Так распорядилась судьба

Отрывок из книги "Вкус пороха и славы". Отцу моему посвящается...

Самое страшное на войне – когда тебя долгое время не убивают. Схватки непрестанные. Полная безнадёга остаться в живых. Горы трупов вокруг, а ты цел и невредим. Аномалия какая-то. Не должно так быть в реальности, если незаговорённый. Если все полегли, так все.
Но шанс ещё остаётся, когда в неполные двадцать лет приходится беспрестанно рисковать жизнью, на исходе физические и моральные силы. Когда под кадыком в глотке нестерпимо палит жаром, голову мутит от запаха сырой крови. Когда готов взвыть израненным тигром на полнотелую луну, в беспамятном сумраке рухнуть на истерзанную взрывами землю или в диком безумии броситься на клинок пламени из ствола немецкого пулемёта.
Нет больше никакой силушки, настолько осточертело воевать. Устал до побеления зрачков в глазах, до изнеможения в обессиленном теле, до паралича лёгких за грудиной, когда и встать-то на решающий бросок невозможно. Нет адреналина. Нет больше мотивации. Да и жить уже расхотелось, не прельщают гражданские послевоенные вольности.
Иные молят, чтобы их ранило. А кто дотащит подстреленного бойца по снегу до медсанбата? Кто возьмётся, ползая по-пластунски, спасать семьдесят пять килограмм живой массы, когда на тебе зимняя одёжка с валенками да винторез с сидором в придачу? Разве что сказочники, очковтиратели, иллюзионисты. Командир первый же подползёт со спины и разрядит в голову обречённого человека обойму из табельного ТТ. На всякий случай. Для острастки. Чтобы другим страждущим неповадно было отвлекаться на вызволение из беды уже списанной со счетов жертвы.
Ерунда всё это. Мечты из категории «не может быть». Ранение вовсе не означает — спасение. Но когда в пределах видимости ещё появляется возможность путём неумолимой жертвенности нанести урон врагу — тогда другое дело. Тогда невозможное становится возможным. Откуда-то вновь появляются силы, в сознании вспыхивает ярким пламенем неистребимое желание жить.
Убитые на твоих глазах сбоку, впереди, сзади боевые товарищи словно подталкивают для решения боевой задачи. Не мы, так ты реши вопрос. И не для пафосной родины, совсем нет. Для себя реши вопрос. Просто так надо, потому что ты — мужик. Если не сможешь сегодня превозмочь себя, то завтра не уснёшь кошмарным сном: совесть будет мучить за нереализованные возможности, за проявленную слабость, за неотомщённых друзей. Здесь и сейчас решай вопрос, парень.
— Вперёд, орёлики! Ура!
— А-а-а! – Ура-а-а!
— Ур-р-р-а-а-а!
Как и ожидалось, от водокачки вдоль улицы ударили сразу два скорострельных пулемёта. Поистине убойный фланкирующий огонь сметал с ног всё живое. Первых штурмовиков смело, словно косой. Споткнувшись о распластанные тела, остатки второ-го и четвёртого взводов попытались вырваться из-под свинцового ливня.
Не тут-то было. С дистанции в триста метров пулемётчики без устали нашпиговывали смертельной дармовщиной тела, подающие признаки жизни. На флангах дело — труба. Хана пацанам.
Чёрт знает, откуда, из каких щелей на божий свет повылезали немецкие автоматчики с засученными по локоть рукавами суконных френчей. Сволочи, налегке воюют. Шинельки-то поснимали в тепле крестьянских изб.
Наиболее вёрткий фриц, спотыкаясь об убитых ребят, почти в упор полоснул по мне неприцельно, от бедра длинной очередью. Видимо, зацепил. Потому как в грудь хлёстко ударило наотмашь.
О-о-о-о… Больно-то как. Опрокинуло навз-ничь. Господи, спаси и сохрани, как умирать не хо-чется...
Не обращая больше внимания на меня, немцы суетливо побежали дальше вдоль села, добивая раненых. Надо же, сознание не уплывало. Значит, живой: пуля всего лишь прошла по касательной между предплечьем и рёбрами слева. Тотчас сработали инстинкты на выживание: ощупывал себя, попытался шевелить рукой, сгибал-разгибал пальцы, хотел схватиться за рану правой рукой.
Внимание! Скорее почувствовал, чем увидел, как с басурманской стороны приближаются новые люди в мышиного цвета мундирах. Фрицы! Пришлось вытянуться в снегу, замереть, прикрыть глаза и притвориться мёртвым.
Один из немцев подошёл вплотную к телу и ударил в пах носком кованого сапога. Мерзавец. Проверил на всякий случай: жив ли русский. Увидев, что человек не шевелится, довольный пустился бегом следом за остальными.
С трудом оправившись от чувствительного удара в мужское причендальное место, чуть-чуть приоткрыл глаза. Со спины виделась спина удаляющегося изверга. На радостях в сознании блеснуло: в этот раз живой!
Лучше бы о хорошем не думать, как будто сглазил: неожиданно, уходящий восвояси фашист остановился и неспешно пошёл назад. Скотина. Скорее всего, усомнился в моей смерти. «Сейчас добьёт», — мелькнула страшная мысль. Жить оставалось столько, сколько потребуется немцу времени, чтобы преодолеть несчастные десять метров и разрядить в подранка рожок автомата. Подумалось: «Нелепая смерть, но ещё мучительнее всего беспомощность при ожидании конца».
Немец возвращался с подготовленным к стрельбе шмайссером. Больше нельзя не только шевельнуться, но и глаз приоткрыть. Как назло, трёхлинейка завалена снегом, воспользоваться оружием невозможно.
Фриц осторожно приблизился к неподвижно лежащему телу без знаков различий на шинели и со всей силы ударил каблуком в голову. Замер на секунду, ожидая результата и тут же для верности, на всякий случай, выпустил по лежавшему красноармейцу короткую автоматную очередь в три патрона. Сознание с лёгкостью выпорхнуло из разбитой головы…
 
Смеркалось рано. Наверное, так и пришлось бы умирать на открытой луговине непокорённой деревни, если бы не пара бывших дезертиров из зэков. Храбрые оказались парни. Уважили. Дождались, когда замёрзшие немцы в радостном возбуждении уйдут отмечать свою викторию — глушить напропалую шнапс под соломенной крышей. Улучив момент, незаметно подползли к командиру. Видимо, на шее прощупывался пульс. Определили: значит, живой старлей.
Ничего не поделаешь, ребята не церемонились. Связанными ремнями обвязали с конца выломанную доску от забора. Положили на неё бесчувственное тело, поперёк груди обвязали лоскутами разодранной шинели, снятой с мертвеца. Потащили за собой. Получилось вроде салазок. Правда, иногда я переворачивался мордой вниз и ехал по инерции вперёд. Ничего, вытерпел.
Волокли неспеша, практически всю ночь меж домов поселения, через луговину, вдоль хилой рощицы на краю оврага. До-тащили до своих. На изморе, с трудом, но допёрли при чудовищной блевотине.
Из того неутешительного боя вышли живыми два серьёзно контуженных человека и один подранок. 139 бойцов из третьего состава роты отдали душу богу. Скорее всего, цель не оправдывала средства. Но девиз коммунистов: «Мы за ценой не постоим» оставался актуальным, как никогда.
А тем временем по ближайшей округе в срочном порядке уже шло четвёртое формирование многострадальной роты. Посыльные от НКВД до седьмого пота старались, собирая в стрелковое подразделение всех, кого не попадя: возрастных мужиков с деревенских подворий, затаившихся до поры до времени дезертиров, сбежавших с кунки, с виду большеньких, но уже поло-возрелых мальцов…
Все без разбору годились на убой. В кровавом предбаннике, широко открывшем свои широченные двери, новоиспеченным рекрутам без вопросов хватало места.
Милости просим погостевать страждущим очередникам. Глядишь — повезёт, выскользнут невредимыми из объятий цвета пламени конца света.
Где наша не пропадала, если так распорядилась судьба...
 
Как бы я хотел вас всех обнять... Многие тысячи слов о любви сказала бы каждая мать...

2016 год