Девочка и гоблин

История не новая, но…
«…Все то же солнце ходит надо мной,
Но и оно не блещет новизной!»
Шекспир. Сонет 76

Во все времена дети любили слушать сказки, которые взрослые рассказывали им перед сном. Забравшись под тёплое одеяло, натянутое до самого носа, они замирали ловя каждое слово.

Сказки были разными. Про отважных принцев, что сражались с драконами за честь и любовь. Про зачарованных красавиц, спящих веками под сводами забытых замков. Про гномов, без устали вырубающих ходы в сердцах гор, прокладывая туннели к тайным сокровищам. И, конечно, про гоблинов — страшных, коварных, что прячутся в чаще и подстерегают зазевавшихся путников, чтобы… сварить их в кипящем котле.

Так рассказывали взрослые. А дети — слушали. И засыпали, веря, что где-то за окном живут эти сказки. Но порой случается нечто, и дети перестают верить. В сказки. И во взрослых, которые их рассказывают.

Именно такая история произошла с одной маленькой девочкой Ликой. Об этом мне поведал торговец, что часто бывал в деревушке, где она жила. А теперь я расскажу её вам.

Деревушка была не то чтобы маленькая, но и не особенно большая — средняя, скромная. Прилепилась к склону гор на самом краю леса. Жили в ней мастера горного дела, лесорубы, что валили вековые деревья в чаще. Пастухи пасли овец на высоких лугах. Люди жили тихо, мирно, не тревожа ни друг друга, ни лес. Ремесло передавали по традиции: от отца к сыну, от матери к дочери. Женщины пряли шерсть и ткали тонкое белое полотно — лёгкое, как облако, и прочное, как сама земля. Полотно славилось на всю округу.

А ближе к осени, когда солнце уже не жгло, дни становились короче, а ночи длиннее, в деревню съезжались жители со всей окрестности, на ярмарку. Торговцы громкими голосами расхваливали товары, разложенные под пёстрыми навесами. Пастухи соревновались в стрижке овец. Лесорубы, в том, кто быстрее свалит дерево. А парни из соседних деревень устраивали безумный забег с тяжёлыми головами сыра, катясь по горному склону наперегонки.

Победитель получал в награду огромную сырную голову, специально изготовленную к этому дню и, разумеется, восхищенные взгляды девушек. Отцы сватали сыновей, а девицы, краснея и хихикая, обсуждали женихов где-нибудь в тени, за прилавками с мёдом и лентами.

Маленькая церковь по воскресеньям и праздникам собирала прихожан на службу. Священник, с добрыми морщинками у глаз, читал проповеди, выслушивал жалобы, давал простые, но точные советы. А в будни учил детей в приходской школе. Складывать из букв слова. Не бояться цифр. Что звёзды это не дырки в небе, а далёкие, настоящие огни.

Уроки Лике казались скучными. Буквы плясали перед глазами вразнобой — гуляли вкось и вкривь, как сосед-сапожник на выходе из таверны. Цифры упрямо не хотели складываться. Священник смотрел на неё с тихим вздохом, качал головой, но вслух ничего не говорил. Лика была добрая, старательная, послушная, просто не создана для скучных счетов.

По утрам она помогала бабушке: доила корову и козу, мыла ведро, кормила кур. Вечерами сидела в большой комнате вместе со взрослыми, притворяясь занятой пряжей, а сама слушала. Вслушивалась, запоминала, складывала в голове чужие разговоры, как бусины в ожерелье.

Иногда, забежав в амбар, она находила в углу мышеловку, клетку с кусочком засохшего сыра, которую ставил отец. Когда в неё попадался очередной глупый мышонок с крошечными, блестящими глазками-бусинками, она садилась рядом, осторожно открывала дверцу, брала пленника двумя ладошками и несла за край луга, подальше от амбара. Там опускала его на землю и, строго глядя, говорила.

— Больше не возвращайся.

Мышонок моргал бусинами-глазками, как будто соглашался, и, вильнув хвостиком, исчезал в траве. Она ещё немного смотрела ему вслед, и довольная возвращалась домой.

Больше всего на свете Лика любила взбивать масло. У неё оно получалось особенное — жёлтое, ароматное, тающее на языке. А ещё — ходить по лесу с друзьями. Искать грибы под еловыми лапами, ягоды — в зарослях мха. Смеяться. Бродить до вечера.

В один из таких дней Лика отправилась в лес вместе с соседскими мальчишками и девчонками. Солнце светило ярко, весело. Белые облака бежали по небу, будто спешили на какой-то свой праздник. Но ягоды попрятались, а грибы всё попадались не те, скользкие, яркие, с подозрительными шляпками. Скоро детям наскучило искать, и каждый занялся своим делом.

Лика просто пошла туда, куда глядели глаза. Останавливалась, прислушивалась, подмечала. Вот бабочка с яркими крылышками взвилась над кустами и исчезла в чаще. Вот белка с рыжим хвостом мелькнула на ветке и Лика решила посмотреть, где она живёт. Потом дорогу пересек бурундук и она пошла за ним, перепрыгивая через корни, подныривая под ветки.

Так, шаг за шагом, она переходила от дерева к дереву, от кустика к кустику. Сама не заметила, как день соскользнул в вечер. Солнце уже спряталось за дальним хребтом. Птицы на ветвях замирали, прижав головы к крыльям. Лес становился другим. Тише. Глубже. Ночь подкралась неслышно, как хищница — принеся с собой темноту и холод. Еловые ветви тревожно зашептали где-то вверху. Листья хлопали на ветру, будто звали или предостерегали.Лика остановилась. Ей стало одиноко и страшно. Она заблудилась.

Живот тихо напоминал о себе, но больше всего на свете Лике хотелось одного — оказаться дома. В своей постели, под тёплым одеялом. С кружкой горячего молока с мёдом в руках. И бабушкой рядом, укутанной в большой шерстяной платок, рассказывающей знакомую, тёплую сказку на ночь.

Она бродила кругами среди тёмных стволов, как в лабиринте. Спотыкалась о корни, торчащие из земли, как костлявые пальцы. Лес становился всё мрачнее. Где-то за верхушками деревьев загрохотало, и вскоре начал накрапывать холодный дождь. Лика уже совсем выбилась из сил. Промокшая, продрогшая, отчаявшаяся… вдруг  среди серых, мокрых скал  она заметила чёрный провал - вход в пещеру.

Войти было страшно, но холод и дождь оказались сильнее страха и она шагнула внутрь. В пещере было темно. Так темно, что Лика не видела собственных рук у самого носа. Она не пошла далеко, просто опустилась на каменистую землю, свернулась калачиком у стены. Уставшая, голодная, мокрая. Она дрожала от холода… и вскоре уснула.

Проснулась от мягкой, неожиданной теплоты. Решила, что всё это был просто сон. Сейчас откроет глаза, и окажется дома, в своей постели, в маленькой комнате с окошком и запахом топлёного молока. И прежде чем осмелиться открыть глаза, Лика протянула руку осторожно, наощупь. Под пальцами колючие и упругие еловые лапы. И укрыта она была не родным одеялом с вышивкой, а чем-то тяжелым, грубым и  шероховатым. Это был не сон.

Она нерешительно приоткрыла глаза. Вверху каменный свод. Перед глазами стена пещеры, посередине которой горел костер, ровный и яркий, отбрасывая пляшущие тени. И у костра — тёмная фигура. Большая, почти неподвижная. И вдруг она зашевелилась. Медленно повернулась… и на Лику уставились два огромных глаза, светящихся в темноте, пугающим желтым светом. Лика вжалась в угол. Натянула на себя колючее одеяло,  почти с головой и затаила дыхание. Сердце стучало так громко, что, казалось, его можно услышать с другой стороны пещеры. И вдруг из темноты раздался глухой, тяжёлый голос. Он прокатился эхом по каменным сводам.

— Не бойся, девочка.

Лика медленно опустила одеяло. Открыла сначала один глаз, потом второй. И замерла, молча глядя на фигуру у костра. Существо было большое, почти громадное. Покрытое густой тёмной шерстью. Голова с торчащими вверх ушами, с кисточками на концах. Одна рука лежала на подогнутых коленях, другая ворошила костер большой железной кочергой. Искры взлетали вверх, как золотые мотыльки, и исчезали в темноте.

— Не бойся меня, девочка, — снова пробасило существо, не отводя от нее больших желтых глаз. — Я не обижу тебя.

Лика молча сбросила с плеч одеяло, ничего не говоря.  Просто смотрела на огонь, на мерцание света на шерсти незнакомца. Существо медленно подняло руку, лежавшую на коленях, и поманило её к себе  большим мохнатым пальцем. Она подошла ближе, чуть помедлив у края света. Осторожно опустилась на аккуратно сложенную кучку мягких еловых лапок от которых пахло смолой и лесом. Подтянула под себя ноги, как делала дома, когда слушала бабушкины сказки. Сидела тихо, сжав ладошки в замочек, и смотрела широко раскрытыми глазами. На весело трещавший костёр, отбрасываюший тени по стенам пещеры. На котелок, что уютно булькал, пуская пузыри с запахом мяты и зверобоя. На озаренное огнем лицо. Глаза отражали пламя. Внимательные и… добрые. Она набрала в грудь воздуха, как перед прыжком, и почти шёпотом спросила:

— Ты правда не станешь меня есть? — в голосе Лики дрожали остатки недоверия, но страха в нём уже не было.

Существо прищурилось. В отблесках костра его глаза вспыхивали янтарём. Он (Лика решила, что это было он) наклонился, покопался в куче дров, подбросил в огонь сухих веток. Длинной кочергой поправил угли, и пламя взвилось выше, зашептало, заколыхалось. Котелок, висевший над костром, заворчал, заурчал, наполняя пещеру тёплым ароматом лесных трав, как будто сама чаща вошла под своды камня.

— Я не ем маленьких девочек, — сказал наконец, глядя на Лику светящимися глазами. — И мальчиков тоже не ем. Вообще никого не ем.

Он поставил перед ней маленький горшочек с душистым мёдом, корзинку с орехами и лесными ягодами. Затем, осторожно, словно не хотел расплескать тепло, налил в глиняную кружку отвар из котелка. Подал ей, держа за ручку двумя пальцами. Кружка оказалась велика для её детских рук. Лика взяла её осторожно, обеими ладошками, стараясь не пролить. Она была не горячей, нет, лишь тёплой, уютной, как варежки у печки. Отвар лёгким паром щекотал ей нос, пах травами, мёдом и чем-то ещё, будто сказкой.

— Мы и правда иногда пугаем вас, людей, — негромко проговорило существо, поглядывая на Лику исподлобья. — Но только когда вы заходите слишком далеко. Когда начинаете рубить наши деревья. Охотиться на наших друзей — белок, оленей… даже на бобров. Глупых, шумных, но своих.

Он помолчал, подкинул в костёр ещё ветку, и пламя вспыхнуло, тронув его лицо светом.

— Когда вы лезете в пещеры, тревожите то, что должно спать. Тогда да — может камень упасть на тропу. Или дерево заскрипит так, что по спине мурашки. Или в чаще мелькнут глаза, большие, как луна в полнолунье. Но чтобы есть… — он поморщился, — Невкусно. А вот ягоды, грибы то, что надо.

Он аккуратно подвинул к Лике корзинку.

— Ешь. Всё свежее. Орехи вчера белка-соседка принесла — поделилась. А ягоды — сам собирал.

— Ты кто? — всё ещё с недоверием спросила Лика, протягивая руку к корзинке.

Ягоды оказались на удивление сочными и сладкими. Сначала она подхватывала их полной горстью, торопливо набивая рот. Но постепенно, утолив первый голод, перешла на одну за раз, чувствуя, как сладость растекается по языку. Он наблюдал за ней молча, не мешая, не торопя. Когда Лика наконец наелась и откинулась назад со вздохом удовольствия, он негромко сказал.

— Я гоблин. А это мой дом.

Он широким жестом обвёл пещеру. Лика огляделась внимательнее. В дальнем углу стоял большой, грубо сколоченный стол и два таких же тяжёлых, но крепких стула. На полках вдоль стен теснились глиняные горшки.  Пузатые, тонкие, кривоватые, но аккуратные. На полу стояли корзины, доверху набитые мхом, орехами, какими-то корешками. А на стенах висели пучки трав — высушенные, благоуханные, как у бабушки на чердаке.

— Я не помню, как меня звали в детстве, — продолжил гоблин, не отрывая взгляда. — Но здесь все зовут меня Громг.

Он чуть наклонился к ней головой — на уровень её лица.

— А у тебя есть имя?

— Лика, — ответила она. — Вообще-то Елизавета. Но все зовут просто Лика.

— Ты давно здесь живёшь? — поинтересовалась Лика, размягчённая теплом, душистым чаем и сладкими ягодами.

Громг прикрыл глаза, словно прислушиваясь к ветру в пещере, и задумался.

— Давно, — произнёс он медленно. — А сколько — не помню. Мы, гоблины, живём долго. Медленно. Никуда не торопимся.

Он почесал голову большой ладонью. Такой, в которой, кажется, могла бы поместиться овца. Даже две, если помельче.

— Помню, как горы пустили вглубь корни. Как из жёлудя вырастал дуб, могучий, несгибаемый. Как он засыхал… уступая место потомкам. Молоденьким побегам. Жизнь она ведь не о спешке.

— Однажды белка утащила у меня большую кружку, — громыхнул Громг, вспоминая, — ох и рассердился я тогда! Бурчал, ворчал, аж корни под полом вздрагивали. А наутро…

Тут он вдруг расхохотался — густо, заразительно, так что на полке задрожали глиняные горшки.

— Глядь — а она стоит у порога. Полная орехов. Чистая, как новая. Вот ведь…

Он покачал головой и вытер слезинку из уголка глаза, хотя вряд ли признался бы, что это от умиления. Лика рассмеялась, звонко, во весь голос. Искорки её смеха отразились от стен пещеры, звеня, будто маленькие колокольчики перекликались между собой в темноте.

— А у нас был такой случай! — выпалила она, устраиваясь поудобнее у костра. Расправила затёкшие ноги, потёрла коленки — и продолжила:

— Однажды мой маленький брат напугал козу. Та в ужасе боднула бабушку, которая как раз доила корову. Бабушка, от неожиданности, сжала вымя слишком сильно — корова замычала от боли, лягнула бабушку, потом — ведро. Молоко разлилось по полу. Начался настоящий переполох: Бабушка гонялась за козой, брат — за бабушкой, а единственный, кто остался доволен, был наш кот. Он спокойно забрался в перевёрнутое ведро и напился молока вдоволь — как настоящий победитель!

И они оба рассмеялись. Лика — звонко, по-детски. А Громг — басом, от которого задрожали горшки на полках, и в дальнем углу со страхом перекатился кочан капусты.

За стенами пещеры выл ветер и лил холодный дождь. А здесь было тепло и уютно. Они сидели у костра и рассказывали друг другу истории — весёлые, грустные, странные. И не заметили, как ночь ушла, уступив место утру.

Громг встал, потянулся и подошёл ко входу. Отвалил в сторону тяжёлый камень — и внутрь хлынул солнечный свет, яркий, золотистый, расплескавшийся по полу. Он выглянул наружу — и вдруг густо рассмеялся, покачиваясь от смеха, как большое дерево на ветру. Лика подскочила и выглянула следом.

На пороге пещеры лежали дары, принесённые лесными жителями. Кучка грибов, аккуратная, чистая — от семейства ежей. Горсть орехов — от рыжей белки, с перевязанным листиком сверху. Ароматные веточки для костра — от трудолюбивых бобров, ровные, как специально обструганные.

И рядом со всем этим стояла корзина. Та самая, которую Лика потеряла в лесу. Она не просто стояла — она была до краёв  полна грибами. Свежими, чистыми, только что собранными. Лика широко открыла глаза и прошептала:

— Они… правда пришли?

— Конечно, пришли, — улыбнулся Громг. — Здесь так принято. Если ты уважаешь лес — он уважает тебя.

Громг проводил Лику до самого края леса. Он шёл за ней, прячась за стволами деревьев, следил, как она всё ближе подходила к деревне. Лика оборачивалась, махала ему рукой, и улыбалась. Он не отвечал, только смотрел. А потом исчез в тени.

В доме стоял переполох. Мама сидела на сундуке в углу и плакала. Отец с соседями, с ружьями за спиной, уже собирался в лес. Бабушка, не поднимая головы, шептала молитвы под образами. Никто даже не заметил, как тихонько открылась дверь, Лика вошла, села за стол и начала аккуратно выкладывать из корзинки грибы.

И только когда младший брат с радостным криком бросился к ней, все вдруг замерли и обернулись. Её обняли, заговорили, расспрашивали — где была, что с ней случилось. Она рассказала. Про тёплый костёр в пещере, про Громга, про белку с орехами и бобров с хворостом. Никто, конечно, ей не поверил.

Её отвели к священнику. Он выслушал её спокойно, не перебивая ни разу.

— Оставьте её в покое, — сказал он потом отцу с матерью. — Бедная девочка столько пережила. Всё пройдёт. Не тревожьте её вопросами.

Священника в деревне уважали. За доброту и мудрость. И с тех пор никто Лику не спрашивал ни о чём. Не дёргал. Только стали замечать. Иногда она исчезала. Брала с собой корзинку. То с яблоками. То с караваем хлеба и бруском своего знаменитого масла. А то и с приличным куском сыра, аккуратно завёрнутым в платок. Качали головами, вздыхали.

— Бедная девочка, — говорили.

Но вслух  ни слова. Пусть живёт, как умеет. И никто не обращал внимания, что назад она никогда не возвращалась с пустыми руками. Её корзинка всегда была полна. Спелых ягод, свежих грибов, орехов и душистых лесных трав.

С тех пор прошли годы, и никто уже не знает точно, где та пещера. Но иногда в лесу по-прежнему пахнет мёдом и дымом от костра…
Я рассказал вам то, что слышал сам. А правда это — или только сказка — решать вам.