Эхо гарпий

Для тех, кто знаком или еще не знаком с Кровь и Сталь Немеи — самостоятельные истории, раскрывающие мир, где мифы оказываются космической фантастикой.

Они пришли из космоса. Они разбились. Они стали нашими богами. И они выпустили ад на Землю.

После падения гигантского тюремного корабля "Олимп" в мир бронзового века хлынули кошмары: генетические ужасы, древние инопланетяне, биологическое оружие – прообразы мифических чудовищ. Команда корабля, обладающая технологиями, неотличимыми от магии, провозгласила себя богами.

Зевс, властный капитан, видит в Земле новый трон. Гера, его жена-ученый, жаждет вернуться домой любой ценой.

Эхо гарпий

Тишина в Кидонии была тяжелой, удушающей. Не тишиной покоя, а тишиной затаившегося отчаяния. Воздух, еще недавно напоенный ароматом спелого ячменя и оливковых рощ, теперь пах пылью, тлением и страхом. Поля, когда-то золотистые волны жизни, лежали серыми и бесплодными под беспощадным солнцем. Запасы в каменных кувшинах, зарытых глубоко в прохладной земле под домами, истощились до последнего зернышка. Даже мыши покинули деревню.
Стамат, старейшина, смотрел на пустые закрома в доме собраний. Его морщинистые руки сжимали посох из корявой оливы до побеления костяшек. Лица мужчин вокруг, обычно смуглые и сильные от труда, были серыми, впалыми. Женщины молчали, прижимая к юбкам детей с огромными, слишком взрослыми глазами. Голод был незримым, но вездесущим врагом, сжимавшим горло деревни.
– Дождь не шел, – хрипло произнес кто-то. – Земля отвернулась.
– Нет, – возразил другой, молодой парень с лихорадочным блеском в глазах. – Это они! Крылатые демоницы! Они отравили небо! Насылают засуху! Я слышал их крики ночью – мурашки по спине!
Словно по сигналу, снаружи донесся звук. Не птичий щебет, не ветра завывание. Это был скрежещущий, многотонный визг, похожий на скрип несмазанных колес по камню, смешанный с хриплым карканьем. Звук резал воздух, леденил душу. Дети прижались к матерям, мужчины вздрогнули, схватившись за ножи и дубины. Стамат закрыл глаза.
– Эхо Гарпий, – прошептал он.
Они пришли с того проклятого места, куда упала Звездная Гора, принеся с собой гибель и чудеса. Не богини, не демоны. Мутанты. Сбежавшие или выброшенные взрывом из своих клеток на "Олимпе". Существа с невероятно агрессивным желудочным соком, способным растворять даже сплавы корпуса – здесь они стали настоящим проклятием.
Люди видели их силуэты на закате и рассвете: крупнее орла, с кожистыми, перепончатыми крыльями, покрытыми не перьями, а жесткой, бурой, местами облезлой кожей, как у гигантской летучей мыши. Их тела были коренастыми, почти бесформенными мешками, держащимися на цепких лапах с когтями, похожими на обсидиановые крючья. А головы... Головы были самыми жуткими. Без клювов в привычном смысле, а с широкими, растягивающимися ртами, усеянными мелкими, острыми зубцами. И глаза – маленькие, глубоко посаженные, свинцово-мутные, лишенные всякого разумного света, только голод и первобытная настороженность.
Кидонийцы звали их Гарпиями. По именам древних ужасов. И приписывали им все беды: засуху, падеж скота, пустые сети рыбаков. Видели, как они кружат над холмами, где находили павших овец или разбитых путников. Видели, как опускаются и начинают свое страшное пиршество. Место, где пировала Гарпия, после выглядело так, будто его окатили кипящим маслом – земля выжжена, кости растворены дотла, даже металлические пряжки или наконечники стрел съедены рыжей ржавчиной и покрытыми странной, едкой слизью. Этот запах – смесь кислоты и разложения – висел в тех местах днями. Люди обходили их стороной, шепча молитвы и заклинания.
Но голод сводил с ума. Разум туманился, страх перед невидимым, абстрактным голодом вытеснялся страхом перед видимым, пусть и уродливым, врагом.
Алекто не был храбрецом. Он был охотником. Точным, терпеливым, знавшим лес и его тропы. Но голод сделал его детей тихими тенями, а жену – ходячим призраком. Когда старейшина в очередной раз раздавал последние крохи – кусочки заплесневелых хлебцов – и снова заговорил о "гневе Гарпий", что-то в Алекто надломилось. Эти... твари! Они кружат, кричат, наводят ужас, портят землю своим ядовитым прикосновением. Может, если убить одну? Может, страх отступит? А может, хоть мяса будет? От одной твари? Его желудок болезненно сжался при этой кощунственной мысли, но образы голодных глаз детей были сильнее.
На следующее утро, на рассвете, когда жуткие крики снова прорезали тишину, Алекто взял свой лучший лук, тщательно изготовленные стрелы с кремневыми наконечниками, и вышел из деревни. Он пошел к старой оливковой роще на окраине полей. Туда, где неделю назад нашли мертвого осла. Он знал – они придут. Падаль – их пища.
Он спрятался за огромным валуном, поросшим лишайником. Солнце только начало золотить верхушки холмов. И они прилетели. Не одна, а две. Спустились тяжело, неуклюже, с громким хлопаньем кожистых крыльев, поднимая клубы пыли. Их тени легли на землю, огромные и уродливые. Алекто сглотнул комок страха, подступивший к горлу. Их вид вблизи был отталкивающим. Голая, морщинистая кожа на брюхе, свисающая складками. Желтоватые наросты вокруг глаз. Зловонный запах разложения и чего-то химически-едкого.
Они подошли к останкам осла. То, что осталось. Кости уже были частично растворены, покрыты бурой коркой и высохшей слизью. Одна гарпия, крупнее, с рваным краем на левом крыле, опустила голову и стала жадно слизывать остатки плоти и сухожилий с костей. Другая, поменьше, нервно озиралась, издавая тихое, булькающее урчание. Их движения были не злобными, а... жадными. Отчаянно жадными. Как у голодного пса у мясной лавки.
Алекто натянул тетиву. Его цель – крупная гарпия. В грудь. Или в основание крыла. Чтобы не смогла улететь. Мысль о том, что придется подойти к раненому чудовищу, заставила его руки дрогнуть. Но он вспомнил лицо дочери. Выдох. Отпустил.
Стрела просвистела в утреннем воздухе и вонзилась гарпии в мясистую складку у основания шеи, чуть ниже головы. Не смертельно. Но больно.
Раздался не крик, а оглушительный, пронзительный визг, от которого у Алекто заложило уши. Раненая гарпия взметнулась в воздух, нелепо дергаясь, с торчащей из шеи стрелой. Вторая гарпия взлетела следом, каркая в страхе. Но раненое существо не улетело. Его маленькие, мутные глаза нашли источник боли – человека за валуном. Страх и инстинкт самосохранения смешались в нем с яростью от неожиданной атаки. Оно не было злобным. Оно было загнанным в угол, испуганным и раненым зверем.
Алекто понял свою ошибку слишком поздно. Он потянулся за второй стрелой, руки тряслись. Раненая гарпия не стала атаковать когтями или клыками. Она сделала то, что было ее природным оружием, инстинктивной реакцией на угрозу, выработанной для защиты от хищников побольше. Она резко дернула головой и выплюнула.
Не слюну. Плотный сгусток полупрозрачной, желтовато-зеленой слизи. Он полетел не с убийственной точностью, а широким веером, как плевок разъяренной кошки, только в тысячу раз опаснее.
Алекто успел вскрикнуть и прикрыть лицо рукой. Этого хватило, чтобы спасти глаза. Но не остальное.
Слизь попала ему на руку, грудь и шею. Сначала он почувствовал лишь сильный удар, как от камня, и жгучую холодность. Потом пришла боль. Неописуемая боль. Как будто его кожу одновременно рвали крючьями и поливали кипящим маслом. Он заорал, катаясь по земле, пытаясь стереть жгучую субстанцию. Но это только размазывало ее. Ткань его хитона задымилась, расползаясь черными пятнами. Кожа на руке, куда попал самый крупный сгусток, побелела, потом мгновенно пошла пузырями и почернела. Запах паленой плоти смешался с едким химическим смрадом.
Гарпии, напуганные его криками, взмыли в небо, их крылья тяжело хлопали, унося раненую соплеменницу. Они не стали добивать. Они просто улетели прочь, к своим укрытиям в темных расщелинах гор.
Кидонийцы, прибежавшие на крики, нашли Алекто живым, но это было хуже смерти. Он бился в агонии на земле, его тело было изувечено страшными ожогами. Черные, обугленные участки чередовались с пузырящимися, сочащимися желтой жидкостью ранами. Его крики не были человеческими. Они выли, как у раненого зверя. Никто не мог к нему подойти – воздух вокруг него ел глаза и горло. Он умер к полудню, в страшных муках, на руках у своей жены, которая плакала беззвучно, ее лицо обожжено слезами и едкими испарениями.
Весть разнеслась по деревне молниеносно.
– Гарпии убили Алекто!
– Они плюются смертоносным ядом!
– Они напали на него!
Тень, отброшенная смертью Алекто, накрыла Кидонию плотным саваном. Тело охотника завернули в пропитанное уксусом полотно — единственное, что хоть как-то смягчало едкий запах разъедаемой плоти, — и похоронили за оградой деревни, в земле, которую он когда-то обрабатывал. Могилу обложили камнями и воткнули в нее сломанный лук Алекто.
Истерия, как сухой ветер, пронеслась по улочкам. Женщины собирались у колодца, не для воды — ее почти не осталось, — а для шепота, полного суеверного ужаса. Их глаза, впалые от голода, блестели лихорадочно.
– Они придут за детьми!" — слышалось то тут, то там. –  Проклятые демоницы! Выжгут нас, как тот ослик! Как бедного Алекто!
Дети цеплялись за юбки, их тихий плач сливался с карканьем ворон, слетевшихся на пустые поля. Стамат, стоя на пороге дома собраний, чувствовал, как его авторитет тает, как песок сквозь пальцы. Его призывы к разуму:
— Алекто пошел к ним! Он выстрелил первый! — тонули в реве коллективного страха.
На третий день после похорон к Стамату пришла Лисила. Дочь Алекто. Двенадцать лет, но глаза — как у старухи. Голод и горе высушили ее, сделали хрупкой, как осенний лист. Она молча протянула Стамату обгоревший кремень от отцовской стрелы, найденный у валуна. На нем застыла капля засохшей, желто-зеленой слизи.
– Деда, — голос ее был тихим, хриплым. — Она... та, что плюнула... Она кричала от боли. Как папа потом. Так же страшно.
Стамат взял кремень. Холодный, шершавый. Капля слизи казалась безобидной, но он помнил вой Алекто. Он взглянул на Лисилу, на ее тонкую шею, на синяки под глазами. Не детская проницательность, а отчаяние заставило ее увидеть то, что не видели взрослые: гарпия тоже страдала.
– Они... тоже голодные? — спросила девочка, глядя куда-то поверх головы Стамата.
Стамат не ответил. Его мысли путались. Падальщики. Крики. Выжженная земля. Кислота. Голод в деревне. Голод гарипий. Два мира, столкнувшиеся в агонии, искавшие виноватых. Он сжал кремень в кулаке. Может, Лисила права? Но этот проблеск мысли утонул в крике снаружи.
– СБОР! НА ПЛОЩАДИ! ПОРА ПРИНЯТЬ РЕШЕНИЕ!
Голос Эномая, молодого кузнеца, чей отец умер от лихорадки прошлой зимой, резал воздух. Эномай, сильный, горячий, с глазами, полными гнева и нереализованной силы, стал глашатаем ярости. Мужчины, вооружившись чем попало — затупившимися косами, дубинами из оливы, самодельными копьями с обожженными на огне наконечниками — собирались у колодца. Женщины смотрели из дверей, лица закрыты краями хитонов.
– Мы ждали! Мы молились! А что? Голод! Смерть! И эти твари смеют кричать над нами?! — Эномай бил кулаком в грудь. — Алекто пал от их ядовитой пасти! Кто следующий? Ваши дети? Ваши жены? Или вы все, как овцы, будете ждать, пока они вас сожрут?!
Ропот согласия прошел по толпе. Страх нашел выход в агрессии. Стамат попытался встать между ними и безумием.
– Эномай! Ребята! Подумайте! Идти туда — смерти искать! Там темно, там руины Звездной Горы, там... там может быть что угодно! Гарпии — лишь часть кошмара! Алекто... он сам спровоцировал...
– СПРОВОЦИРОВАЛ?! — Эномай шагнул к старейшине, его лицо исказила ярость. — "Он вышел защищать нас! От этих крылатых скверн! А ты, Стамат, ты что? Ты за них? Может, они тебе шепчут по ночам?!
Толпа загудела. Взгляды, еще недавно уважительные, стали подозрительными, враждебными. Стамат отступил, почувствовав холодок страха за свою жизнь. Разум проигрывал. Ферекл, старый пастух, чьи овцы давно пошли на мясо, положил тяжелую, узловатую руку на плечо Эномая.
– Успокойся, парень. Гнев — плохой советчик. Стамат мудр. Но... — Ферекл вздохнул, его голос, привыкший командовать отарой, звучал устало. — Но сидеть сложа руки тоже нельзя. Позор. Надо... посмотреть. Узнать. Может, гнездо найти. Может, понять, чего они хотят. Не лезть в драку сломя голову, а... разведать. Как волков выслеживают.
Слова Ферекла нашли отклик. Не все жаждали слепой мести; многие хотели просто действовать, вырваться из пут страха и беспомощности. Решили: небольшая группа сильнейших и самых смелых (или отчаявшихся) пойдет в ним на рассвете. Не для боя, для разведки. Эномай, конечно, возглавил. Ферекл пошел как голос осторожности. С ними еще трое: плотник Леонид, рыбак Никандр и юный племянник Стамата, Демас, чьи глаза горели скорее любопытством, чем страхом. Стамат благословил их с тяжелым сердцем. Лисила, спрятавшись за углом дома, смотрела, как они уходят, сжимая в кармане тот самый кремень.
Путь к логову гарпий был путем в иной мир. Чем ближе они подходили, тем сильнее менялась земля. Зелень чахла, сменяясь серыми, обожженными участками. Воздух густел, пропитываясь запахом, знакомым по месту смерти Алекто — едкой химической горечью, смешанной с запахом ржавчины и чего-то гнилостного. Гул, исходивший из глубин земли, становился осязаемым, вибрировал в костях. Перед ними зиял гигантский шрам на склоне горы — темная пасть, обрамленная вывернутыми, почерневшими листами неземного металла. Вход в чрево павшего "Олимпа".
– Боги... — прошептал Никандр, привыкший к просторам моря, а не к таким рукотворным пропастям. — Это же... целая гора железа... как она упала? Кто мог...
– Не боги, — мрачно проговорил Ферекл, щурясь в темноту. — Безумцы. Или демоны. И оставили после себя таких вот... гарпий. Осторожно. Камни скользкие.
Они продвигались вдоль склона горы, ища следы и входы. И тут Эномай замер, прижавшись к холодной металлической стене. Он указал вниз, в глубокую трещину, уходящую под нависающие плиты корпуса.
– Вон! Движение!
Все затаили дыхание. В сумраке, в глубине расщелины, виднелось гнездо. Не гнездо в привычном смысле. Это был хаос из обрывков кабелей, похожих на спутанные черные лианы, кусков изоляции и вырванных пластиковых панелей. На этом ложе сидела гарпия. Та самая, с рваным краем на крыле. Она была меньше, чем в памяти Эномая, прижатой страхом. Крыло неестественно оттопыривалось, стрела Алекто все еще торчала у основания шеи, окруженная воспаленной, сочащейся желтоватой жидкостью тканью. Она тяжело дышала, издавая тихие, хриплые всхлипы. И не была одна.
У ее лап копошились два... существа. Птенцы гарпий. Они были жутки: голые, слепые, с серой, полупрозрачной кожей, сквозь которую просвечивали темные сосуды. Их крылышки были беспомощными культями, рты — огромными, постоянно разеваемыми розовыми воронками, из которых доносился тонкий, непрерывный писк голода. Один из них тыкался мордой в брюхо матери, ища пищу. Гарпия слабо отстранялась, издавая звук, похожий на стон.
– Птенцы... — ахнул Демас, забыв про страх. — Они же... голодные.
– И она умирает, — добавил Ферекл, его старые глаза сузились. — Стрела. Гной. Лететь не может.
Эномай уже натягивал тетиву своего лука, лицо его было каменным.
– Вот и отмщение за Алекто! Убьем ублюдков! Чтоб не плодились…
Он не договорил. Над их головами с резким, скрежещущим криком пролетела тень. Еще одна гарпия. Крупнее. Она спикировала прямо к расщелине, тяжело приземлившись перед ранеными. В клюве она держала что-то мелкое и темное — вероятно, грызуна. Новоприбывшая гарпия резко каркнула, расправив крылья, заслоняя семью от возможной угрозы сверху. Ее мутные глаза метались, выискивая врага. Она не атаковала. Она защищала.
И в этот момент из-за камня вышла Лисила. Она шла за ними тайком все это время. Девочка была бледна как смерть, но ее шаги были тверды. В руке она сжимала небольшой, черствый кусок ячменной лепешки — последнее, что она спрятала от голода.
– Лисила! НЕТ! — закричал Ферекл, но было поздно.
Кривая тетива лука Эномая дрогнула. Стрела сорвалась в тот самый миг, когда Лисила сделала шаг вперед, протягивая лепешку. Не в гарпию-защитницу. В раненую мать в глубине расщелины. Железный наконечник со свистом вонзился ей в открытое, воспаленное горло.
Хриплый, пузырящийся крик матери гарпии смешался с пронзительным визгом защитницы. Мир взорвался хаосом. Гарпия-защитница не думала. Она реагировала. Инстинкт загнанного в угол зверя, видящего угрозу детенышам и соплеменнице, взорвался безумием. Она рванулась не к Эномаю, а к ближайшей угрозе – к группе людей, замерших в ужасе. Ее горловой мешок раздулся, и она выплюнула не направленный сгусток, а широкий, ядовитый веер кислотной слизи.
Желто-зеленая пелена накрыла группу. Ферекл успел толкнуть Демаса за выступ скалы. Леонид и Никандр вскрикнули, отпрыгивая, слизь попала им на руки и ноги, немедленно зашипев и прожигая ткань. Но основной удар приняла на себя... Лисила. Она стояла впереди, лицом к трагедии, с протянутой рукой. Веер слизи накрыл ее с головой.
Нечеловеческий, пронзающий душу визг вырвался из глотки девочки. Она схватилась за лицо, катаясь по камням, как когда-то ее отец. Запах паленой плоти и едкой химии мгновенно заполнил воздух.
Эномай, обезумевший от ужаса и ярости на то, что он натворил, выпустил еще одну стрелу – в защитницу. Стрела вонзилась ей в крыло. Гарпия взмыла вверх с бешеным карканьем. В это время Леонид и Никандр, сами обожженные, в дикой попытке что-то исправить, закидали камнями расщелину. Глухие удары, писк, хруст... Потом тишина. Птенцы перестали шевелиться. Раненая мать захрипела в последний раз.
Гарпия-защитница, истекая желтой жидкостью, с отчаянным визгом сделала последний круг над местом бойни, над телами птенцов и сородича. Ее мутные глаза, казалось, на миг встретились с горящими от боли щелями, которые были лицом Лисилы. Потом она развернулась и улетела, ее крик долго эхом разносился по скалам – полный боли, потери и непостижимой для людей ярости.
Лисила не умерла. Выносливость ребенка и, возможно, меньшая концентрация яда на периферии веера спасли ее жизнь. Она очнулась в темноте. Не ночной, а абсолютной, вечной. Кислота гарпии выжгла ей глаза, оставив лишь страшные, затянутые рубцовой тканью впадины. Боль была адской, но еще страшнее была пустота. Пустота там, где раньше был мир – солнце, лицо матери, очертания холмов. Теперь только тьма, запахи мази, звуки – плач матери, тяжелые шаги мужчин.
Физическая боль утихла, сменившись рубцами. Но боль в душе росла. Она помнила все. Доброту Ферекла, пытавшегося ее остановить. Горячий порыв Эномая, толкнувший ее в ад. Но больше всего – крик гарпии-матери. И писк птенцов. И ощущение липкой, жгучей слизи на лице. Они сделали это. Они отняли свет. Они убили отца (в ее сознании эти события слились воедино). Гарпии.
В слепой тьме росла не покорность, а черная, всепоглощающая ненависть. Она питалась отчаянием, беспомощностью, несправедливостью. Лисила молчала. Она училась жить в темноте – ходить, чувствовать мир кончиками пальцев, различать голоса. Но внутри бушевала буря. Каждый скрежещущий крик гарпии, доносившийся издалека (а они кричали – от голода, боли, потери), был как нож в сердце. Это были не жалобные крики страдающих существ. Для Лисилы это были крики торжествующих демонов, напоминавших ей о ее мраке.
Прошли годы. Кидония так и не оправилась. Голод и страх сменились унылым прозябанием. Эномай, сломленный виной, ушел в горы и не вернулся. Ферекл доживал век, ухаживая за садом, который почти не плодоносил. А Лисила... Лисила выросла. Хрупкая, слепая девушка с лицом, скрытым плотным покрывалом, и руками, чувствительными как у летучей мыши. Она знала каждый камень вокруг Кидонии, каждый звук. И она слышала гарпий. Всегда. Их крики жгли ее душу сильнее, чем когда-то кислота – лицо.
Она не говорила о мести вслух. Но ее молчание было красноречивее криков Эномая. Она собирала сведения. Шепотом у колодца узнавала, где видели гарпий, где нашли выжженную землю. Она чувствовала, где земля пропитана их едким запахом. Она запоминала маршруты их полетов.
И в тишине своей вечной ночи Лисила вынашивала план. Не слепой ярости, как Эномай. Холодный, точный, как удар ножом в темноте. Гарпии отняли у нее свет. Она отнимет у них все. Их гнездо. Их будущее. Их жизнь. Они должны были исчезнуть с лица этой земли, как будто их никогда не было. Их Эхо должно было умолкнуть навсегда. И она, Слепая Лисила, знала, как это сделать. Для этого ей не нужны были глаза. Нужна была только ненависть, холодная и беспощадная, и помощь тех, кто тоже помнил крики и боль.


Книга 1: Кровь и Сталь Немеи - https://author.today/work/464156