Простить нельзя забыть

«Простить нельзя забыть»

Андрей ходит по комнате. 
Паркет скрипит ровно в том месте, 
где его жена Анна когда-то просила: 
«Почини…» 

Он не починил. 

Теперь он наступает ритмично, 
словно отбивает такт: 
«Она сидела на полу…» 
(пауза — глоток виски из трещиноватой рюмки) 
«…и груду писем разбирала…» 

В голове всплывает: 
«Почему Тютчев мог, а я — нет? 
Он же тоже врал, пил, 
а его до сих пор цитируют, боготворят. 


Дверь распахивается — Сергей, 
пахнет зимней сыростью и дешёвым одеколоном. 
«Ты что там бубнишь?» 
«Сам ты бубнишь! Это Тютчев». 
«А, тот, что с тёткой молодой путался?» 

Андрей бросает окурок в пепельницу.: 
Не тётка — подруга его дочки. 
И ребёнок был… И не один — трое.. 
А жена терпела. 
Потому что он — гений. 
А если ты — никто, 
то и грехи твои — 
мелкие, пошлые, 
как неоплаченный счет в баре…» 
 
Голос супруги Анны  обрывистый, как старый пленочный диктофон.
«Тыы… не Тютчев. 
У тебя даже сонеты не получаются. 
Вчера… опять пахло духами. 
Не теми, что я дарю себе на день рождения.   
Мне уже стыдно спрашивать. 
Подруги смотрят в тарелку, 
когда я вхожу в кафе. 
Как будто я — прозрачная.
Ты даже не представляешь, 
как это — целовать тебя, 
зная, что губы твои 
только что были в другом месте…» 

(Её внутренний монолог, когда она собирает чемодан):
«Зачем я беру эту глупую кружку — 
подарок его мамы? 
Выбросить? 
Но вдруг… 
Нет. 
Вдруг не бывает. 
Только наверняка. 
Наверняка — он не изменится. 
Наверняка — я устала. 
Наверняка — лучше одиночество, 
чем эти ночи у окна, 
где я считаю шаги 
и гадаю: 
его — или соседа?» 

После развода жизнь становится похожа на скрип несмазанной двери:

Холодильник гудит как больной. 
Внутри — полупустая банка солёных огурцов 
и вчерашняя пицца, 
которую он даже не разогрел.

Телефон молчит. 
Раньше он боялся, что Анна напишет. 
Теперь боится, что не напишет никто. 

(Внутренний монолог перед зеркалом): 
«Слепота — это как медленный закат. 
Сначала ты не замечаешь, 
что краски стали бледнее. 
Потом — очки уже не помогают. 
Потом — мир расплывается, 
как акварель под дождём. 
Может, это наказание? 
За что? 
За Анну? 
За тех женщин? 
Или просто возраст
берёт своё?» 
Анна стоит на пороге — 
в руках пакет с апельсинами 
(он всегда любил их). 
«Ты… зачем?»
« Сын подруги рассказал… 
Что ты почти не видишь». 

Он отворачивается к стене: 
«Мне не нужна твоя жалость». 
«Это не жалость. 
Это… я просто не смогла». 

(Её мысли, пока она моет пол): 
«Почему я здесь? 
Он ведь не изменился.
Те же сигареты на подоконнике. 
Но когда я увидела его пустые глаза — 
что-то внутри перевернулось. 
Может, это старость? 
Или глупость? 
Или… 
просто некуда больше идти?» 
 
(Они учатся жить заново — медленно, как дети)
Она водит его по врачам — 
он ворчит, но ходит. 

Однажды ночью он нащупывает её руку: 
«Прости…» 
Она не отвечает, 
но не отнимает ладонь.

(Его мысли перед сном): 
Прежде я полагал, что жизнь должна быть яркой, наполненной увлечениями и приносить радость.
 Теперь понимаю:
 настоящее — 
 это её дыхание рядом, 
 это скрип кровати, 
 когда она ворочается, 
 это запах борща, 
 который я когда-то ненавидел…» 

 Они вместе, но прежнего уже не вернуть.