Зола былых костров. Эпизод Е

Эпизод Е. ЕЛКИ-ПАЛКИ.


17 августа 20** года
Лагерь на Жилансут.

   Женька купалась. Время сиесты подходило к концу. Купальное место на берегу омута, по местному сай, было оборудовано двумя досками, прихваченными из города, и сваями из местных тальниковых кольев из сушняка.

   - Юра, принеси мой сарафанчик, на стуле, фиолетовый…

   Румпель поднялся  в «кают-компанию» Женькиной с Ланни «Не виски».

   За столом  Ланни с Глебом переносили какие-то отметки с планшета на бумажную план-карту. «Ксерокопия, цветная», - отметил про себя Румпель.

   Женькин стул занимал Глеб. Платье со спинки было снято и небрежно брошено на Женькин диванчик – «люлю» на  говоре его нового города, не колючинском.


   Юра взял платье и вдохнул Женькин запах. Потом еще раз, глубже. Что на него сейчас смотрят двое, его больше не волновало.

   - Мне начинает нравиться запах табака, привыкаю… Моя дочь Наташка покуривает в компании, я слышу, но молчу обычно…Потому что люблю. Почему мне это помешало тогда любить Женю?

   В «Не виски» вошла Женька. Мокрый купальник, полотенце на голове.

    - Тебя дождёшься… Сам решил примерить? Будет тесно, ты вон какой здоровый, да еще с животом…

   Двое за столом склонились над картой, прятали лица, и потому столкнулись лбами. И посмотрели друг другу в глаза.

   Женька рванула из рук Румпеля платье и вышла, чтобы переодеться за машиной. Юра сделал шаг пойти за ней следом…

   - Иди, куй железо не отходя от кассы, получи сдачу канадской монетой…, - Глеб встретил кинжальный взгляд Ланни на круговую защиту:

   - Мы договаривались не трогать Женю. О Юре мы не говорили, по умолчанию – естественное поведение. Может быть чаю? Или кофе, как, Юра?

   - А канадская монета здесь при чем? – наконец выдохнул Румпель.

   - Перечитай О.Генри. Забываешь уже, что в Колючинске прежних времен без знания наизусть целых страниц из О.Генри, Гашека или хотя бы Ильфа с Петровым девчонку было не уболтать…

   - Как ты заговорил…

   - Естественно, как природа подсказывает.

   - Женю ты тоже убалтывал?

   - Женя всё слышит… Ланни, заметь, не я начал.  У преподов и инструкторов есть профессиональное правило – отвечать на все вопросы,  не могу молчать. Нет, с Женей я глотал язык, еле выдавил… А теперь…Теперь я обещал не убалтывать, не преследовать – это ведь не секрет, Женя? И помню своё обещание. О Жене всё, с Женей обо всём, кроме…всего. О кофе можно.  Включай плитку.

   Снова вошла Женька, платье на голое тело, после прохладной воды соски маленьких грудей топорщились сквозь лёгкую ткань.

   - Сплетничаете тут? – как кто, а Глеб понял, она сознавала свою власть над ними и пользовалась сейчас ею. Просто не решила, куда направить.

   - Пятьдесят лет –возраст исправления ошибок…, хрипло выронил Румпель.

   - Скорее осознания ошибок. И покаяния за них, - Глеба сегодня несло: - Склеенный сосуд  вернул свою форму, но сетку трещин можно только замазать. Ни воду, ни кумыс, ни вино в него уже не налить.  Только любоваться. А часто у него не хватает фрагментов, пустые места мы заливаем гипсом – как  протезом… Хотя… О чем я, вы свободные люди, вашим супругам я не был представлен и перед ними у меня никаких обязательств…
               
(Александр Гейнц, Сергей Данилов – Далёкий порт. Авторская версия)
 
   - Глеб! – Ланни не скрывала возмущения, - Глеб! Ну нельзя же так!

   - Нельзя, так нельзя… Предлагаю вместо вашего растворимого мой натуральный. Я пошел…

   И уже ступив одной на землю, обернулся:

   - Простите меня, друзья, меня понесло…
 

(Александр Стрижевский - Посвящение О'Генри)
 
Купи билет, взойди на борт, и пароход отчалит,
И пусть затасканный сюжет повторится опять.
В который раз засвищет Норд мелодию печали
И бросит в воду  пистолет - чего ж еще желать.

       Но мы меняемся, и как стремительно,
       Посмотришь в зеркало, а там не ты.
       Все изменяется ну удивительно.
       Холодный ветер, господа, закройте рты.

А помнишь, как еще вчера ты ждал невероятного,
И вот сегодня ты один средь тех, кто на борту.
Сплюнь через левое плечо, и нет пути обратного,
Сплюнь через правое плечо, и обретешь мечту.

       Но мы меняемся. И как стремительно!
       Ах, как внушительно горят мосты!
       Все повторяется, ну поразительно!
       Господа, ну сколько вам можно повторять:
       Дует холодный северный ветер.
       Господа, вы простудитесь!
       Закройте рты!


18 августа 20** года.
Раскоп на Жилансут.


   И вот снова, как тридцать лет назад, Румпель и Глеб работали в одном квадрате. Старые кони должны выправить и выровнять, что натворили нынешние студенты.

   - Ты помнишь грунт на Сарсекае? В сравнении с этим – масло! А под ним материк – золото! Светлый песочек с негативами канавок и ямок – загляденье.

   - А на Уккатайке этот песочек рвал лопаты. А ты заметил, что нынешние не поют на раскопе? Мы не поём. Для нас раскоп стал тяжелой обязательной работой вместо удовольствия. Почему? А студентам – наказанием.

   - Не поётся. Нет веры в искренность тех, кто рядом. Там всё о настоящей дружбе и любви,  а здесь видишь, что в  старых друзьях  нет в тебе шкурного интереса и ты бесполезен.

   - Вот так, значит?! А помнишь, как тебя твои же  сокурсники хотели побить за задранный нос на Уккатайке?

   - Знаешь, как только вас и СПБ не стало рядом, всё пришло в норму. И бить не хотели, и в комнату мою вшестером набивались, и разговоры, и песни до утра, и под гитару, и магнитофон…

   - Это когда ты бросил Женю и она рыдала у меня на плече…

   - Так это я бросил и ругался в трубку? Моя вина в том, что я умолял… Ладно, примем как новую версию… Она рыдала, ты утешал, никакого соперничества… Я помню твой рассказ… Вот поверь мне, тебе бы я сцен ревности не закатывал. Их не было и в реальности, хотя «друзья» мне спешили сообщить, что Женя теперь с тобой и у вас всё хорошо. Я бы принял. Вот с вами – принял бы. А потом ты выложил сам, что Женя уже не та, что она курит…Ты испугался. И мог со мной обмениваться песнями, мы ходили по магазинам, слали в Томск «шифрованные» телеграммы…

   Был такой эпизод. После посещения магазина «Космос» они сходили на почту и  заполнили бланк телеграммы: «Вибрам 41, 42,43, 44, 45» И у них не приняли – шифровка. И тогда  Юра закинул на барьер свою тощую мускулистую длинную ногу в рыжих волосках ниже альпинистских шортов на подтяжках:

   - Вибрам – это обувь, горные ботинки, дефицит…

  В ожидании ответа в магазине ВВС («Вина. Воды. Соки») взяли обычный ординарный «рислинг») и кой-какой снеди и отправились домой к Юре.  Было о чем поговорить и обменяться песнями. На кухне каждый приготовил своё коронное блюдо – подошли Юрин  брат Саша и его приятель. Пили, пели… В какой-то момент расслабились… А потом в середине ночи отправились через половину города прихватить знак «дорожные работы», переименованный в «Осторожно, археологи!» - в подарок Ланни. Глеб тогда поверил, что тесный круг друзей хоть и разорвался, но цепочка еще крепка…
 
(Геннадий Васильев - Маэстро Ледоруб).
 Нам приглашенья ждать миланского "Ла Скала",
Признаться честно если, просто нет нужды,
Да и к тому же все премудрости вокала
В горах заснеженных не очень-то нужны.

В концертных залах здесь - по километру сцены,
Тьма оркестровых ям легла со всех сторон.
Ручью весёлому дала природа тенор,
Бас камнепаду и обвалу баритон.

У них подобран на другие непохожий
Разнообразием своим репертуар -
Так запоют, что иногда мороз по коже,
А иногда наоборот - бросает в жар.

Мы шлём улыбку для миланского "Ла Скала",
Букет обветренных, покрытых мазью губ, -
Нас стажируют ледники, морены, скалы,
А голос ставит нам маэстро-ледоруб.

    Потом те же «заклятые друзья» сообщили, что на самом деле Женечка встречается с Костей Шереметьевым и уж у них всё очень серьёзно. Косте в служебной характеристике край нужна запись «отличный семьянин» и в Жене он уверен… Вот только к месту службы на границе Костю провожал Глеб, а Жени там не было…Встретились они только за гробом капитана Шереметьева в качестве старых Костиных друзей – хотелось бы, чтобы «как друзья», но нет. Были взаимно вежливы, а Женя еще плохо скрывала презрение. Лейтенант запаса Рябоконь подыграл, такой нашел стих…

   - А ты помнишь, был еще один эпизод, когда СПБ нас отчитывал за то, что мы не проснулись, когда в лагере ночью был шум?

   Румпель рассмеялся:

   - Это когда к Скуратовой пастух сватался, а она не хотела немедленно, и он её кнутом ударил?

   - Откуда мне знать, я спал… А ты откуда знаешь, что там было?

   - А я там был. И все наши там были, мы отдельный костёр жгли после  вас и в стороне, чтобы вы спали…

   - Стоп! И нас же обвинили, что мы вас не побежали спасать?!

   - Конечно, их же было много на мотоциклах, человек шесть, а нас только пятеро мужиков…

   Глеб  молча продолжил резать вертикаль бровки. Потом поднял голову:

  -Понятно… Как  пряники делить  – так отдельно, для избранных, а мы рылом не вышли, а как драка, так дело общее… На Бестокмаке не только пастухи, там еще рыбные ловы.  Народ тёртый, от инспекторов привыкли бегать. И скучно им . И наглый – отдайте ваших девчонок, мол, и вам ничего не будет. Дело до стволов доходило. Но пацанов мы гнали в палатки, спать, не лезьте, тут взрослый разговор… И нас всего там трое было старших.

   До Румпеля что-то начало доходить… Вплоть до обеда они работали уже молча.

   До после сиесты, если точнее, молча работали, молча отдыхали.

   А потом старое притёрлось, новое его заслонило.


   - А я тебе говорю – это материк. Такой же, как в крайних квадратах  - красный с дресвой.

   - Нет, не красный, а красно-коричневый, красная глина переотложенная, с органикой и пылью.

   Спор и стерильности слоя, в таком случае именуемого материком. Хорошо геологам, у них материк – начало тектонических плит. Румпелю надоело торчать на одном месте, пусть даже  хорошем месте, с купальным омутом в реке,  с неограниченным расходом воды на технические нужды типа стирки и мытья. Только за питьевой водой приходится ездить, но совсем недалеко до кстау или хутора уже – там артезианская скважина и хозяин-фермер живёт и выпасает лошадей круглый год. Охота перемены мест грызёт Румпеля не меньше ревности.

   - Зря сахар рассыпал, пустые квадраты… - ворчит он.

   Глеб вгрызается в грунт. Он уже понял, что был прав, в центре очерченного им овала точно грунт переотложен над материком. Там точно яма. Но вот с чем? Требуется могильник, все известные могильники раньше обозначались на поверхности или земляным курганом или каменными сооружениями. Промышлявшая в этих краях в начале Тёмных веков банда синдов – откол одной из волн миграции арийских народностей  опасалась грабежей своих могил. Ибо сами были грешны. Лучшими мечами, пишет историк Мерани из Мараканды , считали они выкопанные из курганов прежних хозяев этих степей сактов. Перекованные, они становились длиннее, по моде нового времени, а в основе было всё то  же чистое железо, еще более очищенное от примесей временем, и сталь в верхних слоях эдакого стального слоёного пирога.

   Наконец зачистка выявляет не одну, а три ямы в выделенной им области сетки квадратов.

   - Покажи класс зачистки, чтобы студентам стало тошно!

 Румпель выскабливает поверхность, мелкие камешки до и дело цепляются за лопатук и прочерчивают по вновь открытой поверхности черты и борозды.

   - Эх, где ты сактаганский песочек…

   - Сакта – на среднеиранском «олени», множественное число, единственное – сакка. А  корень ган означает убийцу… Почти полторы тысячи лет, как ираноязычные стали тюркоязычными,  а топонимика, гляди, хранит память об их  пребывании… - замечает Рябоконь.

   - Разговорчики на раскопе! – напоминает им Эльза Тимуровна, целый профессор, между прочим. На раскопе студенты, домашнее имя оставлено для дома. Хотя прорывается, и студенты порой слышат. Пусть слышат, взрослые уже… почти, только инфантильные. А общий порядок един для всех.

    - Эльза Тимуровна, гляньте-ка, что за ямы или ямы ли?

   - Ямы, Юрий Викторович, безусловно ямы. А вот что за ямы – это мы и посмотрим. Зачищать сегодня закончите?

   - Пациент скорее мёртв, чем жив, - парирует Румпель.

   - «Как приятно курить, говорить…
Но приятней забиться в крапиву,
Чем ночами не спать,
Ждать, зубами стучать,
Жуткий возглас «Конец перерыву», -  неожиданно вспоминает он очень старую песню… Раскоп живёт дальше.


28 августа 20** года.
Лагерь на Жилансут .


   - А помнишь, в разведке на Бирсукуланке ты завёл нас, а потом пошел дождь со снегом? – Румпель явно заводился, накручивал себя по заготовленному плану.

   - Я завёл? – «полкилограмма динамита внутри» Глеба уже нагревались.

   - Ты был старшим…

   - По возрасту. А старшим в группе был ты. Ты ходил уже в разведку с Павлом Борисычем, для координации групп подходил больше. Я к тому времени имел опыт только хождения вдвоем куда кривая вывезет… Но и не в тебе дело. Я помню, ты был уверен, что на другой берег та группа до встречи с нами ни за что не перейдёт. А они перешли…

   - Ты у нас правильный весь такой, всегда готова отмазка…

   - И что самое интересное, под тридцать лет назад этого разговора о моей вине у тебя не возникло… Ты не высказал всё, что думаешь, не прервал молча общение. Всё текло, мы дружили дальше…
 
   Я не спрашиваю, что изменилось сейчас? Я спрашиваю, чего ты добиваешься?

   - Ты всем мешаешь! Без тебя у нас всё получалось, иногда встречались, выпивали, говорили… Не втроём, правда, порознь… Без тебя путешествие-ностальжи прошло бы вполне…

   - Ты понимаешь, что ты толкаешь меня подвести Ланни? Можно сказать, что обещанное я уже сделал, может только что непредвиденное… Но Ланни хотелось нас собрать в с е х.  Я бы не хотел её расстраивать. Вас тоже не хотел бы, да вот получается… Не понимаю, почему…

   - Ты всегда всё усложняешь. Там, на Бирсукуланке ты решил ставить палатку до дождя…

   - Вы тоже решили, что так будет правильно… Мы бы остались сухими до утра.

   - Но в основной группе волновались за нас…

   - И потому сняли нас с бивака и потащили под дождём  на такой же бивак, где почему-то не у всех оказались палатки. Все мокрые под снегом, но волноваться больше не о чем…

   - Зато все вместе…

   - И все вместе назначили виновного…

   - Какую пургу ты несёшь…  Половчанка рассказывала иначе…

   - Половчанка?  Тебе рассказывала? А сам ты где в это время был? Что видел и слышал?  Половчанка  всегда была себе на уме, даже в отношении Семивёрстова.

   - Я не помню.  У меня температура поднялась…

   - Утром меня не будет – тебя устроит? Придём в лагерь, собирай наших, устраиваю отвальную. Только никому не говори зачем, сам скажу.

   
   Расселись по диванчикам тесно, складной столик посередине. В центре стола чайник с крепчайшим чаем, печенье, конфеты. И фирменное полевое – копченная грудинка, нарезанная тонко-тонко…

   Глеб достал свою серебряную фляжку с неубываемым дешевым коньяком,  но не стал разливать по кружкам, а вылил в солдатский котелок. Отпил первым:

    - Спасибо вам, друзья мои, за всё, что мы пережили с вами, за то, что вы были в моей жизни. За ту боль благодарю, что вы мне принесли и за то, что выдавали ее долго и по капле. Может потому я на войне и выжил, что набил на душе мозоли, испытал что-то поужаснее физической боли…

   Слева от него сидел Ромка, Глеб передал ему котелок. Ромка хлебнул и передал дальше:

   - По солнышку, для доброго начала.

   Женя хотела отказаться и уйти, но встать не получилось. Она напряглась и отхлебнула глоток всё того же коньяка – не «Хенесси», привычный в её кругу, «майорское пойло» называл его Глеб, и быстро передала сидящему рядом Юре. Юра рядом, опять рядом, - заметила она. Правой рукой Румпель взял котелок и поднёс к губам, левая скользнула за спиной охватить Женину талию. Женя тихонько отодвинула руку. Румпель выпил и передал Ланни. Ланни окинула сидящих за столом. Надо было что-то сказать дежурное, сказанное много раз до этого и еще много раз предстоит произнести те слова… Но не сейчас.  Выручил Глеб, протягивая гитару  Румпелю.

   - Давай, Юра, как тогда… «А всё кончается, кончается, кончается,
   Едва закружатся  перрон и фонари.

   Юра покрутился, освобождая место и не стал настраивать пятую струну, сейчас это было не важно, можно было  просто отбивать ритм.
 
 (Валерий Канер – А всё кончается...)
(А всё кончается, кончается, кончается!
Едва качаются перрон и фонари,
Глаза прощаются, надолго изучаются -
И так всё ясно, слов не говори...

А голова моя полна бессонницей,
Полна тревоги голова моя -
И как расти не может дерево без солнца,
Так не могу я быть без вас, друзья!

Спасибо вам, - не подвели, не дрогнули,
И каждый был открыт - таким, как был.
Ах, дни короткие за сердце тронули,
Спасибо вам прощайте - до Курил...

А всё кончается, кончается, кончается!
Едва качаются перрон и фонари,
Глаза прощаются, надолго изучаются -
И так всё ясно, слов не говори.

Мы по любимым разбредёмся и по улицам,
Наденем фраки и закружимся в судьбе,
А если сердце заболит, простудится -
Искать лекарства станем не в себе.

Мы будем гнуться, но наверно не загнёмся, -
Не заржавеют в ножнах скрытые клинки!
И мы когда-нибудь куда-нибудь вернёмся
И станем снова с вами просто мужики!

А всё кончается, кончается, кончается!
Едва качаются перрон и фонари,
Глаза прощаются, надолго изучаются -
И так всё ясно, слов не говори...)

   Каждый думал о своём, но слова старой  песни настраивали на единый лад, на воспоминания о моментах, когда верили в то, о чем пели. Это было! Было! Было у них, когда верили в то, о чем пели, когда верили только в лучшее и не задумывались о проектировании будущего. Жизнь развела их, но сейчас все цеплялись за ту тонкую ниточку в прошлом – просто ради песни. Ведь любили они все эти старые песни тогда . У каждого возникали свои ассоциации и воспоминания, но ведь были те костры, когда плечом к плечу сидели они и пели вместе. Не ради сидящих рядом сейчас, а ради себя во времена наивной чистоты. А песня захватывала.

    - Спасибо вам, не подвели, не дрогнули,
   И каждый был открыт таким, как был.
   Ах дни короткие до сердца тронули,
   Спасибо вам, прощайте, докурил…

   На строчке «Не подвели, не дрогнули» Глеб перехватил косой  быстрый  взгляд Юры Румпеля. Тот тоже имел свое мнение. Искать Женькин взгляд не стал, потолок – это тоже интересно… Или вот Ромка, ни черта не понимает из сказанного здесь – и это вам ничего не будет. Дело до стволов доходило. Но пацанов мы гнали в палатки, спать, не лезьте, тут взрослый разговор… И нас всего там трое было старших.

   До Румпеля что-то начало доходить… Вплоть до обеда они работали уже молча.

   До после сиесты, если точнее, молча работали, молча отдыхали.

   А потом старое притёрлось, новое его заслонило.


   - А я тебе говорю – это материк. Такой же, как в крайних квадратах  - красный с дресвой.

   - Нет, не красный, а красно-коричневый, красная глина переотложенная, с органикой и пылью.

   Спор и стерильности слоя, в таком случае именуемого материком. Хорошо геологам, у них материк – начало тектонических плит. Румпелю надоело торчать на одном месте, пусть даже  хорошем месте, с купальным омутом в реке,  с неограниченным расходом воды на технические нужды типа стирки и мытья. Только за питьевой водой приходится ездить, но совсем недалеко до кстау или хутора уже – там артезианская скважина и хозяин-фермер живёт и выпасает лошадей круглый год. Охота перемены мест грызёт Румпеля не меньше ревности.

   - Зря сахар рассыпал, пустые квадраты… - ворчит он.

   Глеб вгрызается в грунт. Он уже понял, что был прав, в центре очерченного им овала точно грунт переотложен над материком. Там точно яма. Но вот с чем? Требуется могильник, все известные могильники раньше обозначались на поверхности или земляным курганом или каменными сооружениями. Промышлявшая в этих краях в начале Тёмных веков банда синдов – откол одной из волн миграции арийских народностей  опасалась грабежей своих могил. Ибо сами были грешны. Лучшими мечами, пишет историк Мерани из Мараканды , считали они выкопанные из курганов прежних хозяев этих степей сактов. Перекованные, они становились длиннее, по моде нового времени, а в основе было всё то  же чистое железо, еще более очищенное от примесей временем, и сталь в верхних слоях эдакого стального слоёного пирога.

   Наконец зачистка выявляет не одну, а три ямы в выделенной им области сетки квадратов.

   - Покажи класс зачистки, чтобы студентам стало тошно!

 Румпель выскабливает поверхность, мелкие камешки до и дело цепляются за лопатук и прочерчивают по вновь открытой поверхности черты и борозды.

   - Эх, где ты сактаганский песочек…

   - Сакта – на среднеиранском «олени», множественное число, единственное – сакка. А  корень ган означает убийцу… Почти полторы тысячи лет, как ираноязычные стали тюркоязычными,  а топонимика, гляди, хранит память об их  пребывании… - замечает Рябоконь.

   - Разговорчики на раскопе! – напоминает им Эльза Тимуровна, целый профессор, между прочим. На раскопе студенты, домашнее имя оставлено для дома. Хотя прорывается, и студенты порой слышат. Пусть слышат, взрослые уже… почти, только инфантильные. А общий порядок един для всех.

    - Эльза Тимуровна, гляньте-ка, что за ямы или ямы ли?

   - Ямы, Юрий Викторович, безусловно ямы. А вот что за ямы – это мы и посмотрим. Зачищать сегодня закончите?

   - Пациент скорее мёртв, чем жив, - парирует Румпель.

   - «Как приятно курить, говорить…
Но приятней забиться в крапиву,
Чем ночами не спать,
Ждать, зубами стучать,
Жуткий возглас «Конец перерыву», -  неожиданно вспоминает он очень старую песню… Раскоп живёт дальше.


28 августа 20** года.
Лагерь на Жилансут .


   - А помнишь, в разведке на Бирсукуланке ты завёл нас, а потом пошел дождь со снегом? – Румпель явно заводился, накручивал себя по заготовленному плану.

   - Я завёл? – «полкилограмма динамита внутри» Глеба уже нагревались.

   - Ты был старшим…

   - По возрасту. А старшим в группе был ты. Ты ходил уже в разведку с Павлом Борисычем, для координации групп подходил больше. Я к тому времени имел опыт только хождения вдвоем куда кривая вывезет… Но и не в тебе дело. Я помню, ты был уверен, что на другой берег та группа до встречи с нами ни за что не перейдёт. А они перешли…

   - Ты у нас правильный весь такой, всегда готова отмазка…

   - И что самое интересное, под тридцать лет назад этого разговора о моей вине у тебя не возникло… Ты не высказал всё, что думаешь, не прервал молча общение. Всё текло, мы дружили дальше…
 
   Я не спрашиваю, что изменилось сейчас? Я спрашиваю, чего ты добиваешься?

   - Ты всем мешаешь! Без тебя у нас всё получалось, иногда встречались, выпивали, говорили… Не втроём, правда, порознь… Без тебя путешествие-ностальжи прошло бы вполне…

   - Ты понимаешь, что ты толкаешь меня подвести Ланни? Можно сказать, что обещанное я уже сделал, может только что непредвиденное… Но Ланни хотелось нас собрать в с е х.  Я бы не хотел её расстраивать. Вас тоже не хотел бы, да вот получается… Не понимаю, почему…

   - Ты всегда всё усложняешь. Там, на Бирсукуланке ты решил ставить палатку до дождя…

   - Вы тоже решили, что так будет правильно… Мы бы остались сухими до утра.

   - Но в основной группе волновались за нас…

   - И потому сняли нас с бивака и потащили под дождём  на такой же бивак, где почему-то не у всех оказались палатки. Все мокрые под снегом, но волноваться больше не о чем…

   - Зато все вместе…

   - И все вместе назначили виновного…

   - Какую пургу ты несёшь…  Половчанка рассказывала иначе…

   - Половчанка?  Тебе рассказывала? А сам ты где в это время был? Что видел и слышал?  Половчанка  всегда была себе на уме, даже в отношении Семивёрстова.

   - Я не помню.  У меня температура поднялась…

   - Утром меня не будет – тебя устроит? Придём в лагерь, собирай наших, устраиваю отвальную. Только никому не говори зачем, сам скажу.

   
   Расселись по диванчикам тесно, складной столик посередине. В центре стола чайник с крепчайшим чаем, печенье, конфеты. И фирменное полевое – копченная грудинка, нарезанная тонко-тонко…

   Глеб достал свою серебряную фляжку с неубываемым дешевым коньяком,  но не стал разливать по кружкам, а вылил в солдатский котелок. Отпил первым:

    - Спасибо вам, друзья мои, за всё, что мы пережили с вами, за то, что вы были в моей жизни. За ту боль благодарю, что вы мне принесли и за то, что выдавали ее долго и по капле. Может потому я на войне и выжил, что набил на душе мозоли, испытал что-то поужаснее физической боли…

   Слева от него сидел Ромка, Глеб передал ему котелок. Ромка хлебнул и передал дальше:

   - По солнышку, для доброго начала.

   Женя хотела отказаться и уйти, но встать не получилось. Она напряглась и отхлебнула глоток всё того же коньяка – не «Хенесси», привычный в её кругу, «майорское пойло» называл его Глеб, и быстро передала сидящему рядом Юре. Юра рядом, опять рядом, - заметила она. Правой рукой Румпель взял котелок и поднёс к губам, левая скользнула за спиной охватить Женину талию. Женя тихонько отодвинула руку. Румпель выпил и передал Ланни. Ланни окинула сидящих за столом. Надо было что-то сказать дежурное, сказанное много раз до этого и еще много раз предстоит произнести те слова… Но не сейчас.  Выручил Глеб, протягивая гитару  Румпелю.

   - Давай, Юра, как тогда… «А всё кончается, кончается, кончается,
   Едва закружатся  перрон и фонари.

   Юра покрутился, освобождая место и не стал настраивать пятую струну, сейчас это было не важно, можно было  просто отбивать ритм.
 
 (Валерий Канер – А всё кончается...)
(А всё кончается, кончается, кончается!
Едва качаются перрон и фонари,
Глаза прощаются, надолго изучаются -
И так всё ясно, слов не говори...

А голова моя полна бессонницей,
Полна тревоги голова моя -
И как расти не может дерево без солнца,
Так не могу я быть без вас, друзья!

Спасибо вам, - не подвели, не дрогнули,
И каждый был открыт - таким, как был.
Ах, дни короткие за сердце тронули,
Спасибо вам прощайте - до Курил...

А всё кончается, кончается, кончается!
Едва качаются перрон и фонари,
Глаза прощаются, надолго изучаются -
И так всё ясно, слов не говори.

Мы по любимым разбредёмся и по улицам,
Наденем фраки и закружимся в судьбе,
А если сердце заболит, простудится -
Искать лекарства станем не в себе.

Мы будем гнуться, но наверно не загнёмся, -
Не заржавеют в ножнах скрытые клинки!
И мы когда-нибудь куда-нибудь вернёмся
И станем снова с вами просто мужики!

А всё кончается, кончается, кончается!
Едва качаются перрон и фонари,
Глаза прощаются, надолго изучаются -
И так всё ясно, слов не говори...)

   Каждый думал о своём, но слова старой  песни настраивали на единый лад, на воспоминания о моментах, когда верили в то, о чем пели. Это было! Было! Было у них, когда верили в то, о чем пели, когда верили только в лучшее и не задумывались о проектировании будущего. Жизнь развела их, но сейчас все цеплялись за ту тонкую ниточку в прошлом – просто ради песни. Ведь любили они все эти старые песни тогда . У каждого возникали свои ассоциации и воспоминания, но ведь были те костры, когда плечом к плечу сидели они и пели вместе. Не ради сидящих рядом сейчас, а ради себя во времена наивной чистоты. А песня захватывала.

    - Спасибо вам, не подвели, не дрогнули,
   И каждый был открыт таким, как был.
   Ах дни короткие до сердца тронули,
   Спасибо вам, прощайте, докурил…

   На строчке «Не подвели, не дрогнули» Глеб перехватил косой  быстрый  взгляд Юры Румпеля. Тот тоже имел свое мнение. Искать Женькин взгляд не стал, потолок – это тоже интересно… Или вот Ромка, ни черта не понимает из сказанного здесь – и это прекрасно. Они тоже были такими когда-то – одноэтажными и без скрытых смыслов. Тормоз что-то понимал, но своё, из горной своей о п у п е и ,  может не вовремя крикнутое «Камень» - врождённая реакция «Где?», когда нужно было наклонить голову в каске и тогда камень пришелся бы в каску, но он пришелся как раз по зубам… Марко Ланчетти не понимал сказанного по штату, он обратил внимание на солдатский котелок. Бывший берсальер привык уважать солдатскую доблесть и традиции. Он подержал котелок в руках, вслушиваясь в слова из неродного языка, решил, что песня о боевом товариществе, встал и расправил плечи:

   - За черные перья и малиновые галстуки! – и оглядел кабину. Его не поняли, он не понял их.

      - За Берсальеров! – и хлебнул из котелка. Отставив котелок он еще раз огляделся. К Марко были обращены лица, его опять не понимали.

   - За товарищество и братство, - уточнил его. Вот теперь все оживились, и каждый опять  понимал по-своему.

   И в такой момент Женьку переклинило. Не дожидаясь очереди, она перехватила котелок.
   - Мои друзья, - начала она привычно, как говорила с «электоратом» - спасибо вам за возможность вернуться в детство, когда небо было голубее, трава зеленее, а сахар слаще…И мы были проще и чище. За возвращение тех дней, которое не случилось. Оказывается, они были всё время с нами, но слежались и запылились. А так, ничего не поменялось, кроме нас самих, да и то не сильно. Глазам добавилось дальнозоркости, мы стали лучше видеть последствия, руки обрели жесткую хватку – что в них попало, уже не выпустим. За наш месяц май и начала лета, и за то, что мы дотянули до конца нашего августа.  – Она сделала большой глоток, по-полевому, по-геологически, поперхнулась закашлялась, котелок в руке задёргался,  брыгли коньяка полетели на столик, на лицо Глеба и Румпеля. Установилась тишина.

   Выручил Марко.

   - Предлагаю тост за синьору Эуджению, нашу Женю. Я восхищён. Я готов сам любиться с синьорой, но она меня и всех мужчин нашего маленького комунита держит на расстоянии, но недалеко, чтобы не убежали. Прекрасная речь  signora in et; elegante,  вас,  миа Дженни, ждет карьера в большой политике, вы сейчас как раз на пороге в самом лучшем возрасте и иммаджине. Энергия и харизма…

   - Евгения Витальевна сдала экзамен на «Отлично» на управление козлами, ведущими стадо, проблема у кого из коллег теперь отнять баранов сиречь электорат…

   - Глеб!

   - Я сам, Юра, здесь такой козёл. Еще и лопоухой породы…

    Неловкий момент   разрядил  Герман:

      - А меня тут разве не покормят?

   В «Савраску» заглянула Диана:

   - К нам гости…

   - На ночь глядя? – Глеб потянулся и достал из сумки на вешалке муляж гранаты, а из-за панели под столом ледоруб. Женечка выходила последней и за спинами потихоньку юркнула к себе в «Не виски». Были основания волноваться кроме позднего времени, гости на трёх авто двигались как в строю: джип «Лендкрузер» со всем включенными фарами снизу и сверху, фургон-скотовозка и седан замыкал строй. «Лендкрузер» проехал дальше и закрыл выход с востока, скотовоз встал по фронту, а путь на запад перекрыл седан.

   - Барымтачи… - произнёс очевидное Тормоз…

    Так, четверо в джипе, двое в фургоне и трое из «фольксвагена»… Многовато для конокрадов… Должно быть, те на седане – подкрепление. Ехали специально. Раз, два, три,…пять стволов напоказ.

   Глеб шагнул навстречу:

   - Доброй ночи! Куда путь держите?, - ага, Марко справа, Ромка слева, где Румпель?
 
   - Тормоз, спину!

   - Это вы археологи?

   - Мы…- ага, здороваться не стали, духариков не будет, сразу на агрессию настроены.

   - Алтыны к;ызды берік;із, сонда сіз ештек;е алмайсыз. Жак;сылык;ты к;аламаса;, дала  у;лкен, оны ешкім таппайды!

   Ага, Румпель сообразил, вот он, с двумя лопатами. В умелых руках отточенной лопатой можно действовать как алебардой. Против стволов алебарда… не очень, но хоть что-то…

   - Чего?

   - Золото ваше давайте! Всё! И вам тогда за это ничего не будет. – бандиты уже  оценили силу оружия, численный перевес и сошлись вплотную. Дааа, бросок гранаты даже не сымитировать…

   - Через мой труп!

   - Будет тебе труп!

   В это время за спинами группы, что с джипа, возникла Женя.

   - Айналайн, вопрос задать можно?

   Бугай в центре, вожак наверное, обернул голову. Женщину он пропустил, досадно, но и в расчет не брал. Баба…

   - Ілгері Давай, вперёд!

   - Вы снайпера видите?

   - Нет.

   - Так и должно быть, хороший снайпер.

   - Йэээ?

   - Это международная экспедиция и её охраняют. «кара каскырлар» арнайы жаса;ы (Спецотряд «Черные волки») от Республики и от международного сообщества берсальеры.Доктор Ланчетти, подтверждаете?

   - Си, сеньора Эудженниа, берсальери соно семпре аванти…

   -  И, на всякий случай, медленно опустили стволы на землю, а то я буду нервничать… Глянь, только медленно…. Это у меня «беретта», стреляет очередями, семнадцать пуль….И вот вторая обойма в моей руке. На всех вас хватит с такой дистанции. Стрелять в воздух слишком дорого, стрелять буду сразу в живот. Сам говорил, степь большая скотовоз станет труповозом. – и делов…

    В общем, слушайте сюда. Вы уходите до начала счета. Мы  ученые, а не полиция, это не наши дела. Второй вариант: вы кладёте стволы до счёта 10 и уезжаете отсюда, а мы связываемся с полицией только завтра. Вашей, местной полицией, сейчас уже поздно для неё.  Третье предложение будет самым плохим. Ваше фото уже отправлено через спутник на вертолёт, вы не уйдёте далеко..  И знаешь что? Никакого золота здесь нет, три ящика камней… Обидно будет… Начинаем считать? Раз…

   Вожак сделал шаг назад. Женя тоже  отступила – пистолет в руке, давая дорогу к отступлению  вожаку стаи. Он оказался достаточно умён и не стал ничего говорить. Развернулся и пошел в машину.  За ним его люди. Моторы взревели, клаксоны просигналили, бастык врубил на полную колонки с чем-то барабанно-забойным. Уезжали чуть ли не победителями.

   Вдогонку лаем налётчиков  провожал Герман.

   А археологи стояли и смотрели им вслед. Слов не было, сил переживать тоже.  Женечка опустилась на землю, пистолет на коленях. Её трясло.

   - Женя, у вас же 85-ая  «беретта», она не raffica (не стреляет автоматом)…

   - Я их взяла на понт, Марко… «Черных волков» тоже нет в Вооруженных Силах Республики. Я эмблему видела на рукаве у Глеба.

   - Надо обзаводиться «Вепрем», у них были три «Сайги» что-то типа «Борза»*. «Прощай, оружие!» нам только снится… - Глеб.

   - Главным мужиком у вас всегда остаётся баба… - Женя.

   И тут из палатки полезли студенты.

   - Герман их уже прогнал?

  - Мы всё видели и слышали…

  - А здорово мы их! Ни у кого не было такой практики, - в центре компании суетился Славик. - … Тут подлетает Герман и хвать его зубами, другого третьего, а я такой с маваши гири – Ийееееххх !– Кийяааа!!! А он мне…

   - Они же игру в компьютер путают с жизнью, - ошарашенно заметил Юра Румпель. – Бесполезно говорить что-то… Это даже не наглость…

   - А через десяток лет придут поступать Шлавиковы ученики, и дай бог  кафедра Истории Средиземья откроется и будет исправно работать…

   - Когда мы в Союзе валяли дурака и лепили компьютерные игрушки вместо ракет – Румпель не мог прийти в себя уже не от налёта, а от его продолжения на здравый смысл… - Ну никак такого представить не могли…

   - Юра, отъезд откладывается до окончания экспедиции, компре ву? Быть свиньёй в глазах Ланни я еще соглашусь, но быть реальной свиньёй – извини.


   
   22 августа 20** года
Лагерь на Жилансут.


   Перед сном полезно пройтись. Минимум до солидных кустиков. Или просто подальше, чтобы не смущать никого в лагере общеизвестным фактом.

   Глеб увлёкся и отошел довольно далеко по дороге. Сворачивать в степь ночью неразумно, даже при луне, рельеф воспринимается иначе, чем днём. Да и вообще,  почему бы и не по дороге, если по ней легче шагать?

   Но встретить кого-либо еще, это в планы не входило. Но будем вежливы, как всегда…

   - Доброй вам ночи, Евгения Витальевна, поверьте, чистая случайность.

   - Не случайность, Глеб. Я чувствовала, что могут встретить тебя и встретила. Надо поговорить, наконец. Предлагаю Трубку Мира… - трубка оказалась не фигуральной и не трубкой. Женечка протягивала пачку сигарет.

   - Я знаю, ты легко согласился, потому что где-то глубоко этого хотел. Такой себе создал образ… И покурить  вместе вписывалось в этот образ. Где-то и как-то, и иногда…

    Глеб взял сигарету. Зажигалки или спичек не было, они у газовой плиты лежат постоянно. Зажигалка у Женечки.  Глеб внутренне сделал  стойку аки сеттер, легавая. Предложит сама или … Женечка выбрала «или» - протянула зажигалку  Глебу. Глеб высек огонь и дал прикурить Жене. Потом сам. Минуту молчали, лишь огоньки вспыхивали в ночи как стоп-сигнал. Глеб ждал, Женечка собиралась с мыслями.

   - Ты изменился, Глеб. Стал совсем другим, язвительным, но спокойным. Я ждала, что всё повторится, ты будешь просить. Ты  всегда просил. Ты просил о любви в день признания, ты просил о ней в день расставания и еще много-много дней потом… И каждый раз я начинала ненавидеть тебя больше. Тема неприятная, чувство неловкое,  слабость презираема… А сейчас ты не ищешь встреч, и не бегаешь – где она, твоя вечная любовь тогда? Перегорела?

   - Я не готов отвечать на такие вопросы. Никак не ждал. Если бы перегорела, то не было бы проблем ответить… Но и к ногам бросаться не готов. Сегодня не тогда…

   - Укатали сивку крутые горки?

   - Не Сивку, Рябого коня… Ты не станешь матерью моих детей.  Ты даже любовницей могла бы стать лишь на несколько дней, а я не готов к одноразовым отношениям именно потому, что люблю. Я люблю, и потому не пристаю сейчас, мне уже не двадцать…

   - Я заметила… Вот этого, этого и того шрамов раньше не было. Сама удивляюсь, но я помню твоё тело… Двадцать с лишним лет не вспоминала, а вдруг понимаю – всё помню… - Женя достала новую сигарету, прикурила, сделала две глубокие затяжки.  И опять красный огонёк отпечатался в мозгу Глеба стоп-сигналом.

   - Если бы ты мог без просьб, вот так, просто, выдернуть за руку и предложить мне «Пойдём делать шпили-вили»…

   «Опасность!» теперь в мозгу играла тревога. Это уже было! И было не с Женей, много-много позже и того разговора в госпитале Глеб никому не передавал…

   Не принимай желаемое за действительное. Это мираж…

   - И ты бы мне врезала как Тормозу… Всё тот же результат и я не Тормоз… - «но что я могу знать о результате? Тормоз парень настойчивый…»

   И Глеб проснулся…

   В своей «Савраске» на диване на одного - зачем раскладывать?

    Как муторно, надо прогуляться…

   Глеб вышел и побрёл по дороге за бугорок.

   На бугорке на камушке кто-то сидел. Стоп-сигналом вспыхнул огонёк сигареты… Поворачивать было поздно.

   - Доброй ночи, Глеб. Я чувствовала, что ты придёшь. Давай поговорим, наконец?

   - И ты предложишь Трубку Мира?

   - Это мысль! Сигарета сойдёт? Я заметила, ты не куришь, хотя в  тамбуре мы пробовали курить вместе… Хотела бы забыть, но всё помню… - Женя протянула пачку… В пачке помещалась и зажигалка.

   - Ты изменился, Глеб. С таким тобой уже можно говорить, хоть ты и язва…

   - Вот только о чем?

   - Да, о любви нет смысла… Нет смысла хвастаться победами, детьми и внуками. С тобой эта тема обоюдоострая боль – ты понимаешь меня? Я ничего не знаю про тебя, не интересовалась, странно даже. У меня всё более чем в порядке,  многие завидуют. Но вот встретила тебя, и поняла, я помню твое тело. Глупость какая, а помню. Вот этих шрамов не было…

   Стоп! Помни сигнал опасности!

   Женечке понадобилась власть на ним?

   - Это всё луна, Евгения Витальевна, полнолуние. От неё дурные сны. И сожаления наутро. Но как не хочется просыпаться, пусть сон этот будет вечным...

   А над ними смеялось небо Азии, опрокинутая пиала, в которой звёзд так много, что хватает и на  внешнюю цвета кобальта поверхность, и на внутреннюю. Небо-Тенгри  кричало двоим древнейший закон свой: Плодитесь и Размножайтесь! Даже пустыня не имела сил противиться данному закону и отвечала  своими сверчками-кузнечиками, цикадами и ящерками-круглоголовками. Уже беременеющие плодами ветви дикой розы шиповника выбрасывали последние свои  бесстыдные цветы – половые органы, а соловей-сандугаш, хоть не сезон, а вспомнит своим буль-булем о прошедшей, но такой сладкой любви. Все трещало и пищало люблю-люблю-люблю и требовало зачатия напоследок.

   Небо давало ночное избавление от жары для любви.

   Лишь двое дураков за разговором упускали  свой  августовский шанс на её  возвращение.

   А за стенкой  автодома ворочался поверх спального мешка, сейчас жарко, утром будет холодно, Володя Тормоз. И репетировал речь перед Женечкой
.
   - Вы убедитесь и поверите мне, Женя. Я не умею говорить так длинно и красиво, как ваши друзья, но у меня есть то, чего нет у них. Я молодой и сильный. Я не спрашиваю разрешения звать вас Женей,  пока вас. Я беру его. И скоро  буду звать на ты, когда подарю тебе себя и молодость. Ты научишь меня тайнам женской любви и получишь, чего… Это я уже говорил…

   А Юра Румпель лежал и слушал шаги двоих и бормотанье Тормоза, не разбирая слов.  И ревновал.