Девочка и гоблин

Во все времена дети любили слушать сказки перед сном. Они забирались под тёплое одеяло, натягивали его до самого носа и замирали в ожидании. А бабушка — обычно сказки рассказывали бабушки — укутывалась поплотнее в накинутый на плечи платок и начинала рассказ. Про отважных принцев и зачарованных красавиц. Про гномов, что без устали вырубали ходы в сердце гор. И, конечно, про гоблинов что подстерегали зазевавшихся путников.
Так рассказывали взрослые. А дети слушали, и засыпали, веря, что где-то за окном живут эти сказки. Но порой случалось нечто, и дети переставали верить. В сказки. И во взрослых, которые их рассказывали. Именно такая история произошла с одной маленькой девочкой Ликой.
Деревушка, где жила Лика, прилепилась к склону гор на самом краю леса. Селились в ней мастера горного дела, лесорубы, что валили вековые деревья в чаще. Пастухи пасли овец на высоких лугах. Люди жили тихо, мирно, не тревожили ни друг друга, ни лес. Ремесло передавали по традиции: от отца к сыну, от матери к дочери. Женщины пряли шерсть и ткали тонкое белое полотно — лёгкое, как облако, и прочное, как сама земля.
А ближе к осени, когда солнце уже не жгло, дни становились короче, а ночи длиннее, в деревню съезжались жители со всей окрестности, на ярмарку. Торговцы расхваливали товары, разложенные под пёстрыми навесами. Пастухи соревновались в стрижке овец. Лесорубы — в том, кто быстрее свалит дерево. А парни из соседних деревень гнали вниз по горному склону тяжёлые головы сыра в безумном забеге. Победитель получал в награду огромную сырную голову, специально изготовленную к этому дню и, разумеется, восхищённые взгляды девушек. Отцы сватали сыновей, а девицы, краснея и хихикая, обсуждали женихов в тени, за прилавками с мёдом и лентами.
Маленькая церковь по воскресеньям и праздникам собирала прихожан на службу. Священник, с добрыми морщинками у глаз, читал проповеди, выслушивал жалобы, давал простые, но точные советы. А в будни учил детей в приходской школе. Складывать из букв слова, не бояться цифр. Уроки Лике казались скучными. Буквы плясали перед глазами вразнобой — гуляли вкривь и вкось, как сосед- сапожник — на выходе из таверны. Цифры упрямо не хотели складываться. Священник смотрел с тихим вздохом, качал головой, но вслух ничего не говорил. Лика была добрая, старательная, послушная, просто не создана для скучных счетов.
По утрам она помогала бабушке: доила корову и козу, мыла ведро, кормила кур. Вечерами сидела в большой комнате вместе со взрослыми, притворялась занятой пряжей, и слушала. Вслушивалась, запоминала, складывала в голове чужие разговоры, как бусины в ожерелье.
Порой, в амбаре она находила в углу мышеловку — клетку с кусочком засохшего сыра. Когда в неё попадался очередной глупый мышонок, она садилась рядом, осторожно открывала дверцу, брала пленника двумя ладошками и несла за край луга, подальше от амбара. Там опускала его на землю и, строго глядя, говорила:
— Больше не возвращайся.
Мышонок моргал бусинами-глазками, и, вильнув хвостиком, исчезал в траве. Она смотрела вслед и, довольная, возвращалась домой.
Больше всего на свете Лика любила взбивать масло. Оно у неё получалось особенное — жёлтое, ароматное, тающее на языке. А ещё — ходить по лесу с друзьями. Искать грибы под еловыми лапами, ягоды — в зарослях мха.
В один из таких дней Лика отправилась в лес вместе с соседскими мальчишками и девчонками. Солнце светило ярко, весело. Белые облака спешили по небу на какой-то свой праздник. Но ягоды попрятались, а грибы попадались не те, скользкие, бледные, с подозрительными шляпками. Скоро детям наскучило искать, и каждый занялся своим делом. Лика просто пошла туда, куда глядели глаза. Останавливалась, прислушивалась, подмечала. Здесь бабочка с яркими крылышками взвилась над кустами и исчезла в чаще. Там белка с рыжим хвостом мелькнула на ветке, и Лика решила посмотреть, где она живёт. Потом дорогу пересёк бурундук, и она пошла за ним, перепрыгивала через корни, подныривала под ветки.
Так, шаг за шагом, она переходила от дерева к дереву, от кустика к кустику. Сама не заметила, как день соскользнул в вечер и солнце спряталось за дальним хребтом. Лес притих, потяжелел. Ночь подкралась, как хищница, — принесла с собой холод. Еловые ветви тревожно зашептали где-то вверху. Листья хлопали на ветру, будто звали или предостерегали. Лика остановилась: ей стало одиноко и страшно. Она заблудилась.
Живот тихо напомнил о себе, но больше всего на свете Лике хотелось одного — оказаться дома. В постели, под тёплым одеялом. С кружкой горячего молока с мёдом в руках. И бабушкой рядом, укутанной в большой шерстяной платок, рассказывающей знакомую сказку на ночь. Она бродила кругами среди тёмных стволов, как в лабиринте. Спотыкалась о корни, что торчали из земли, как костлявые пальцы. Лес становился всё мрачнее. Где-то за верхушками деревьев загрохотало, и вскоре полил холодный дождь. Лика выбилась из сил, промокла, продрогла и совсем было отчаялась. И тут, среди серых мокрых скал, заметила чёрный провал — вход в пещеру.
Она боялась войти, но холод и дождь оказались сильнее страха, и она шагнула внутрь тёмной пещеры. Такой тёмной, что не было видно рук у самого носа. Лика опустилась на каменистую землю, свернулась калачиком у стены… и вскоре уснула. Проснулась от мягкой, неожиданной теплоты, и решила, что всё это был просто сон. Сейчас откроет глаза, и окажется дома, в постели, в маленькой комнате с окошком и запахом топлёного молока. И прежде, чем осмелиться открыть глаза, Лика протянула руку, нащупала под пальцами колючие и упругие еловые лапки. И укрывало её не родное одеяло с вышивкой, а что-то тяжёлое, грубое и шероховатое. Это был не сон.
Лика нерешительно приоткрыла глаза. Вверху каменный свод, посередине пещеры горел костёр, ровный, яркий, отбрасывал пляшущие тени. Большая, почти неподвижная фигура у костра зашевелилась, медленно повернулась и уставилась на нее огромными глазами, что светились в темноте пугающим жёлтым светом. Лика вжалась в угол, натянула на себя колючее одеяло и затаила дыхание. Сердце стучало так громко, что, казалось, можно услышать с другой стороны пещеры. И вдруг из темноты раздался глухой, тяжёлый голос. Он прокатился эхом по каменным сводам.
— Не бойся, девочка.
Лика медленно опустила одеяло. Открыла сначала один глаз, потом другой, и замерла, молча глядя на фигуру. У костра сидело большое, почти громадное существо, покрытое густой тёмной шерстью. На голове торчали уши, с кисточками на концах. Одна рука лежала на подогнутых коленях, другая ворошила костёр большой железной кочергой. Искры взлетали вверх, словно золотые мотыльки, и исчезали в темноте.
— Не бойся меня, девочка, — снова пробасило существо. — Я не обижу тебя.
Лика молча сбросила одеяло, но ничего не ответила, смотрела на огонь. Существо медленно подняло руку и поманило большим мохнатым пальцем. Она чуть помедлила у края света и подошла ближе. Осторожно опустилась на аккуратно сложенную кучку мягких еловых лапок, от которых пахло смолой и лесом. Подтянула под себя ноги, как делала дома, когда слушала бабушкины сказки. Сидела тихо, сжала ладошки в замочек, и смотрела. Костёр весело трещал, отбрасывал тени на стены пещеры. Котёл уютно булькал, пуская пузыри с запахом мяты и зверобоя. Огонь озарял лицо существа янтарными пламенем. Внимательное и… доброе. Лика набрала в грудь побольше воздуха, как перед прыжком, и почти шёпотом спросила:
— Ты правда не станешь меня есть? — В голосе Лики дрожали остатки недоверия, но страх уже ушёл.
Существо прищурилось. Он (Лика решила, что это был он) наклонился, покопался в куче дров, подбросил в огонь сухих веток, кочергой поправил угли, и пламя взвилось, зашептало, заколыхалось. Котёл, висевший над костром, заворчал, заурчал, наполнил пещеру тёплым ароматом лесных трав, как будто сама чаща вошла под своды камня.
— Я не ем маленьких девочек, — сказал он наконец. — И мальчиков тоже не ем. Никого не ем.
Он поставил перед ней горшочек с душистым мёдом, корзинку с орехами и лесными ягодами. Затем, осторожно, боясь расплескать тепло, налил в глиняную кружку отвар из котелка. Подал, держа за ручку двумя пальцами. Лика взяла осторожно, обеими ладошками, стараясь не пролить. Она была не горячей, нет, лишь тёплой, уютной, как варежки у печки. Отвар лёгким паром щекотал нос, пах травами, мёдом и чем-то ещё — сказкой.
— Мы и правда иногда пугаем вас, людей, — негромко проговорило существо, поглядывая на Лику исподлобья. — Но только когда вы заходите слишком далеко, начинаете рубить деревья, охотиться на наших друзей — белок, оленей… даже на бобров. Глупых, шумных, но своих.
Он помолчал, подкинул в костёр ещё ветку.
— Когда вы лезете в пещеры, тревожите то, что должно спать. Тогда да — может камень упасть на тропу. Или дерево заскрипит так, что по спине мурашки. Или в чаще мелькнут глаза, большие, как луна в полнолунье. Но чтобы есть… — он поморщился: — Невкусно. А вот ягоды, грибы — то, что надо.
Он аккуратно подвинул к Лике корзинку. — Ешь. Всё свежее. Орехи вчера белка-соседка принесла — поделилась. А ягоды — сам собирал.
— Ты кто? —спросила Лика, протягивая руку к корзинке.
Ягоды оказались на удивление сочными и сладкими. Сначала она подхватывала их полной горстью, торопливо набивала рот. Но, утолив первый голод, перешла на одну за раз, чувствуя, как сладость растекается по языку. Он наблюдал за ней молча, не торопил. Когда Лика наконец наелась, негромко сказал:
— Я гоблин. А это мой дом.
Он широким жестом обвёл пещеру. Лика огляделась внимательнее. В дальнем углу стоял большой, грубо сколоченный стол и два таких же тяжёлых, но крепких стула. На полках вдоль стен теснились глиняные горшки, пузатые, тонкие, кривоватые, но аккуратные. На полу разместились корзины, доверху набитые мхом, орехами, корешками. А на стенах висели пучки трав — высушенные, благоуханные, как у бабушки на чердаке.
— Я не помню, как меня звали в детстве, — продолжил гоблин. — Но здесь все зовут меня Громг.
Он наклонился — на уровень её лица.
— А у тебя есть имя?
— Лика, — ответила она. — Елизавета. Но все зовут просто Лика.
— Ты давно здесь живёшь? — поинтересовалась Лика, размягчённая теплом, душистым чаем и сладкими ягодами.
Громг прикрыл глаза, прислушался к ветру в пещере, и задумался.
— Давно. А сколько — не помню. Мы, гоблины, живём долго. Медленно. Никуда не торопимся.
Он почесал голову большой ладонью — такой, в которой, кажется, могла бы поместиться овца. Даже две, если помельче.
— Помню, как горы пустили вглубь корни. Как из жёлудя вырос дуб, могучий, несгибаемый. Как он засох… уступая место потомкам. Молоденьким побегам. Жизнь она ведь не о спешке.
— Однажды белка утащила у меня большую кружку, — громыхнул Громг, вспоминая, — ох и рассердился я тогда! Бурчал, ворчал, аж корни под полом вздрагивали. А наутро…
Тут он вдруг расхохотался — густо, заразительно, так что на полке задрожали глиняные горшки. — Глядь — а она стоит у порога. Полная орехов. Чистая, как новая. Вот ведь… — он покачал головой.
Лика рассмеялась, звонко, во весь голос. Искорки смеха отразились от стен пещеры, будто маленькие колокольчики перекликались между собой в темноте.
— А у нас был такой случай! — выпалила она, устраиваясь поудобнее у костра. Расправила затёкшие ноги, потёрла коленки — и продолжила: — Однажды мой маленький брат напугал козу. Та в ужасе боднула бабушку, что как раз доила корову рядом. Бабушка, от неожиданности, слишком сильно сжала вымя — корова замычала от боли, лягнула бабушку, потом — ведро. Молоко разлилось по полу. Начался настоящий переполох: бабушка гонялась за козой, брат — за бабушкой, а единственный, кто остался доволен, был наш кот. Он спокойно забрался в перевёрнутое ведро и напился молока вдоволь — как настоящий победитель!
И они оба рассмеялись. Лика — звонко, по-детски. А Громг — басом, от которого задрожали горшки на полках, и в дальнем углу со страхом перекатился кочан капусты.
За стенами пещеры выл ветер и лил холодный дождь. А здесь было тепло и уютно. Они сидели у костра и рассказывали друг другу истории — весёлые, грустные, странные. И не заметили, как ночь ушла, уступив место утру.
Громг встал, потянулся и подошёл ко входу. Отвалил в сторону тяжёлый камень — и внутрь хлынул солнечный свет, расплескался по полу, яркий, золотистый. Громг выглянул наружу — и рассмеялся, покачиваясь от смеха, как большое дерево на ветру. Лика подскочила и выглянула следом.
На пороге пещеры лежали дары, принесённые лесными жителями. Кучка грибов, — от семейства ежей. Горсть орехов, с перевязанным листиком сверху — от рыжей белки. Ароматные веточки для костра — от трудолюбивых бобров. И рядом со всем этим стояла корзинка. Та самая, которую Лика потеряла в лесу. Она была до краёв полна грибами. Свежими, чистыми, только что собранными. Лика широко открыла глаза и прошептала:
— Они… правда пришли?
— Конечно, пришли, — улыбнулся Громг. — Здесь так принято. Если ты уважаешь лес — он уважает тебя.
Громг проводил Лику до самого края леса. Он шёл, прячась за стволами деревьев, следил, как она всё ближе подходила к деревне. Лика оборачивалась, махала ему рукой и улыбалась. Он не отвечал, только смотрел. А потом исчез в тени.
В доме стоял переполох. Мама сидела на сундуке в углу и плакала. Отец с соседями собирался в лес на поиски. Бабушка, не поднимая головы, шептала молитвы под образами. Никто даже не заметил, как тихонько открылась дверь. Лика вошла, села за стол и начала аккуратно выкладывать из корзинки грибы. И только когда младший брат с радостным криком бросился к ней, все вдруг замерли и обернулись. Её обняли, заговорили, расспрашивали — где была, что случилось. Она рассказала. Про тёплый костёр в пещере, про Громга, про белку с орехами и бобров с хворостом. Никто, конечно, не поверил.
Лику отвели к священнику. Он выслушал спокойно, ни разу не перебил.
— Оставьте её в покое, — сказал он потом отцу с матерью. — Бедная девочка столько пережила. Всё пройдёт. Не тревожьте вопросами.
Священника в деревне уважали. За доброту и мудрость. И с тех пор никто Лику не спрашивал ни о чём. Не дёргал. Только стали замечать. Иногда она исчезала. Брала с собой корзинку. То с яблоками, то с караваем хлеба и бруском своего знаменитого масла, а то и с приличным куском сыра, аккуратно завёрнутым в платок. Качали головами, вздыхали.
— Бедная девочка, — говорили.
Но вслух ни слова. Пусть живёт, как умеет. И никто не обращал внимания, что назад она никогда не возвращалась с пустыми руками. Её корзинка всегда была полна: спелых ягод, свежих грибов, орехов и душистых лесных трав.
С тех пор прошли годы, и никто уже не знает точно, где та пещера. Но иногда в лесу по-прежнему пахнет мёдом и дымом от костра…