Очерк 9. В небе Я рождён для службы царской

Московская авиаэскадрилья в середине 90-х представляла собой живой организм, где каждый день испытывал людей на прочность. Здесь, среди выжженных солнцем гор и минных полей, рождались не только герои, но и братство, скреплённое риском и взаимным доверием.

В 1995 году эскадрилья больше напоминала стройплощадку, чем воинскую часть. Лётчики не только несли службу в небе, но и возводили необходимую инфраструктуру на земле. В такую интенсивную деятельность погрузился и Валерий, прибыв на три года в Московский.

На момент создания в/ч №2158 её кадровый состав, как мы помним, был очень неоднородным. В неё входило несколько опытных лётчиков. Б;льшая часть военных только недавно выпустилась из училищ. Валерий не относился ни к той, ни к другой категории – он не был ни новичком, ни ветераном. По словам опытного на тот момент пилота, С.Н. «Валера к нам пришёл в Московскую эскадрилью в звании старшего лейтенанта, уже сформировавшимся лётчиком». Его не нужно было обучать - он уже знал эту местность, эти горы, эти ветра, эти внезапные пыльные бури, прилетая сюда в командировки из Тбилиси и Ставрополя.

«На ваш страх и риск…»

В условиях войны сразу становится ясно, кто есть кто. Одни летают по инструкции, другие – по призванию, а в части, как и в любом другом рабочем коллективе, есть опытные и начинающие, инициативные и не очень. Владимир З. вспоминает, что в эскадрильи все знали и понимали, у кого какие качества и навыки: «Были лётчики, которые гарантированно выполняли задачи. Например, Валера. Его можно было в любые условия, в том числе и погодные, отправлять. И сто процентов, что он выполнит поставленную задачу. Валера – лётчик от Бога».

Пыльные бури, обстрелы с земли, заминированные высокогорные площадки, размером с пятачок – всё это как зарисовка из повседневной службы лётчика Московской эскадрильи. Несмотря на эти условия, Валера никогда не отказывался от выполнения самых сложных задач. «Он был хорошим лётчиком. Ни разу не было такого, чтоб он задание не выполнил. Он летал по точкам высокогорным, возил уголь, дрова, воду погранцам-пехоте. По жаре. Гружёный. Там каждое движение опасно- каждый миллиметр на этом пятачке маленьком (Тург, например, Гриф ) заминирован. А он на эти пятачки садился. По ним ещё и противодействие велось – лупили по ним с земли (Радий Вильданов).

Но самое страшное было даже не мины, а пыльная буря – "афганец", когда видимость падала до нуля. Радий вспоминает: «Вытянешь руку перед собой, её даже не видно всю. В такую погоду летать нельзя. Но на заставах нуждаются в воде, продовольствии. Нам говорили: «На ваш страх и риск!» Никогда не было такого, чтобы Валера вылетел, попал в какую-то неприятную ситуацию, развернулся и обратно прилетел. Нет. Никогда такого не было. Он всегда доводил дело до конца, выполнял задачу. И это очень ценилось. Он всегда основательно готовился к полёту, рассчитывал горючее. Всегда на высоте был».

О лётном мастерстве Валерия можно сказать: «Ровно. Спокойно. Как по линеечке». Это слова Валерия Власова, который летал в ним в одном экипаже борттехником. По его воспоминаниям, «было такое ощущение, что Валера с этой ручкой родился в руках. Он был невозмутим. Лицо спокойное, улыбается. И у него во всём всегда был точный расчёт».

Он не был героем громких историй – просто хорошо выполнял свою работу. Военные не любят рассказывать о своих подвигах и наградах, потому что это только для нас – подвиги. Для них – рутинная, добросовестная и сложная работа.

История одной награды

За время службы в Таджикистане (1995-1998 гг.) Валерий был награждён двумя грамотами: «За высокие результаты, достигнутые при выполнении специальных полётов и боевых вылетов при охране таджико-афганской границы» (1995 г.) и «За отличные показатели в боевой и специальной подготовке, проявленной в ходе инспектирования комиссией ФПС России» (1997 г.). Помимо этого, он был удостоен медалью «За отличие в охране государственной границы» (1995 г.) и медалью Нестерова (1996 г), а также двумя знаками отличия – «За службу в Таджикистане» (1996 г.) и «За заслуги в пограничной службе» (1997).

Однако самой значительной наградой этого периода стал первый орден Мужества, полученный Валерием в 1997 году. Орден Мужества – не та награда, которую вручают "за красивые глаза". За ним всегда стоит история, где граница между жизнью и смертью оказывается очень условной. К счастью, об основаниях для награждения сохранилась история, рассказанная другом и сослуживцем Валерия – Александром Денисюком: «После обеда, когда температура поднималась выше +35, мы не летали - занимались штабной работой. Я в то время замещал комэска. Вдруг поступает команда -необходимо лететь Ми-8 на Пянджский участок: на минном поле подорвался боец. За ним пошел фельдшер или медбрат и тоже подорвался. Лежат они, орут на поле, и никто к ним больше подходить не хочет. Я отправил туда Валеру Катаева на Ми-8 по санрейсу. Садиться нельзя, естественно, - мины вокруг. И вот он на такой минимальной высоте (сантиметров десять от нижнего колеса) висел. А это очень сложно на такой высоте висеть ровненько! Он висел, а бортовой техник и санинструктор сначала одного на борт затащили, потом вертолёт переместился. Второго тоже с висения затащили на борт. Спасли жизнь обоим. Естественно, сразу оказали первую помощь на борту, а затем отвезли в Душанбе, в госпиталь, и уже вернулись вечером. Начальник Пянджского отряда походатайствовал о награждении. Валеру я представил к Ордену Мужества, и он его получил. Заслуженно: за летное мастерство, минное поле. Мина могла взорваться и от воздушного потока, и мог колесом коснуться земли. Но он все это дело профессионально выполнил, молодец. Хороший он лётчик. Хороший!».

«Содержательный человек»

Важнее любых наград добрая память о человеке. А Валеру до сих пор помнят ребята, с которыми он служил в Московском. Сослуживцы говорят, что с ним было легко, комфортно. Каким он сохранился в воспоминаниях? Вот лишь некоторые из них:

«Валерка у нас светлый человек был. Его все помнят, знают. Очень жизнерадостный, весёлый, спортивный. Помню, как летал он в тонком пограничном маскировочном халате – тоненьком, как марля. Жарко же было» (Владимир З.)

«У меня такое впечатление, что я всегда знал Валеру. Он был душой компании, что среди нас, что среди пехоты. Мы его уважали, любили» (Радий Вильданов).

«Мы с Валерой познакомились в Московском. Сначала нейтрально друг к другу относились, а потом пошло, пошло, пошло. Смотрю, парень такой хороший, надёжный. И сблизились. Мы как-то нашли друг друга. На одной волне оказались. Этот человек оказался со мной полностью на одной волне. Это очень хорошо! Потом я привёз жену, познакомил их. Валерка мне потом помогал детей растить» (Александр Денисюк).

«Валера как-то пытался летать с гарнитурой. Слушал песню «Фантом» «Чижа». Один наушник вставлял в гарнитуру, пытался летать и музыку слушать. Но сказал, что толком ничего не слышно. Музыка такая заводная. И вот под эти песни интересно было летать на пределе. Правда, ни фига не слышно было. Он пытался, но не вышло. Там ведь надо ещё и переговоры вести с диспетчером» (Г.)

«Мы с Валерой около месяца жили в одной комнате в общежитии. Человек он спокойный, уравновешенный, весёлый. Такой – рубаха-парень. Мы с ним по вечерам, перед сном, гимн СССР пели каждый день» (Андрей П.).

«Он всегда был положительным. С ним было комфортно общаться: он постоянно шутил. Можно было посмеяться, потому что в авиации без шуток никуда» (Вячеслав Попов).

За шутками скрывалась удивительная серьёзность Валерия Его называли «взрослым», хотя разница в возрасте с сослуживцами была минимальной. И в этом не было ни капли занудства – просто зрелость, которая проявлялась во всём. Радий Вильданов вспоминает: «Он такой серьёзный был. Он меня старше всего на годик, а такое чувство было, что как будто бы лет на пять. И чтобы он улыбался – это только могло быть в своём кругу. А так – он всё время по-деловому. Он очень грамотный, очень умный. И речь у него поставлена хорошо».

Для лейтенантов, которые только выпустились из училищ, он воспринимался зрелым и опытным человеком, к которому можно было всегда обратиться за помощью: «Он был взрослым. Рассудительный такой дядька. Он-то постарше нас был. Когда я туда попал, он был уже капитаном, а мы-то только выпустились после военного училища, лейтенантами пришли. Всегда можно было с советом подойти, помощи попросить. Помогал нам, рассказывал» (Г.). И «дядька» - это не о возрасте, разумеется, а о манере говорить, думать, принимать решения. Валера не играл роль «мудрого старшего» - он таким был.

Из этих разрозненных воспоминаний складывается трогательный в его простоте образ, который один из сослуживцев охарактеризовал очень ёмко: «Он был очень добросовестный, хороший парень. Содержательный человек» (С.Н.).

Истинное лицо: это не про героизм, а про человечность и страх

Прочитав эти воспоминания, можно подумать, что Валера был человеком, которому неведом страх -этаким былинным героем. Но настоящий героизм — не в отсутствии страха, а в том, чтобы идти ему наперекор. Обратимся к его письмам и стихам, к событиям, которые глубоко тронули его в Московском. В них мы увидим не былинного героя, а живого, осязаемого человека с его слабостями и сомнениями.

В одном из писем к своей девушке, Тане, он пишет: «Я даже думать боюсь – не то что кому-то говорить, но тебе скажу: я стал бояться летать. Может, это возрастное. Только раньше для меня чувство страха было почти незнакомо, а вот после этих событий прошлого года (гибель ребят, падение вертолётов и т.д.) я перед каждым вылетом думаю-гадаю: а вернусь ли? Что-то надо с этим делать!»

После гибели друзей страх поселился в нём навсегда: «Летать я вообще почему-то боюсь, точнее, почему я знаю, но также знаю, что всё равно придётся», -размышлял он в письме.

Чёрное-белое

В кармане Валерия, кроме его лётного талисмана-дракона, - всегда были два шара: белый и чёрный. Когда его одолевали сомнения и он не мог найти верного ответа на свой вопрос, на помощь ему всегда приходили шары: «Иногда я по ним решаю, повезёт мне или нет. Если вытащу чёрный, - то нет. Если белый – повезёт».

Он не был суеверным, но после трагических событий с его друзьями судьба вдруг стала казаться ему не цепью поступков, а слепой лотереей. «Кто же знал, что так получится?», - удивляется он в письме.

Письма с войны, далёкие от патетики

Его письма к Тане — не романтичные солдатские треугольники, а исповедь человека, который уже многое пережил и не боялся показаться настоящим, без плаща и шпаги: «Дома я убедился, что лишь в боевой обстановке я чувствую себя в своей тарелке, что именно так происходит моя реализация, моё самоутверждение».


Он часто называл себя «адреналиновым наркоманом»: «Я же адреналиновый наркоман. Через пару недель начну рваться в бой» или «Я в предвкушении серьёзной работы – руки так и зудят. Единственная неудача, что в этот раз вертолётик у меня будет не приспособленным для войны, такой чисто госпиталь. Жаль, конечно, адреналина будет гораздо меньше». Именно поэтому Валера девизом своим считал слова Дениса Давыдова: «Я люблю кровавый бой, я рождён для службы царской». Возможно, в этом риске он чувствовал себя гармонично, потому что в его стихах будничная жизнь выглядит так:

Нет жизни без движения,

Огонь не греет лиц…

или

Дружба стала водой,

Места нет для любви.

Здесь все ценят покой,

Презирая бои.

Только движение и риск вырывали его из серой действительности, понять которую он не мог: «С удивлением смотрю, как люди могут спокойно жить, что-то делать, когда там наши парни сидят в окопах и играют в лотерею смерти. Я знаю, что это скоро пройдёт. Такое уже было после Таджикистана. Но когда это пройдёт, во мне опять что-то сломается и я начну метаться в поисках себя».

Он называл себя «полоумным романтиком», но был ещё и фаталистом – человеком, верящим в судьбу. Как романтик он писал о своих внутренних конфликтах: преодолении страха, о победе над своими сомнениями и над собой: «В этой командировке я заново самоутвердился, почувствовал себя снова полноценным лётчиком. Долго же в горах по площадкам не летал, теперь восстановился и стало как-то поспокойнее, тем более что получил похвалу старого мною уважаемого лётчика. А это очень важно». Как фаталист – о предопределённости, о неизбежности страшного: в письмах проскальзывают такие слова, как «лотерея смерти», «игра со смертью», «небо не прощает ошибок» и т.д.

В письмах, в которых Валера, как мне кажется, максимально раскрывается, он предстаёт уже романтиком с глубокой эмоциональностью, скрытой за внешней рациональностью. В нём одновременно уживаются и любовь к риску, и меланхолия, верность профессии и усталость от неё. Его письма — попытка сохранить связь с миром, который часто кажется ему чужим, враждебным, а Таня становится для него «спасительным уголком вселенной».

Точка обратного отсчёта

За три года в Таджикистане, которые Валера считал лучшими годами своей жизни, он настолько привык, прикипел к ребятам, что всегда радовался новостям о тех, кого разбросало по просторам нашей Родины. Почти в каждом письме он упоминает своих друзей-сослуживцев, рассказывает о встречах с ними уже на Кавказе, делится с Таней своими переживаниями о судьбах близких ему людей.

Самым пронзительным трагическим событием для Валеры стала новость о падении вертолёта в реку Пяндж, когда он уже служил в Ставрополе. В тот день погибли его друзья и сослуживцы из Московской эскадрильи. Эта катастрофа, произошедшая 2 апреля 1999 года, очень больно ранила не только его, но и всех в Московском. О катастрофе писали тогда многие издания.

«2 апреля 1999 г. вертолета Ми-8 ФПС России (в/ч 9809) при полете вдоль реки Пяндж на таджикско-афганской границе зацепил ЛЭП и упал в реку. Погибло 18 человек».
За такой сухой цитатой скрываются сотни человеческих трагедий. И лица близких Валерию людей: «Фамилии узнал в первый же день, когда появилось сообщение о катастрофе вертолёта. Позвонил в Московский… До сих пор не могу поверить, что больше не увижу ни дяди Саши Волшебника, ни Маленького, ни дяди Миши Заплаткина, ни Подплёты. А у Загорулько в прошлом году жена умерла при родах и дочку ему оставила. Теперь и он. Все холостяки. У Семёнова и родителей нет, только брат младший и тётя….»

Он не верил в их смерть: «Сегодня нам довели, что причиной стала ошибка в пилотировании, что вроде бы во время полёта на низкой высоте они поздно заметили провода через речку, решили пролететь под ними и не рассчитали, зацепившись хвостовым винтом. Саньку Подплёту до сих пор не нашли, так что я его погибшим не считаю. Согласись: всё может быть. А вдруг его афганцы или таджики где-нибудь вниз по течению спасли, а он ничего не помнит? Такие слухи были – я верю!»

Нет рядом никого,

Кто был когда-то близко,-

говорит он в одном из своих стихотворений, написанном спустя некоторое время после этого происшествия.


После страшной новости о катастрофе Валерий признаётся, что в первый день «водку пил, как воду, а на следующий - всё никак не мог понять, почему некоторые люди вокруг шутят и смеются, когда наших пацанов уже нет. Одно только успокаивает, что там нашим парням будет гораздо лучше. Пусть вспоминают нас добрым словом, а мы не забудем за них третий тост молча выпить».

Его стихотворение красноречиво говорит о том смятении и непонимании, которое царило тогда в его душе:

Как много вокруг пустоты,

Такой безобразной и вязкой.

Как много вокруг суеты,

Ненужной, пустой и опасной.

Для Валеры эта катастрофа стала точкой отсчёта — с тех пор его не отпускал страх перед полётами и дурные предчувствия, от которых не спасало ничего.

«Тёмных дат» становится всё больше

В блокноте Валерий записывал даты катастроф, в которых погибали его друзья. Он переживал, что с каждым годом печальных событий становится больше. Вот его записи:

- 18 октября 1994 года (экипаж Малышева).

- 30 сентября 1996 года (экипаж Ставицкого).

- 2 апреля 1999 года (мои ребята).

«Больше не хочу», — писал он. Но продолжал летать, потому что война — это не про героизм. Это про то, чтобы, переступая через свои страхи, делать то, что должен, даже когда сердцу очень больно.

Продолжение следует