Баба Яга опус N1

      Осень. Мне помнится, мы много шли по просёлочным дорогам через поля. Нас вёл Толик Малинский — монах в миру, бывший врач скорой помощи, насмотревшийся всего и всякого, нагрешивший столько, что сам пришёл в замешательство от простого арифметического подсчёта содеянного.

       А кто же мы? В углу избы, где я жила в раннем детстве, всегда висели иконы. Церкви были разрушены, и это было моим ранним сожалением и поздним прозрением того, чего мы были лишены.

       Мы, шедшие за Толиком, как за проводником в неведомый мир Христианства, мечтали обрести его. И Толик заверял, что встреча с самым настоящим священником нам обеспечена.

       Со всех уголков России в этот дальний край вели тропы и тропинки ищущих, среди которых были в основном учителя и врачи.
Мятущийся дух нашего проводника нуждался в умиротворяющих душу передышках, где он мог наконец-то почувствовать себя дома, а не оторванным осенним листочком, гонимым всеми ветрами, сорванным с ветки одиноко стоящего дерева.

       Вот «к себе домой» и вёл нас наш проводник. Там ждал блудного сына батюшка Василий.

        Встреча со святым мне не мерещилась, и она не больно-то проявлялась в моём сознании. Тем более потрясающим фактом оказалось то, что она состоялась в реальности. Нам дали отдохнуть, выспаться, покормили нас…

        Потом мы пошли в церковь Николая Угодника, стоящую на берегу Ладожского озера, памятник сражения с Крестоносцами. Нас собрали в пристрое и поставили на колени, тесной кучкой перед иконостасом. Я подняла глаза на образ Христа напротив меня и со странным чувством увидела, что Иисус отказывается смотреть на меня. Сообщила Толику.

       — Смотри на Богородицу, — ответил он.

        Толик не покидал нас ни на минуту, тем более что я вела за собой шестилетнюю Аню.

        И вдруг маленькая, простой белой краской крытая дверь тихо приоткрылась, и вошёл батюшка Василий. Он на секунду замер в проёме (видимо, там, в каморке, он молился, прежде чем выйти к нам). За его спиной на табуреточке тихо догорала свеча. Седые волоски на его голове вздыбились и казались светящимся пухом. Так же выглядела и его борода. Светлая хламида до пола прикрывала тщедушное тельце… Но лик был настолько иконный, что я постигла: не зря мы стоим на коленях — перед нами мудрец и многострадалец.

        В этом я не раз убеждалась, находясь в непосредственном общении с батюшкой. Он не покидал нас, видя нас такими, какие мы есть. С Толиком он встретился очень нежно, по-отечески, обхватив его лохматую голову Иоанна Предтечи и прижав её к своему плечу.

        Батюшка тратил на нас, новичков, всё своё время. Он понимал, что за короткий срок не успеет дать нам устойчивые основы Веры, и поэтому ввёл прессинговый способ обучения. Бдили мы и по три дня без перерыва. Но, работавшие в профилактории нетрадиционных методов лечения, мы уже проходили прессинги во время семинаров — правда, не в таком масштабе.

        Наконец он счёл возможным отпустить нас к цели нашего путешествия — в Пюхтинский женский монастырь. Эстония.
Обратно он нас ждал. И это, конечно, пригодилось. По сути, он нас пас, даже находясь на расстоянии.

        Может, я впадаю в скучные детали, но меня так ведёт. Чем ещё удивлять?

        Во время трёхдневного пребывания в церковных сводах на молитве я с удивлением обнаружила, что батюшка Василий видим мною через стену, когда уходил в дверь совершать таинство приготовления чаши с вином для причащения. Если было необходимо, мы уходили на трапезу, но молитва держала нас, и мы выстояли. Хотя кое-кто уходил и на краткий пересып.

        Совместная молитва с высокодуховным, опытным водителем давала мощное силовое поле.

        Вот мы и в Пюхте. Вот мы и в монастыре. Попали как раз на великий праздник, когда всё священство было одето в роскошные красно-золотые облачения. И хотя монастырь был женский, а настоятельницей — женщина, на этот великий праздник собрались мужчины-служители церкви. На мой взгляд, в службе участвовало человек двадцать пять.

        Перед этим драгоценнейшим по своему великолепию и значимости действом нам, мирянам, была предоставлена возможность причаститься.
Пронырливый наш Толик моментально увидел для меня какие-то духовные выгоды в моём причащении именно в этот день и именно в этой храмовой церкви. Как-то втёрся он ближе к причащавшему всех священнику, что-то сказал ему, убедил батюшку повернуться корпусом в мою сторону — и я оказалась перед фактом: мне протягивалась ложечка с вином причастия.

        Я доверчиво подняла глаза: раз надо — значит надо. Я была в тот миг убеждена, что раз за меня так ходатайствуют, то всё идёт по замыслу свыше. Но то, что произошло потом, меня очень озадачило. Священник вдруг поразился чему-то, взглянув мне в глаза. Он удивился и потрясся. Я же смирненько отошла туда, где мы все стояли до этой минуты. Но на этом всё не закончилось. Это было только начало.

        Красавцы-священнослужители выстроились, по-моему, в три ряда, и начался их ход по довольно-таки тесному пространству. Всё было так чётко и красиво, что это напоминало перемещение ангелов в раю. Зрелище было прекрасно, если так можно сказать о церковной службе.

        Но тут началось то, что до сих пор не умещается во мне. Высота удивления не спадает и по сю пору: все священники в красно-золотом одеянии сосредоточили на мне свои взоры. И я с ужасом поняла, что стою перед ними посреди этой храмины совершенно ничем не прикрытая. Я — нагая! Стыд? Этого мало сказать. И они вопрошают меня:
       
        Чем ты значима? Чем ты сильнее нас? Почему мы не побеждаем тебя, а ты, слабая, в неприкосновенности среди нас?

        Я начинаю лихорадочно искать ответ. Мой ум мечется. И, вспомнив всем известную картину: Франция, баррикады, прекрасная юная женщина с полуобнажённым торсом держит флаг, призывающий к сопротивлению… Вот же: я могу повести за собой! Они моментально с усмешкой отвергают эти мои потуги.
Я вспоминаю санитарок на поле боя… Вот же!!

        Меня разворачивают невидимые руки и направляют мою голову вверх. На очень большой высоте, куда до этого момента не поднимались мои взоры, на ослепительном белом фоне, такими же ослепительно белыми красками, была нарисована юная Мадонна с младенцем на руках.

        Дальше я ничего не помню. Нет, я не упала в обморок, я не выпала из реалии, но я помню до сих пор только летящую на большой высоте белую сияющую Мадонну. И это видение перекрывает всё.

        Я прощаюсь на этом, минуя повествование о возвращении к батюшке Василию и дальше — в профилакторий. Благодарю вас, свидетелей моего мистического переживания, показанного мне людьми, образованными в священнодействиях.

        О батюшке Василии. Говорил он с нами о многом. Ученик Павлова, батюшка многих знал из того времени. Был участником войны 41–45 годов. Профессиональный физик, служил радистом Северного флота, находясь на льдах. В его задачу входило отслеживать все суда, идущие через северные пути. Он рассказывал, что пища доставлялась к ним очень осторожно, и иногда им приходилось обходиться несколькими зёрнами в день.

        Времени свободного было много. И вот товарищи-учёные однажды подсчитали, что количество дней их голодания во льдах равно количеству несоблюдённых дней постов по христианскому укладу. Это заставило задуматься даже скептиков. Впрочем, на войне атеистов нет, как мы знаем.

        По окончании войны батюшка Василий ушёл в духовную семинарию. Семья не приняла его решение сразу. А после принятия сана уже нельзя было воссоединиться с семьёй. Царство Небесное моему батюшке.

        Из личной справки о себе: Василий — имя моего деда по отцовской линии. Николай — имя моего отца. Церковь, где находились мы, — церковь Николая Угодника, и батюшкой в ней был Василий.