Февраль 1917-го Царственный Страстотерпец

О Царственном Страстотерпце Николае II написаны многотомные исследования. Внесу и я свою более чем скромную лепту. В 1915 году император принял роковое решение, взвалив на себя обязанности  Верховного Главнокомандующего. Он разъезжал по фронтам, много времени проводил в Ставке, постепенно утрачивая бразды правления огромной державой. Министерская чехарда в правительстве, состав которого менялся как в калейдоскопе, не добавляли императору популярности. Складывалось впечатление, что царь прячется в Ставке от нарастающих: в империи социально-экономических проблем, а в столице – глухого недовольства и дрязг в кругу семьи и среди родственников Романовых. Однажды  Николай записал в дневнике: «Мой мозг отдыхает здесь (в Могилеве – А.А.) — нет министров, нет беспокоящих вопросов, требующих осмысления. Я полагаю, что это хорошо для меня».

Британский историк Ричард Пайпс называет действия царского правительства во время февральского восстания «фатальным слабоволием», замечая, что «большевики в подобных обстоятельствах не останавливались перед расстрелами».

Ниже привожу свидетельства лиц, так или иначе общавшихся с императором.
П.Г. Курлов, занимавший кабинете П.А. Столыпина пост товарища (заместителя) министра внутренних дел и заведовавший делами департамента полиции, писал:

«Нельзя было доставить Ему большего огорчения, будучи обязанным докладывать, что и среди войск распространяется революционное движение. Он совершенно перерождался при таких докладах, не хотел им верить…».
А.Т. Васильев, директор департамента полиции имперского МВД:

«Я счел своим долгом подготовить доклад об этом печальном сообщении (о разложении армии в 1916 году – А.А.) для министра внутренних дел, который передал его Царю. Царь прочел документ, махнул безнадежно рукой и не сказал ни единого слова…».

Реакция Николая на доклад флигель-адъютанта А. А. Мордвинова о зреющем заговоре:

«Ах, опять о заговоре, я так и думал. Добрые, простые люди все беспокоятся. Я знаю, они любят меня и нашу матушку Россию и, конечно, не хотят никакого переворота…».

Из воспоминаний посла Франции М. Палеолога:

«Разговор (аудиенция, данная послу 25 декабря 1916 года – А.А.) не получился. Император остался безучастным, он чувствовал себя «подавленным и побеждённым событиями», не верил более «ни в свою миссию, ни в своё дело», «отрёкся внутренне», «примирился с мыслью о катастрофе и готов был на жертву».

Из воспоминаний министра Двора барона В.Б. Фредерикса:

«Опять этот толстяк Родзянко пишет мне (о происходящем в Петрограде перевороте – А.А.) всякий вздор…».

Неизвестно, в каком настроении пребывал монарх 21 февраля (по старому стилю) 1917 года, однако  в тот день ему телеграфировал из Могилева генерал Алексеев, попросивший царя срочно прибыть в Ставку для решения «спешного дела». Вот как об этом рассказала баронесса С. К. Буксгевден:
 
«Я находилась возле Императрицы в тот момент, когда Император пришёл к ней с телеграммой в руке. Он попросил меня остаться и сказал Императрице: "Генерал Алексеев настаивает на моём приезде. Не представляю, что там могло случиться такого, чтобы потребовалось моё обязательное присутствие. Я съезжу и проверю лично. Я не задержусь там дольше, чем на неделю, так как мне следует быть именно здесь"».

Вечером, 21 февраля, Николай II объяснил дворцовому коменданту В.Н. Воейкову, что «на днях из Крыма (после лечения и отдыха – А.А.) вернулся генерал Алексеев, желающий с Ним повидаться и переговорить по некоторым вопросам». Эмигрантский историк Г. М. Катков подчеркивал, что «из имеющихся источников неясно, почему Алексеев настаивал на личном присутствии Верховного Главнокомандующего. В свете последующих событий отъезд императора в Могилев, предпринятый по настоянию Алексеева, представляется фактом, имевшим величайшее бедствие».

Из всего этого можно предположить, что Алексееву требовалось «выманить» царя из Петрограда, где через пару дней заговорщики планировали осуществить переворот. На следующий день Николай II выехал из столицы, получив заверения от министра внутренних дел Александра Протопопова, что ситуация в столице находится под контролем. В чем заключалось  «спешное дело», требовавшее присутствия императора, мне выяснить не удалось.

24 февраля императрица посылает Николаю паническое письмо, в котором выражает надежду, что «Керенского из Думы повесят за его ужасную речь» (Керенский в Думе в нескольких речах, произнесенных во второй половине февраля, призывал к «физическому устранению» виновников «государственной анархии» - это везде толковали как подстрекательство к цареубийству).

25 февраля государь отправил из Могилева командующему Петроградским военным округом генералу Хабалову свою историческую телеграмму «Повелеваю завтра же прекратить в столице беспорядки, недопустимые в тяжелое время войны с Германией и Австрией», а также издал указ о роспуске Государственной думы. Наконец, император осознает масштабы нависшей угрозы и 27 февраля инициирует операцию по подавлению восстания силами фронтовых частей (шесть кавдивизий и шесть пехотных полков), возглавить которые было поручено генерал-адъютанту Н.И. Иванову, отличившемуся при подавлении революции 1905 г. Войска должны были сосредоточиться близ Царского Села, куда выехал и сам Николай.

Такое решение, по мнению отечественного историка А.А. Борисюка, опровергает утверждения о том, будто царь допустил безволие и погрузился в мистические рассуждения о готовности пожертвовать собой. «Проблема, - пишет Борисюк, - не в мифической нерешительности Императора, а в измене и саботировании приказов… его подчиненными».

Однако к утру 28 февраля/13 марта восставшие захватывают министерство путей сообщения (как и другие правительственные органы) и осуществляют блокирование эшелонов с верными царю войсками, направлявшимися к Петрограду. Одновременно «революционеры» оповещают  население по системе государственной связи о «падении старой власти». Генерал Н.И. Иванов с небольшим отрядом все-таки добирается 1 марта до Царского Села, где узнает, что царскосельский гарнизон перешел на сторону повстанцев,  и получает от генерала Алексеева телеграмму, в которой сообщается, будто  «Государь» изволил приказать прекратить операцию (это была ложь).

Николай в тот момент был лишен связи, заблокирован на пути в Царское Село и отправлен (или решил отправиться сам) в Псков, в штаб Северного фронта к генералу Н.В. Рузскому. Впоследствии передавали слова, будто бы сказанные Николаем: «Я готов простить всех своих врагов, но в глубине сердца не испытываю чувства прощения по отношению к генералу Рузскому».

Здесь уместно привести мнение главы царской охранки П.П. Заварзина:

«Генерал-адъютант Рузский и Алексеев …вместо того чтобы железной рукой подавить революционные выступления в армии, что можно было сделать очень легко, эти два командующих под влиянием Думы не только не сделали ничего подобного, но, забыв свой долг, покинули Императора прямо перед концом в этой тяжелой ситуации… Революция, начавшаяся в значительной степени по их вине, приняла совершенно катастрофическую форму…»

В первый день марта (по старому стилю) в Пскове Рузский в довольно резкой форме передает императору выработанное заговорщиками совместно с британским послом Бьюкененом требование «создать Ответственное министерство, подотчетное Думе». Царь пророчески возразил, что не вправе передать всё дело «управления Россией в руки людей, которые сегодня, будучи у власти, могут нанести величайший вред Родине, а завтра умоют руки, подав с Кабинетом в отставку». Однако не прошло и двух часов тяжелого разговора, как он сдался и согласился  поручить Родзянко сформировать это пресловутое Ответственное министерство.

По свидетельству шефа корпуса жандармов генерала А.И. Спиридовича, «Рузский сломил измученного, издерганного морально Государя, не находившего в те дни около себя серьезной поддержки. Государь сдал морально. Он уступил силе, напористости, грубости, дошедшей в один момент до топания ногами и до стучания рукою по столу».

Как тут не вспомнить слова императрицы, сказанные сэру Джорджу Бюкенену: «Царь, к сожалению, слаб...». В те роковые дни она писала супругу: «А ты один, не имея за собой армии, пойманный, как мышь в западню, что ты можешь сделать?»

2 марта Родзянко телеграфировал в Псков, что «ответственного министерства теперь уже недостаточно» - надо, дескать, отрекаться в пользу сына при регентстве Михаила Александровича. К середине дня пришло извещение от Алексеева: начальники действующей армии просят Государя отречься от престола «ради блага Родины», «спасения России» и «победы над внешним врагом». Вскоре приходит телеграмма, подписанная дядей царя великим князем Николаем Николаевичем. Дядя «коленопреклоненно молил» племянника отречься от престола.

По свидетельству министра Двора Фредерихса, Рузский, обращаясь к монарху, положил руку на кобуру пистолета и закричал: «Подпишите, подпишите же! Разве Вы не видите, что Вам ничего другого не остается?! Если Вы не подпишете, я не могу ручаться за Вашу жизнь!»

1 ноября 1918 года генерал Рузский будет зверски зарублен шашкой вместе с сотней других «буржуев», которых красные казнят в Пятигорске…

Утверждают, что, посоветовавшись с лечащим врачом наследника, император подписал акт отречения в пользу своего брата, поскольку врач якобы убедил царя в том, что цесаревич неизлечимо болен. А.А. Борисюк по поводу » пишет:

«Что в действительности представлял собой этот эпизод, достоверно выяснить, видимо, уже не удастся. Воспоминания участников противоречивы и вызывают сомнения… Оригинал манифеста до сих пор не найден. Известно только письмо с надписью «Начальнику штаба», которое и было представлено в качестве манифеста. Оно вызывает сомнения в подлинности… Очевидно, что это могло лишь иметь характер формальности либо же тактического хода, чтобы вырваться из псковской западни… По сути, Император был насильственно свержен…»

И вновь Борисюку вторит М.П. Тоболова: «Итак, отречение не было добровольным. Это было подлое, насильственное отстранение от власти императора и Верховного Главнокомандующего Русской армии в результате изменнического заговора».

Как бы то ни было, но в дневнике Николай записал: «Нужно мое отречение… Суть та, что во имя спасения России, удержания армии на фронте в спокойствии нужно решиться на этот шаг. Я согласился… В час ночи уехал из Пскова с тяжелым чувством пережитого. Кругом измена, и трусость, и обман!»

Вспомнился ли ему тогда погожий день - 2 августа 1914 года: людское море заполнило Дворцовую площадь и при его появлении на балконе Зимнего дворца  принялось фальшиво распевать тысячами пьяных глоток «Боже, царя храни!»?

«Собралась огромная толпа с флагами, лозунгами, иконами и портретами царя. На балконе появился император. Вся толпа разом опустилась на колени и запела национальный гимн. В тот момент для тысяч коленопреклоненных людей помазанник Божий был военным, политическим и религиозным лидером своего народа, абсолютным властителем их душ и тел» (из книги «Воспоминания посла» Мориса Палеолога).

Остается отметить, что свержение царя страна встретила с восторгом. Массы  надеялись на скорое окончание войны и светлое мирное будущее, в котором женщины получат избирательные права, крестьяне – больше земли, рабочие – 8-часовой рабочий день, солдатские семьи – повышенные пайки и все – вдоволь хлеба, а также бесплатное народное образование. Счастливы, должно быть, были и русские либерал-бланкисты с их патроном британским послом – разыграли игру «дворцовый переворот» как по нотам!

В заключение раздела о Страстотерпце приведу курьезные слова народной артистки СССР, актрисы Малого театра, кавалера трех орденов Ленина А.А. Яблочкиной (1866-1964). На странный вопрос пионеров «Как мы будем жить при коммунизме?» престарелая Александра Александровна не нашла ничего лучшего, как ответить: «Ну, детки, детки, как же вам сказать, что будет при коммунизме? Ну, наверное, это будет почти так же хорошо, как при царе...»