Зола былых костров. Эпизод. точка

31 августа 20** года
Лагерь на Жилансут – дорога на Колючинск.


   Снимать лагерь проснулись даже студенты. «Быстрее снимем – быстрее будем дома». В картонных коробках вместо продуктов теперь находки.
На берегу  Шлавик – «ты же любишь  лагерные работы?» - песком и глиной и не без «химии» полирует кастрюльки, кастрюли и кастрюлищи. Остальные снимают кухонную палатку – её таки поставили, когда стало ясно, что бегать по кухонькам в автодомах  очень неудобно. Кто свободен – уничтожают собственный мусор. Сколько ни внушай, а студенты, да и одни ли студенты? – будут таскать конфеты, заначивать конфеты и выдавать себя обронеными обёртками. Залить специальным бактериальным раствором отхожие места и закопать…

   - Вот не скажу, знает ли Румпель слово благодарность… - Ланни влетела в «Савраску», а в «Савраску» можно только взлетать, на место справа от водительского. На водительском в «Савраске» - ну вы меня обижаете… Рябоконь, а кто ж еще…

   - Дала им еще шанс на время поездки, может разберутся… Пусть хоть они, наконец, разберутся, «чем сердце успокоится».

   «Буцефал», «Белая лошадь», «Росинант» поманеврировали и выстроились в неровную линию.

   - Ждут командорской отмашки. Всё-таки эти хиппи стали проявлять нечто человеческое…

   Ланни приоткрыла дверь, высунулась и махнула рукой. Глеб протянул ей  носовой платок.

   - Язва,  - отмахнулась Ланни, громко хлопнула дверью. «Савраска взревела и подняла тучу пыли.

 Остальные тронулись.

- Ну, с Богом! Ни гвоздя ни жезла…

   Помолчали.

 За окном разворачивались знакомые и приевшиеся сопки – всё время одни ракурсы на фото.

    - Ну вот, исполнилось то, о чем мы когда-то могли мечтать в порядке бреда. Помнишь, мы забивались в твою комнату, вшестером или больше?

   - Я не считал, чай пили не все одновременно. Знаю, что вдвоем там всегда было тесно, спать на моём диванчике можно было только «бутербродом» - снизу-сверху. Но вшестером на нем как-то размещались точно. А потом начинались выборы, кого мы сделаем дочерью миллионера…

   - Как потом купим вот такие автодома и будем свободны как степные орлы…
   Ну вот, сгущенка-тушонка больше не проблема. Мы едим натуральные продукты , не консервированные борщи в банках. Проблема бензин или дизель… И то,  мы тогда просто не привыкли покупать, всегда можно было в совхозе заправиться. А радости жизни нет. Нет ощущения чуда за поворотом. Наши приятели барымтачи – не чудо. Проза жизни. На этот раз выкрутились – а кому это интересно? Кому интересно, что мы копали прошлые годы? Семивёрстов в академики вышел – а школы после себя не оставит. Самые верные ученики отвернулись – повзрослели и отвернулись. Хихикают за спиной – «Ой, дурааак!» Нам, оказывается, повезло еще – мы раньше других поумнели, поэтому без разочарований… Состояние коллекций…

   - Не стоит о грустном…

   - Перед «Глобал сьентифик» мы отчитаемся… Вопрос, кому это нужно? Кому это з д е с ь  нужно? Шлавикам? А ведь поступал на археологическое отделение… Чему он научился за три недели?

   - Блинчики жарить,  травяной чай заваривать…

   - Если еще научился… Приедет к маме и забудет уже завтра.

   - Зато лет через шесть-восемь станет этот Славик Вячеславом… как его там, скажем, Игоревичем, и инспектором в министерстве. И будет требовать с профессора Холлопайнен отчета  о проделанной воспитательной работе со студентами-практикантами. Сначала от имени Системы…



31 августа 20** года.
Колючинск.


   Ну вот и всё… Всё сказано, прощальные фото сделаны, остаётся только разбредаться по норкам… то есть по домам.

   - Пока…

   - Пока!

   Мадам Вострецова-Шадвалиева  вызвала Яндекс-такси.

   - Ты в гостиницу? Я с тобой…

   - Румпель так ничего и не понял… - почему-то с грустью заметила Ланни.

   - Вы в центр?! Можно с вами, - Шлавик свою выгоду не упустит.

(Ты свистни - минус. музыкальный фон)

   - И со мной ты всё равно будешь думать о Женьке.

   - Но ведь не о мадам Шадвалиевой .  Женя Вострецова выросла и покинула мной придуманный образ Девочки-Мечты. Подруга, Любовница, Жена и мать моих детей... Поводов расстаться  настоящая Женя нашла  бы множество. Я не сразу это понял. Но вот здесь – уже окончательно. Скучать со мной ей не пришлось бы, но развлекаться, путешествовать  она и сама умеет. А вот успеха я бы не гарантировал.
 
   В стороне прощались дотторе Ланчетти с греко-куатской студенткой третьего курса Дианой.

   - Дурочка, тоже не хочет понимать, это же итальянец, у него дома жена и мама. Здесь любовь, а там долг перед семьёй…

   Шлавик остался стоять на площади, его не услышали ни те, что уехали в «Яндекс-такси», ни в  «Савраске». Остальных «лошадок» завели в конюшню.

(Светлана Ветрова - на стихи Робертьа Бёрнаса - Ты свистни, тебя не заставлю я ждать...)

Ты свистни — тебя не заставлю я ждать,
Ты свистни — тебя не заставлю я ждать.
Пусть будут браниться отец мой и мать,
Ты свистни — тебя не заставлю я ждать!
Но в оба гляди, пробираясь ко мне.
Найди ты лазейку в садовой стене,
Найди три ступеньки в саду при луне.
Иди, но как будто идешь не ко мне,
Иди, будто вовсе идешь не ко мне.
А если мы встретимся в церкви, смотри,
С подругой моей, не со мной говори,
Украдкой мне ласковый взгляд подари,
А больше — смотри! — на меня не смотри,
А больше — смотри! — на меня не смотри!
Другим говори, нашу тайну храня,
Что нет тебе дела совсем до меня.
Но, даже шутя, берегись, как огня,
Чтоб кто-то не отнял тебя у меня,
И вправду не отнял тебя у меня!
Ты свистни — тебя не заставлю я ждать,
Ты свистни — тебя не заставлю я ждать.
Пусть будут браниться отец мой и мать,
Ты свистни — тебя не заставлю я ждать!
Роберт Бёрнс.


Двадцать шесть лет назад.
Колючинск


    - Здравствуйте, Борис Николаевич! Я ищу маму и так удачно с вами встретились…

   - Здравстсвуй, Эльза.

   - Говорят, слухи ходят, что вы в столицу переезжаете, в Академию Наук?

   - Правду говорят. Мы славно поработали.

   - А как же мы, Борис Николаевич?

   - Кто это мы?

   - Студенты, весь наш курс…Мы же надеялись, лето отработаем, будем писать курсовые у вас, потом дипломные… Вы же обещали…

   - Обстоятельства переменились… в лучшую сторону…

   - Но не для нас…

   - Быть хорошим для всех и всегда не получается, кто-то должен пострадать… Вы молодые,  смените специализацию, выйдете как все – в школу учителями и забудете пустые мечтания…

   - Университет все же не педвуз, некоторые ехали издалека, чтобы у вас учиться…

  -  Поверьте, Эльза, красивой девочке-блондинке поле не пойдёт на пользу. Ветра высушат кожу, пойдут морщинки, роскошные длинные волосы в поле трудно содержать, пыль, грязь… Да и нужны ли вам эти хлопоты с экспедицией? Я вот тоже еще наберу материала на докторскую и осяду в городе профессорствовать… А в поле пусть ездят молодые дураки.


31 августа 20** года.
Колючинск.



   - А в поле пусть ездят молодые дураки… - усмехнулась Ланни.

   - Что  ты сказала?

   - Так, вспомнила Семивёрстова. Он ведь нас тогда как слепых щенков бросил в пруд и даже не стал следить, кто выплывет…

   А мы выплыли. Каждый в своем направлении, команды не получилось. Но выплыли и стали одиночками. Одиночество – наша судьба, Глеб. Спасибо, что подвёз…

   - И вот ещё, могла забыть… - Ланни взяла Глебову руку и вложила в ладонь проклятую железяку. Обручальное кольцо солдата.
 
   - Только свистни… - у глагола свистнуть много значений, поняли ли они друг друга?

   Но Ланни  поняла это только, когда проворачивала ключ в замке квартиры.

   - А ведь я его прогнала только что. А могла бы не прогонять. Не пригласить, стыдно от беспорядка при отъезде, то, сё… В другой раз. И железку подержать у себя…. Как всё нелепо вышло.

   Вспомнилось так же, что ни намёка на адрес она не помнит. Глеб всегда упоминал «Савраску» как дом. А телефонную симку он выбросит. Обязательно выбросит – это его способ переживать неприятности.

   Но вот провернулся ключ, раскрылась дверь…

   - Входи, дорогой друг Герман. Будь как дома, ты и так у себя дома.

   А заканчивая стирать пыль и поправлять подушки дивана, она вспомнила и т е х  д в о и х, что умчались в гостиницу. Пусть им икнётся.

   Т е м икнулось. Может не сразу, а позже, как надрались свежей водки.

   Жене захотелось отключиться и забыть, Румпель  просто шагал по знакомому адресу.

   - А ведь мы могли бы еще раз или два встретиться случайно… На чествовании каком-нибудь к дате ветеранов. Он – она избегала имени Глеба – помянул  какой-то там орденский крест…

   - Ордена Республики не имеют формы креста… Это чужой крест…

   - И для Республики он никакой не ветеран. Это понятно. Можно посмотреть списки, не разыскивается ли по статье о наёмничестве…Да не буду я ничего смотреть! И так всё ясно…

   А Румпель ревновал. Женька опять ускользала. Вот только что пили вместе, осталось вместе лечь отдыхать… И опять влез Глеб...

   - И вообще  о н  никто! Ни ученого звания, ни военной карьеры – оно того стоило сбежать на войну перед защитой? Не без способностей, не без образования, не без характера – я с такими не вожусь. Но вот, поназапускал фейерверков – и сбежал. Отовсюду сбежал. И ты знаешь, где он может быть сейчас?

   - У Ланни?

   - Фиг! Где-нибудь за городом жжёт костёр в одиночку… Песни орёт дурным голосом – это он так плачет. Ненавижу плакс!

   Но костёр Глеб жёг без песен. Он действительно выехал за город и свернул к тому бывшему пионерскому лагерю, где всё начиналось. Лагеря, скорее всего нет. Но речка-то осталась. Он, лагерь, им и тогда не был нужен. По-большому, и костер не был нужен. Им хватало общего тепла, костёр был унаследованной традицией – ну как же и без костра? Но вот прошло лето практически без костров – и никто не умер. Все счастливы, всем спасибо, все свободны…

   Глеб достал из багажника «окопную свечу» - ни малейшего желания собирать сучья тальника, скорее отвращение, слишком много воспоминаний.«Свеча» горела, ветер с этим был не согласен, но ничего поделать с хитрой конструкцией из консервных банок не мог. Последние иллюзии отличный горючий материал. Пшик! – и нету.

   Ветер переменился на восточный и холодный. Глеб поднялся в «Савраску» - к себе домой. На автомате включил «рулетку». Автомат выдал Шухрата Хусаинова, «Вот так и уйдём»

   - «Вот так и уйдем... И рында заплачет вслед.
Туманный причал оставив созвездиям старым,
Уйдем, себя не продав, но раздав так, задаром,
Туда, где рождается утренний свет.

        Крылья моих парусов скроет вода...
        Слово, которого мы так боялись, звучит.

Но парус распят, и реи скрипят в ночи,
Но звезды горят, вскипая в морских отраженьях.
И жизнь, пролетевшая в глупых сраженьях,
Уже ничего не изменит. Молчи.

        Крылья моих парусов скроет вода...
        Слово, которого мы так боялись, звучит.

Заброшенный сад, где каются соловьи...
Мой старый диван, где рушились чьи-то обеты...
Вы, все, чья судьба оказалась задетой,
Прощайте, мне больше не нужно любви!

        Крылья моих парусов скроет вода...
        Слово, которого мы так боялись, звучит.

 
(Шухрат Хусаинов – Вот так и уйдем…)

   Оракул сказал своё слово.

    После контузии Олег избегал поездок ночью. – Да какая разница, от судьбы не уйдешь. И он тронул «Савраску», дал ей шпоры педалью газа. А куда ехать? На Восток, конечно! Встречь ветру. На восток уходили, улетали, уплывали герои его юношеских книг о путешествиях и экспедициях. Бортовой гирокомпас взял азимут East, вспомнилось, что мужду восточным краем карты и «востоком» из дрём была всегда разница. «Да какая там разница…» - решил Рябоконь. Звенящая пустота в голове давила нестерпимо. Глеб снова нажал клавишу «Оракула». «Оракул выдал:

 
Я начинаю с нового листа.
Нет, я менять не собираюсь почерк,
Но я хочу избавиться от «прочих»,
С кем жизнь меня ошибочно свела.

Я выхожу на новый поворот,
Оставив тех, с кем не хочу быть вместе,
Я вновь иду, я не стою на месте,
И знаю точно: там мне повезет.

Я ухожу на новую стезю,
Она трудна и несравнимо круче
Пусть мне простят, кого любовью мучил,
И пусть помогут те, кого люблю.
Вдовин Иван
 
 Ветра вам в спину! И сохраните носки сухими.