Мила рассказывала ровным голосом, будто о небольшом происшествии на пикнике, но все чаще втыкала сигарету в рот, делала короткие, нервные затяжки, а в конце рассказа глубоко затянулась три раза – один за одним. «Обратная сторона «красивой» жизни проститутки, о которой мало кто догадывается, а большинство предпочитает не думать и не знать» - пронеслось в голове Алекса.
Стало жаль ее до зубной боли. Одно дело опытная, возрастная шлюха из окрестностей Хантридж парка, прошедшая все круги ада, потерявшая не только невинность тела, но и невинность души, занимающаяся «профессией» по призванию – хищница, умеющая легко «окрутить» клиента, развести на «бабло», за его счет напиться-нанюхаться-обколоться да при возможности еще и обобрать. Ее и «трио» не испугало бы, если бы было достаточно выпивки и наркоты.
Мила – не хищница, не алкоголичка, не наркоманка просто в силу возраста. Что заставило ее ступить на дорогу порока?
Ладно, сейчас не об этом. Сейчас о том, что Алекс – невольный соучастник происшествия: все произошло в его отеле, с подачи его друга Дэнни - конечно, тот не ожидал, во что выльется его просьба…
- Прости, что заставил тебя вспомнить этот ужас.
- Я в порядке. И не такое видела. Нас, потомков шотландских реднеков, трудно испугать и невозможно победить. Думаю, те два урода и прикончили старичка.
- Вопрос – где их теперь искать?
- На рекламном постере тайского цирка, - просто сказала Мила, не подозревая – какой Монблан забот она одним щелчком свалила с его плеч. - Они сейчас выступают в «Мираже». Я случайно увидела их рекламу на столбах вдоль Стрипа и даже онемела ненадолго. Найди постер на телефоне, я покажу тебе их морды.
Найти не составило труда. Постер: вверху цирковой шатер столетней давности в красно-желтых тонах, внизу полукругом изображения борцов, гимнасток, драг-королев, в центре человек с большой головой и игрушечными руками «Таксин – самый маленький человек Таиланда».
- Это он, - сказала Мила и зло затоптала сигарету в пепельнице, изображавшей восточный тапок «бабуши» (мельхиор, ручная работа, однокашник привез Алексу из Марокко). – А «дама»… вот, - показала на голову вверху правого ряда. – Во всяком случае, тот же макияж. Проблема в том, что его можно нанести на любое лицо.
- Да… Одного лилипута мало. Если он не оставил следов или отпечатков… Не заметила ли ты чего-нибудь необычного у того, второго? Родинка, шрам, бородавка…
Мила устремила ультрамариновый взгляд на облака, принимавшие солнце в свои объятия, подумала с полминуты.
- Татуировка! На шее, в районе кадыка. Необычная, потому бросилась в глаза. Священная тайская татуировка Сак Янт - цветок лотоса, внизу тексты на старо-индийском, вверху силуэты кхмерских храмов. Анджелина Джоли недавно себе похожую наколола. Каждая подобная татуировка уникальна. По ней можно распознать того типа.
- Потрясающе. Ты за пару минут раскрыла дело, над которым полиция бьется уже несколько дней. Давай выпьем - за тебя!
- Нет. Лучше за праздник, который завтра. В Декларации независимости указаны три неотчуждаемых права – на жизнь, свободу и стремление к счастью. Вот за это… особенно за третий пункт и выпьем.
Мила поднесла рюмку к губам, но не отпила ни глотка, так и сидела, будто забыла – что делать с вином, задумалась, унеслась в какие-то свои голубые дали…
Солнце легло на горы и, накрывшись пуховым одеялом из облаков, собралось отойти ко сну. В саду, освещенном низкими испанскими фонариками с ажурными абажурами, повисла вязкая ночная тишина, прорезаемая стрекотанием цикад, изо всех сил нарушавших децибельные нормы.
Когда цикады замолкали, слышался шорох чьих-то крыльев или лап, шуршание в кустах, негромкие птичьи вскрики: ночью природа пробуждалась и вдыхала жизнь полной грудью вместе с легким вечерним ветерком - он нежно касался щек, пускал морщинами воду в бассейне, заставляя встроенные по периметру лампочки дрожать неверным, пьяным светом. В небе азбукой Морзе перемигивались небесные скитальцы - звезды. Те же звезды отражались в глазах Милы, ставших черными, далекими и недоступными, будто из параллельной Вселенной. Вот бы Алексу телепортироваться туда, узнать ее глубину, ее боль…
- Мила, - позвал шепотом, чтобы не испугать, но мягко вернуть девушку в свою Вселенную.
Она едва заметно вздрогнула, посмотрела на Алекса каким-то холодным, потусторонним, неузнавающим взглядом… потом сморгнула, взгляд потеплел – она снова приземлилась у него на террасе. Улыбнулась, но вышло натужно, ненатурально.
- А… привет, бэби! – сказала Мила преувеличенно-развязно, тоном опытной шлюхи. - Смотришь слишком серьезно. Давай займемся чем-нибудь веселеньким?
- Нет… может, потом… И пожалуйста, не называй меня «бэби». Это жаргон недалеких умом афроамериканок - любительниц Макдональдсов и Мерседесов, заполучивших вместо хорошего образования обеспеченного мужа. Они заполнили реалити-шоу на ТВ, демонстрируя не глубокие знания в какой-либо области, но всего лишь надутые губы и сиськи. Их мозги, как и ляжки, заплыли жиром, сквозь который не просачивается извращенный смысл подобного обращения ко взрослому мужчине. «Бэби» – маленький ребенок, и называть так человека, с которым имеешь секс, в высшей степени неадекватно. Хотя, что взять с ленивых и тупых, как автобус, теток…
- Ты расист? Не любишь по-другому раскрашенных?
- Не люблю откровенно глупых. Дизраэли говорил: в Англии только две нации – богатые и бедные. Я бы сказал: в Америке только две нации – умные и дураки. А насчет цвета… Моя помощница Джина – афроамериканка, полная, из нищей социальной среды, но мне ни разу не пришлось говорить ей: подними свою черную задницу и проверь дела в зале.
- Дизраэли… Ты неплохо знаешь историю.
- Да, люблю читать про великих людей и знаменательные события прошлого. Называется «историческое порно».
- Ха… некстати вспомнила про другое порно - недавно мне предложили сняться в фильме для взрослых.
- Согласилась?
- Нет. И не соглашусь ни за какие деньги. Не хочу портить репутацию. Я же не всегда собираюсь зарабатывать сексом. В этом году начинаю учебу в народном университете Калифорнии на отделении адвокатуры. Буду заниматься разводами знаменитостей. Знаешь, сколько Трамп заплатил Иванке при разводе?.. И адвокаты получили соответствующий процент. На этой работе надо иметь безупречное прошлое. Потому установила для себя правила, чтобы не попасть в компромат.
- Мы с тобой похожи. Я тоже человек-регулятор. По правилам жить легче…
- …но соблюдать труднее. Вот один раз нарушила и пожалуйста - вляпалась в историю. Как тот перевозчик Джеймса Стэйтема.
- В конце концов Стэйтему удалось выпутаться. И тебе удастся, не сомневаюсь. Так за что выпьем? За правила?
- За право на счастье.
Первый раз за вечер Мила пила вино не по глотку, а полностью, до дна, будто боялась – если оставит хоть на донышке, ее счастье достанется кому-то другому. Алексу очень хотелось спросить «Ты бываешь счастлива?», однако нотки напряжения, летавшие в воздухе незаметными ночными мотыльками, давали понять – это тема хрупкая, не стоит касаться.
Потому что ответ очевиден.
Как может быть счастлива девушка, вынужденная продавать свое тело? Она только выглядит, будто отфотошопленная обложка «Вог», на самом деле, нещадно эксплуатирует себя, чтобы, возможно, содержать кучу родственников, которым требуется помощь, в основном финансовая.
Вспомнился «счастливый» бармен Джордж – самый старый и самый ценный работник «Золотой Лихорадки», при жизни ставший легендой, к сожалению в прошлом году умерший. Джордж разговаривал с утонченным британским акцентом («королевский английский») и одевался как аристократ, исключительно в магазине классической английской моды «Маркс и Спенсер».
Белозубая улыбка не сходила с лица, будто он каждый день срывал джекпот. Он умел обсудить с клиентом любую тему – от судеб героев «Звездных Войн» до меню президента Америки, причем не поверхностно, а со знанием дела. Состоятельные гости казино («киты») желали, чтобы только он обслуживал их во время игры, присутствовал рядом, как талисман, и щедро вознаграждали - не зависимо от того, улыбнулась удача или отвернулась.
Однажды Джордж не приехал на работу, позвонил, сказал, что заболел. Алекс лично отправился его навестить, спросив адрес у Джины. Парк-авеню, где-то за пожарной станцией в Северном Лас Вегасе. Не самый респектабельный район, но и там есть улицы, засаженные пальмами и заселенные представителями хорошего среднего класса. Алекс ожидал увидеть светло-песочного цвета дом в три этажа со встроенным гаражом и садом по всем правилам ландшафтного дизайна… а увидел серую многоэтажку рядом с наземной станцией метро и приютом для наркоманов.
Остановил машину, еще раз сверился с адресом - вроде, Джина не ошиблась. Собрался выходить и чуть не задел дверцей мимо проходившую, вернее едва плетущуюся женщину. Она обернулась, показала скрюченный средний палец и лицо в морщинах, как у мопса, с таким же несчастным выражением выпуклых глаз. Отвернулась и пошаркала дальше в направлении приюта. Ее короткое черное платье открывало сзади ровные, длинные ноги с мускулистыми еще икрами, вероятно, это была или возрастная танцовщица, не выдержавшая конкуренции с молодежью, или спортсменка, проигравшая соревнование с судьбой.
Джордж проживал в съемной квартире на нулевом этаже, проще говоря в подвале, куда не проникал ни солнечный свет, ни лунный. Приходу Алекса не удивился и не обрадовался, скорее был недоволен, но виду не показал. Держась за спину, кашляя и сморкаясь, пригласил в гостиную, предложил устроиться на диване, знавшем лучшие времена. Пока хозяин ходил готовить кофе, Алекс осматривался.
На стенах обои цвета стоячего болота, казалось, они испускают метан, постепенно отравляющий жильцов, и скорее всего остались еще от прежних хозяев - какой-нибудь забытой родственниками ирландской семейной пары, престарелых мужа и жены, которые легли в кровать, обнялись и умерли в один день, растворившись без следа во времени и пространстве. Осталась только их мебель - в царапинах и щелях, приобретенная еще до корейской войны, она перешла по наследству следующим квартиросъемщикам вместе с висевшими на стенах картинами охоты английских джентльменов на шотландских вальдшнепов, популярные во времена царствования королевы Виктории.
Когда проезжают поезда метро, стены трясутся, картины качаются, обитатели застывают, как в детской игре «замри-умри-воскресни», и снова оживают, когда грохот стихает. В комнатах, не знающих естественного света, влажным туманом висит уныние и безнадега. Из соседних квартир доносится детский плач. Почему-то в бедных домах всегда плачут дети…
Не надо было сюда приходить, подумал Алекс. Послал бы Джину или Боба Райера, пусть бы они вместо Алекса дышали испражнениями бедности и испытывали шок, когда вместо улыбчивого, идеально причесанного и одетого Джорджа увидели бы вдруг его отца – заношенный халат, обвисшие по-бульдожьи щеки, седые волосы вразнобой, зубы в стакане на столике…
Как же так? С деньгами, которые он получал, можно было жить если не в городке миллионеров рядом со Стрипом, то в каком-нибудь закрытом поселке округа Саммерлин - рекламные проспекты называют их «шедевр загородной жизни», что вполне соответствует истине.
Людям в беде неудобных вопросов не задают – или помогают, или уходят. Алекс пообещал оплатить лечение, дать прибавку к пенсии и собрался уходить. Джордж остановил его жестом. Рассказал сам.
«Вы, конечно, удивились, когда увидели, в какой дыре обитаю. Признаться, по первости самому стыдно было, да привык, вроде. Человек ко всему привыкает – к хорошему быстро, к плохому постепенно. Катиться по наклонной легче, чем карабкаться наверх, особенно когда уже нет ни сил, ни желаний.
Когда-то мы с женой Дженни и двумя детьми жили в районе Ранчо Уитни: дома – средиземноморская роскошь, соседи – менеджеры высшего звена, элитная школа для детей и никакой преступности. Увлекались мотоциклами, лихачили иногда, особенно Дженни. Как-то оставили детей на мою маму и поехали в Юту посмотреть на Брайс Каньон.
Черт нас дернул отправиться осенью. Вроде, слышали от кого-то: именно осенью там фотографически красивые закаты, а также темные и звездные ночи: встанешь на обрыв – и ощущение, будто летишь на звездолете.
Каньон ожиданий не обманул, погода тоже способствовала. Мы с Бетти вроде как снова пережили медовый месяц. Наделали кучу фотографий для нового свадебного альбома в честь пятнадцатилетия совместной жизни. Иногда прикрываю веки и снова вижу: как не известно откуда взявшееся на дороге стадо оленей заставило нас остановиться на полном ходу, как наглые белки прыгали вокруг, карабкались по ногам вверх, будто по деревьям, щекотали спину своими острыми коготками. Бетти смеялась, и ее медовые глаза сверкали на солнце, как топазы…
Вот оно - счастье.
Мы уже возвращались домой, когда внезапно пошел дождь со снегом. На серпантине Дженни не справилась с управлением и врезалась в скалу.
Жизнь – сука непредсказуемая. Только что был счастлив до щенячьего визга, через мгновение счастье твое рухнуло в каньон и разбилось вдребезги.
Дженни умерла не сразу, полгода лежала в коме. Я бросил работу и все полгода сидел рядом. Думал: замечу первое движение пальцев или подрагивание век, позову докторов, они прибегут, оживят ее.
Не оживили. Только денежки с меня тянули. Ее лечение стоило мне мотоцикла, машины, потом дома и сбережений на учебу детей.
Как-то медсестра сказала потихоньку – мозг Дженни мертв, даже если случится чудо, и она придет в себя, останется полным инвалидом. Будет существовать, как жалкое, от всех зависимое тело без желаний и эмоций. Короче, овощ с глазами.
А я помнил Дженни беспокойной, подвижной пчелкой, перелетавшей с цветка на цветок, пьющей нектар жизни. Состояние овоща не для нее. Это унижение человеческого достоинства. Моя милая Дженни-байкерша меня бы не простила… Дал согласие отключить ее от аппаратов жизнеобеспечения.
Меня будто самого отключили. Ходил как сомнамбула – такой же бледный и безразличный. Хотел покончить с собой, прыгнуть в тот проклятый каньон. Дети остановили. Вернее вопрос – кто о них позаботится? Родня есть, но без матери и отца ребенок – сирота даже среди самых близких родственников. Сам себе надавал по щекам и, вроде, очнулся. Устроился на работу, начал подыскивать новое жилье. Но вскоре заболела мама – рак пищевода. В больнице сказали: все процедуры сделаны, программа лечения завершена, ничего не помогло. Вот вам лекарства, забирайте домой и ухаживайте. Или сдавайте в хоспис.
Еврейские сыновья (мое настоящее имя Джошуа) матерей не бросают. Ухаживал, пока не умерла. По ее желанию кремировали, урна с пеплом стоит у меня в спальне.
Только подсобрал денег, у сестры произошло несчастье – сын в пьяном виде совершил аварию, надо было выплачивать ущерб. Он у нее врожденный неудачник. Но своя кровь, не бросишь. Я помог ей, ведь она мне тоже помогала - шила костюмы по моделям из «Маркса и Спенсера».
И потом давал иногда деньги, чтобы погасить игровые долги ее непутевого сынка, но понемногу. Сосредоточился на своих детях. Забота о них вытащила меня из мрака отчаяния. Знаете, чтобы не свихнуться, человеку обязательно надо о ком-то заботиться, хоть о кошке, хоть о цветке. Вот в чем смысл.
Дети выросли, выучились и разъехались. Дочь в Калифорнии живет, работает морским биологом. Сын в Майами – инструктор по сёрфингу. Мы поддерживаем контакт, по телефону. Не хочу, чтобы они сюда приезжали, видели меня жалким и больным. Хочу, чтобы запомнили бодрым и улыбчивым.
Спасибо вам, что приехали навестить. И за помощь благодарю. Финансово я не нуждаюсь, но переезжать отсюда не хочу. Эта конура станет мне гробом. Думаю, недолго ждать осталось - запущенная астма, остеохондроз и еще куча болезней. Я их не лечил, то некогда, то неохота. А теперь и ни к чему. Свой долг на земле – отца, мужа и сына я выполнил и, надеюсь, неплохо. Хочу к моей любимой Дженни. Захоронят меня рядом, я уже распорядился. Напишут на надгробии «Просто хороший человек», это ведь редкость в наше время, не так ли?».
***
Поздний закат окрасил небо в беспокойные цвета: ярко-желтый над силуэтами гор, чуть выше малиново-красный, еще выше и дальше темно-синий, как штормовое море. Цвета не переходили плавно друг в друга, а лежали отдельными полосами, будто усталый художник сделал несколько мазков кистью на холсте и решил, что на сегодня достаточно.
Краски оказались влажными и вскоре растеклись по небесному полотну, смазав границы между полосами - теперь изображение походило на радугу, изменившую форму с горбатой на горизонтальную. Постепенно сквозь небесный холст стали проступать зерна звезд – слабые, хрупкие, не уверенные в том, что их ждут.
Похолодало – резко, будто в комнате зимой вдруг отключилось отопление. Зимы в пустыне не бывает, тем более в июле, но и здесь температура ночью порой опускается до значений едва выше нуля.
- Сказочный закат в сказочном Лас Вегасе… Сказка – ничто иное как ложь. А закат – предвестник смерти, - сказала Мила тихим, безучастным голосом, будто разговаривала сама с собой. Слегка поежилась, потерла руками плечи.
- Тебе холодно? – спросил Алекс и, не дожидаясь ответа, поднялся. – Сейчас принесу плед. Я быстро. Не исчезай, - сказал без улыбки.
Смешно сказать - он и правда боялся, что если его долго не будет, она исчезнет, упорхнет в ночь к своим братьям и сестрам эльфам. Поспешил в дом, достал из ящика под диваном кашемировый плед (пух индийской высокогорной козы – премиальное качество), вернулся, накрыл ее ноги. Мила не пошевелилась – сидела в той же позе, с неподвижными глазами, в которых плескались тьма и пустота. Она так пристально смотрела на черные горы, будто хотела пронзить их взглядом и подсмотреть – где ночует солнце.
Позади сада, на другом берегу озера с пистолетным выстрелом запустили фейерверк. Мила вздрогнула, очнулась, огляделась, посмотрела на Алекса с вопросом «Кто ты? Где я?».
- С возвращением. Ты, кажется, ненадолго отлучалась? Если не секрет – куда?
- Тебе покажется странным… А мне хочется верить: где-то очень далеко, за рассветами и закатами, на звезде Антарес живет мое второе «я» - счастливое и беззаботное. Когда-нибудь оно прилетит за мной, мы соединимся и через червячные дыры Вселенной улетим туда, в созвездие Скорпиона (я по гороскопу Скорпион), в страну вечного лета и незаходящего солнца… Глупо, правда?
- Глупо до сих пор верить, что в озере Лох Несс водится доисторический монстр. Но скажи, могу ли я сделать тебя хоть немного счастливой здесь, на Земле?
- Человека никто не может сделать счастливым, кроме него самого. Я вот собираюсь заняться этим прямо сейчас. – Мила улыбнулась. - Сниму сапоги и… будет мне счастье. – Откинула нижнюю часть пледа, наклонилась, собрала сапоги по очереди в гармошку, стянула с ног, снова накрылась пледом. – Вот. Уже чувствую себя лучше.
- Хочешь что-нибудь? Есть, пить, спать?
- Нет, спасибо.
- Включить музыку?
- Нет. Оставь тишину.
- Поговорить?
- Можно. Рассказывай. Люблю слушать. Когда-нибудь, когда будет больше времени, может, на пенсии, напишу книгу. «Чужие истории». Ты не представляешь, сколько я уже выслушала.
- Нет. Ты не поняла. Я бы хотел послушать ТВОЮ историю. Расскажи что-нибудь про себя. Только без выдумок.
- У нас игра «правда или дерзость»?
- Скорее честный четверг. Но если не хочешь или не можешь, то не надо.
Мила опустила голову, коротко подумала. Пожала плечами.
- Даже не знаю… Ты первый, кто спрашивает меня - про меня. Никто никогда этой темой не интересовался. А если бы и спросил что-то, я бы промолчала или отделалась шуткой. Далеко не со всеми можно безобидно откровенничать. К тому же некоторые вещи вспоминать… легче взобраться на пирамиду Хеопса.
- Извини. Меня занесло слишком далеко на твою территорию. Я не собирался топтать ее своими грязными сапогами. Просто хотел получше узнать тебя как человека. Но еще раз: не хочешь – не говори. У меня самого полно скелетов, которые так и норовят вылезти из шкафа, лязгнуть зубами, впиться в мозги. Приходится пинками загонять их обратно, чтобы не мешали, не сводили с ума.
- Знакомое ощущение… И ничего с этим не поделаешь. Мы идем по жизни спиной вперед – знаем прошлое и ничего не знаем о будущем. Мое прошлое – открытая рана, прикасаться к ней грязными руками любопытства нельзя. Я перевязала ее кое-как, заперла в пиратский сундук и бросила на дно Марианской впадины. Но… время идет, рана понемногу зарубцевалась, а ты кажешься мне неплохим человеком. Твоя доброта не фальшива – когда погладят бездомного котенка, приласкают и опять уходят. А он сидит и думает – зачем обнадёжили и бросили в который раз?
- Вот именно. Нельзя давать надежд без последствий. Сказал А, сделай Б. Подошел, погладил – бери домой или устраивай в приют, иначе проходи мимо. Если я не могу помочь, даже смотреть в ту сторону не буду. Некоторые считают это равнодушием, я считаю - это честно. И спрашиваю тебя не из пустого любопытства. Хочу помочь, если смогу, и если позволишь.
На последних словах Алекс приглушил голос и повернулся к Миле - рассмотреть ее настроение, сократить расстояние до ее мыслей. До этого оба смотрели на горную гряду вдалеке, разговаривали обычным тоном, делали паузы между репликами, будто вели диалог не напрямую, а через эхо: сказал и ждешь, когда эхо отразится от горы, донесет твои слова до ушей собеседника. Многие мили их разделяли, хотя сидели рядом.
Шепот сближает, шепотом не врут.
Шепотом разговаривают сердца.
- Почему? – тоже тихо спросила Мила и тоже повернулась к Алексу. – Почему ты хочешь мне помогать?
«Потому что мне небезразлично – что с тобой происходит. Потому что хочу вытащить тебя и очистить. Хочу служить тебе, как миллион миньонов. Потому что… я… тебя…».
Нет, не заходи слишком далеко в море чувств, не пугай девушку приливами откровенности, она не выглядит наивной - может не поверить и вместо того, чтобы окунуться, попросту убежит.
- Потому что… помогать у меня в характере.
Уточнять Алекс не хотел, видимо, Мила тоже.
- Тогда можем попробовать устроить вечер воспоминаний. Только… Один мой знакомый, когда я что-то спрашивала, отвечал: буду пьяный – расскажу. А он никогда не пил. Боялся расслабиться, пустить слезу, выдать какие-то чувствительные тайны. Со мной наоборот. Когда выпью, становлюсь не сопливо-слезливой, а жесткой, твердой. Ментально напрягаюсь. Такая девушка-самурай в защитной стойке кузнечика-каннибала. И если начну рассказывать, то без соплей - будто не о себе, а другом человеке, которого хорошо знаю, но кровно не связана.
- Что хочешь – виски, пиво, вино?
- Виски не люблю, даже запаха не переношу – горелый торф… бррр… понюхаешь, и блевать охота… от пива только рыгать да в туалет бегать… Вино еще есть?
Есть еще одна бутылка. В холодильнике. Алекс принес, открыл, налил Миле аккуратно две трети вина, верхнюю треть заняла пена. Надо было ящик покупать… Нет, не похоже, что девушка собралась напиваться до бесчувствия: цедит по глотку, смотрит на дно рюмки, будто соображает – поднимать ли со дна океана сундук или оставить его погребенным в трясине забвения до скончания времен? Когда Вечность вскроет его и достанет воспоминания, они превратятся в прах, как свитки Мертвого моря.
Мила медленно подняла голову, подтянула плед к груди.
- Спасибо за плед. Ненавижу холод. Намерзлась в детстве. Жара Лас Вегаса мне совсем не мешает, в отличие от большинства здесь проживающих или приезжающих.
- Хочешь – разведу костер на очаге? – Алекс кивнул в сторону садового мангала ростом полметра, стоявшего поблизости от бассейна: круглая костровая чаша на четырех тонких ножках, кованая сталь, по стенке лазером нанесен рисунок, что-то канадское: лапчатые кленовые листья, деревья с широкими кронами, олени с разветвленными рогами.
- Разведи.
- Но он помешает тебе любоваться звездами.
- Именно поэтому разведи. Честно сказать, ненавижу звезды. Это слезы одиноких, брошенных, нелюбимых детей. Кто познал одиночество в детстве, заболел им навсегда. Одиночество не лечится, оно остается в тебе как дремлющий вирус – то вспыхнет, то утихнет. Каждый год в Америке примерно двадцать детей погибают, забытые родителями на жаре в машине.
Представь: тебе плохо, ты кричишь во весь голос, просишь о помощи, а тебя никто не слышит. Взрослый еще может что-то предпринять, ребенок же слаб, беспомощен и бездвижен. Он намертво пристегнут к сиденью - детский стул становится для него электрическим. Когда кричать не остается сил, вдруг приходит понимание: он один во всем мире, никто не придет его спасать. В беде быстро взрослеешь. Малыш осознает свое одиночество, превращается в старика и погибает от удушья. А если выживет каким-то чудом, помнит то ощущение до самой смерти.
- Боже, о чем ты говоришь? Испытала что-либо подобное?
- И не один раз.
- Расскажи. Если, конечно, можешь. И хочешь.
Мила не ответила. Отвернулась и застыла, будто, оставила на террасе свою физическую оболочку, а мыслями снова улетела в другую реальность.
Алекс взял новую банку пива, открыл, выпил разом, смял банку с особой жестокостью: злился на себя – пристал к девушке с дурацкими расспросами, а ей это надо? Какой смысл ей распаковывать память, теребить свои раны? Она не похожа на психически больную, сейчас просто встанет и уйдет. Теперь уж точно навсегда.
***
Совсем рядом, за оградой сада раздался испуганный птичий вскрик. Мила вздрогнула, пошевелилась, несколькими глотками осушила рюмку. Помолчала пару мгновений и начала рассказывать – сухим, равнодушным голосом диктора, который читает текст телесуфлера, посылаемый из темноты.
- Я имела несчастье родиться в затерянной среди дремучих лесов деревне Винчестер, куда медведи заглядывали чаще, чем почтальоны. Дикий угол Западной Вирджинии, дыра, забытая Богом, чертом и фейсбуком. Нормальный человек не хотел бы там не только жить, но и умереть.
Думаю, подобных деревень много вдоль Апалачей, но про них мало кто не знает. Это та самая «забытая» Америка, страна реднеков – выходцев из Ирландии и Шотландии. Их предки явились сюда в поисках золота и счастья, но не нашли ни того, ни другого. Их потомки за сто пятьдесят лет так и не стали «своими» на новой родине.
«Остальная» Америка считает их белым быдлом, деревенщиной, идиотами, любящими барахтаться в грязи. Грязи они никогда не боялись - первые переселенцы работали в угольных шахтах, а чистюлям там не место. Когда шахты закрыли, люди остались не у дел. В поисках работы некоторые подались в города, многие остались на месте и занялись кто чем: или честным промыслом, или производством наркоты, или алкоголизмом, или бездельем. Традиционно рожали много детей, жили бедно. Нищеброды из трейлеров.
Как все мировые изгои вроде цыган, реднеки живут закрытым сообществом и по своим законам. В нашей деревне строго соблюдался лишь один закон: родился – учись выживать, сдох – туда тебе и дорога. Но проводить в последний путь придут дружно. А помочь при жизни – только если очень попросишь, и то не всегда.
Странные это были люди - как столбы электропередач: вроде связаны друг с другом, и все же каждый сам по себе. «Люди Винчестера не любят несправедливости». Но сплоченно против «несправедливости» выступали только, если она угрожала извне в лице воров или полицейских, а когда опасность минует, каждый снова прячется в свою хибару – и пошли вы все хоть в преисподнюю, хоть на Голгофу!
Однажды в трейлере одного рыбака плакал младенец, рыдал истерически два дня, потом затих. Никто не пришел, не посмотрел – в чем дело. Когда охотник вернулся, увидел мертвую жену и сына. Оказалось, она скоропостижно скончалась от инфаркта, а ребенок потом умер от голода.
Мне тогда было лет пять-шесть, помню, как мужик раненым медведем ревел от горя. Потом похоронил семью, сжег свой домишко и ушел из деревни.
Подобных случаев было множество. Кто-то упал во дворе, ударился головой, лежал без сознания – к нему никто не подошел, хотя многие проходили мимо, а человек вскоре умер. Или двое пошли на охоту, один подвернул ногу, не смог идти, другой его бросил и вернулся в деревню, даже не подумав позвать на помощь.
Когда я там жила, не видела ни одного улыбчивого или просто расслабленного лица. Брови сдвинуты, взгляд исподлобья, как у самца гориллы, ожидающего нападения даже от ближайшего соседа. А нападала на них судьба, щедро отвешивая несчастья направо и налево. Будто проклятье висело над деревней. Возможно, наслали его духи индейцев, убитых Бедовой Джейн - она орудовала как раз в тех местах в конце девятнадцатого века.
Это предисловие – тебе еще не надоело слушать?
- Не надоело. Продолжай.
- Дальше будет хуже.
- Я выдержу.
- Мою маму звали Бетти. Редкостная красавица была, как с картины Фрэнка Дикси «Фейри и рыцарь». Волосы цвета палой осенней листвы и такие густые, что сломалась не одна расческа. Глаза ярко-синие, бесконечные, как апрельское небо. Кожа белая, будто у аристократки, ни один загар ее не брал, хотя большую часть времени проводила на улице. Только щеки розовели.
Умела и с топором обращаться, и с удочкой, и с ружьем. Добыча пропитания часто лежала на ней, а также работа по дому, пока родители занимались принадлежащим им лесным участком. Но она не была эдакой крепко сложенной, боевой дочерью леса, которая любого мужика за пояс заткнет. Она оставалась хрупкой телом и характером – принцесса, которая умеет рубить дрова.
Семья считалась зажиточной: свой дом, сложенный из стволов, в то время как большинство соседей жили в отслуживших свое вагончиках, трейлерах или домах из досок. Держали кур, коз, даже жгуче-черного коня по кличке Дарки – не как тягловую силу, а ради дочери, их принцесса любила кататься верхом.
Многие парни хотели взять маму в жены, причем первое предложение получила в пятнадцать лет, что обычно для реднеков. Предназначение женщины – выходить замуж, рожать детей, служить мужу. Такова традиция, и не нам менять.
Но мама не собиралась следовать традициям, утратившим смысл, и «виноваты» в том оказались родители. Однажды они совершили удачную сделку с лесом, взяли детей (у них был еще сын Шон) и поехали развлекаться в ближайший городок Мэдвилл.
Для мамы это стало самым большим потрясением детства. Она не знала, что существует сказочная страна в получасе езды от дома. Сплошные чудеса: карусель - кружащиеся стулья на цепях, трамвай – бегущий по рельсам дом на колесах, здание мэрии - настоящий дворец: портик такой высокий, что углом упирается в небо, колонны толстые, как дубовые стволы, а окна огромные - туда запросто въехал бы родительский пикап. Ходила, смотрела, вертела головой по сторонам и не верила глазам.
В кафе вообще происходили чудеса. Мама привыкла, что прежде чем поесть, надо самим добыть еду: что-то подстрелить (или выловить), очистить, вытащить кишки, потом сварить или пожарить. Оказывается, можно проще - заказать и немного подождать. Еду поставят под нос, горячую и такую ароматную, что слюнями подавишься. Никакой баклан не сравнится: как ни посыпай его чесноком или хреном, все равно тиной воняет.
Нет, так хорошо в жизни не бывает. Только в мечте. Мама «заболела» мечтой жить в городе. Захотела выучиться какой-нибудь приличной профессии, найти работу, друзей, ходить в ароматные кафешки, ездить на весело дребезжащем трамвае и каждый день кататься на карусели, растрепав волосы. В-общем, жить среди цивилизованных людей, а не диких. Стать стопроцентной американкой, а не цепляться за происхождение, подчиняясь законам древних кельтов.
И у нее получилось. Окончила школу, потом колледж с гуманитарным уклоном, устроилась в городскую библиотеку. Там и познакомилась с моим отцом. Он был военный врач, ездил в места вооруженных конфликтов по всему миру и в конце концов заработал посттравматический синдром. Казалось бы – откуда? Сам доктор, видами мертвецов, даже изувеченных, его не тронешь. Но одно дело – уже готовый труп, другое – наблюдать, как человек им становится.
Однажды папа крепко выпил и рассказал маме (я случайно услышала, они думали, я спала): видел как людям перерезали горло, будто баранам, кровь хлестала струей, а убийцы умывались ею и ржали, как психи. Как вырезали органы у живых еще людей, издевались над детьми…
Пустая рюмка в руке Милы задрожала и едва не выпала. Алекс вовремя ее подхватил, поставил на столик, положил свою ладонь на руку Милы – в жаркой невадской ночи она была мертвецки холодна.
- Если не можешь дальше, не рассказывай.
- Нет уж. Раз начала, доведу до конца. Вообще-то не люблю много рассказывать. Тем более о личном. Мне легче обнажить тело, чем душу. – Мила повернулась к Алексу, улыбнулась одними кончиками губ. - Ты уверен, что не хочешь заняться чем-нибудь поинтереснее, чем выслушивать чужие исповеди?
- Уверен. Продолжай.
- Хорошо. Сегодня первый и последний раз. Исповедь – удел старых или верующих, а я ни то, ни другое. Хотя насчет возраста… Если измерять его не в годах, а в событиях, сколько я пережила за восемнадцать лет, другим хватило бы на сто. Но вот что странно - рассказываю, и самой легче становится. Дышать легче. Вроде, с каждым словом камешек сбрасываю с груди.
Счастлив тот, кто легко говорит прошлому «прощай!». У меня не получается. Это коршун, который никогда не спит и всегда сидит рядом. Днем еще удается его усмирить, накинув сетку из дел и забот, а ночью он освобождается, щелкает острым клювом и начинает грызть мою печень. Наказание без преступления, ведь я ни в чем не виновата. Я была всего лишь ребенком.
Незадолго до моего рождения у мамы умерли родители, быстро, один за одним с разницей в два месяца. Мама хотела продать дом и участок, папа отговорил: после выхода на пенсию мечтал жить на природе, а природа там сказочная. К тому же доход от леса компенсирует потерю маминого заработка, ведь ей придется оставить работу в городе.
Мама сомневалась: возвращаться в затерянный мир под названием Винчестер все равно, что прыгнуть в личной истории на полтора века назад: забыть про смартфон, асфальт, батарейное отопление и прочие блага цивилизации, опять доставать грязенепроницаемые сапоги и ружье.
Возвращаться в места, откуда сбежал, надо победителем с флагом и кубком, а не собакой с поджатым хвостом – приплелась, чтобы занять старую конуру. Люди Винчестера воспринимают возвращенцев как неудачников и презирают больше, чем копов.
Мама согласилась только ради мужа.
И не пожалела. Привыкла легче и быстрее, чем думала. Видно, где-то глубоко пряталась в ней ностальгия по лесной жизни и желание когда-нибудь вернуться в родное гнездо. Раньше она от Винчестера ничего хорошего не ждала, жила, как птица в клетке. Потом вырвалась на волю, посмотрела мир и… решила вернуться, чтобы строить свое гнездышко – не на пустом месте, а на более-менее обустроенном.
И у нее опять получилось. Что вызвало дикую зависть соседей и даже родного брата Шона. Он пришел навестить семью сестры только один раз, глядел хмуро, как лис, которого выгнали из родной норы. Хотя получил от родителей дом не хуже и такой же участок леса, но всегда считал, что его обделили.
Зависть сжирает человека изнутри, может, потому у Шона сложилось менее удачно, чем у сестры: сначала был охотник, потом простудился, долго болел, как следует так и не оправился и в конце концов занялся производством наркотиков. Другие соседи родителей (хорошо, что их было немного), когда проходили мимо, бросали злые взгляды, будто правоверные на жилище еретика - если бы получили знак свыше, вмиг забросали горящими факелами, отправив семью «чужаков» на костер инквизиции.
А маме было не до чужой зависти – обустраивала жилье, готовилась произвести меня на свет. Папа принимал роды, и, звучит невероятно, но я запомнила его руки – сильные, уверенные, надежные.
Когда он возвращался из командировок, поднимал меня, прижимал к груди, я утыкалась в его шею – она пахла пылью и потом, и не было вкуснее того запаха. Это папа, это защита. Иногда мне становится стыдно, что маме, вероятно, казалось, будто я больше люблю папу.
Но это не так. Маму я тоже любила – какой-то странной, жалостливой любовью сочувствия и покровительства, с высоты положения обожаемого ребенка, который всегда в привилегированном положении и как будто на троне. А папу любила любовью восхищения и смотрела снизу вверх во всех смыслах.
Мне всегда не хватало отца, даже когда он был дома. Я ходила за ним по пятам, хотела быть рядом день и ночь, влепиться в него, как детеныш обезьянки – сидеть на спине, обняв за шею, или на груди, слушая его сердце и двигаясь в ритме его дыхания. Я обнимала его за ноги, когда он стоял, прыгала на колени, когда сидел, а когда он смотрел телевизор, я потихоньку подходила сзади и хлопала по плечам или щекам – он вздрагивал понарошку, хватал меня, поднимал к потолку, тискал, щекотал бородой, а я чуть не уписывалась от хохота. Пугать друг друга была наша игра.
Три первых года моей жизни были самыми счастливыми. Потом вулкан счастья переполнился и исторг лаву, которая погребла под собой нашу семью. Папа постепенно менялся – из веселого, энергичного, заботливого человека превращался в замкнутого, угрюмого, уставшего. Глаза потухли, руки повисли, будто у него генератор внутри заглох.
Теперь он уезжал не в командировки, а в больницы. Но доктора не смогли завести его генератор, поставить психику на место. Казалось, только усугубили – или так работают обманутые надежды? После каждого курса лечения мы ожидали увидеть прежнего папу: вот он заходит в дом, сбрасывает рюкзак, раскрывает руки для объятий и улыбается так, будто в одиночку спас планету от пришельцев. А возвращался чужой человек в его обличье. Вошел, разделся, прошел мимо. Вроде он дома, а вроде и нет – сидит с отрешенным видом, молчит или что-то бормочет, или плачет тихо, поскуливая по-собачьи.
Знаешь, как страшно, когда родной человек на твоих глазах превращается в незнакомца? Каждое утро он смотрел на нас, будто видел впервые. Когда я обнимала его колени, он отделывался от меня щелчком по лбу. Он больше не брал меня с собой на озеро ловить плотву на зернышки вареной кукурузы, не читал на ночь сказки про братца Лиса и братца Кролика, не щекотал своими длинными, отмытыми до белизны докторскими пальцами, изображая доброго Макаронного Монстра.
Один раз, когда я подошла сзади и, как раньше, шлепнула его по щекам, он развернулся и ударил так, что я отлетела в угол. С тех пор я старалась держаться от него подальше. Пропало ощущение безопасности, защиты, особенно по ночам. Под кроватью поселился злой Макаронный Монстр со щупальцами – черными, когтистыми, как лапы вороны.
Правда, папа не сдавался, занимался самолечением, сначала лексомилом и другими лекарствами, но они настолько угнетали психику, что он пару раз пытался свести счеты с жизнью, мама его спасала. Иногда были у него просветления, будто возвращения из забытья, но они появлялись все реже и становились короче. Папа перешел на алкоголь, наркотики и прошел всю цепочку наркомана – сигареты, кокаин, таблетки, инъекции. Мама видела, страдала и молчала. Она еще старалась держаться, но слишком любила папу и постепенно уплывала за ним, как лодка за буксиром.
Он жил теперь отдельной от нас жизнью, пропадал куда-то на несколько недель, а то и месяцев, приходил насквозь уставший, жил как в гостинице, где все друг другу чужие, и уходил опять, не сообщая – куда, зачем, надолго ли.
И все равно я его любила. Надеялась: в следующий раз он каким-то чудом снова превратится в моего папу, пусть не такого веселого, как прежде, но хотя бы будет не таким равнодушным.
Когда выходишь из возраста, когда тебя кормят с ложечки и целуют в попку, начинается борьба. Я не совсем понимала, что происходит, но догадывалась – что-то нехорошее, и изо всех своих детских силенок хотела это изменить. Хотела побыстрее вырасти и взять папу и маму под крыло, как делают наседки со своими птенцами, чтобы оградить от дождя и горя.
Становиться взрослым больно. Я повзрослела в семь лет. Однажды вечером папа сидел за столом, как ни странно – трезвый, складывал оригами из бумажных салфеток. Я лежала на диване, впадала в дрему, заставляла себя просыпаться и следить за папой: если он соберется уходить, я ему не дам - прыгну, задержу, заору, заплачу… в общем сделаю все, чтобы он остался.
Наивно, правда?
В очередной раз открываю глаза – его нет. На столе одинокий бумажный журавлик. Меня будто молотом ударили по сердцу, почему-то сразу поняла: он ушел, теперь уже навсегда. Была осень, я по-быстрому нацепила сапоги и в чем была, кажется в пижаме, побежала на улицу. Фонарь освещал удалявшуюся папину фигуру, вот-вот он скроется в лесу. Я побежала за ним, он шел быстрее, я отставала и начала орать. Пошел дождь, я его не замечала, страх потерять отца был сильнее страха заболеть и умереть.
Не знаю, как долго я бежала и куда. Остановилась, огляделась: кругом чернота, на небе чуть светлее - облака разошлись, луна прищурилась и смотрит на меня со злорадным любопытством. Вдруг папа вышел из темноты, наклонился ко мне. В свете луны я видела его глаза – прежние, добрые, живые. Он взял меня за плечи.
- Прости, детеныш. Чувствую, мне надо уходить. Не хочу тянуть вас за собой. Прости и пойми.
- Не хочу! Не уходи! Мы умрем без тебя!
- Вы умрете со мной. – Он тряхнул меня слегка. Оглядел мое лицо, будто погладил взглядом. – Подозреваю, будешь красавицей, как твоя мама. Если тебя так припрет, что придется идти торговать своим телом, продай себя подороже. – И ушел.
Я тогда не поняла, что значит «продай себя подороже», думала «устройся на работу с хорошей зарплатой» или что-то вроде того. Но, как видишь, все-таки приперло. Неважно. Я была настолько потрясена, что не могла ни пошевелиться, ни что-то произнести, энергия перестала поступать в мышцы, будто меня выключили из сети. В психиатрии это называется «тоническая неподвижность».
Не знаю как долго стояла неподвижно. Очнулась, огляделась – вокруг темень такая густая, что ее, казалось, можно потрогать. Я в погребе или в «умиральной яме» (могиле)? Жива или мертва? Покрутила головой - не видно ни просвета, ни какой-никакой дороги. Странно, холода почти не чувствовала. Пошла куда-то просто чтобы не стоять на месте. Подозревала своей детской интуицией – надо выбираться самой. С тех пор это мое главное правило: надеяться только на себя. Не ждать хэппи энда, а создавать его. Или хотя бы пытаться.
Бродила по лесу ночь и день, именно тогда встретила медведя, и он меня не тронул. В дикой природе, в отличие от человеческой, не принято без нужды обижать маленьких и несчастных.
К вечеру каким-то образом вышла на дорогу, там меня подобрал случайно проезжавший мимо дядя Шон. Даже не спросил, как и почему я оказалась одна в лесу вдали от дома. Дикий человек, эмпатия как у пепельницы. Шон вынул изо рта сигаретку, от которой воняло блевотиной, протянул мне «будешь»? Какое извращенное сознание: семилетнему ребенку предлагать сигарету с наркотой… Вероятно, он создавал таким образом свою клиентскую базу. Я отказалась. Он отвез меня домой и даже не зашел посмотреть как дела у сестры.
А дела были плохи. Мама лежала без чувств, тогда я впервые увидела ее мертвецки пьяной. Она даже не думала меня искать. Может, и не заметила моего исчезновения. Я была никому не нужна – мое первое психическое потрясение детства.
Я на маму не обиделась. Наоборот, пожалела, ведь она несчастнее меня. Многие дети живут без пап, а без мужчины с большим хозяйством не справиться, тем более с тремя детьми - у меня уже были сестренка и брат. Я накрыла ее пледом, потом кое-как нажарила картошки, почистить не смогла, зато хорошо промыла. Накормила маму, малышей, уложила всех спать, сама завернулась в плед и села к окну – мое любимое место для медитации (этого слова я тогда не знала, просто любила смотреть на деревья за окном).
Сквозь черные ветки, кривые, изогнутые, как пальцы старухи, виднелось небо в тусклых от старости звездах. Тут до меня дошел весь ужас произошедшего – как я бродила по ночному лесу, полному зверей и монстров, без малейшей надежды на спасение, забытая самыми близкими людьми. Слезы потекли без всякого моего участия, а на небе, вроде, засверкали, заискрились новые, яркие огоньки. Мои слезы стали звездами...
Тогда я плакала последний раз в жизни.
Вдруг невдалеке услышала музыку, не по радио или телевизору, но живую, настоящую, я сразу догадалась, хотя никогда не присутствовала на концерте. Звучала мелодия - едва уловимая, нежная, приятная, как аромат ландыша, какая-то необычная, неземная, будто песнь ангелов. Я вышла из дома и отправилась на звук. Среди деревьев увидела незнакомый дом, подошла, заглянула в окно. Внутри дом был намного больше, чем казался снаружи. Пустая зала, концертный рояль, молодой мужчина играет, легко бегая пальцами по клавишам и качая головой в такт. Из противоположного окна падает лунный луч, окрашивая рояль в туманно-голубой цвет…
Это был странный, чудесный сон, обычно мне снились собаки, пытавшиеся меня догнать и разорвать, пожары, из которых я едва выбиралась, и прочий хорор. Тот сон будто стал моей Вифлеемской звездой, моей надеждой, что когда-нибудь я выберусь из мрачных лабиринтов горестей и тревог на чистый, голубой свет счастья…
В один день я стала главой семьи. Я была им всем мамой, на себя не оставалось времени. Школу пришлось бросить, не совсем, правда. Училась дома – мама, когда еще работала в библиотеке, приносила учебники, списанные по причине плохого состояния. Раз в неделю я ездила в школу показывать – чему научилась, хорошо, у нас был один учитель по всем предметам, и «экзамен» проходил довольно быстро. Дома с детьми оставалась мама, если была трезва, или приходила тетя Линдси, жена дяди Шона, единственный адекватный человек в нашем окружении.
Папа как-то говорил: когда пролетает комета Галлея, на земле начинается ад. Мимо Земли она пролетает раз в семьдесят три года, мимо меня она пролетала чуть ли не каждый год.
Каждый год становилось все хуже. Ты не представляешь – как быстро можно скатиться на самое дно, когда бросишь вожжи, пустишь жизнь на самотек. Кони здравомыслия превращаются в демонов ада – туда попал и пропал. Двигаться вверх всегда труднее, чем катиться по наклонной. И даже если не карабкаешься на вершину, желая добиться успеха, а идешь по долине, довольный тем, что есть, всегда присутствует опасность провалиться в медвежью яму, вырытую судьбой.
Мы очутились в нищете, папа присылал деньги от случая к случаю, мама не работала, получала какой-то доход от лесного участка, но мизер. Ее любимого Дарки пришлось продать – не хватало не то, что на корм коню, но и самим на пропитание. Второй этаж в доме заколотили, чтобы не отапливать зимой, ютились на первом этаже. Воду расходовали по минимуму, готовили на печи, благо дров, стружек и веток хватало.
Мама пила, кололась, на детей обращала внимание только в более-менее трезвом состоянии, тогда она плакала, просила прощения, обещала бросить. Я ее не осуждала, думала – она больна, раз делает себе уколы, значит, нужно подождать, потерпеть – однажды она вылечится и снова будет МНЕ мамой, а не наоборот.
Напрасно верила. Утром она обещает, а вечером начинается круговорот. Приходят какие-то люди: «Бетти, помоги, дай денег на лечение ребенка, иначе умрет» или «Бетти, помоги, дай денег на покупку машины, без нее никак». И добрая Бетти дает, забывая, что собственным детям нужны и лекарства, и еда, и одежда.
Долги ей возвращали не деньгами, а выпивкой или наркотиками. Дом превратился в притон. Полагаю, не стоит рассказывать – что это значит. Зрелище не для детских глаз, даже, думаю, не каждый взрослый выдержал бы. – Мила замолчала, наклонила голову. Возвращение в детство давалось ей с трудом.
Алекс мысленно дал себе хук в челюсть – зачем полез с расспросами, расстроил девушку, лучше бы сразу занялись сексом, было бы хорошо и ему, и ей. Но тогда они остались бы на уровне «проститутка – клиент», а ему не нравилось ни одно слово данной комбинации.
Самым сокровенным делятся только с самыми близкими людьми. Кажется, Алекса признали достойным этого звания и вручили приглашение на вечеринку в закрытый клуб. Надо вести себя осторожно, чтобы не наступить кому-то на ногу или не пролить соус, иначе приглашение будет отозвано. Доверие создается по кирпичику, а разрушить можно одним неверным движением или даже словом. Сейчас тащить ее в постель – убить их совместное будущее. Пусть Мила выговорится, тем более что ее история его действительно затронула, если не сказать потрясла, и это еще не конец. Вот тебе и девушка легкой профессии…
Но трудной судьбы.
Никогда не осуждай человека, не примерив его ботинки, говорит китайская пословица.
- Как же ты выдержала? Девочка… одна…
- Я была не совсем одна. – Мила подняла голову, глянула на Алекса. Она не плакала и не собиралась. Она глядела чуть ли не с насмешкой, сухими глазами, превратившимися теперь в черные жемчужины того редкого сорта, который добывают на островах Полинезии: мягкий матовый цвет, будто прикрытый туманами океанских расстояний, с белой искрой в глубине.
Эта девушка - редкого сорта. Заглянешь в ее глубину, закружится голова. Будучи продажной женщиной, не потеряла достоинства, наоборот, смотрит с превосходством. Она действительно только работает проституткой, без унижений и по своим правилам. У нее независимый взгляд и прямая спина, как у статуи Свободы близ Манхэттена. Если бы не тот сломанный каблук, прошла бы мимо Алекса - равнодушно, как мимо уличного фонаря. Она и сейчас почти так же далека, как в начале разговора, закончит рассказывать, сложит воспоминания обратно в сундук и опять исчезнет.
Нельзя допустить, чтобы навсегда. Есть одна идея…
- Прежде чем продолжишь, хочешь выпить? Или закусить? У меня есть испанская сухая колбаса, креветки в соусе «том ям», сыр – настоящий, голландский.
- Свежий?
- Свежайший. Два дня назад доставили в наш магазин прямиком из Нидерландов. Я купил пару головок. Ты какой любишь – молодой, старый или нечто среднее?
- Среднее. Отрежь кусочек – целый, не пластинками, корку почисть, но не срезай. Люблю твердую корку на сырах, самое вкусное место.
- Понял. Я быстро. Не скучай, не улетай. И запомни место, на котором остановилась. Хочу услышать продолжение.
- Хорошо. Ты иди, а я пока угощу себя сигареткой.
***
Алекс удивлялся на себя и с недоумением признавался – сейчас лучшая ночь в его жизни, сказочная даже без секса, отдых, о котором он мог только мечтать среди ежедневной рутины со множеством дел и людей. Стал слишком романтичным? Или… постарел?
Раньше не был замечен в любви к одиночеству и тишине, лучшим отдыхом считал – собраться шумной университетской компанией, в которой постоянными членами помимо Алекса были Джо Теллер, Чандлер Брик и Ричард Хантер, иногда одноразово «прибивались» другие с их курса, только парни - дискриминация по половому признаку, за которую они не чувствовали вины. Каждый отвечал за свою составляющую вылазки: Джо – выпивка и походная мебель, Чандлер – переносной мангал и приправы, Ричард – палатки и матрасы, Алекс – мясо и музыка, «прибившиеся» тоже приезжали не с пустыми багажниками.
В диком месте, подальше от счастливых пенсионеров и озабоченных мамочек, предавались они сугубо мужским, первобытным развлечениям, которых женщинам не понять: надувались пивом до беременных животов, объедались жареными стейками до колик, ржали до изнеможения над анекдотами про демента-президента или вспоминали туповатые «перлы» из студенческого фольклора. « - Ты слышал, Боба выкинули из школы за шпаргалку? – Как это случилось? – Застукали, когда Боб пересчитывал свои ребра на экзамене по биологии.»
Опьянев от свежего воздуха и бочонка пива, врубали на полную мощность портативный CD-проигрыватель и орали во все горло «Ты в армии теперь» вместе со старым, добрым «Status Quo». Эта песня – «визитная карточка» их компании, каждый раз разыгрывали ее как спектакль: вскакивали, топали ногами, будто шли в строю, шутливо отдавали честь, а Джо громыхал по пластиковому столу партию ударных, у него хорошо получалось – в детстве хотел стать барабанщиком, мама не разрешила.
Но вот сидит Алекс тихой южной ночью, неспешно потягивает белое вино (раньше не пил, считал «кошачьей мочой»), закусывает мягким и сочным, как сливочное масло, сыром, а рядом девушка, назвать которую «любимой»… слишком рано… хотя, почему рано? Разве любовь с первого взгляда уже отменили? Вернее, любовь с первого секса…
Да какая разница, любовь – она или есть, или нет, остальное неважно.
Важно то, что Алекс чувствует – сбывается его мечта.
Может быть, ее тоже?
Нет, вряд ли. Мила слишком другая, слишком не такая, как все. Она и делает, и мечтает по-другому, явно не о богатом замужестве и жизни благополучной амебы, лениво перетекающей из салона красоты в кабинет пластического хирурга, чтобы на светских вечеринках поражать своей «неотразимой» красотой. Иначе ухватилась бы за Алекса, не такая уж он плохая партия для девушки из деревни со звучным названием Винчестер. Но, видно, у этого стрелка другая цель, пока не совсем ясная, не первая приходящая на ум.
Нам не измерить чужую мечту своей линейкой.
- Ты сказала – была не одна. Тебе кто-то помогал: родственники, коллеги родителей, может – друзья?
- У меня в жизни было двое людей, которых назвала бы настоящими друзьями. Первый – Барри Крюгер. Мы жили неподалеку, ходили в один класс. Кроткий, мягкий и беззащитный, как новорожденный ёжик. Из-за неудачной фамилии в школе его дразнили «Фредди» или «Чокнутый профессор» - из-за очков. Я ненавижу несправедливость, особенно в отношении детей, всегда Барри защищала, бросалась на обидчиков с кулаками и пинками, хоть они и бывали меня повыше и покрепче. Получала, конечно, в ответ, но не сдавалась. У меня железное чувство ответственности за своих людей. Если вижу, что их обижают, становлюсь злее и опаснее тасманского дьявола.
Барри я жалела, как больного воробышка. Его ситуация была еще хуже моей, прямо как в фильме про однофамильца, каждый день новый ужас, его личный сериал «Кошмар на улице Вязов».
Мать у Барри - злая, как голодная волчица. От нее Барри прилетало просто так, ниоткуда, ни за что. Прям согласно совету колыбельной песенки Герцогини из «Алисы в стране Чудес»:
Лупите своего сынка
За то, что он чихает.
Он дразнит вас наверняка,
Нарочно раздражает.
Однажды он сидел за столом, рисовал что-то, задумался, сунул карандаш в рот. Мать шла мимо и просто так, по привычке ударила его по голове – Барри проткнул язык. И подобные вещи происходили постоянно.
Она забывала или не хотела его кормить, не давала мыться, чистить зубы - экономила на пасте. А у нас в семье на нее часто денег не оставалось, мы с Барри чистили зубы мылом или воровали мел в школе, толкли, получали зубной порошок.
Отчим у него - вообще имбецил с уровнем интеллекта, как у мертвого яйца динозавра. За малейшую провинность, настоящую или придуманную, колотил Барри до полусмерти, сажал на цепь и оставлял в сарае на несколько дней. Я тихонько пробиралась в дырку, носила ему еду и воду, иначе он не выжил бы.
Он все чаще сбегал из дома, подолгу жил у нас. Детей сближает несчастье. Мы были как два птенца в брошенном гнезде. Он никому не нужен и я. Спали в одной кровати, прижавшись друг к другу, чтобы согреться зимой, которую от всей души ненавижу: прежде чем выйти на улицу, надо натянуть шапку до ушей, меховой тулуп и трое штанов…
Все эти зимние мишурные прелести – рождественские огни, подарки, ёлки были не про нас. Одну «прелесть» помню. Как-то перед Рождеством Барри стащил у отчима пару баксов, и мы отправились в город. Ходили, глазели на иллюминацию на улицах и в окнах домов, на фигуры Санты и оленей в садах, на улыбающиеся, доброжелательные лица, которые в нашей деревне такая же редкость, как фламинго на Северном полюсе. То есть от слова «невозможно». Потом накупили колы и пирожных – со снежинками, пряничными человечками, шарами из крема, половину съели, остальное привезли домой, угостить маму и младших.
Барри остался у нас, ожидал, что отчим его убьет, а оказалось – он в тот день умер. Мать не вспомнила про сына, может, забыла о его существовании, может, была рада, что исчез. Барри остался жить у нас. Из друга стал братом. И даже защитником.
Когда у мамы собиралась компания, мы четверо – я, Барри, мои брат и сестра, прятались в углу за занавеской. Иногда какой-нибудь «гость», уже в полувменяемом состоянии отодвигал занавеску, пытался войти, вовлечь нас в свои непристойные занятия. «Эй, красотка, (это он мне, девочке восьми лет), выходи, дам тебе покушать. Может, хочешь выпить-покурить? Или заняться чем-нибудь по-взрослому?»
Мы все дружно начинали выть, таращились на него злыми глазами. А Барри набирался смелости и орал словами, которых нахватался от отчима и от которых даже у бывалых пьяниц и наркоманов уши вставали дыбом. Конечно, грязно ругаться нехорошо, но для нас это был единственный способ показать – ты тут не «welkom», вали к своим.
Это была отвага обреченных - любой взрослый мужик при желании раскидал бы нас как зайчат… Я тогда поняла: не всегда побеждает сила, куда важнее дух сопротивления, перед ним отступают даже львы. Однажды я видела по телевизору, как семья мангустов нарвалась на львиный прайд. Казалось, силы не равны, маленький против большого не выстоит. Но мангусты не растерялись, действовали на инстинкте – образовали круг мордочками наружу и при каждой попытке их схватить, цапали врага за нос, а зубки у них ооочень острые. Львы вскоре отступили, а мангусты отправились своей дорогой, победно размахивая хвостами.
Так и мы. Действовали на инстинкте самосохранения. Дети вообще близки к животным – они так же не задумываются о будущем, легко забывают прошлое, живут настоящим, принимая и плохое, и хорошее как норму. Значит, так устроено мироздание, и у каждого свое место: лягушка в болоте, чайка в небе, мы в говне. Жаловаться, плакать, завидовать все равно что пытаться погасить луну.
Так продолжалось года два, и странно звучит, но я не могу назвать эти годы сплошной чередой несчастий. Были и светлые моменты, даже смешные: когда Барри прыгал на нашем старом батуте и провалился в дырку, когда он рубил дрова, и один сучок отскочил мне в лоб… Мы смеялись на всю округу, даже, наверное, вековые старухи-ели удивлялись, не ожидая подобного веселья в их замшелом, заскорузлом лесу, паутиной и плесенью покрывавшем всякую радость. Может, эта глупая, детская смешливость нас и спасала… - Мила замолчала.
Медленно подняла руку с рюмкой, сделала длинный глоток, длинно затянулась сигаретой. Она покачивалась на волнах памяти, которые неспешно накатывали и приносили одно воспоминание за другим. Она молчала, ожидая прихода новой волны воспоминаний.
- Думаю, дети от природы наделены чувством радости, оно проявляется одним из первых, жаль, что взрослые и теряют его одним из первых, - сказал Алекс, чтобы заполнить паузу и продолжить цепочку разговора – если цепочка прервется, разговор закончится. – Малыши в два-три месяца уже умеют улыбаться, а вскоре и смеяться. Кто их этому научил?
Моя дочь Наоми в полугодовалом возрасте получила в подарок игрушечного кролика: заведешь ключом, он сначала идет маленькими шажками, потом раз – и сделал сальто. Наоми хохотала во все горло. Любила подолгу наблюдать за сидевшими на цветках бабочками, а когда они взлетали, смеялась, будто ее облили счастьем. Нам бы поучиться у этих ангелов позитива.
- Да… ангелы… Хочешь еще детей? – спросила Мила неожиданно и повернулась а Алексу. Вопрос, вроде, простой, а во взгляде стояла напряженность.
- Ну… да. Хотелось бы еще парочку. Наоми уже десять лет. Живет с мамой в Нью Йорке. Видимся пару раз в год. Мне ее не хватает… не хватало… сейчас уже меньше. Привык вроде. А вообще малышей люблю, они пахнут вкусно. С удовольствием повозился бы еще с подгузниками и молочными бутылочками.
Алекс едва удержался от вопроса «А ты?». Прозвучало бы слишком интимно, поспешно, будто они уже договорились пожениться и обсуждают брачный договор: столько-то будет комнат в доме, столько машин в гараже, столько детей в детской комнате. Мила коротко кивнула, отвернулась, сделала еще один продолжительный глоток из рюмки. Возникла неловкость – девушка потеряла интерес к теме или ждет продолжения?
Будем надеяться на второе. Алекс продолжил:
– Да мне и одного хватило бы. Только чтобы самому вырастить его – от молочных зубов до зубов мудрости. И дальше. Помню, когда Наоми принесли из роддома, я всю ночь сидел рядом, слушал ее дыхание и кряхтение… Мы провели вместе год, семь месяцев и пять дней, это время было лучшим в моей жизни. Хотелось бы повторить, подержать грудничка на руках. Дал бы маме больше отдыхать, не спал бы по ночам, откликался на любой его звук, помогал познавать мир, защищал от напастей…
- А мне никто не помогал, и я научилась рассчитывать только на себя. Никто не утешал, и я решила: плакать - бесполезное занятие. Хорошо рыдать, когда рядом человек, который подставит грудь под твои слезы – давай, изливай свою соленую грусть, и пусть она разъедает мою рубашку. А когда ты один - плачешь внутрь, и грусть разъедает твою душу.
Однажды мама лежала, слабая, как тряпочка, позвала меня к себе. Я легла, она обняла меня рукой и заплакала, вернее тихонько скулила без слез. Все повторяла «прости… прости…». Потом затихла, а я заснула.
Просыпаюсь – она холодная и неподвижная…
Мама умерла тихим летним вечером, на закате. С тех пор я ненавижу закаты. Небо было красное, будто в него воткнули нож. Маму накрыли белой простыней, положили на стол. Я сидела рядом и не верила, что она мертва. Не верила, что она меня оставила. Предала - второй раз после отца. Обида тошнотой подступала к горлу. Я не плакала, у меня на слезы уже тогда стояло железное табу. Вернее, плакала внутрь, чтобы никто не видел и чтобы самой не превратиться в промокашку. Понимала: теперь мне вообще нельзя раскисать. Слабость – это роскошь, которую я не могла себе позволить.
Но и тверда я не была. Зависла где-то между.
Между небом и океаном, в самолете с перебитым крылом. Он обязательно упадет, но где и когда – неизвестно.
Что со мной будет – неизвестно.
Я забыла как дышать, сидела, прибитая горем к стулу. Все время смотрела на маму, только ее видела четко, остальное расплывалось, будто за дождливым стеклом. Мысли растекались, расползались по углам сознания, я пыталась их собрать, боролась с собой, стыдилась, что обижаюсь на маму, пыталась ее оправдать. Мама не виновата, что умерла, она не хотела меня огорчать, она желала мне счастья - когда была весела и здорова…
…она часто брала меня с собой.
Вспомнились наши прогулки по лесу. Мы находили необычной формы сухие ветки, приносили домой, мама делала из них фигуры. У меня до сих пор стоят два оленя с рогами – острыми, ветвистыми, похожими на голые осенние кусты. Мама сделала их из веток и пробок. На Рождество вешала на рога крошечные мешочки с подарками для детей - конфеткой или мандарином, мы были счастливы, как если бы получили дорогущие смартфоны.
Мы с ней подбирали не только ветки, но и больных или брошенных животных. У нас постоянно кто-то жил: ежонок, у которого задавило машиной мать - мы выкармливали его молоком из папиной пипетки, бельчонок, упавший с дерева, сломавший лапку - папа его лечил, а мы выхаживали. Помню, однажды в закрытое окно пытался влететь молодой чиж, такая маленькая птичка в коричневом наряде с желтым слюнявчиком под клювом. Стукнулся о стекло, упал на землю и еще слабо шевелился. Мы принесли его домой, пытались накормить, папа сказал – у него сломана шея, не выживет. Он и правда не выжил, я похоронила его за домом.
Несколько раз мама брала меня с собой в библиотеку. Это был настоящий праздник, мой личный Диснейленд, где главный аттракцион - книжка-раскладка с картинками дворцов, встающих объемно, с фигурками королей и принцесс, которые двигались и даже моргали. Я убегала в дальний угол, куда не ступала нога читателя, устраивалась на полу где-нибудь между полками с монгольским поэтическим фольклором и философскими рассуждениями древних греков, раскрывала книгу и – почти буквально ныряла в нее.
Время тонуло в океане воображения и переставало существовать, окружающий мир распадался на кристаллы и растворялся, как соль в воде. Я становилась глуха к земным звукам, погружаясь в другую субстанцию, подобно дайверу, погружающемуся на глубину. Я бродила среди красочных картин к сказкам Шарля Перро и братьев Гримм, как дайвер бродит среди сказочной красоты кораллов Большого Барьерного рифа.
Когда имеешь дело с книгами, быстро учишься читать. Я научилась читать едва научившись говорить. Хотела узнать истории людей, живущих в тех книгах, я думала, они настоящие, только находятся где-то далеко. Кстати, мое имя тоже на эту тему. Мама восхищалась русской литературой, назвала меня в честь героини какой-то русской сказки в стихах. Полное имя Людмила.
- Подозреваю, это поэт Пушкин, но точно не скажу.
- Может быть. Не знаю. Поэтов не люблю – это или романтические сопли, которых не понимаю, или глубокие личные переживания, которых мне самой не занимать.
…И вот сидела я, смотрела на тело, покрытое простыней, вспоминала, как два дня назад расчесывала мамины когда-то рыжие, а теперь серые волосы, раскладывала по плечам. Я мечтала, чтобы время остановилось, подумало и начало крутить стрелки вспять. Хотя бы на два дня назад… хотя бы на полсуток… я бы обязательно что-нибудь сделала, чтобы мама не умерла… я бы позвонила в больницу… позвала на помощь кого-нибудь из ее старых коллег… она бы осталась жива, и я бы не мучилась упреками совести. Я винила себя в ее смерти.
Вдруг вижу – простыня пошевелилась. Я не поверила. Подумала – глюки начались. Присмотрелась – опять шевеление под простыней. Мама жива! Мечта сбылась, радость подпрыгнула до неба. Я подошла, приподняла край, а там… маленькие шустрые жучки бегают по маме плотной черной толпой и жрут ее еще не остывшее тело. У меня от ужаса чуть не лопнули глаза. Радость прыгнула в пропасть, совершив акт самоубийства.
Я дико вскрикнула и упала без чувств.
Очнулась на диване, рядом дядя Шон, вероятно, он меня туда и положил и даже пледом накрыл, что вообще невероятно, я всегда считала его эмоциональным ампутантом. Заметил, что я пришла в себя, сунул в рот сигарету, не с травой, а обычную, которую только что сам курил. Я затянулась - автоматически, без участия сознания. Если бы он сунул мне в рот дуло пистолета, я бы так же автоматически нажала на курок.
Что происходило потом не помню совершенно. Несколько дней выпали из памяти, будто их вырвали из календаря жизни и сожгли. Я что-то делала, куда-то ходила тоже на автомате. Не помню – как похоронили маму и где.
Папа на похороны не приехал.
- Он тоже умер?
- Нет. Кстати, жив до сих пор. Обитает неподалеку от Стрипа, в заброшенном водном туннеле под Бонанза Роуд. Там живут наркоши, и папа один из них. Выглядит как египетская мумия, пролежавшая в гробнице три тысячи лет. Помню, он учил меня держать скальпель – нежно, как смычок, рука должна быть твердой, чтобы делать ровные, длинные, «лампасные» разрезы. А теперь у него трясучка – не то что скальпель, обычный нож не удержит, хорошо они в туннеле не пользуются столовыми приборами.
Раз в неделю привожу ему еду и вещи. Близко не подхожу, там такой запах, что можно отравиться – трупы умерших от передоза или утонувших, когда в тоннель внезапно прибывает вода, не убирают неделями. Я оставляю магазинную тележку на входе, отец потом забирает. По всему видно, недолго ему осталось.
- Лечиться не предлагала?
- Нет. Во-первых, поздно. Во-вторых, он и сам не хочет. Из этих двух причин вытекает одно слово «бесполезно». На бесполезные вещи тратиться все равно, что бросать купюры с высокой башни в толпу и надеяться, что они попадут по адресу, то есть к нищим и больным. Я разбрасываться финансами не могу. Сейчас собираю на лечение… одного хорошего человека, безвинно пострадавшего. Не спрашивай – кого, это параграф из другого учебника истории.
Кстати, в том же туннеле оказался в конце концов и Барри. Как-то, еще в Винчестере, мы с ним сидели на пороге нашего дома. Настроение - сто баллов из десяти по шкале хреновости. Мы грели руки только что сваренной картошкой, разговаривали «про жизнь».
Я спросила:
- Почему всё так дерьмово – не только у нас, но и у соседей?
- Потому что Летающий Макаронный монстр создал мир в состоянии алкогольного дурмана, - тут же ответил Барри.
Другого мира он не знал.
Потом наши пути конкретно разошлись. А связь осталась. Барри звонил мне иногда, каждое утро присылал букетик по ватсапу. Мы уже давно не встречались, но, получая картинки, я знала – он жив. Прошлой весной он два дня не присылал, на третий я получила черную розу и надпись RIP. Видно, от его друга по несчастью. Жалко Барри. Еще в детстве получил психическую травму, не совместимую с жизнью. Раньше времени выбыл из игры.
Жизнь – это квест. У каждого свой. Проходишь успешно -получаешь дополнительную энергию, добрался до конца – вот тебе старость в награду. Кто не прошел - умер в пути, и это, в принципе, нормально.
Думаю, мужчинам труднее – они сильные и прямые, как платаны, в жизненных бурях быстрее ломаются, женщины гибкие и податливые, как тростник. Или вообще другой формы. Вот меня жизнь и била, и ломала, а я словно шар. Принимаю удары и качусь дальше.
Вероятно, мое происхождение помогло, вернее место рождения. Есть некая теория зимы: чем севернее территории, тем сильнее люди. В условиях Аляски изнеженные жители Калифорнии не протянули бы и года. Значит, заблудившийся в диких лесах и дремучих предрассудках Винчестер все-таки сыграл положительную роль.
- Думаю, у северян и взаимовыручка не на последнем месте. Все же ты была не совсем одна. Говорила, у тебя было два друга. Второй тоже как-то помогал?
- Он появился много позже. И, в отличие от Барри, еще жив. Саймону за восемьдесят, но это не вышедший в тираж мешок кишок на пару с Паркинсоном. Саймон еще в приличном физическом состоянии и здравом уме. Работал продюсером в Голливуде, трахал знаменитых красавиц-актрис, в том числе Мэрилин Монро. По-моему, ее он по-настоящему любил. Мы иногда смотрим фильмы с ее участием. Именно к нему я ехала в тот вечер, когда сломала каблук, и едва не навернулась с лестницы, а ты меня спас.
Кстати, геройский поступок, хоть и незначительный на первый взгляд. Не смейся, я оценила. В наше время мужчинам редко удается что-либо великое совершить ради женщины. Не купить, а именно совершить. Раньше герои бились на турнирах во славу прекрасной дамы или вызволяли ее из плена.
Теперь у подвигов другой масштаб. Настоящие герои не носят плащей и не размахивают шпагами - они держат тебя за руку и слушают твое нытье. Как ты сейчас.
- Могу ли я воспользоваться моментом в личных целях и занять вакантное место друга?
- Заявка принята, но решение отложено. Один раз – не показатель. Еще парочка подобных «подвигов», и я, возможно, ударю мечом тамплиеров по твоему правому плечу.
- Ритуал посвящения в рыцари называется акколада. Когда-то я увлекался рыцарской тематикой, на рождественские школьные вечера одевался не в костюм супермена, а в доспехи Ланселота. Но даже не думал, что когда-нибудь буду по-настоящему посвящен… Кстати, те туфли я починил, можешь забрать.
- Спасибо. Заберу, мне подарил их тот самый продюсер.
- Судя по возрасту - из отеческой любви?
- Я давно ее не ищу. Раньше каждого мужчину, который приходил к матери, хотела назвать папой, подойти, обнять, положить голову на грудь. А они только хотели залезть ко мне под юбку или подсадить на наркоту. Конфликт ожиданий. Как у Джеки Кеннеди (я читала ее мемуары): после убийства мужа она вышла за Онассиса, ожидая защиты и поддержки. А он всего лишь мечтал заполучать в постель еще одну знаменитую красавицу и вскоре после свадьбы снова отправился покорять… вернее – покупать женские сердца.
Говорят, дружбы между мужчиной и женщиной не бывает, а я скажу – бывает. Когда секс перестает быть значимой величиной. Например, из-за разницы в возрасте или расстояний. Саймон и я не играем в «папы-дочки», у него есть внебрачная дочь (уровень общения на минусе), у меня отец (уровень общения – чуть выше нуля).
У нас отношения из другой шкалы измерений. Это не секс, не деньги, не полезные знакомства, не посиделки с пивом и чипсами. Нам нравится просто общаться друг с другом. Вместе побыть, поболтать, выпить чаю с кексами, которые он сам печет. Встречаемся нечасто, где-то раз в месяц-полтора. Чаще не получается, да и не надо.
Не надо приедаться друг другу. Даже любимое блюдо осточертеет, если есть его каждый день.
Саймон – ходячая энциклопедия, не только на тему Голливуда. Он восхищается людьми, создавшими настоящую славу Америки – Форд, Эдисон, Авраам Линкольн. Рассказывает так, что позавидовал бы профессор Принстонского университета. Жаль, я его единственный слушатель.
Он мог бы писать книги, хотя… сомневаюсь, что они стали бы бестселлерами. Вектор любопытства в современном обществе сменил направление. Мало кто сейчас жаждет узнать о том, что, например, жена Эйнштейна была выдающимся математиком и помогала ему в расчетах, а Тесла – это не машина Илона Маска, а фамилия великого изобретателя, в конце своей короткой жизни сошедшего с ума.
Вот если бы он написал о любовниках Анджелины Джоли или новых передрягах в британской королевской фамилии… Темы, не присутствующие в наших разговорах. Глупо на пустоту тратить драгоценное время жизни.
Мы с Саймоном одной крови. Две одинокие души. Жизнь обошлась с нами несправедливо, хотя и по-разному. Когда-то он бросил мне спасательный круг и буквально вытащил на поверхность. Теперь чувствую – я его спасательный круг, наши встречи держат его на плаву. И мне это не менее важно. Если он умрет, умрет часть меня. Подробностей не будет.
- А про твоих брата и сестру будут?
- Тоже нет. Большой секрет. Если расскажу, придется тебя тут же убить. – Мила улыбнулась и замолчала.
***
В неверном свете садовых фонарей Алекс видел лицо девочки, едва вошедшей в стадию подростка, но сосредоточенные брови и глаза, в которых прятались тысячи дождей, выдавали рано повзрослевшую душу. Или рано постаревшую. Если считать не по годам, а по несчастьям, она старше его в два раза. А то и в три. Еще не известно, как бы выносил этот груз Алекс – стоял бы прямо, подобно опоре моста, или согнулся бы, как половник.
Мила несет, сохраняя осанку. Конечно, это только видимость, но по заветам боди-позитива именно так и надо поступать. Улыбайся – и будет легче. Делай хорошо - и будет хорошо.
И молодость тебе в помощь!
А также Алекс.
- Если Саймон умрет, с тобой останусь я. – Вырвалось почти против его воли. Высказанная мысль становится обещанием.
- Не надо обещаний. Это эмоции мгновений. Ночные мотыльки, исчезающие в свете дня. Через пару минут или пару дней тебя накроют другие эмоции, и ты забудешь сегодняшние обещания, как запах вчерашнего кофе.
Мила мягко высвободила руку, которую держал Алекс, взяла еще одну сигарету, закурила – не наклоняясь к пламени, а подняв повыше зажигалку. Затянулась, выпустила длинную струю дыма. Ни спешки, ни суетливости. В каждом жесте достоинство и уверенность человека, стоящего на правильном берегу, поступающего по законам справедливости. Такие знают себе цену, и цена эта не имеет цифровых значений.
Как же дешево он заплатил…
- Прости, Мила, - сказал Алекс и мысленно добавил «За то, что купил».
- Не стоит. – Махнула рукой с сигаретой, прощая за только что данное обещание.
Недопонимание, которое спасло Алекса. Если бы она его правильно поняла, они вернулись бы в начало, к отношениям «проститутка-клиент», и дверь доверия захлопнулась бы. Надолго. Может, навсегда.
Надо думать прежде, чем говорить, и переводить мысли на безопасные пути до того, как они сформируются в слова – приказал себе Алекс. Удача, что Мила не ищет подвоха там, где его нет, значит, нет подвоха и в ней самой. Душа без кривизны - редкий вид характера, почти вымерший.
- Надеюсь, мои откровения улетят из твоей памяти вместе с утренним ветерком, - сказала Мила после второй затяжки. - Не знаю, почему я тебе все рассказываю… Потому что я раненая птица… Потому что ночь… Ночь сглаживает острые углы воспоминаний. Люблю не спать по ночам. Лучшее время для фантазий и грёз. Мечтаю о хорошем и надеюсь - хорошее мечтает обо мне, как пишут в Инстаграме под фотками вечно белых пляжей Таити.
Хорошо, она не спросила – о чем мечтает Алекс. Только что дал себе слово держать мысли в узде, как они вдруг взбрыкнули и помчались табуном, в одном направлении – к свадьбе.
Чушь полная…
Хотя, почему чушь?
Было бы забавно поучаствовать в процедуре под названием «свадебные хлопоты». Это длительный процесс, требующий времени и денег. Алекс не пожалеет ни того, ни другого, не пропустит ни одной церемонии выбора: от вкуса десерта и рисунка скатертей на столах до текста пригласительных карточек и фасона платьев подружек невесты.
Девушки относятся к процессу с почти суеверной тщательностью, будто от высоты свадебного торта зависит длительность супружеского счастья. Для большинства мужчин это нудное, утомительное занятие, как стояние в многочасовой очереди за новым ай-фоном – но раз хочется, значит, надо отстоять. Для Алекса это будет приключение, которое впервые. С Кристиной ничего подобного не испытал: быстрая, дешевая студенческая свадьба, парочка друзей, игристое «просеко» из Волмарта и закуска из Макдональдса.
Начало всех начал – вопрос: как оригинально сделать предложение?
Позвать Милу на вертолетную прогулку, и когда будут пролетать над пустыней, там зажгутся огни «Выходи за меня»…
Или пригласить Стиви Уандера выступить в казино, чтобы во время исполнения его шлягера «Я звоню, чтобы сказать – я люблю тебя» выйти на сцену с коробочкой для кольца и при полном зале встать на колено…
Или придумать еще что-нибудь неизбитое вроде поездки в винном поезде по Долине Напа – между дегустациями каберне и мерло подложить колечко на доску с фермерскими сырами…
Вообще вопрос деликатный, и лучше смотреть на него с женского ракурса. Надо будет посоветоваться с мамой – у нее в голове кладезь идей на все случаи жизни.
Так или иначе, когда Мила согласится… согласится ли?
Без сомнений. Алекс еще не встречал девушки, которая не хотела бы выйти за него. Конечно, Мила отличается от других, но… всё же все они сделаны из одного ребра.
Итак. Она согласится, и они вместе будут искать место для церемонии бракосочетания.
Морской пляж, закат, жених и невеста босиком, пастор в белых одеждах и гости на стульях, утопающих ножками в песке… Нет, слишком по-голливудски – сюжет, знакомый по множеству фильмов и затасканный до пошлости.
Тогда цветочная арка, лепестки на подиуме, на заднем плане старинный замок, на переднем гости, сидящие амфитеатром… Нет, слишком по-миллионерски – примитивная показуха, романтичность в степени вульгарности.
Тогда островерхий шатер, ковры-подушки, кускус в глиняных чашах, халва-пахлава, гости сидят на полу и едят руками… Нет, слишком по-мароккански - сладость до тошноты, яркость до потери цвето-ощущения.
Нет, сегодня мы не определимся с местом, оставим для более подходящего момента, для вечера совместного обсуждения будущего. Сегодня вечер воспоминаний, а прошлое с будущим мешать нельзя, как нельзя мешать виски с пивом.
Нельзя и забывать прошлое – это личная история человека, какая бы она ни была. Алекс не стал бы связывать жизнь с женщиной, не узнав дорогу, которую она прошла до их встречи.
Лучшие хранители прошлого – фотографии. Ловцы момента, консерваторы чувств. Через много лет посмотришь на старое, детское фото и вспомнишь каждую мелочь, не заметную чужим, известную только тебе: положил руку на колено - скрыть дырку на брюках, улыбался с закрытым ртом, потому что выпали два передних зуба, смотрел не в объектив, а в сторону - оттуда доносился запах жареных вафель…
Альбом с настоящими, бумажными еще фотографиями хранился у Алекса не где-то на чердаке среди пыли и паутины, а в гостиной, на полке рядом с любимой книгой «Охота за «Красным Октябрем» Тома Клэнси. Доставал, если накрывала ностальгия или подкрадывался стресс, и хотелось возвратиться во времена, когда проблемы ходили в коротких штанишках.
Вряд ли Мила страдала ностальгией, она выросла без детства. Все же спросил:
- У тебя сохранились какие-нибудь семейные фото?
- Ни одной. Раньше папа много фотографировал, у нас было два или три альбома со множеством карточек - от моего рождения до его ухода. Счастливые времена, улыбающиеся лица. Потом стрелка барометра судьбы повернулась на «пасмурно», я смотрела на фотографии и не узнавала тех людей. Чужие, незнакомые. Смотреть и плакать. Сожгла их в чане, куда бросала мусор, не пригодный в хозяйстве.
Но прошлое не забудешь по щелчку, не выключишь, как телевизор. Я вообще-то ныть не люблю, но однажды по телефону пожаловалась Барри… надоело… помоги… призраки Винчестера преследуют… хочу купить другое детство или прыгнуть с крыши, чтобы отшибло память…
Он говорит: «Прекрати депрессировать о прошлом – его не изменить, начинай депрессировать о будущем – его тоже не изменить».
И я поняла. Не стоит печалиться о том, чего нет. Не стоит терзаться воспоминаниями, надо научиться с ними жить. Кажется, у меня получилось... Знаешь, - вдруг сказал Мила кому-то в далекую темноту. – Мне стыдиться нечего. Человек не выбирает – у кого родиться, и за детство свое не отвечает. Это взрослому можно предъявить претензию – кто виноват, что ты стал не тем, кем хотел? Я вот стала проституткой, а кто виноват – не знаю.
В фильмах про богачей часто показывают красивую картинку существования эскортниц: бассейны, бикини, солнце без перерыва на ночь, туфли на шпильках вместо домашних тапочек, рестораны со звездами Мишелена, музыканты в сомбреро, поющие о вечной любви. Сплошная ламбада.
Может, для кого-то картинка верна, а моя жизнь похожа на картину «Черный квадрат». Кстати, я разгадала его тайну – это туннель без света в конце. Было время, когда я хотела прыгнуть туда, чтобы никого не видеть и не слышать, не ощущать вины за происходящее, не терпеть наказания за чужие грехи. Черные демоны с картин Иеронима Босха терзали мою юную, розовую душу. Пришлось отвердеть, чтобы выдержать. Я собрала эмоции в кулак и выставила себя на продажу.
Меня невозможно задеть за живое, потому что живого во мне осталось мало. Я вешаю на лицо равнодушную улыбку Моны Лизы, но в любой момент готова надеть броню Жанны Д’Арк. Мне далеко до «Молодой цыганки» Франса Халса, глядящей на мир с веселым озорством. Я ничего хорошего не жду от мира. Охотнее брожу вокруг озера с «Водяными лилиями», ищу истину на дне. - Мила воткнула сигарету в пепельницу, будто поставила точку в рассказе. Повернулась к Алексу – на губах улыбка, а в глазах осень и лужи слез, которые не прольются и не высохнут. – На сегодня мой сундук воспоминаний пуст, открывай свой. Ты родился в благополучной семье, с золотой цепочкой на шее?
- У нас говорят «с золотой ложкой во рту», – сказал Алекс, поднялся и стал подкладывать дрова в костровую чашу.
Работал руками и одновременно головой, тщательно подбирая мысли и слова, чтобы ненароком не обидеть Милу, не насыпать перца на ее боль. Рассказывать про свое безоблачное детство человеку, которому достались тучи, все равно что приглашать на велосипедную прогулку инвалида без ног. Нельзя не только приукрашивать, но и добавлять бравурных звуков марша: «Все было отлично! Лучше некуда! Я баловень судьбы!». Лучше придерживаться спокойного стиля «ритм энд блюз»: «Было неплохо… могло быть лучше… я не жалуюсь».
- У «вас» - это где? Здесь, в Лас Вегасе?
– Нет, на моей родине, в Голландии.
- Неожиданно. И как тебя туда занесло?
- Занесло моего отца. Мама там родилась и жила. Ее настоящее имя Анук, здесь она стала Энн. Папу направили работать юридическим консультантом в Гаагский международный трибунал. Первый раз приехал и ошалел. Другой мир, другие масштабы. Америка – просторы, небоскребы, далекие горизонты. Голландия – карманная страна. Размером с половину твоего родного штата. Зато по мировому индексу счастья стабильно стоит в первой пятерке. А наша благословенная страна – всего лишь в первой тридцатке. Но это к слову.
- По моему личному индексу она стоит во второй сотне, но это тоже так, к слову. Слышу нотки восхищения в голосе. Ты любишь Голландию? За что?
- Если одним словом – за душевность. За неспешность даже больших городов, хотя по нашим меркам это не большие города, а скорее средне-американские городки с населением в пару сотен тысяч. Там все не так - в хорошем смысле. Нет кричащих социальных контрастов, как, например, в Нью Йорке. Идешь по Пятой авеню, как по царству роскоши – дорогие бутики, галереи, ювелирные магазины, а свернешь за угол и тут же попадаешь в царство бездомных и наркоманов.
Американцы привыкли и не замечают лежащих на тротуарах тел, жив или сдох – никому нет дела, даже самим телам. В Голландии не увидишь ничего подобного. Там не принято не только валяться на всеобщем обозрении, но даже ходить грязным или оборванным. Соблюдать принятые в обществе правила называется менталитет.
Там у людей не только высокий рост, но и высокий интеллект, а разница между богатыми и бедными (индекс Джини) в два раза ниже, чем у нас. Вообще бедных как таковых нет – для малоимущих есть социальная подушка, которая не дает жестко упасть.
Обычный официант или почтальон может себе позволить съездить в отпуск на Средиземное море или на уикэнд в другую страну, чтобы поддержать любимую футбольную команду. Пожилые люди не скучают без дела, выход на пенсию для них не приговор «выброшен из активной жизни за ненадобностью». Они просто переключаются на что-то другое, для чего раньше не находилось времени: хобби, путешествия, волонтерство. Кстати, одна деталь бросается в глаза американцу – там нет беззубых стариков. Страховые фонды делают им челюсти бесплатно.
Вообще забота о нуждающихся – политика государства и главная тема на телевидении. Программы о людях, безвозмездно делающих добро, имеют рейтинги выше, чем о персонажах шоу-бизнеса, демонстрирующих золотые побрякушки и гаражи с Бугатти-Мазератти. Кстати, умные миллионеры никогда не занимаются показухой богатства.
- Я тоже заметила. Показуха – комплекс нищих. И недалеких умом. В Индии бедняки устраивают пышные свадьбы, чтобы показать соседям «мы не хуже других». Залезают в долги, потом всю жизнь работают на ту свадьбу.
- В Голландии показухой не занимаются. Свадьба чаще всего скромная - посидели в кафе с родней и друзьями и разошлись. На другой день сдали белое платье в комиссионку и отправились в свадебное путешествие. Однако, практичность не сделала из них жадин. Благотворительность процветает. Модно быть не богатым, а добрым. Про этих людей охотно делают телерепортажи.
Приятно смотреть – кто-то больному соседу принес покупки из магазина, кто-то починил забор пожилой паре, кто-то испек торт на день рождения одинокой мефрау, проживающей в конце улицы… Как-то тепло становится. Программа «помогать ближнему» заложена в голландский менталитет. В своей маленькой стране они живут как в одной семье. Бывает, конечно, всякое, как в любой семье. Но, в отличие от Америки, градус агрессии там заметно ниже. Споры решают не перестрелками, а переговорами. Обсудили, пожали руки и пошли вместе пить кофе.
Кто доволен, тот и добр - к природе в том числе. Практически в каждом городе есть парк, в парках таблички «Осторожно, переходная тропа лягушек». Забавно, правда?
- Правда. А здесь людей давят, как лягушек. Не верится, что существуют страны с человеческим лицом. Надо было в аэропорту Голландии поставить плакат «Добро пожаловать в сказочную страну», а не на въезде в «сказочный» Лас Вегас. Но продолжай свою историю волшебного превращения голландского мальчика в американского миллионера.
- Да ничего в ней волшебного нет. Хотя… были, конечно, удачи и банальное везение. Папа (молодой, любопытный) через пару дней после прибытия отправился в Амстердам посетить всемирно известное злачное место - квартал «красных фонарей», заодно заглянуть в кофешоп, где легально продают легкие наркотики. Дороги не знал, спросил у симпатичной юной блондинки на улице, ею оказалась моя мать. Она одурманила его почище сигаретки с марихуаной.
Через несколько лет у папы закончился контракт, и мы переехали в Америку, штат Мичиган. После школы я собирался поступать в тамошний университет. Мама не работала, папа получал не особо много, денег на мою учебу не накопили. Удача, что незадолго до моего выпускного в штате приняли закон о бесплатном образовании для коренных граждан.
- Действительно удача. Двойная: учиться бесплатно, к тому же в одном из лучших университетов Америки. Он еще не вошел в Лигу Плюща?
- Нет. Но неважно. У заведения престижная репутация и почетное звание «Гарвард Среднего Запада». В числе выпускников и президенты, и мирового уровня ученые…
- …и мирового уровня знаменитости. Кажется, Мадонна тоже там училась, - продолжила Мила и впервые за ночь улыбнулась – открыто и непринужденно.
В саду будто стало светлее.
Удивительно. У современных людей улыбки холодные, нейтральные, как одежда унисекс – одна на все случаи жизни от свадьбы до похорон: поджатые губы и слегка раздвинутые кончики рта. Глаза в процедуре не участвуют, хотя именно они хранители эмоций и, пожалуй, главнее губ. Мила улыбнулась именно глазами - по-детски прищурив и превратившись в озорную девчушку, ужасно похожую на соседскую девочку Инге из далекого голландского детства Алекса. На Новый год они ходили друг к другу в гости, ели жареные олиболы, щедро посыпанные сахарной пудрой, и озорничали: жирными от масла губами дули на пудру и смеялись измазанными мордочками.
За эту улыбку, за эту девушку Алекс будет бороться со всеми демонами мира. Потому что она одна на весь мир… как Солнце на весь Космос. Она озарила его сад, будто только ему принадлежащее светило. И неважно – случится сегодня вселенский рассвет или нет, улыбка Милы уже взошла для Алекса и не погаснет, даже когда она уедет.
Когда уедет, она будет так же тепло и ясно улыбаться другим мужчинам, всё по Бобу Дилану:
Но вся любовь и ласка - мимо,
Ты даришь их не мне.
Кому верна ты? Разве только
Звездам в вышине.
Ревность уколола. Нет, не стоит думать об этом… Пока не стоит…
Все. Больше никаких разговоров о прошлом. На сегодня сеанс грозовых воспоминаний закончен, время жить настоящим и надеяться на безоблачность.
- Да, будущая поп-королева училась там два года на балетном отделении. Ее портрет висит на доске выдающихся студентов университета между драматургом Артуром Миллером и основателем Гугла Ларри Пейджем.
- Странное соседство: между двумя интеллектуалами певичка без певческого голоса, не столько умом, сколько длинными ногами и голыми сиськами пробившая себе дорогу на вершину. Хотя… ноги и сиськи имеют многие, а пробиваются единицы. Значит, и ума у нее было достаточно...
- …а также трудолюбия. Люди не становятся богачами, лежа на лазурных берегах, попивая «пина коладу». Нам с Дэнни (мы со школы друзья) тоже пришлось в свое время попотеть. Вместе поступили в университет и вместе закончили. Начали бизнес: в родном штате организовали несколько хостелов, работали с утра до вечера, иногда и ночью, чтобы не тратиться на персонал. Одевался в секонд хэнде, ел через раз. Домой приходил на пару часов, а уже дочь родилась…
- Жена, конечно, не выдержала…
- Ее мать считала меня неудачником и приняла деятельное участие в разводе. Потом пожалела, да поздно. Пыталась что-то наладить, организовать встречу с Кристиной… Но я уже тогда для себя определил: не стоит возвращаться на руины отношений. Все, созданное на шатком фундаменте старых обид и разногласий, рано или поздно снова упадет. Не хотелось терять время – оно было дорого. Мы с Дэнни заработали кое-что и задумались о расширении.
Лучшие возможности – в Лас Вегасе, но там очередь из желающих присоединиться к их денежному пирогу, как в торговый центр накануне «черной» пятницы.
Повезло, что у Дэнни большая итальянская семья: в наличии четыре генерации родственников. Кто делом, кто советом, кто связями помогли нам переехать в «город счастья» и начать зарабатывать по-серьезному.
- Итальянская мафия до сих пор заправляет игорным бизнесом?
- Уже нет. Бизнес вышел на новый, законопослушный уровень. Большинство казино теперь принадлежат корпорациям с Уолл-стрит. Конечно, случаются еще разборки с конкурентами, как в любом другом бизнесе. Но действуют негласные договоренности: врагов в многолюдных местах не взрывать, трупы в машинах на парковках не оставлять. Теперь их отвозят в пустыню, которая заметает все следы… Кстати, что ты делала в нашем казино? – спросил внезапно Алекс и тут же подумал – глупый вопрос.
Что делают в казино?
Играют.
Не похоже, чтобы Мила приходила играть…
- Приходила посидеть в баре, послушать музыку шестидесятых-семидесятых. В ней еще жива душа, в отличие от современных песенок, созданных для роботов на заводских настройках.
- И какая твоя любимая старая композиция?
- Одна из любимых «Желтая луна» группы «The Neville Brothers».
- Никогда не слышал. Хочешь найду, заведу?
- Не надо. Под нее только плакать. «Когда рушится твой мир, желтая луна плачет алмазными слезами». Мой мир столько раз рушился, что у луны не осталось слез… Но хватит о грустном. Мало кто знает – в том баре стоит аквариум, в котором живет японская золотая рыбка Кай. Говорят, она исполняет желания, дает мудрые советы.
Я сказала: Кай, хочу начать новую жизнь…
Она: А старую куда денешь? Людей, которые тебя любят, друзей, которые в тебя верят, собаку, которая встречает каждый раз так, будто ты из космоса вернулась…
Я: И то правда… Ну хорошо. А знаешь – как превратить горстку пятицентовых монет в стопку стодолларовых фишек?
Она: Найди себе папу-миллионера и родись заново.
Вот такие советы от японской рыбки. Невозможные осуществить. А тот, который реально работает, я уже давно дала себе сама: в жизненных передрягах надейся только на себя. Потом, чисто из любопытства, прошлась по казино, посмотреть – есть ли хоть малейший шанс выиграть приличную сумму.
- И не надейся. Объясню. Существует понятие «преимущество дома». Это доход казино с каждой ставки, и он всегда положительный. Дом не работает против себя. Так заложено в программу. Многие пытаются найти формулу удачи: считать карты, использовать помощников или тайные сигналы – этих быстро разоблачают и заносят в черный список. Существуют также сложные стратегии типа Мартингейл - у них есть область применения, как говорят математики, но нет надежды на успех: в крайнем случае вернут начальную ставку. Лучший способ выиграть в казино – не ходить туда.
- Странный совет от владельца. Хотя понимаю – ты даешь его из чистых побуждений.
- Вот именно. Я так понимаю, тебе нужны деньги? Давай завтра поедем в город, я куплю тебе все, что пожелаешь: платье, туфли, машину, дом…
- Нет, спасибо. Одежда у меня есть, машина-дом тоже. Даже мотоцикл. Нужны живые деньги. На лечение. Одного очень больного, но не безнадежного человека.
Голос Милы едва заметно дрогнул, она отвернулась и уставилась в далекую темноту, где вчера стояли горы, а теперь лежала ее боль. Ни слез, ни просьб - королевы не унижаются перед плебеями, они несут свою боль гордо и незаметно. Они держат свои дожди внутри и не приглашают чужаков в своих гондолы…
- Сколько надо? – быстро спросил Алекс. Ни малейшего сомнения не возникло. Мила не пытается развести его на деньги. Люди с осенью в глазах не врут. Раненые жизнью не наносят удары.
- Полная сумма - сто сорок тысяч. Шестьдесят у меня есть, осталось восемьдесят.
- Давай номер счета, переведу прямо сейчас.
- Подожди. Сначала скажи честно – почему ты хочешь мне помочь? А, понимаю: хорошим мальчикам нравятся плохие девочки…
- Этим я давно переболел. Просто…
Как ей объяснить, чтобы звучало романтично и в то же время не пошло, типа «мы с тобой одной крови» или «наши сердца бьются в едином ритме»?
Нет, объяснить не получится – поздняя ночь, мысли устали напрягаться.
Ладно, обойдемся без романтики.
- Просто голландский менталитет.
- Понятно. Тогда обсудим условия. Принимаю деньги не как дар, а как заём, потому что за подарок надо что-то делать в ответ, а я не люблю быть обязанной. Все верну, в рассрочку. Можешь выбирать способ – деньгами или ночами.
Что за вопрос, конечно…
Нет. Странный разговор получается. Купля-продажа чувств. Рынок отношений. Денежное выражение любви. Зачем она так?
Издевается?
Нет. Напоминает их статус. И ждет ответа.
Что ж. Устный договор – тоже сорт отношений. Рассмотрим с положительной стороны. Девушка болезненно честна, значит, пока не расплатится, не исчезнет. Будем использовать ее щепетильность в собственных меркантильных интересах. Сама предложила, Алекс не виноват.
- Ночами.
- Тогда предлагаю так. Я тебе должна восемь уикэндов. Не обещаю каждую неделю подряд, у меня есть другие обязательства. Но до конца года расплачусь.
- Звучит как-то слишком… черство что ли. Честно сказать, Мила, ты мне ничего не должна. Придерживаюсь принципа: сделал добро – забудь.
- А я добро не забываю. И еще. – Мила взяла Алекса за руку, слегка встряхнула и тут же отпустила. Попросила внимания. – Несколько правил, чтобы расставить слонов по росту.
На последние слова Алекс едва не улыбнулся – у бабушки Мирты на этажерке стояли восемь фарфоровых слоников строго от большого к меньшему. Улыбку пришлось сдержать, иначе Мила подумала бы – он не воспринимает ее всерьез.
- Не пытайся в меня влюбиться – я не смогу ответить и буду чувствовать себя неловко. У меня больное чувство вины. Прошу этим не пользоваться и не питать надежд. Мы в разных категориях, как твердое и холодное. Для романтических отношений найди себе – по себе. Мы останемся исключительно в деловых. В мои рабочие часы, с семи до семи можем заниматься чем угодно, сексом или разговорами, но в одну минуту восьмого проститутка Клио превратится в девушку Милу и отправится домой.
Я не буду будить тебя по утрам запахом кофе, не буду носить твоих рубашек на голое тело или мило разбрасывать косметику по твоему туалетному столу. Если встречу тебя на улице, пройду мимо. Мы не друзья и даже не шапочно знакомые. Мы – никто друг другу. Может, звучит резко, зато честно.
- Спасибо. Я понял. – Холодная практичность Милы не загасила пламени радости в сердце Алекса.
Впереди восемь сказочных уикэндов… кажется, он получил волшебной палочкой по лбу. Восемь возможностей ее завоевать, разубедить, разбудить – много или мало?
Время покажет, но уже сейчас ясно – это будет испытание похлеще восхождения на Эверест. Восхождение к сердцу Милы Алекс предпримет прямо сейчас: как говорил Конфуций «Длинный путь начинается с первого шага».
- Один вопрос, чисто практический: что бы ты хотела съесть или выпить в нашу следующую встречу? Вино, фрукты, фейхоа, маракуйя…
- Не надо ничего экзотического, купи обычную черешню - крупную, черную, мясистую, такую… откусишь, и темный сок на твоих губах, как кровь на губах вампира… Люблю черешню больше, чем курить.
- Принято.
Черное покрывало старухи-ночи бледнело с каждой секундой, уступая место голубоглазому юнцу-утру. Над горами появился первый, еще робкий разведчик-луч узнать – достойны ли люди сегодня лицезреть царь-солнце. Видимо, решил «достойны» и стал разгонять звезды по закоулкам Галактики – пусть там ждут своей очереди снова выйти на сцену неба.
Садовые фонарики отключились со щелчком. Мила слегка вздрогнула, о чем-то коротко подумала, взяла со стола рюмку, которая была наполнена до половины.
- Начинается новый день… День независимости. Для многих он ничего не значит, просто еще один выходной, праздник, посвященный событию трехсотлетней давности. А для меня он особенный. Знаешь – почему? В Декларации независимости первым пунктом стоит: Каждый гражданин Америки имеет право на свободу, жизнь и счастье. – И повторила, выделяя слова: - Каждый. Имеет. Право. На счастье. В том числе тот, кто при рождении оказался последним в очереди за кусочком от счастливого пирога. Но очередь обязательно дойдет, я верю.
- Я тоже верю, - сказал Алекс и так же до половины наполнил свою рюмку.
- Извини, что повторяюсь.
- Это ничего. За хороший тост можно выпить и дважды. И трижды.
Мила допила вино, посмотрела в телефон, потом на Алекса.
- У нас еще есть время до часа «икс». Знаешь, что сейчас произойдет? – В ее глазах зажурчали весенние ручьи, а в голосе появились лукавые нотки.
- Рассвет? Закат? Потоп? Землетрясение?
- Нет, нет и нет. – Она хитро подмигнула. – Сейчас молодая мамочка будет благодарить тебя за спасение ее ребенка из пожара. – И села Алексу на колени лицом к лицу.
…Ум клубится дымом,
Я исчезнуть в нем готов,
Прочь от скрученных часов,
От поникших парусов,
От испуганных лесов,
К берегам семи ветров,
Где нас с горем не сведёт шальная сводня,
Где с небес алмазы смотрят
На беспечный танец мой
В пене ласковой морской,
Под рокочущий прибой,
Вместе с прошлым и судьбой
В сладкий плен я взят тобой,
Дай до завтра мне не помнить про сегодня.
***
…Из душа Мила вышла уже полностью одетой, лицо без косметики – сияющее, отдохнувшее, как после десятичасового крепкого сна, хотя не спала ни минуты. Алекс даже слегка позавидовал: чтобы ему приобрести подобную свежесть, потребовалось бы минимум десять минут энергетических тренировок и пятиминутный контрастный душ. Поневоле закрадется комплекс старпёра, хотя… какой он старпёр в тридцать три года? Христос в этом возрасте был в полной силе - ходил по воде, исцелял прикосновениями…
Может, и Алексу попробовать себя в чудесах, чтобы удивить кое-кого?
Ну, хождением по воде в наше время никого не удивишь, а вот лечением… Можно потренироваться… на Миле… Вылечить прикосновениями любви ее хронически больное прошлое. Да и настоящее не мешало бы подправить. Алекс непременно справился бы, даже не оканчивая курсы гипнотизеров-экстрасенсов: главное – верить в свои силы и заразить этой верой пациентку.
«Пациентка» тем временем торопливо собрала те немногие вещи, что лежали на столике в саду, надела шлем, бросила «пока!» и умчалась на своем BMW, коротко посигналив на прощанье.
Лучше бы она поцеловала его на прощанье. Но.
Прощальные поцелуи не в ее правилах. Еще раз напомнила: мы чужие друг другу, меньше, чем коллеги, ты же не целуешь сотрудников, когда уходишь с работы домой.
Дом стал пустой, будто из него вытряхнули душу. Алекс наскоро помылся и помчался в Лас Вегас, скрипя тормозами на обгонах и ротондах. В игровой зал не заходил, чтобы яркие, карнавальные огни казино не затмили тихую, камерную улыбку Милы, все еще висевшую перед глазами. Поднялся к себе, на автомате сделал кофе, отхлебнул, после третьего глотка заметил, что не ощущает вкуса.
Кофе испортился?
Сам ты испортился.
Вчерашнее воодушевление сдулось, как воздушный шарик, улетевший на свободу и наткнувшийся на сук. Настроение прокисло, как пиво, забытое на температуре сто градусов по Фаренгейту.
Во всем виноват Лас Вегас.
Черт бы побрал этот город, приговоренный изображать счастье! Здесь ты не имеешь права на тоску, ты просто обязан быть счастливым, даже если на душе ночь, и падают звезды, а вместо принудительной радости хочется спрятаться в туман, обняться с одиночеством и слушать приглушенное перешёптывание волн с ракушками.
Алекс выплеснул в раковину остатки кофе и сделал себе новый – точно такой же, но с участием сознания. Задернул ночную штору, загасив ослепляющий свет из окна. Противно смотреть. Каждый день одно и то же. Солнце – такое яркое и ненатурально счастливое, что ему уже не веришь и принимаешь с опаской, ведь бесконечная радость, как и бесконечное горе, может привести к нервному срыву. Небо - такой отвратительно безупречной голубизны, что хочется плеснуть в него чернилами. Вдалеке горная черта, нарисованная нестираемым фломастером, а вблизи – глупое перемигивание окон, хаотичное движение машин, муравьиное мельтешение людей, бестолковое мелькание белозубых лиц на уличных экранах.
Вечный праздник утомляет и даже может вогнать в тоску.
Однажды Алекс почувствовал приближение бёрн-аута: надоело всё и все, сам себе надоел, загнал, как скаковую лошадь, даже о самоубийстве подумывал… Дэнни заметил, посоветовал:
- Тебе надо сменить обстановку. Отправляйся в круиз. Например, вокруг Южной Америки, мы с Миной в прошлом году ездили. Как говорят в рекламе: незабываемые впечатления обеспечены. Водопады Игуасу… древний город Мачу Пикчу… океанские закаты с палубы лайнера… Это миф, Ал, что круиз – развлечение для пенсионеров с супружеским стажем от тридцати лет и старых вдовушек, ищущих приключений. Нет, это праздник для всех, с первой минуты до последней.
С первой минуты нахождения на лайнере «Принцесса океана» Алекса начало тошнить от настойчивого желания команды его развеселить, прямо-таки заставить быть счастливым. Прицепилась девушка-гид (черноглазая пуэрториканка, гладкая прическа, блестящая кожа, фигура как у стюардессы класса «люкс») и всю дорогу до каюты щебетала:
- У нас лучшая программа развлечений среди круизных лайнеров данного региона. Шоу в стиле Мулен Руж, живой концерт классической музыки, кинотеатр с фильмами, которые еще не вышли на большой экран. Спа-салоны с тайскими массажистами, аквапарк с аттракционами, а если хотите заняться чем-то интеллектуальным – пожалуйте на мастер-классы по кулинарии, йоге и даже написанию книг.
Она предлагала участвовать в конкурсах – на самое долгое подбрасывание мяча или самое быстрое наполнение бочки с аперетивом… прийти посмотреть на массовое обновление свадебных клятв с подарками от капитана… посетить вечеринку в стиле «диско» с живым выступлением группы «Бэк стрит бойз» (они еще живы?)…
Она болтала, улыбалась и так настойчиво старалась угодить Алексу, что, казалось - если бы он захотел, она тут же занялась с ним сексом, лишь бы он потом в книге отзывов написал хвалебную рецензию, указав ее имя «Габриэла» (стояло на беджике).
К сожалению для нее, Алексу никогда не нравились жгучие брюнетки, хотя часто они красивы, но какой-то агрессивной, вызывающей красотой, смотришь в их черные глаза, как в дуло пистолета – «если не полюбишь, застрелю». Эта Габриэла была слишком навязчива и вела себя почти как хозяйка, наверняка трахалась с капитаном или его помощником. Но и Алекс – не последний юнга на теплоходе. «Спасибо. До свидания» и захлопнул дверь перед ее носом.
Только собрался отдохнуть с дороги в тишине и одиночестве - не получилось: по радио прозвучал призыв собраться на главной палубе, чтобы прослушать инструктаж.
Не получилось и потом.
Круиз – это плавучий город, самая плотная концентрация людей на ограниченном водой пространстве. Одиночество не приветствуется, укромные уголки не предусмотрены в планировке. Даже в собственной каюте с уровнем комфорта «Regent» невозможно остаться одному - обязательно найдешь фигурки животных, свернутых из полотенец, или резиновых уточек, призывающих своими широкими клювами «мило улыбнуться».
Вместо «улыбнуться» хотелось плеваться. И на клоунов в боевом раскрасе, показывающих примитивные фокусы с платочками-цветочками, и на старух, надевающих на ужин вечерние платья, открывающие морщинистые шеи и плечи, от вида которых пропадает аппетит, и на детей, визжащих от горя, что не купили надувного крокодила – они еще не знают, что горе измеряется не в крокодилах.
Раздражала Алекса каждая мелочь: не уместные в августе рождественские гирлянды, развешанные над каютами, постоянные улыбки, будто приклеенные на лица персонала. картинки перевернутых ананасов на дверях – завуалированные приглашения поменяться партнерами, поучаствовать в свинге.
Пошлость и разврат. Тот же Лас Вегас, только в миниатюре, а он мечтал отдохнуть от Лас Вегаса. Взять бы пожарный шланг и мощной струей смыть всех развлекающих и отдыхающих за борт.
От скуки и почти физического отвращения к месту пребывания заныл зуб. На круизных лайнерах есть всё, кроме зубных врачей. Под тем предлогом Алекс на третий день из двенадцати сошел на берег в Доминикане и вернулся домой.
На вопрос Дэнни «Ну как?» ответил: «В мире не хватит сероглазых блондинок, чтобы сделать мне успокаивающий массаж после твоего круиза.»
Больше в массовых мероприятиях не участвовал, развлечением себя занимался сам. Когда засасывала конторская работа – переговоры, звонки, клиенты, инвесторы, Алекс круто менял сферу деятельности – с малоподвижной, административной на физически активную. Уезжал во Флориду, присоединялся к охотникам за крокодилами. Охотились бескровно: если рептилия выходила за пределы своего ареала обитания и вторгалась в чужой – сады, бассейны, террасы, ее ловили и перевозили в безопасное место.
Это лекарство, которое любую хандру снимает за два приема, но не каждому оно прописано. Вроде, все примитивно-просто: не самолетом управлять, а всего лишь поймать тупорылое, неуклюжее животное, передвигающееся на коротких, косолапых ногах – накинул на него сачок, обескуражил, обездвижил и загружай. Однако, и у этой «примитивности» оказались тонкости, из-за незнания которых в самом начале, на пике самоуверенности Алекс едва не лишился правой руки.
Опытные люди объяснили: общение с крокодилами требует уважения. Они совсем не глупы – эти современники динозавров, они победили в конкурентной борьбе и теперь процветают практически на всех континентах, кроме замороженного. Их неповоротливость обманчива, на самом деле они невероятно быстры и ловки - чуть зазеваешься или ослабишь хватку, не досчитаешься конечности. В общем, так: один на один с крокодилом не выходи – он тебя переиграет, сзади не приближайся – ударом хвоста собьет с ног, когда прыгаешь сверху, дави не на шею, а на область ближе к глазам, чтобы зафиксировать и не дать крутануть головой, иначе отхряпает руку или ногу.
Когда сразишься с крокодилом и выйдешь победителем – стоишь весь грязный и вонючий, зато довольный, будто победил мегалодона. Потом ванну с ароматной пеной за счастье будешь принимать. Два-три дня такой войнушки, и миллионные долги детскими игрушками покажутся. Через неделю – настроение как новенькое, взбодрился, будто в прорубь нырнул. Жизнь заиграла своими прелестями, как елка – гирляндами.
А можно развлечься и без экстрима: мотоцикл, озеро, барбекью, старый, проверенный друг – вместе помолчать или посмеяться.
Это настоящее.
Остальное – обман, подделка, показуха.
«Восход в Лас Вегасе не туманный, но золотой» - гласит рекламный проспект. Но золото это со ржавчиной, потому что оно ненастоящее, как и все в этом «городе мечты».
Здесь нескончаемый круговорот людей, почти все - временные. Здесь нет ничего крепкого и постоянного, за что можно уцепиться, удержаться: ни верной дружбы, ни вдохновенной любви, ни добра, идущего от сердца. Люди здесь фальшивы насквозь и пусты душевно. Они больны одной идеей – разбогатеть и не чувствуют других людей, как прокаженные не чувствуют боли, когда прикасаются к горячему или холодному. В них нет искренности ни капли. Даже если сделали гадость, не испытывают вины.
Они приехали добиваться высоких целей, а совесть и жалость - балласт, мешающий взлететь.
«В Лас Вегасе ты можешь стать кем угодно» - еще один рекламный слоган. Под «кем угодно» подразумевается, конечно, «миллионер». Да, ты можешь разбогатеть, но не тем способом, на который надеешься - вдруг, ни с того ни с сего, без всякого предупреждения синоптиков окажешься под золотым дождем.
Ага… сиди и жди… и случится чудо, типа - съест какой-нибудь китаец не известного науке таракана, а он рак лечит… или изобретут супердвигатель, полетят на Марс, а там пиво продают.
В Лас Вегасе ты скорее станешь не миллионером, а тяжелым наркоманом или терминальным психопатом: перед употреблением будешь раскладывать таблетки экстази по цвету или каждое утро смотреть на тапки и думать, что они заминированы.
Но никто не предупреждает о скрытых капканах Лас Вегаса, чтобы не пугать доверчивых клиентов, не портить лакированную картинку. Хотя предостережения в деликатной форме не испортили бы имидж, а наоборот - придали бы достоверности, ведь и на солнце есть пятна.
Как же оно надоело…
Хоть бы дождь пошел для разнообразия.
Так. Стоп. От чего хандра?
От того, что Мила уехала.
Но она же обещала вернуться.
Можно ли верить проститутке?
Она не проститутка. Просто она из тех многих, кому судьба не улыбнулась. Зато ей удалось встретить Алекса - он станет ее судьбой и защитит от ударов кармы. Он победит ее горе и добудет ей счастье.
Но для начала ему самому надо как минимум научиться не хандрить. Смотреть вокруг новым взглядом, замечать хорошее раньше плохого. И начать прямо сейчас.
Что в «сейчас» хорошего?
Сегодня праздник. Для Алекса двойной: День независимости и… ночь Милы. Она – лучшее, что с ним случилось за прошедшие десять лет. Он сделает все возможное и даже сверх того, чтобы она подумала то же самое про него.
***
Четыре месяца Алекс жил от праздника до праздника, от Милы до Милы. Последняя их встреча произошла в уикэнд перед Днем Благодарения. Всю ночь Мила вела себя как обычно, профессионально - не показывая ни особой радости, ни особой печали. На его шутки улыбалась, а когда он замолкал, рассказывала какие-то сплетни из шоу-бизнеса… представляешь, Джей Ло окончательно порвала с Беном Аффлеком всего через три месяца после воссоединения… Донателла Версаче сделала очередную операцию на лице и стала еще страшнее… Информация из категории «брейн-рот» - выражение стало «словом года» и означало разложение мозга из-за чрезмерного поглощения бесполезной информации.
И все же Алекс не прерывал Милу, иначе повисла бы тяжелая пауза, а усугублять и без того тяжкий момент расставания означало бы самому встать в тазик с жидким цементом и ждать, когда тебя выбросят за борт. Он не слушал, только смотрел, как в перерывах между шоу-бизнес-новостями она кусала жирные, крутобокие ягоды черешни, и по ее губам растекался сок – темный и густой, как кровь.
Той же самой густой и темной кровью плакало его сердце. Надо было что-то сделать… что-то сказать… что-то важное спросить… как-то удержать… но не решался, боялся испортить, спугнуть, потерять ее раньше семи утра. Все же пару раз попытался задать вопрос, начинал «послушай, Мила», но она острым женским чутьем угадывала продолжение и закрывала его рот поцелуем.
Задолго до того Алекс решил для себя: в их последнюю встречу спать не будет ни минуты, проживет эту ночь как на войне – не расслабляясь ни на секунду и четко запечатлев каждый миг на жестком диске памяти. Заранее продумал и момент прощания: он бы обнял ее, как ребенка, прижал ее голову к своему плечу, погладил теплой рукой, поцеловал в волосы. Не клиент, а друг, у нее их немного, а точнее - вообще нет. Она запомнит и сама захочет вернуться.
Но, видимо, длительное напряжение к утру дало сбой, Алекс не заметил, как свалился в сон и полчаса спал как убитый, просто перестал существовать. Не проводил Милу, не простился по-человечески…
Зато простился во сне. По-другому. По-плохому. Сон был короткий и страшный. Будто они в Венеции, во время карнавала: люди в раскрашенных масках и средневековых одеждах бродят по улицам, зажатым между домами и водой. Алекс и Мила сначала шли за руку, пробираясь через толпу, потом толпа просочилась между ними и разлучила. На площади Святого Марка стало свободнее, Алекс увидел впереди Милу, и странно - она бежала не к нему, а от него через горбатые мостики, галереи Дворца дожей, арки Золотого дома.
Он бежал следом, но расстояние не сокращалось, наоборот, он уже едва видел ее вдали, в утреннем тумане. Мила села на водный трамвай (почему-то была единственным пассажиром), встала на корме спиной к Алексу, ветер развевал ее волосы, блестевшие золотом на солнце. Трамвай отчалил, Мила даже не обернулась, не улыбнулась, не махнула рукой. Она смотрела вперед, где солнце постепенно пряталось за тучи, а на город со стороны моря надвигалась десятиэтажная волна – сейчас она обрушится на трамвай, на Милу, на Алекса…
Рывком проснулся. Еще подростком научился прерывать страшные сны, в которых виделись пожары или зубастые морды монстров. Вдруг это не сон, а пророчество? Как его предотвратить, лишить силы?
Вспомнил бабушку Мирту - когда Алекс в детстве просыпался от страшных снов, она учила: иди на кухню, открой кран, пусти воду и три раза скажи «куда вода, туда и сон, куда вода, туда и сон, куда вода, туда и сон», и все пройдет.
Бабушкины предрассудки… Стоит ли им верить?
Почему бы нет. В любви и на войне атеистов нет. Иди открывай кран и приговаривай – хуже не будет. Никто не узнает. Вдруг поможет.
По дороге на кухню Алекс все еще видел гигантскую волну и удалявшийся морской трамвай с Милой. Опять страх накрыл – вдруг он никогда ее больше не увидит?
Проговорил, умылся, сделал кофе.
Отвлекся. Вроде отошло.
Вышел на террасу. На улице самая обычная ноябрьская погода: комфортные семнадцать градусов, приглушенное солнце, небо в пастельных тонах и облачных разводах – за возможность создать нечто подобное на холсте Клод Моне отдал бы свое ухо.
Сегодня воскресенье. На работу Алексу спешить не надо. Можно вообще не идти, если только не позвонят в чрезвычайном случае. Можно заняться своим чрезвычайным случаем и снова отправиться на поиски Милы.
Как-то он спросил про ее место проживания, не претендуя на подробности в смысле улицы и номера дом:
- Где ты живешь – в Лас Вегасе или окрестностях?
- В окрестностях туманности Вуаль, на облаке Оорта, - ответила Мила и улыбнулась. – Вернее, это будет мой новый адрес после реинкарнации.
- Веришь в следующую жизнь?
- У кошек их девять, почему бы нам не заполучить хотя бы две-три? И родиться опять, только где-нибудь в другом городе Вселенной. А ты?
- Не знаю. Не думал об этом. Вообще-то, не очень верю в реинкарнацию. Родишься каким-нибудь камнем, которым масаи в Африке наконечники для стрел затачивают. Или тягловым животным вроде осла в Бангладеш – их нагружают так, что одни уши торчат.
- Да, ослом быть не слишком привлекательно, а вот, например, кошечкой я бы не отказалась. Не дворовой, конечно, а домашней, как член семьи. Кошка умеет себя поставить. Главное, приручить людей, об остальном они позаботятся. И живешь, забот не знаешь – как теплая, мягкая игрушка, желания которой исполняются по мановению хвоста, а не железный рыцарь, размахивающий мечом направо и налево, - сказала Мила и тут же, без перехода спросила: - А какой твой любимый город? Париж, Лондон или волшебный Сингапур?
- Волшебный Амстердам. Город, второго которого нет. Сингапур удивляет футуристической архитектурой, Амстердам наоборот – уникальными зданиями в старо-голландском стиле. У меня там друг детства остался. Йоганн ван дер Фалк. Годы и расстояния нас не развели, наоборот, сплотили. По молодости чудачили… но это отдельная история. Он из тех друзей, к кому без вопросов поедешь помогать прятать труп.
Мы с мамой каждый год в конце декабря ездим в Голландию. Она празднует со своими подругами, я с Йоганном. Он тоже в разводе. Сочельник проводим с его родителями и братьями-сестрами, на следующий день едем куда-нибудь подальше от шума и человеческой толпы. К примеру, в заповедник Велюве, знаменитый своими пятнистыми оленями. Не много мест на земле, где можно погулять почти буквально среди оленей. Они к людям привычные, но слишком близко не подпустят – умчатся, только их белые задницы засверкают…
Или отправимся на остров Тесел, там маленькая популяция людей и большая - птиц. Весеннее место сбора болотных куликов. Его, кстати, провозгласили живым символом Голландии. У жителей острова есть хобби - считать куликов. По последним данным их количество немного увеличилось. В то время, как в других уголках Европы наоборот. Да, в старой доброй Голландии уважают права и человека, и животного. Там даже стройку не начинают прежде чем не удостоверятся, что здание органично впишется в ареал обитания летучих мышей.
- У наших людей прав меньше, чем у ваших летучих мышей. Контраст менталитетов, наверное. Трудно было к Америке привыкать?
- Как ни странно – нет. Тут, конечно, всё по-другому, по-взрослому: огромные территории, горы, пустыни. Возможности для бизнеса в масштабе сто к одному по сравнению с Голландией, где даже нормальных небоскребов нет. Зато есть уют и покой – как в гостях у бабушки. Именно в гостях, временно, как отпуск. Отдохнул, подзарядился и можно опять с головой окунаться в бурлящий людской водоворот. Тихая конторская работа – для слабаков, Лас Вегас – для отважных. Я там на своем месте. Но и моя маленькая родина не дает себя забыть.
- Неужели там все так идеально, без изъянов?
- Не существует идеальной страны, у каждой свои особенности: бедность, чрезмерная религиозность, а в Голландии толерантность, доходящая порой до абсурда. Недавно прочитал в интернете: польского гомика, работавшего в амстердамском секс-клубе, перевели из мужской тюрьмы в женскую, потому что он «чувствовал» себя женщиной, а сидел за то, что ударил клиента двести раз ножом. В одной школе мальчик двенадцати лет тоже «чувствовал» себя девочкой и пожелал на уроках спорта переодеваться в женской раздевалке. Вообще тема трансгендеров в Голландии популярна, их в обиду не дают, всячески защищают и продвигают, во всяком случае на телевидении. Но это другой мир, который существует там, где нас нет.
- Для меня он вообще не существует - телевизор почти не смотрю. Голландия забавная. Начинает мне все больше нравиться.
«Когда-нибудь мы поедем туда вместе, и, если захочешь, поселимся навсегда…» - едва не вырвалось у Алекса.
Нет. Не говори вслух тайные желания – не сбудутся. Не беги впереди стада оленей, не строй планов на песке. Великие ожидания часто кончаются великими разочарованиями, вспомни Диккенса.
Будь практичен и планируй, опираясь на твердые реалии, на «сегодня» и «сейчас».
Однажды Мила обронила «Ты принимаешь меня слишком близко к сердцу, это может плохо кончиться.»
Это кончится хорошо, если подойти с умом. Кое-что Алекс уже предпринял, чтобы не потерять ее в будущем, но что делать в данную минуту?
Есть предложения?
Есть. Сделать предложение.
Есть подозрение, что она откажет.
А ты не сдавайся. Делай, получай отказ и снова делай. Ты же не тяжелоатлет, у которого только три попытки, чтобы справиться со штангой. Чтобы справиться с Милой у тебя число попыток от одной до бесконечности.
***
Где она сейчас?
Алекс взял телефон, потыкал кнопки, открыл функцию «Найти местоположение». Спасибо шефу секьюрити-рум Бобу Райеру и его связям в секретных службах – помог установить программу слежения за телефоном Милы. Программой Алекс не злоупотреблял, не следил за каждым ее передвижением, воспользовался всего несколько раз.
Прежде всего полюбопытствовал насчет ее места проживания. Оказалось, она жила вполне себе по обычному (не галактическому) адресу, в спальном районе Саммерлина, в конце улицы «Ортега Хилл» (как показал Гугл-Мапс). Район не криминальный, дом – обычный для семьи среднего достатка: два этажа, гараж на две машины, сад и бассейн. Отличие от других домов на этой улице, стоявших в ряд почти стеной к стене – высокая, каменная ограда по периметру: хозяева не хотели выставлять свою жизнь на обозрение соседей.
Потом Алекс еще два раза пользовался функцией слежения с разницей в месяц - телефон Милы находился в Японии и в Дубае, скорее всего она была там «на работе». Ревность разрезала грудь, кровь брызнула в глаза. Алекс едва не грохнул телефон о стену. Больше функцию не включал, чисто из самосохранения, но не удалил, оставил на случай большой надобности. Которая после их последней встречи росла, как тесто на дрожжах, к четвергу вылезла из кастрюли и обратному заталкиванию не поддавалась. Пятый день без Милы, а тоска такая, будто пятый год.
Праздничным настроением в его доме не пахнет.
Пахнет неуважением к отцам-пилигримам, которые триста лет назад постановили: в последний четверг ноября благодарить Господа и его помощников – индейцев вампаноагов за помощь по выживанию на новой земле. До сих пор весь американский народ отмечает День Благодарения, сидя за семейным столом во главе с фаршированной индейкой. У Алекса ни семьи, ни индейки, благодарить ему некого, разве что Боба Райера за помощь в установлении секретной функции.
Хотя она приносила ему не только пользу, но и боль.
Чья вина?
Ничья. Просто Алексу надо принять «работу» Милы и как можно быстрее ее с этой «работы» уволить. Имелись, как минимум, два варианта: «грубый топор» и «мягкая сила». Первый: устроить скандал Дэнни, заставить отказаться от прав на нее – грозит разрывом дружеских отношений и, возможно, в дальней перспективе потерей бизнеса. Второй: неторопливо, но решительно подвести Милу к необходимости поменять источник дохода, что для нее будет означать всего лишь делать то же самое, только с одним человеком - с Алексом, причем на законных основаниях и с постоянным доходом.
Второй вариант кажется более выгодным… но тут кукушка надвое сказала и не дала гарантий на положительный результат.
Хотя, кто даёт гарантии на виртуальные вещи?
Спросить у кармы – виртуальной властительницы судьбы?
Карма ответит «исполнение мечты – не страховой случай» и возложит всю ответственность на Алекса.
Значит, придется действовать без подстраховки и учитывать возможные риски. Забыть про эмоции и из чисто практического интереса открыть функцию слежения. Удача, если она покажет местоположение Милы в стране, но даже если за границей, Алекс тут же купит билет и отправится на ее поиски. И пусть его ожидают неудобства из-за незнакомого языка или даже опасности в виде вооруженной охраны, он не отступит. Он должен ее увидеть… и успокоиться… хотя бы на время… Его тоска – в процессе брожения, если не дать ей выхода, у него снесет крышу.
Красная точка двигалась от Лас Вегаса вправо, по шоссе 66 – самый короткий путь на машине до Гранд Каньона, в популярный у посетителей Западный край. Скорее всего, Мила туда и направляется. Неудивительно: сегодня выходной, она решила провести его на природе. Одна или с кем-то? Неважно. Алексу повезло: она почти в шаговой доступности.
Точка движется неторопливо, видимо, Мила едет или в туристическом автобусе, или в шаттл-такси с частыми остановками на «перекусить и размяться», а также сделать фото – эпических пейзажей хватает на пути протяженностью в пару сотен километров. Если Алекс поторопится, нагонит ее в Тусаяне, ну… или опоздает на полчаса, потом опять отследит.
Для Алекса движение – лучшее лекарство от тоски. Действие – его стихия. Пять минут на размышление и вперед. Поедет на мотоцикле – и быстро, и увлекательно, там в районе Дамбы Гувера есть несколько затяжных поворотов, кайф для байкера-любителя. Потом дорога будет прямая, как копье, и можно разогнаться до максималки в 220 километров – не езда, но почти полет.
С собой возьмет только документы, портмоне и несессер с предметами гигиены на случай, если придется заночевать, а также захватит смену белья и толстый свитер, ночью может и снег пойти. Бронировать номер… пока не будет – неизвестно – где Мила остановится, в Тусаяне или дальше, вернее ближе к Каньону.
Вспомнил, что не завтракал, но некогда, перекусит в пути. Ему же предстоит ехать не по «самой одинокой дороге Америки» с номером 50, где на полтысячи миль не встретишь ни одной заправки – ни для себя, ни для транспорта, но по шоссе 66, которое «ни за что не даст проголодаться путешественнику». И на сей раз реклама не врет, там полно кафешек, подающих вкуснейшие блинчики с кленовым сиропом, но надо будет успеть до Вильямса – это такой депрессивный город, особенно осенью, что его желательно проскочить без остановки.
Алекс быстро облачился в байкерский «наряд»: кожаная куртка с надписью «Harley&Davidson» на спине, брюки с наколенниками для защиты на поворотах, водо- и маслонепроницаемые мотоботы на высокой шнуровке и, захватив шлем, отправился в гараж.
Сказки Лас Вегаса - часть 3
© Copyright: Ирина Лем, 2025
Свидетельство о публикации №225072801208
Свидетельство о публикации №225072801208
Рецензии