпавшего с днем его рождения и днём, когда он наконец-таки оформил свой долгожданный труд, перенеся его из своего сознания на бумажный носитель. Наутро следующего дня, секретарь выдрессированными пальцами мягко стелила по компьютерной клавиатуре….

...