Мактуб

(«Так записано»)

Когда мы начинаем думать (да хотя бы, просто, задумываться) о Родине?

Когда уходим на пенсию?..

Да, но тут (с этим вопросом) можно много (и долго) дискутировать. Кто-то скажет, что, мол, сначала нужно определиться: что такое Родина? Что такое – «думать о Родине»? Что такое – «начинаем думать»?..

Но сразу следует сказать, что «думать о Родине» –  это значит (в значении) «думать о России» (о нашей стране). И думать не «урывками», не «наскоками» (это всё уничижительные понятия для Родины, и они крайне неприемлемы для этого случая), а думать серьёзно и глубоко, и даже не в связи с каким-либо праздником, юбилеем, какой-то торжественной датой…

Пенсионер Петров начал «думать о Родине», когда был уже на пенсии и, более того, когда ему уже «стукнуло» (исполнилось; но пенсионеры ведь не теряют чувство юмора, а напротив даже – предпочитают «купаться» в нём, и им каждый год именно «стукает» –  ни больше и, ни меньше – ровно ещё один год) семьдесят пять лет (для кого-то это немыслимый возраст!).

Ему, вдруг (а почти всё же у нас начинается с «вдруг»!), попала на глаза репродукция, давно ему известной (да её все знают) картины «Рожь» художника Шишкина Ивана Ивановича. Имя художника пенсионер Петров (тоже Иванович), конечно, со временем забыл (хотя в школе на уроках называли), но вот эту картину, а она раньше, когда Петров учился  ещё в начальных классах, была на обложке его учебника «Родная речь» (хорошее название!), помнил.
 
Да эту картину и любой человек запомнит, увидев её только раз; не обязательно, чтобы она каждодневно мелькала у него перед глазами. А учебник в тот год с этой обложкой достался Петрову старенький – уже прошедший руки предыдущего ученика, –  в то время практиковалось передавать учебники (да вот и бесплатно даже) следующему, скажем так, «поколению».

Хоть и старенький был тот учебник «Родная речь», но общий – оптимистический! – настрой картины «Рожь» он передавал. Но только, почему-то, глядя на эту картину (обложку), даже мельком (особенно по первости), Петрову становилось тревожно. Чуточку… Не обдавало его, как говорят, «жаром»  от нахлынувшей тревожности, нет, а как раз, обдавало «жаром» именно от общего настроя (или как это  следует назвать?) картины – жизнеутверждающего, сильного, исполинского даже настроя, –  от вида богатырски громадных сосен (такие в лесу не растут от скученности, а вольно произрастают только на открытых местах), от вида несметного выросшего урожая хлебов, от большого и простирающегося вдаль пространства…

И тревожно Петрову – тогда мальчику-ученику – становилось, когда он отчетливо видел в этой картине (поодаль, на заднем плане, третьей слева) высохшую сосну (тоже высокую и большую; но, может быть это была и не сосна, а, положим, даже осина – «иудово дерево», как стали называть осину, когда на ней повесился Иуда, – но таких «тонкостей» про осину, в целом очень лечебном дереве, Петров в, то время, конечно, не знал). Но учебник был старенький, и скоро эта «сухая сосна» (будем её так и называть) не то, чтобы  окончательно затёрлась, но стала не такой заметной и «царапающей» глаза.

Потом пошли другие учебники, с другими обложками…

Но вот, когда Петров (уже пенсионером, о котором мы сейчас говорим, в 75 лет) увидел эту картину снова, –  а сколько лет прошло, промелькнуло! – увидел её в библиотеке – большую и красочную её репродукцию (может быть, в библиотеке на тот момент проходило  какое-то очередное мероприятие?), –  он, вдруг, ощутил даже некоторую физическую боль (много чего «стукает» и «сваливается» на рядового пенсионера в его пенсионерском не простом бытие!). Сразу ему бросилась в глаза (заслонив, будто собой всё вокруг), резко представ перед его взором, обострившимся в это мгновенье, как бывает, когда мы вновь встречаемся с позабытым нами, но очень и очень знакомым (и ранившим нас когда-то!), – эта умершая и засохшая сосна.

«Зачем же он нарисовал её?.. – впервые тогда и подумал пенсионер Петров о самом художнике. Петров, конечно, уже не помнил, но вряд ли он так думал в те времена, когда был учеником (именно в такой постановке вопроса). Ему в ту пору, попросту, было боязно (как говорят дети), неосознанно тревожно только от вида «сухой сосны» (неприятной и страшноватой), как становится нам тревожно и не по себе, когда рядом кто-то упоминает о кладбище и смерти.

Да, встретившись опять с этой, чуждой ему с детства «сухой сосной» (Петров ни тогда, ни сейчас даже в мыслях не смог бы называть её «корягой»), он отчетливо понял, что она явно лишняя в этой парадной на вид картине. Потом, когда пенсионер Петров начнёт (а, по сути, ведь уже и начал, поскольку это же случилось, и начал он сразу, и  с каким-то даже азартом) интересоваться этой картиной и самим художником, он в ряде статей о художнике Шишкине нашел упоминание, что сам Шишкин на одном из своих эскизов к этой картине, сделал такую надпись: «Раздолье, простор, угодье, рожь, благодать Божья, русское богатство». Возможно, как начал сознавать пенсионер Петров, эта запись стала для художника не только исходной точкой, но и целой программой для написания  этой картины, или некоторым даже итогом, хотя, если надпись была сделана на эскизе, то, скорее всего, это была программа…

Место, изображенное на картине, конечно, существовало в действительности (и существует в настоящее время;  но, может быть, без сосен и уж, наверняка, без «засохшей сосны» –  упала со временем), и вот художник увидел (видит) это всё, и в душе его сразу рождается картина (художник ведь должен видеть будущую картину, представлять её, и в представлении этом, эта будущая его картина видится художнику, хоть и не явной ещё (не до каких-то подробностей), но уже прекрасной – и это так! – потому, что только прекрасное может увлечь художника и потянуть (даже потащить!) его  вперёд на осуществление замысла, –  а тут какой может быть замысел, когда вся картина уже перед тобой… Только записывай (пиши). А кто перед нами (перед художником) расстилает такие картины? Бог?.. Но если сам Бог, то, как же мы их  (наши угодья, раздолье, простор) должны беречь?!

Но тут не ясно: а была ли эта «сухая сосна» уже тогда перед взором художника Шишкина (если, вдруг, осознать, что она, действительно, «лишняя» в картине)? Или он её «пририсовал» (почему-то, зачем-то, с какой-то целью)? Ведь крестьяне в то время рачительные же были люди! – давно бы спилили эту сосну на дрова, которые им очень всегда нужны (а леса, как мы видим, вокруг мало)…

Ладно, хорошо, пусть «сухая сосна» уже была изначально в глубине поля (на своем месте), присутствовала, скажем, в природе. Но зачем художнику «нести в Искусство нечто постороннее», ведь «сухая сосна» только портит картину, принижает её (художественно, в распространенном и расширенном этом понимании), отвлекает от главного и даже наносит ущерб зрителю (вот как ученику начальных классов Петрову, заставляя его тревожиться, а по сути, страдать)? И о какой «благодати» и «богатстве» можно тогда говорить?..

Вот, для примера: допустим, возле дороги (что изображена на картине) могла бы быть свалена куча щебня (нужного для укрепления  этой дороги – может быть, там за поворотом образовалась яма, в которую собирается вода после дождя – и не пройти, и не проехать, и крестьяне решили засыпать (завалить) эту яму, и вот и навозили на «лошаденках» «приличную кучу». Или вот, положим, ушлые  какие-то «золотоискатели» или «кладоискатели» выкопали на этом месте (перед полем) яму, но ничего не нашли и ушли, эту яму не закопав…

И что теперь, художнику нужно изображать (а ведь он рисует с натуры и якобы «так было») – кучу и яму?

Любой простой человек  скажет, что не нужно изображать – и ни кучу, и ни яму (тем более, в парадной по духу российской картине). А Иван Иванович Шишкин был не «простым человеком», академиком, и ему ли  было это не знать и не чувствовать?.. Тем более, что эта картина «прогремела» (как и многие другие полотна художника) по всей России. Но зачем, же он тогда написал (или вписал в картину) эту «сухую сосну»?

Многие  зрители и критики, конечно же, заметили эту «сухую сосну», может быть, говорили (сетовали), что она «лишняя в картине», что она снижает эффект от мощи картины –  снижает истинную её суть (а с ней, снижает и величие всей России в мире), и, может быть, даже просили художника убрать эту «сухую сосну» из картины…

Да, сразу эта «сухая сосна» не бросается зрителю в глаза (как, говорят, «бельмо на глазу»), но очень скоро её, получается, рассмотреть (хотя, кому-то она и сразу воочию видится, назойливо), и всё равно выходит, что это зачем-то нужно было художнику, зачем? А тут ещё и известный критик того  времени Стасов В.В. (об этом  пенсионер Петров тоже почерпнул в ряде статей о художнике Шишкине) писал, что картины Шишкина И.И. «всегда сочинены», в них нет ничего случайного (ну вот это, чем не доказательство?)…

И, так или иначе, но получается, что художнику Шишкину была нужна эта «сухая сосна», ему было нужно обязательно её изобразить в картине.

И тут, ещё более парадоксальным может быть предположение, – что такой сосны (в том месте и в том времени)  вообще не было, и художник Шишкин её пририсовал (то есть придумал). Или – совсем можно сойти с ума! – что эту «сухую сосну» художник Шишкин сам не рисовал (писал), а его рукой Кто-то водил!.. Но зачем это всё  тогда (или почему) и даже кому нужно?

Вот так пенсионер Петров и думал, и раздумывал про всё про это и не находил ответа. А у кого спросить?.. Картина «Рожь» –  в Москве, в Третьяковской галерее (об этом тоже многие знают), но будь он там, можно было бы сходить в данный музей, спросить что-то у экскурсовода…Однако, много ли они знают – экскурсоводы (тут я попрошу от имени пенсионера Петрова, чтобы это высказывание осталось «между нами») – знают только общеизвестное! – что «среди больших деревьев с пышной кроной есть одно слабое, погибшее. Такое сочетание отражает личную трагедию автора: у него не стало отца, жены, двоих детей»…

Как-то, пенсионер Петров хотел было заговорить вечерком во дворе об этой картине «Рожь» со своими «годками» –  тоже пенсионерами, которые в ясную погоду напропалую играли и наигрывали в «домино» во дворе (бывало и с «гиканьями» и «кряканьями» отчаянными), но сами посудите: тут люди «отрываются» и радуются жизни, а некто «лезет» с какой-то «сухой сосной»… это же, нелогично!

Саша Артемьев (бывший бригадир кузнецов в «горячем цехе») так его осадил однажды (когда он «брякнул» что-то такое «за жисть» за доминошным столом): «Ты, Иваныч, будь попроще – сколько нам ещё осталось на этом свете, а ты всё за жисть трепещешь… Радуйся – вон день хороший, теплынь кругом, радуйся себе…»

Или вот  другой пенсионер Аксенов (этот всегда хохочет, на каждом шагу; он значительно помоложе Петрова): «Моя-то Светка (это он о своей дочери) снова развелась, а мне пофиг (хохочет), двое детей у неё от разных мужей, а мне пофиг (хохочет), главное, живут отдельно от нас со старухой…».

Вот и поговори… А поговорить – и это бы было очень логично! – было бы очень хорошо и плодотворно возле самой картины, у самого первоисточника. И поговорить с таким же увлеченным и страстным почитателем или же даже со знатоком, – вот только от  кого можно чего-то добиться, научиться и получить  нечто ценное и значительное. Ведь не будешь же ты говорить, вести беседу (хоть и ни с того ни с сего, как за доминошным столом, а возле большой и красочной репродукции) с библиотекаршей, –  ей (хоть она и должна относиться с почтением и даже с трепетом к пенсионерам,  в частности,  а также же и ко всем посетителям библиотеки, вообще) ведь ей и работать же нужно – карточки заполнять, книги идти искать (поправлять их неустанно за нерадивыми читателями), книги выдавать, здороваться и прощаться с каждым, а тут… про «сухую сосну» какой-то пенсионер речь завёл…

И с бабушкой какой-нибудь не заговоришь, – какая ей (прости Господи!) и зачем нужна «сухая сосна», когда она уже сама «сухая сосна»!.. Да, бывают и бабушки-академики, но они в библиотеки не ходят, у них дома целая библиотека, а сейчас и интернет всегда под рукой…

Но всё-таки, зачем (или почему) художник Шишкин Иван Иванович, академик (и не важно, до или после написания этой картины «Рожь» присвоили ему это почетное звание), нарисовал (написал) эту мёртвую «сухую сосну»? Ведь не потому же, что вот у него умер отец, жена и двое детей, и он (тяжко страдая) написал (в их честь якобы или же, с горя?) эту «сухую сосну». А как же искусство?.. Само искусство, высокое искусство, которое фальши не терпит и отрицает её?.. И он же академик (а тогда же были другие академики – правильные! – вот, например, Ломоносова возьми), как же он будет учить (поучать) своих учеников (а они ведь должны слепо верить и следовать ему!), и при этом проводить некие «свои интересы» –  вставлять (или даже явно пририсовывать) некую «сухую сосну»?..

«Нет, так быть не может!..» – решил в своих раздумьях пенсионер Петров. Не мог художник Шишкин уподобиться жалкому конъюнктурщику (которых сейчас – пруд пруди!). Не мог, даже если бы его попросили друзья (в его, дескать, даже пользу, утоляя его, дескать, неизбывное горе)… Но, значит, эта «сухая сосна» должна была быть в этой картине по праву (по какому-то праву)! Так получается? Вот, должна и всё!..

Но художник Иван Иванович Шишкин же понимал, что он пишет гимн России…

И, значит, что – в этом гимне России должна была быть эта «сухая сосна»?!

Или, может быть, «сухая сосна» – это совсем даже и не «плач» о ближних (отце, жене, двух детях), а предостережение или предупреждение (акцент!), напоминание – что кому-то плохо, что кому-то надо помочь, или даже это прямое указание – оп-па! – о некой «пятой колонне» (как сейчас говорят), которая вот тут же рядом с нами, («рядышком»!), но в «тенёчке», но на «задках», но (опять же) «свойская лапочка» и «свойский зайчик» – но с которой надо ухо держать востро! Но тогда это что – «метка»?! Как говорят: «чёрная метка»… Или же – это не «метка», а даже «знак»?..

«Знак» всем жителям и самой России, что в ней, наряду с грандиозным и выдающимся, содержится и «большой минус» – как это говорят: «рак», «гангрена» и т.д. (а это «пятая колонна» и есть!).
 
В библиотеке  пенсионеру Петрову предложили прочитать выдающуюся книгу  «Алхимик» гениального писателя Пауло Коэльо и выдали её (она оказалась в наличии). И чтение этой книги – романа-притчи – очень продвинуло пенсионера Петрова в его изысканиях, расследовании (или как это можно было назвать?). И опять – это получилось «вдруг»!..

Неужели, про всё, что есть на Свете, всё уже сказано, нарисовано, написано – и нам осталось самое малое! – только следовать Этому, возвести Это в ранг закона (не говоря уже о том, что действующее законодательство нужно выполнять и применять в полной мере)?! И тут следует пояснить читателю, что значит слово «Мактуб», вынесенное в заголовок этого рассказа. «Мактуб – что это значит?..Чтобы понять по настоящему, что это значит, надо родиться арабом, но примерный смысл – «так записано», –  пишет Пауло Коэльо (словами своих героев) в романе-притче «Алхимик».

В этой книге – компактной, но очень ёмкой по содержанию – рассказывалось о молодом человеке по имени Сантьяго, о его приключениях и раздумьях, о встрече с интересным человеком – Алхимиком, который возьмёт его под своё покровительство и сделает, как предположил Сантьяго, своим учеником (но тот сказал, что ему не надо учиться, что он уже знает всё что нужно, он только укажет ему направление, в котором находится его сокровище).

В одном из эпизодов книги, рассказано, что на пути  с караваном по пескам к египетским пирамида, Сантьяго попадает в оазис Эль-Фаюм (в котором благодатно произрастали и давали плоды пятьдесят тысяч финиковых пальм). Там он находит свою любовь – Фатиму, и там-то он и сближается с алхимиком.

Как-то, отойдя несколько в глубь пустыни, наблюдая за двумя ястребами в небе, Сантьяго пришло видение: воины с обнаженными саблями входят в оазис Эль-Фаюм (на оазис нападают вооруженные враги). «Всегда следуй знакам», – вспомнил Сантьяго наставление царя Мельхиседека, с которым он повстречался ранее в Тарифе, в Андалусии. Сантьяго не хотелось, чтобы в оазис ворвалось войско. И, попутно, он сомневался, может ли такое быть вообще?.. Возвращаясь в оазис, Сантьяго встретил  знакомого погонщика верблюдов и рассказал ему о видении. Погонщик велел (не сказал, а именно велел, потому, что в пустыне всё строго!), чтобы он ступал к вождям оазиса и рассказал, что к нам приближается войско.

Сантьяго попытался было отшутиться, что его поднимут на смех, сам до конца  так и не веря в видение. Поскольку оазис –  это ничейная земля, и никто не может (не должен!) осмелиться вторгнуться сюда, и это – Обычай пустыни.
 
Но как, однако же, был наивен  юноша-чужестранец – «поднимут его на смех»?..

Да, вожди племен, населявших оазис, восседая на богато вышитых подушках в большом белом шатре (всего их было восемь человек), засомневались сначала о знаках, о которых пустыня решила рассказать чужаку, начали обсуждение на наречии, которого Сантьяго не понимал, но потом (когда решение было найдено) заговорил главный из них (старик), он сказал Сантьяго (как пишет Пауло Коэльо):
 
– Завтра мы преступим закон, по которому никто не имеет права носить в оазисе оружие. Целый день мы будем поджидать врага, а когда солнце сядет, мои воины вновь сдадут мне оружие.  За каждых десятерых убитых врагов ты получишь по золотой монете. Но оружие, раз взятое в руки, нельзя просто так положить на место – оно должно вкусить крови врага. Оно капризно, как пустыня, и в следующий раз может отказаться разить. Если нашему оружию не найдется завтра никакого иного дела, то мы его обратим против тебя…»

Вот так – просто и определенно решались дела в оазисе Эль-Фаюм. И было строго! Потому, что в пустыне  никогда нельзя расслабляться…

Конечно, Сантьяго не предвидел такого «поворота», но понимал, что  иначе нельзя – каждый должен отвечать за себя, за свои слова и поступки, и он же сам решился на такие ставки!..

«На следующее утро под финиковыми пальмами оазиса Эль-Фаюм стояли две тысячи вооруженных людей. Солнце было ещё низко, когда на горизонте показались пятьсот воинов…пряча оружие под белыми бурнусами. Лишь когда они подошли вплотную к большому шатру вождей, в руках у них оказались ружья и кривые сабли. Но шатер был пуст (пишет Пауло Коэльо). Жители оазиса окружили всадников пустыни, и через полчаса на песке лежало четыреста девяносто девять трупов… Уцелел только тот, кто командовал конницей, налетевшей на Эль-Фаюм. Его привели к вождям племени… Военачальника приговорили к позорной смерти: не удостоив ни пули, ни удара саблей, его повесили на засохшей финиковой пальме, и ветер из пустыни долго раскачивал его труп».

Вот на этом самом месте текста романа-притчи «Алхимик», когда пенсионер Петров прочитал (и ярко осознал) это – о позорной смерти врага на засохшей пальме (мёртвой, чтобы не осквернять само дерево), – его буквально кольнуло в самое сердце, – потому что сложился, наконец, как это модно сейчас говорят, пазл в его заветных размышлениях (думах) о «сухой сосне» в картине художника Ивана Шишкина «Рожь» (а в целом, и думах о Родине!), что так тревожили его всю его  жизнь – зачем же она была нужна (и есть!) – эта «сухая сосна»?
 
Пенсионер  Петров осознал, наконец, отчетливо и непоколебимо, что мёртвая «сухая сосна» должна была быть на картине Ивана Шишкина «Рожь». Что это никакая не ошибка со  стороны художника, никакая не блажь и не «плач» (и даже не важно, Кто водил его рукой, когда он писал эту «сухую сосну»!), а это – предостережение, предупреждение, напоминание и наказ всем врагам России (и внешним, и внутренним) о предстоящей им «позорной смерти на засохшей пальме» (в нашем случае, на «засохшей сосне»).

Ибо, Мактуб – так записано!..
 2025