Река памяти

Художественное слово - одно из чудес света. Нечто сверхъестественное, вызванное вмешательством высших сил.
Дотошные  атеисты по-своему объясняют это чудо. Они говорят, что в воображении писателя происходит постоянное обновление нервных связей, перегруппировка и их объединение в новые системы, отчего и рождаются магические тексты.
В этой книге Владислава Попова магия начинается с первой строки: «Здравствуйте, милые мои…»
В силу ласковости и проникновенности этих слов невольно относишь их к себе, как читателю. И попадаешь в мир образов, в семейный кружок, состоящий из двух женщин и мальчика. В окружение множества персонажей. И остаёшься благодарным гостем, спутником и созерцателем жизни этой семьи во всё время чтения.
Для удобства последующей трактовки событий и героев книги кратко охарактеризуем главных действующих лиц, как это делается, предположим, в пьесах.
МАМА. Родительница автора. С её слов поданы в книге перипетии Великой отечественной войны, которую она пережила подростком. Здесь прямым  текстом публикуются её записки о тех временах. Вырисовывается благородная девушка. Рассказ ведётся литературным языком человека, обладающего высокой культурой провинциальной интеллигенции середины прошлого века. К тому же педагогом, учительницей. С большой степенью откровенности излагается последовательность событий, когда в девочке зреет женщина. Захватывается любовью. Происходит рождение ребёнка. Того самого «Я», обозначенного в заглавии книги.
МАМОЧКА. Автор говорит о ней: «Бабушка три раза была замужем, а потом ею внучек завладел».
Три замужества «мамочки» – три отдельные жизни прародительницы, три её романа и в литературном смысле тоже, -  по содержательности и переживаниям изложены в книге с замечательной непосредственностью. Три жизни в одной – три времени в одном - представлены целомудренно и даже несколько умилительно.
Этой женщиной взращивается индивидуальность ребёнка, «Я», на основе общерусской культуры, сформированной дореволюционным временем. Именно через бабушку-мамочку долетают до нас в книге звуки той, первозданной русской жизни, хотя бы по названию материй для шитья – маркизет, поплин, муслин, зефир.
В доказательство того, что истинная женственность, не отделима от ума и высоты духа, «мамочка» устраивает вечера чтения книг среди обитателей коммунальной квартиры. Носит книги «на почитать» - кассиршам в магазины. Тем самым напоминая и нам, теперешним, об абсолютной ценности не книги как таковой, а именно чтения. 
Я. Автор представляется мне здесь в виде автопортрета, собранного из сотен тысяч паззлов, - слов, образов, интонаций, всего инструментария художественной литературы.
Представляется будто он встал во весь рост, растолкал руками вверху всё хмурое, неприветливое, злое – и создав сферу, заселил её неисчислимым множеством любимых людей, добрых, сердечных, неунывающих. 
ГОРОД (место действия). Деревянный Архангельск в книге Владислава Попова подобен грандиозному картонному макету Зосимы Калашникова (архангельского художника), рассматривая который во время оно я чувствовал себя Гулливером.
Но никаким ножницам, никаким клеям не под силу так детально до мелочей воссоздать историческую правду быта тёплых, дровяных кварталов старинного портового города, как это сделано языком прозы у Владислава Попова. 
Родной для меня Архангельск тех же, зосимо-калашниковых 60-х лет прошлого века, прорисовывается передо мной в книге «Мама, мамочка и я» с потрясающей детализацией.
По мере моего читательского прохождения по улице Поморской, по рынку, по магазину Культтовары, заглядывания в знакомые дворы, как по указке экскурсовода и с его комментариями, во мне происходит заполнение пустот памяти. Наводится резкость ретро-зрения, обострение слуха и обоняния.
Трудно кому-нибудь превзойти автора и в описании вещей городского  архангельского обихода тех лет.
Литературный, то есть созданный с помощью слов, музей  окружает нас во всё время знакомства с книгой. Не нужно залов, полок и стеллажей с предметами старины, когда за дело создания такого хранилища берётся  художник слова.
Если хранители вещественных древностей говорят нам: идите и смотрите. То автор как бы останавливает нас своим умением изображать: сидите и читайте.
На этом краткие характеристики главных действующих лиц в структурной части нашей преамбулы заканчиваются.
Далее следует монолог рецензента.
Начну с того, что  биографическое повествование всегда исторично, по определению. Для этого не требуется ни специальных терминов, ни намёков, ни дат. Время действия проглядывает между строк. Звучит в лексике персонажей.
Отражается от предметов.
Тем более, что в писателе Владиславе Попове художник (маслом, кистью) кажется мне если и не сильнее литератора, то равен ему. Можно даже представить, что у автора отняли кисти и краски и подсунули клавиатуру ноут-бука. А он всё-таки не может воплотить себя иначе как рисовальщик и колорист.
Иногда при чтении складывается и такое впечатление, что ты становишься наблюдателем создания множества модельных листов в студии мультфильмов, изображающих персонажей в развитии, в движении, в переливах настроений, в разнообразном окружении. Создаётся как бы мульти-проза.
Или - в мастерской мозаики. В каждом камешке – картинка, сценка, портрет, настроение. И все они, собранные в панно, представляют собой объёмную картину.
Продумана архитектоника произведения. Каркасом являются множество писем, маленькие романы в письмах. Радует их строгий литературный язык. Сказывается высокий культурный уровень героев семейного эпоса (и это  не оговорка).
Да и сам авторский стиль сдержан, лаконичен и прозрачен, без примеси эффектных диалектизмов, которыми тоже, конечно же, располагает автор, кровно принадлежащий к славному поморскому корню, но использование их, кажется, не в его вкусе.
Никаких бессодержательных длиннот и украшательских арпеджио, беря за аналог музыку, которая слышится в прозе Владислава Попова, тоже не найдёте в тексте. Переходы в другие тональности – к прямой речи автора, выполнены без всяких сбивок ритма.
Письма, переписка родственников довоенного времени, как исторические ретроспективы, создают необходимую глубину повествования.
Вставные мини-новеллы, подобные «Муля на колёсиках», и покрупнее, такие как «Поездка на море», являются украшением всей конструкции.
И словно рефрен в песне воспринимаются сцены питья чая из самовара – десятки раз воспроизведённые на протяжении повествования со всеми чашками и блюдцами, с блеском меди и бульканьем кипятка из краника.
Всё очень по-домашнему.
И если сказать коротко, то - эта книга про любовь. Про ребёнка, объятого любовью в каждой его шалости, проказе, в каждом слове и движении души. Любовью пряной и сладостной, и любовью с запахом солёного огурца, который мальчик обоняет на архангельском базаре, с запахом рыбы трески, керосина, и наконец, - водки от дяди.
Даже зло приходит в книгу как бы в ангельском обличие – в образах детей, и кажется не таким уж страшным.
Дети вносят разлад в семьи. Взрослые ссорятся из-за них, невинных существ, и в «святом семействе» возникают напряжения. Но это лишь результат взросления под покровом любви.
Бабушка согревает ребёнка теплом своего сердца, это ей по рангу положено. Но ведь и сам автор возится с этим литературным мальчиком - alter ego, как со своими учениками в школе, бывши когда-то педагогом по жизни.
Конечно не случайно при чтении книги меня преследовало и настойчивое желание соотносить прозу Владислава Попова с миром музыки: проза такого характера с мальчиком во главе напоминает Детский альбом Чайковского.
И у композитора, и у писателя обнаруживается одна и та же мотивация – упоение идеальностью человека в его первородном состоянии.
Возвышенный строй произведения проступает и в его стилистике. В книге явлена живописная сила простого слова – не словесная натруска экспрессиониста, но мазки живописца академического.
В ходу у автора короткие, простые, но богато и разнообразно интонированные фразы, передающие пронзительное чувство красоты жизни особенно в виду её конечности, в данном случае - в периоде детства.
«Мосточки от нашего дома – светлые, просохшие и совсем тёплые, как домашние коврики. Даже бархатистые по краю. Дворы благоухают нагретыми сарайными крышами. Стены – облупившейся краской. По рябинам разбросало светло-зелёные кисточки – зацветёт, зарадует. В Каменушке продавцы намывают мочалами окна и до скрипа протирают газетой. Санитарный день! Закрыто! Отросли тополя, и округлые теперь, как шапочки. Из пекарни ведёт ванилью, ромовой бабой, коврижкой. Маркизы полосатые вдоль окон Зеркального магазина вздуваются на уличном ветру и флажками играют…»
Вроде бы обычная биографическая проза, но настолько поэтизированная, что кажется написана не на основе фактов жизни действующих лиц, а по законам чистого вымысла в отрыве от действительности.
Поэтичность взгляда на жизнь дорогих писателю людей даёт ему  максимальную свободу изображения. А при наличии этой свободы уже сама любовь писателя к персонажам не позволяет ему что-либо приукрашивать или о чём-либо умалчивать.
Автор находится в тисках любви.
Как психотип он человек восхищённый, обуреваемый ностальгией, -  пристрастием к прошлому. Очарован красотой повседневности бытия  бревенчатого поморского города прошлого века, широкой Северной Двины.
Это река памяти. И над ней стелется туман - поток художнических видений, поток сознания, и как тип повествования тоже.
По мере постижения текста в сознании всё настойчивее звучит вопрос о форме. Пребывание в тексте, открытом всем ветрам, становится несколько тревожным. Ясно, что  привычных рамок не сыскать. Как и в жанре. Какие они – привычные жанры? Роман автобиографический. Эпистолярный. Роман воспитания. Или как у автора: роман в письмах и воспоминаниях. В центре – мальчик, ребёнок. И вот в детскости-то содержания как раз и проступают контуры некоей формы.
Представляется пирамида из детских кубиков с самым дорогим в её основании –  автобиографической повестью матери («мамы»)
Или представляется трубка калейдоскопа с цветными стёклышками, которые при верчении образуют бесконечное множество чудесных узоров, создавая иллюзию большого, волшебного мира, семейной вселенной, в центре которой опять же лица дорогих, бессмертных родительниц.
При очередном повороте трубочки калейдоскопа появляется и северная русская деревня, осиянная незаходящим солнцем.
«Вот вчетвером сидим. Солнышко деревенское ярко светит. Всё! Февраль на исходе! Теперь солнышка вдоволь будет! Шумит самовар. Тлеют в горелке горячие угли. И жёлто в углу от сияющего самовара, и свет играет. Мреют прозрачные тени по всей стене. И тут же – другой свет из окна! Наклонился, чтобы войти, длинный, косой, припорошенный, и переливаются в нём, синюшне-белом, кренящиеся золотинки. Проходит сквозь него Федул, и золотинки за ним – взапуски – бегут, поспешают, в бороде путаются и гарью пряной, как сахаром пережжённым, пахнут».
Так проходят дни и месяцы жизни ребёнка в деревне, в доме сельской учительницы, по совместительству мамы. Пасха. Новый год. Застолье с гармонью. Слышатся голоса крестьянок. А за окном то метель, то ледоход. Почки на ветках и первые цветы.
Очаровательный первоклашка, сам того не сознавая, блаженствует в мире света и добра. Ничто не смущает юную душу тревожными предчувствиями. В школе, коллективе, конечно приходится переживать минуты душевного помрачения, но только выйди за порог, вдохни вольной воли в лесах и полях, на реке, под необъятным небом, и чувства приходят в порядок. Дух возвышается до такой степени, что рождаются стихи.
Первое стихотворение семилетнего героя нашего романа.
Знак его предназначения.
Сигнал писательской судьбы.
Человек - предмет художественной литературы. Что нового в человеке преподносит нам этот роман? Открытость, доверие к миру, нежность в самом, что ни есть, концентрированном виде с поразительной деликатностью высказанная автором.
Обнаружение ангельски нежной сути в человеке невозможно без тонкого чувствования самого автора и его бережного, любовного отношения к герою.
Так плодотворно впасть в детство, как это получилось у Владислава Попова, и предаться блаженству в этом падении, мало кому удаётся.
Этому способствует и воссозданная в книге атмосфера благодати русского мира в его самом высоком смысле. В его северном, архангельском фрагменте бытия.
Духовная сущность человека в книге, помещена в материальный мир, описанный подробнейше и красочно. Словно поставлена задача запечатлеть каждый миг, час, день жизни героя в этом мире, без пауз и пропусков. Неразрывно. Сплошь. И с таким усердием, когда самые маленькие предметы отражают свет большой жизни.
В том числе и - искусства ради.
Эта книга – один большой комплимент нашему миру, благодарность и сыновний поцелуй.
Роман заканчивается финальной каденцией во славу мамы, настоящей, родной, любимой, той самой, которая «мамой» обозначена и в названии книги.
Мамой идеальной.
По степени литературной и исторической проработанности книгу можно соотнести с выпусками серии из жизни замечательных людей.
Замечательными становятся не только светила науки и искусства, но и рядовые люди, если для них находится свой певец, провозвестник, глашатай.