Сказки Лас Вегаса - часть 4

Ноябрь в Каньоне не сказать чтобы мертвый сезон, но людей на порядок меньше, чем весной и летом. На отрезке дороги 66 до самого Вильямса было пусто, за полтора часа навстречу попались только две легковушки и дальнобойный грузовик фирмы «Mack» – «олицетворение американского духа», мощный, как танк, он утробно посигналил Алексу, возможно, водитель был тоже байкер. Каменистые марсианские ландшафты наводили скуку и замыливали глаза так, что они сами собой закрывались – на скорости под двести, приходилось трясти головой и бить себя по шлему, чтобы очнуться. Последние километров двенадцать до Ранчо Хуалапай Алекс ехал почти в полудреме и хорошо, что на дороге не было крутых поворотов – очень возможно Алекс не справился бы и загремел в одну из впадин, предшественниц Каньона.

На Ранчо удалось без труда снять номер, вернее, отдельный домик в отеле «Милый Ангел» - не рядом, но поблизости от домика, в котором «остановился» телефон Милы. Алекс не собирался навязываться, преследовать, вступать в разборки с ее (возможным) спутником или вообще раскрывать свое «инкогнито». Он собирался  издалека… посмотреть и убедиться… что она жива и все еще на Земле, а не  на своем желанном созвездии Вуаль за тысячи парсеков.

Телефон с постоянно включенной функцией слежения Алекс теперь не выпускал из рук, ждал, когда Мила выйдет на улицу. Что непременно случится и очень скоро - не для сидения же внутри она проделала дальний путь к самой грандиозной земной расщелине.

Время ползло как улитка с похмелья. Заселился в четверть второго пополудни, в три она не вышла, в четыре тоже нет. Глаза затуманились от напряженного смотрения в одну точку, которая застыла на одном месте, а потом вообще погасла. Мила отключила телефон. Она точно не одна… и чем ОНИ там занимаются, не хотелось даже представлять.

Нервы Алекса дрожали, как струны бас-гитариста, исполняющего рок. Он осушил уже три мини-бутылочки виски, которые стояли в холодильнике, и собирался идти за большой бутылкой в бар отеля, когда телефон Милы ожил. Красная точка покинула домик, проплыла мимо Алекса и направилась по гладко уложенной плитками тропе к «бульвару» - дорожке вдоль обрыва, где проходил  пешеходный туристический маршрут. Остановилась на мгновение, будто раздумывая на распутье, и повернула влево.

По правилам разведки приближаться к объекту слежки ни в коем случае нельзя, чтобы не быть раскрытым. Хотя, может случиться всякое, и на случай вопроса – что он тут делает? у Алекса есть домашняя заготовка. Недавно звонила Мария Лопес. Убийца актера найден, у них была целая банда тайских лилипутов и трансгендеров, убивали и грабили, в основном, мелкотравчатых знаменитостей, которых полно в Лас Вегасе, и все сходило с рук, пока не расправились с тем самым актером. Машина правосудия закрутилась, тут и Алекс подоспел с его «осведомителем». Мария спрашивала – может ли он прийти в суд свидетельствовать или, хотя бы, в полиции дать официальные показания?

Заготовка кислая. Конечно, Мила откажется. Да Алекс и не будет даже спрашивать. Хотя…

Ладно, не до того сейчас. Надо следить за красной точкой. Когда она удалилась на достаточное расстояние, Алекс надел куртку, натянул бейсболку пониже на лоб и вышел за дверь. На «бульвар» выходить не стал, устроился на скамейке чуть поодаль от места, где тропа «впадала» в дорожку. Когда Мила будет возвращаться, непременно пройдет здесь, другого пути к домикам нет.

Что сделает Алекс?

Ничего.

Может, в тот же вечер уедет домой. А может, останется до завтра и тоже отправится впитывать окружающую красоту. Пройдет по Скай-уолк, чтобы взбодриться и ужаснуться, увидев под собой километр пропасти через стеклянный пол. А может, сбросится с высоты, если ревность ударит в голову - и покончит разом с сомнениями и с собой.

Так, хватит! Алкоголь больше не пить, о плохом больше не думать. Может, все не так печально, и красная точка – вовсе не Мила, а кто-то укравший ее телефон.

В-общем, на ближайшее время никакого плана и никаких действий. Только наблюдать, не выходя из тени карликовой, по-старчески изогнутой сосны, под которой стоит его скамейка. И убери на телефоне экран с точкой – это раздражает и наводит на нехорошие мысли. Лучше просмотри что-нибудь нейтральное, новости спорта, например.

Послушавшись внутреннего голоса, Алекс пролистал заголовки спортивных сообщений, которые предлагал Гугл: чемпион Формулы 1 Макс Ферстаппен скоро станет отцом… футбольный клуб «Филадельфия Иглз» имеет все шансы стать чемпионом Супербоулз… русский хоккеист «Ови» собирается побить  рекорд Грецки и стать чемпионом НХЛ…

Одни чемпионы, черт бы их побрал. На их фоне чувствуешь себя лузером.

Зачем Алекс это читает?

Новости, не имеющие к нему ни малейшего отношения и ни малейшего значения – ни в данный момент, ни вообще.

А что имеет?

- Да пошел ты, трепло! – раздалось неподалеку.

- Сам пошел! Я правду говорю!

Алекс поднял голову, повернулся на голос. На ступеньках, ведущих к бару отеля, сидели трое парней, по всему видно – или пьяные, или нанюхавшиеся, или накурившиеся, короче в нетрезвом виде. Иначе зачем орать на всю округу и размахивать руками, почти задевая собеседников. Именно в подобном состоянии происходят драки и разборки: кто-то кого-то задел, пусть и нечаянно, другой не стерпел, начал выяснить, толкать, бить. Градус агрессии постепенно нарастает, потом зашкаливает и выплескивается на окружающих. Кажется, у этих троих она уже подбирается к точке кипения.

- Эй, ты чего глазеешь! – крикнул один из троицы в адрес Алекса.

Тот отвернулся. Не стоит заострять на этих внимание – сами разберутся, а подерутся, тоже не беда, завтра протрезвеют и помирятся. Алекс не миротворец. Ему чужие проблемы не нужны, в своих бы разобраться. Пока нет прямой угрозы лично ему, вмешиваться не будет, хотя не трус, и в случае опасности против троих неадекватных вышел бы победителем. Без нанесения травм, по философии айкидо.

Был момент у Алекса, когда навалилось все разом: в бизнесе начались провалы, дочь давно не видел, в аварию чуть не попал (колесо на дороге отвалилось), вдобавок прямо возле дома один чудило с ножом отобрал часы. Не столько часы было жалко (стоили всего полторы сотни), сколько себя. Накрыло не знакомое прежде ощущение беспомощности перед чужой, тупой силой.

И не сказать, что Алекс – доходяга без бицепсов: в тренажерный зал ходил регулярно, вечерних пробежек не чурался, трусом себя никогда не считал, но не имел внутри агрессии, достаточной для жесткой самозащиты. Настрой не дать себя в обиду затмевался страхом причинить непоправимый вред другому человеку, то есть «превысить пределы необходимой обороны», как трактуется в своде законов. Хотя кто знает, где эти пределы в момент, когда стоишь один на один с вооруженным человеком, и вопрос покачивается на острие ножа: он - тебя или ты - его?

Сомнения одолевали: вдруг не рассчитает силы, толкнет посильнее и убьет нечаянно воришку, который «всего лишь» хотел его грабануть, чтобы добыть деньжат на дозу. Не столько наказание по приговору суда страшило, сколько наказание по приговору собственной совести – как жить с клеймом убийцы?

Видно, пришло время отправляться в спортклуб, чтобы не только тупо накачать мышцы, но и «накачать» мозг, то есть психологически  подготовить себя к поединку, изучить приемы, основанные на определенной системе мышления, философии борьбы.

Первое, приходящее на ум, бокс. Его философия прямолинейная, как удар: нападать первым, долбить, пока соперник не упадет, жив-мертв неважно. Алексу не подходит. Хотелось бы что-то более утонченное, интеллигентное, с глубоким смыслом, с историей, уходящей в века, как у монахов Шао-линя, которым пришлось придумать систему самозащиты, чтобы выжить в кровавые времена китайского средневековья.

Значит, будем искать среди восточных единоборств: каратэ, ушу, джиу-джитсу и тому подобное.

Выбор Алекс отдал на волю случая – что ближе к дому, тем и займемся. Ближайшим оказался спортклуб айкидо «Красная панда». Сэнсей первым делом спросил: для чего ты сюда пришел? - Чтобы научиться бить. Сэнсей отправил его в соседний зал, где висела боксерская груша. Алекс отбил себе все костяшки на пальцах и вернулся к сэнсею. Тот опять спрашивает: с какой целью явился в клуб? - Научиться приемам защиты от нападающих. Сэнсей ответил: главный прием там – и отправил его на беговую дорожку.

Все-таки Алексу повезло с сэнсеем. Хорошо, когда учитель имеет не только спецподготовку, но и какими-то другими областями причастен к предмету преподавания. Сенсея звали Юки (он гордился, что тезка гонщика Формулы 1 Юки Цуноды), был наполовину японец (по матери) и походил на актера из фильма «Мемуары гейши» как брат-близнец. Раньше занимался кэндо - фехтованием на жестких бамбуковых мечах, видимо, там научился жёстко смотреть: сбоку, из-под приподнятых бровей, с таким решительным спокойствием и самоуверенностью, что, казалось, одним взглядом мог если не убить, то остановить на полпути к удару.

В группе он находил время для каждого, подробно объяснял теорию, показывал как избежать травм, сам участвовал в спаррингах. Учил японским названиям приемов и обязательно давал их философское обоснование. Айкидо - не борьба или нападение, но защита с заботой о нападающем, «дружелюбная» драка. Самый верный способ победить – удрать еще до начала, и нет в том ничего постыдного, лучше быть трусом, чем трупом. Если же удрать не получилось, то помни: самому нападать – энергозатратно и больно, используй силу противника против него самого. В момент опасности будь внимателен, оценивай обстановку, угадывай настроение нападающего, предупреждай его удары, ставь блоки, перехватывай инициативу. И перцовый баллончик тебе в помощь.

Баллончик Алекс из дома не захватил, обстановку держал на контроле в режиме «ожидания»: парни на расстоянии метров пятнадцати, в данный момент угрозы не представляют. Если расстояние сократится наполовину, режим перейдет в «приготовься».

И надейся, что дальше этого не пойдет – не хватало предстать перед Милой с разбитым носом или вообще инвалидом, которого забирает амбуланс. Потому что в любой драке, даже самой «дружелюбной» не избежать кровопролития, еще неизвестно, сколько коршунов из их стаи налетит, учуяв знатную потасовку «все против одного».

Так, довольно. Хватит о плохом. Расслабься и прекрати напрягаться, придумывать то, чего нет, накручивать мысли про самоубийство и членовредительство. Переключись с беспричинной в общем-то тревоги на спокойное миросозерцание. Каньон этого заслуживает. Подними голову, посмотри дальше телефона, пройдись взглядом по гигантской панораме, которая открывается перед тобой.

Ты на вернисаже под названием «Осенний вечер в горах» с единственной картиной, которая меняется каждые несколько секунд – невозвратно и неповторимо. Ты в самой этой картине, услышь ее шепот, прочувствуй ее прикосновения, впитай аромат. Тишина вокруг тонкая и хрупкая, кажется, заговоришь громче обычного - она треснет, крикнешь – она взорвется и, распавшись на осколки, с хрустальным звоном упадет к ногам.

Вечерний ветер слаб, как дыхание умирающего дня, иногда он приносит едва уловимые запахи – нездешние, несовременные, запахи прежних, счастливых, не тронутых цивилизацией лет, когда Каньон имел первозданный вид и был уголком земного рая: орлы свободно парили в небе, олени свободно бродили по горам, а внизу, в шустрых водах реки Колорадо свободно плескались рыбы, которые не встречались больше нигде на Земле.

Миллионы лет существовал Каньон и выглядел неизменно, но пришел человек и, как всегда, все испортил. По берегам настроил ресторанов и отелей, вдоль оленьих троп проложил туристические маршруты, реку заставил работать на себя до истощения – орошать земли, вырабатывать электричество, так, что она уже лет десять не добирается до собственного устья. Орлы улетели, олени спрятались, воды обмелели, рыбы вымерли.

Хорошо, если люди одумаются и вовремя остановят «освоение» Каньона. Чтобы можно было сюда приезжать не с целью поесть-попить, потом быстренько сделать пару фоток и опять умчаться в суету городов, а тихо посидеть, подумать о чем-то не сиюминутном, насытить не желудок, но сердце.

По-настоящему ощущаешь жизнь не усевшись перед орущим телевизором с куском пиццы, воняющей подгоревшей мукой и прокисшим кетчупом, а как сейчас - в тишине и покое, сидя на жесткой деревянной скамье, пахнущей погибшим деревом и первобытным одиночеством.

Современные люди боятся одиночества, но иногда оно полезно, чтобы выйти из гонки повседневности, поговорить с собственным сердцем, залечить раны души.

На природе не чувствуешь себя одиноким, забытым на вокзале ребенком - она по-матерински обнимает тебя, успокаивает, очищает мысли от накипи тревог. Она общается с тобой не словами, но впечатлениями. Она – творец и разговаривает на языке искусства, которое понятно и доступно каждому, надо только захотеть его увидеть, услышать, прочувствовать.

Откинувшись на спинку скамьи, Алекс тряхнул плечами, расслабляясь, приподнял голову – закат послал ему прощальный прохладный поцелуй, ветерок легко пробежался по коже. Воздух был свеж, но не остро холоден: природный кондиционер настроился на температуру, комфортабельную для прогулок перед сном.

Между голосами проходящих мимо людей слышались голоса птиц, желавших друг другу спокойной ночи.

Дальше и выше над горами бушевала цветовая феерия, торжественно отмечая уход светила на покой. Облака окрасились в тона от голубого до почти черного, а область ближе к солнцу – в яркие, акриловые цвета с преобладанием желтого и оранжевого, в точности как у Виллема Хенритса на его атмосферных полотнах, сюжеты которых он подглядел где-то поблизости. Неожиданно, используя закат как фон, на  переднем плане обрисовались два черных силуэта, мужской и женский: они сидели на ограждающем барьере и целовались, органично вписавшись в картину.

Романтично… нет, слишком мелодраматично…

Но в целом выглядит неплохо, даже со смыслом. Все-таки люди задумывались природой не как враги, а как естественное дополнение, элемент, оживляющий полотно мироздания.

В начале их было двое…

Да, один человек – еще не человек, а половина. Два человека – это человек. Только где найти своего, чтобы идеально подходил ко всем твоим крутым изгибам, острым углам, вычурным загогулинам - вот в чем вопрос.

Картина сменилась. Краски облаков стали насыщенными, будто сбросили  покрывала недосказанности, обрели свой первозданный цвет без добавлений и оттенков: кобальтовый превратился в просто синий, лиловый – в фиолетовый, розовый потемнел до красноты крови.

Хотя, что значит «первозданный» цвет для человека с катарактой или болезнью Дальтона? Каждый воспринимает краски неба по-разному… по своему. То, что видит один, не видит другой или видит в искаженном виде, но думает, что именно его вИдение самое достоверное. То же самое с красками жизни – одни и те же ситуации разные люди оценивают по-разному, и нет одного для всех эталона эмоций и поступков. Хотя, с красками неба определиться легче: радуга – самый верный эталон, созданный великим художником по имени Природа.

Картина неба продолжала меняться. Облака встали над горами в виде арки, посередине ее сияло солнце – как окошко на двери. Солнце не слепило и не обжигало, оно спокойно светило и посылало руки-лучи, будто приглашало войти в мир по ту сторону картины – легкий и счастливый, как детский смех.

У Герберта Уэллса есть рассказ. Мальчик четырех лет и пяти месяцев, гуляя по улице, видит зеленую дверь на белой стене. Входит и попадает в сад, где царит счастье и довольство. Он хотел бы там остаться навсегда, но возвращается обратно, потому что боится, что его будут ругать за долгое отсутствие. Ощущение необыкновенной легкости и неземной красоты он пронесет через всю жизнь и в дальнейшем еще не раз увидит дверь в тот сказочно прекрасный мир, но ему постоянно будет что-то мешать войти: то надо куда-то вовремя попасть, то срочно что-то сделать… войдет когда-нибудь потом… но потом оказалось поздно.

Как часто мы считаем сиюминутное - самым важным, общепринятое – самым правильным. Мы спешим к неясным целям и опаздываем жить. Мы ищем примитивных, низменных удовольствий и забываем посмотреть на звезды. Мы думаем, что многое и многим должны, а на самом деле – должны только себе… быть светлыми и спокойными, дарить добро людям и животным, чтобы даже дикая пантера без страха подошла к тебе и потерлась своим бархатным ушком о твою по-детски нежную щеку. Ведь каждый из нас в душе ребенок, только ошибки и несчастья делают из нас стариков.

А солнце горело и приглашало… В его волшебную дверь Алекс вошел бы вместе с Милой…

Кстати, где она?

Судя по положению красной точки на экране, она двигалась в обратном направлении и была совсем близко, но еще не видна за кустами можжевельника и невысокими, ветвистыми дубами Гэмбела, росшими вдоль дорожки. На всякий случай Алекс натянул пониже бейсболку и опять склонился над телефоном – самая часто встречающаяся и не вызывающая вопросов поза человека нашего времени. Сердце колотилось и отсчитывало миллисекунды - до старта… или до финиша…

Неуместная тахикардия. Вдобавок начал бешено вырабатываться адреналин или что там отвечает за нервное возбуждение - оно путало его планы не вмешиваться. Алекс боролся с собой и, кажется, проигрывал. Точка в телефоне замерла прямо напротив, буквально в паре метров, его распирало  взглянуть на нее, останавливал только страх – вдруг увидит то, что не предназначено именно для его глаз, не сдержится, набьет ЕМУ морду, без всякой философии и угрызений совести. Мила отвесит ему пощечину и уйдет. Навсегда.

Тогда конец всему… точка невозврата и фальстарт.

Желание взглянуть хоть одним глазом, хоть пол-глазом свербило и раздражало мозг так, что рука, державшая телефон, мелко задрожала, а правая нога стала непроизвольно выстукивать дробь.

Закрыться ладонями и посмотреть между пальцев?

Смешно. Брось. Рано тебе впадать в маразм ревнивца, вести себя как скучающий пенсионер, который подглядывает между шторками за молодыми соседями, занимающимися сексом на заднем дворе.

Вдруг мирную вечернюю тишину разорвал возбужденный вороний гвалт и шум крыльев.

- Сынок, ты там не сиди, - сказал немолодой мужской голос. – Эти вороны наглые. И хитрые. Столкнут тебя в пропасть. Разобьешься насмерть – они покушают человечинки. Наверное, в прошлом  такие трюки удавались, вот они и продолжают пробовать. Нападают на тех, кто имеет неосторожность здесь присесть.

Что происходит?

Алекс, не прячась, поднял голову, посмотрел перед собой. Штук пять или шесть черных, как смерть, ворон кружились над молодым парнем, сидевшим на каменной ограде у края Каньона. Рядом стоял пожилой мужчина, его под руку держала того же возраста женщина, скорее всего жена. Тут же стояла другая женщина, в странной одежде, полностью скрывающей фигуру и вообще идентификацию: на ногах какие-то свободно висящие  штаны, сверху не пальто и не куртка, а нечто среднее и бесформенное до колен, волосы убраны под мужскую кепку с козырьком, из-под которого торчат огромные очки, закрывающие лицо почти до губ. Прямо-таки звезда экрана, которая основательно задрапировалась, чтобы не быть узнанной и атакованной поклонниками.

Эта дама одной рукой пыталась разогнать птиц, другой держалась за ручку инвалидной коляски. В коляске сидела девочка, примерно возраста Наоми, совершенно ангельского вида: безгрешное лицо, на губах улыбка мудреца, в глазах смирение святого. Когда она вырастет, Рафаэль напишет с нее свою лучшую Мадонну…

Но она не вырастет – плед накрывает ее бездвижные ноги, да и Рафаэля давно нет.

К ним подошел мужчина, лица не разглядеть, по фигуре – примерно возраста Алекса, чуть ниже и полнее, волосы собраны в хвост и лежат на капюшоне черной молодежной худи, джинсы-стреч обрисовывают крепкие мышцы икр и бедер. Он попытался приобнять даму в странном одеянии, получил толчок в грудь, что-то резкое сказал в ответ и прошел дальше, она показала ему в спину средний палец.

Алекс ожидал увидеть все, что угодно, только не то, что предстало его глазам. Кто все эти люди? И какое отношение они имеют к Миле?

Сюрреализм в действии. Импрессионизм наяву.

Закат чудит? Реальность развлекается?

Ошибка в системе слежения телефона?

Нет, скорее в его личной психической системе. Которая дала сбой – он так долго варился в собственных сомнениях и негативных ожиданиях, что они предстали как готовое блюдо. Оказывается, оно с самого начала содержало испорченные ингредиенты и готовилось по непроверенному рецепту. Он слишком плохо знал Милу, вернее, совсем ничего не знал про ее сегодняшнюю жизнь и думал про нее слишком по шаблону: проститутка – не человек, только и делает что занимается сексом ради денег.

Если верить точке слежения и логично рассуждать, скорее всего не поддающаяся опознанию фигура и есть Мила. Наверное, она здесь тоже инкогнито. Но кто тот мужчина с хвостом? Точно не клиент. Проходивший мимо грубиян ? Кто эти двое детей? Она работает еще и сиделкой? Или как волонтер участвует в благотворительных программах?

- Вы правы, сэр, здесь опасно сидеть, пойдем, Джонни, - сказала дама в бесформенном и развеяла последние сомнения. Это Мила. – Погуляем еще полчасика и вернемся в дом. Ты не замерзла, Элли? – спросила у девочки, наклоняясь и поправляя ее шапку.

- Нет. Здесь здорово. Хочу попить. – У нее был чистый, звонкий голос, как у весенней птички.

Пока Мила возилась в сумке, доставая бутылку с водой, парень встал с ограды, и Алекс его получше разглядел: легкая смуглость, типично африканские черты лица и кудрявые волосы, спортивно-худощавая фигура. По возрасту явно подросток, в клиенты Миле не подходит. К тому же эта девочка рядом… Кто они ей?

Кто Алекс ей, чтобы задавать вопросы и вообще преследовать?

Забейся в свой угол под сосной и не отсвечивай. Завтра, нет, сегодня же вечером возвращайся обратно, в тот самый Лас Вегас, который ты одновременно и любишь, и ненавидишь, потому что это город-мираж, город-ловушка, где можно запросто встретить саудовского принца в лифте или пожать руку Шварценеггеру, но нельзя начать отношения с девушкой, потому что она прости…

Стоп! Замолчи, надвинь бейсболку и наклонись пониже к телефону, чтобы не спалиться и не сгореть со стыда. Горе-мистер-Джеймс-Бонд.

- Эй, Джонни, - крикнул один из тех трех, что тусовались на лестнице. Видимо, услышал имя спутника Милы, решил записаться в друзья. – Можешь подойти? У меня вопрос есть. – Голос был нетрезвый, но не сказать, чтобы совсем нечленораздельный. Неопытному уху показался бы усталым.

- Да, конечно, - легко ответил Джонни и направился к троице с наивным желанием помочь. Алекс бы так не сделал. Насторожился.

- Скажи, где живет твоя бабушка – в Африке или на планете обезьян? – Троица заржала дебильным смехом.

Джонни остановился в нерешительности. Бытовой расизм. Как с ним бороться – никто не знает. Его невозможно искоренить так же, как бытовой идиотизм, когда оставляют объедки на газонах после пикника и плюют где стоят. Это не лечится.

Как на него реагировать?

Как реагировать на психически больных, которые в трезвом виде притворяются нормальными?

Самое разумное – отвернуться, вроде не расслышал, проглотить оскорбление и удалиться.

Чего Мила делать не собиралась. Крикнула:

- А твоя бабка до сих пор живет в пещере неандертальцев! Хотя, ты вряд ли слышал это слово с твоим интеллектом минус три.

- Ах ты, сука! У тебя сейчас будет минут двадцать три! Вместе с твоим ниггером! Давно он тебя трахает?

- Иди сам себя потрахай, заодно свою мамашу! – Мила не собиралась сдаваться, во всяком случае вербально. Она развернула коляску так, чтобы девочка смотрела на горы, подошла к Джонни и встала чуть впереди, защищая.

Боковым зрением Алекс видел: один из троицы стал приближаться, следом потянулись дружки, выплевывая ругательства на испанском и асоциально-американском: «puta», «tonto», «motherfucker». Хотя выглядели они неустойчиво, но в драке против девушки, подростка и ребенка в инвалидной коляске вышли бы победителями.

Обычная перепалка грозила превратиться в нечто серьезное, а рядом ни полиции, ни людей, способных заступиться. Щепотка туристов, которые только что фотографировались на фоне закатного Каньона и чирикали по-азиатски, заслышав угрожающие голоса, быстренько растворились в сумерках. Пожилая пара стояла на том же месте, неподвижно, им и в голову не приходит хотя бы позвонить на телефон спасения. Впрочем, в стрессе, как сейчас, многие забывают нужный номер, прямо как в «Симпсонах», когда Гомер позвонил в справочную и сказал: «Оператор, скажите мне номер службы 911».

Да «спасатели» и не успеют – счет идет на секунды.

Алекс честно обещал себе не раскрываться и тем более не вмешиваться в происходящие события, но ситуация накалялась, и оставаться в стороне означало спокойно наблюдать как Милу будут калечить. Нет, пусть лучше ему перепадет. Хотя вряд ли: трое в полувменяемом состоянии против трезвого и спортивного Алекса – соотношение полтора к одному. Говорят, что в состоянии агрессии у них силы удваиваются, но на его стороне быстрая реакция и философия айкидо. Ты побежден, когда думаешь, что побежден.

И надо действовать быстро, опоздал – проиграл. Объяснение, как здесь оказался, придумает потом. Засунул телефон во внутренний карман, подошел к Миле.

- Привет. Проблемы?

- Привет. – Она удивилась только глазами, но быстро нашлась. – Да вот люди невежливые попались. Оскорблениями занимаются.

- Вот эти, что ли? – Алекс кивнул в сторону троицы, которая, увидев подкрепление, сначала чуть замедлила ход, но потом, видимо, решила: один мужик против троих - фигня, женщина не в счет, подросток не опасен, и снова двинулась в наступление.

- Ты кто? Еще один ее трахальщик?

Вступать в диалог с идиотами – бесполезное занятие. Словами их  не остановишь, только силой. Первым не нападать. Ждать и надеяться, что они одумаются и отвалят. Хотя вряд ли. Продолжают наступать, глядят из-под рогов, посверкивают ножами. Ну что за менталитет – выходить из дома вооруженными? Забыли, что живут в цивилизованном обществе, а не в диких дебрях, где ножи нужны, чтобы прокладывать дорогу?

По-видимому, родиной этих троих латинос были дебри Амазонки, куда цивилизация еще не просочилась. Как и нормальная человеческая логика: сами выглядят темнее Джонни, а ему ставят в вину цвет кожи, кто их воспитал? Дремучие пещерные люди, правильно Мила сказала – неандертальцы. Оказывается, они еще не вымерли. Что они вообще тут делают? Нормальные люди приехали, чтобы получить дозу красоты, а эти - дозу…

Алкоголя? Вроде, не воняют, и бутылок в руках нет. Скорее всего употребили крэк… или нет, от крэка люди впадают в эйфорию, потом засыпают – мирные наркоши. Эти наширялись чем-то потяжелее, героином, а, может, фентанилом – он дешевле и действеннее в том смысле, что быстрее дает эффект, но и быстрее уносит человека на тот свет: обитатели нарко-гетто Кенсингтон в Филадельфии называют его «билет в один конец».

Данные балбесы, видимо, уже купили его, но находятся на половине пути и готовы применить последние силы, чтобы показать себя героями еще в этой жизни. Алексу их амбиции ни к чему, слава Рэмбо тоже. Стряхнул напряжение с плеч, встал в твердую позицию: левая нога чуть вперед, руки приподняты и готовы к отражению атаки.

Которую все же надо попробовать предупредить, не уговорами – они уже не помогут, но действием на опережение, чисто припугнуть. Алекс кинул взгляд на того, кто шел первым - оценить его настроение и физическое состояние.

Состояние не ахти: походка шаткая, хотя он изо всех сил старался держаться вертикально, но порой его заметно покачивало. Мозги в тумане, но настроение вполне боевое – они же втроем на одного, вооружены и бесстрашны, победа почти в кармане.

Почти – слово-предатель, скользкое и шустрое, как змея, может запросто выскользнуть из рук, когда ты оценивал свои шансы сто пятьдесят к пятнадцати.

Точно так же оценивал свои шансы Алекс, но на его стороне были четкость мысли, трезвый расчет и многолетняя тренировка. Он быстрым движением, несильно двинул первому нападавшему в ухо – тот дернул головой в сторону, тут же вернул на место, выставил нож вперед и усмехнулся:

- Ты ударил как вегетарианец.

- Хочешь, чтобы ударил как мясоед?

- Сейчас мы твоего мяска отведаем!

Рука с ножом кинулась к животу Алекса, он ее  перехватил, вывернул кисть – пальцы сами разжались и выпустили нож, противник автоматически согнулся пополам, будто поклонился. Алекс дернул его локоть вверх, заставив застонать от боли.

- Ой-ой-ой… Отпусти, сломаешь! – завопил побежденный. – За что? Кто они тебе – эта баба, и этот…

- Кто они мне – не твое дело. А вот ты ведешь себя не по-мужски. Извиняйся и разойдемся. Не извинишься, твоя рука выйдет из чата – больно и надолго.

Язык силы универсален и доходчив, его понимают без перевода в любой части света, даже в джунглях Амазонки и норах пещерных людей.

- Простите, мисс… мы не хотели… - проговорил-простонал бывший нападавший.

- И у Джонни проси, - приказал Алекс.

- Прости, Джонни, ты красавчик… моя сестра с удовольствием вышла бы за тебя…

- Не дай Бог породниться с таким мудилой, - сказала Мила и повернулась к Алексу. – Я его не простила. Но можешь отпустить, если хочешь. Он, вроде, теперь безопасный.

- Теперь да. – Алекс откинул ногой нож, но отпускать не торопился. Глянул на двух других несостоявшихся героев. – Кому еще руку сломать, подходи по очереди!

- Не надо, сэр. Мы поняли. Больше не будем. Отпустите, пожалуйста, руку Хосе, а то он завтра не сможет попасть…

- …в вену?

- …нет, в контейнер для еды. Он работает в китайском ресторане, раскладывает лапшу.

Вот так: латино-американец работает у китайца-американца и дискриминирует афро-американца… Логика на нуле, расизм в квадрате.

Но не будем углубляться. Алекс отпустил руку, противник, постанывая, на полусогнутых поковылял к друзьям, все вместе они отправились в сторону парковки и вскоре скрылись за  кустами тамариска. Опасаться мести не стоит: сегодня они больше никому, кроме себя, вреда не причинят, к утру забудут, если вообще проснутся.

- Спасибо, сэр, - сказал Джонни, пожал руку Алексу и пошел к девочке в коляске.

- Спасибо, ты оказался в нужном месте в нужное время, - сказала Мила и сняла очки. Ее глаза светились благодарностью, а ему было стыдно – за предыдущие мысли о ее работе и меркантильности.

Отвел взгляд, пожал плечами.

- Да не за что. А ты отважная. Одна против троих и без оружия…

- Ну не совсем без оружия. У меня есть вот что. – Мила порылась в складках своего одеяния и вытащила предмет, похожий на пульт от телевизора, с раздвоенным концом. – Электрошокер. Без него на улицу не выхожу, особенно по вечерам и в незнакомых местах. В Каньон разные люди приезжают… Кстати, как ты тут оказался?

- Ну… это длинная история. Если хочешь, я тебе ее попозже расскажу.

Защитник имеет право на вознаграждение, об этом пишут в каждой книжке про любовь. По закону жанра Алексу следовало что-то предложить, чтобы не расходиться, как чужие, незнакомые.

– Давай  посидим где-нибудь, поедим, поговорим?

- Я вообще-то никуда вечером не собиралась… - начала Мила.

Убрала электрошокер в те же складки, сняла очки, которые, как вблизи заметил Алекс, были без диоптрий, повертела их, руки  заметно дрожали. Она сомневалась, и Алекс уже пожалел, что так напрямую воспользовался моментом, надо бы помягче, понежнее, девушка только что испытала стресс, а он ввалился в дом вместе с дверью, как говорят в Голландии.

Извиниться и уйти?

Ноги будто примерзли к дороге, руки обездвижили - если его сейчас будут обзывать, бить или резать на куски, он не сможет ни убежать, ни сопротивляться.

Закат погас, и сразу наступила непроглядная, беспокойная ночь. Зажглись фонари, какие-то слабые, неуверенные.

Джонни позвал:

- Мила!

- Минутку, дорогой, - сказала Мила и будто очнулась. Подняла на Алекса глаза – черные и глубокие, как дно Каньона. Он бросится туда, если она не согласится. Задержал дыхание, приготовился услышать отказ.

Услышал:

- Почему бы нет. Сегодня День Благодарения. Ты нам помог, имеешь право, как минимум, на разговор. В семь мы ужинаем, я заказала еду на дом. Жди меня в «Хогане» где-то около восьми. Приду ненадолго. Чисто поболтать.

- Хорошо. – Алекс незаметно выдохнул и виртуально отошел от края пропасти.




***




Бар «Хоган» принадлежал индейцам навахо и был обставлен в духе таверн конца девятнадцатого века, когда самые разные этносы прибыли из-за океана покорять Новый Свет и подчинять его народы. Это племя оказалось самым  смышленым, приспособляемым и незлопамятным. Они простили пришельцам и охоту на скальпы, и насильное обращение в христианство, и «Долгий марш навахо», когда их народ три дня гнали по пустыне в резервации, не щадя женщин и детей. Они мудро решили «любой мир лучше любой драки» и впоследствии даже помогали бывшим завоевателям: во время второй мировой войны «говорящие с ветром» шифровальщики навахо кодировали сообщения так, что японские дешифровальщики сходили с ума и совершали харакири.

Лучший способ жить в мире – не пытаться доказать собственное превосходство, не разделять культуру на «чужую» и «свою».

В обстановке бара наблюдалась невероятная смесь стилей и национальностей: ирландская зелень на сиденьях стульев,  шотландская грубость лавок и столов, старо-уэльсские потолочные перекладины, присутствовала даже картина с двумя корнуолльскими контрабандистами. Но преобладали все же национальные  элементы племени навахо: крыша над барной стойкой в форме традиционного домика из глины - хогана, у входа портрет вождя с перьевым венцом на голове и подписью «Сын Орла», рядом чучело орлана, из перьев которого был, возможно, сделан тот венец, а также перышки в волосах девушек-официанток. Всех входящих они приветствовали словами «Йата-хе!» («Здравствуйте!» по-навахски) и с улыбкой провожали к столам.

Плавали уютные домашние запахи поджаренного мяса и горящих дров в камине, ненавязчиво играло радио, удивив Алекса выбором репертуара. Это была не заигранная до дыр поп-музыка 80-х и 90-х – все эти навязшие в ушах «АББА» с их «Ватерлоо», «Иглз» с «Отелем Калифорния», Джордж Майкл с «Шепотом», Бой Джордж с «Хамелеоном», Тото с «Африкой». Здесь «подавали» композиции 60-х и 70-х, главным достоинством которых были мелодичность и легкость: нэшвиллское «кантри», мексиканские народные песни с виртуозными соло на гитаре, классика «soul and jazz», однажды Джонни Кэш проскочил с «Большой Рекой»:

Показал плакучей иве, как рыдать,

Облакам – как небо синее скрывать,

Слезы, что пролил по ней я, утекли в Большую Реку,

И теперь я здесь останусь умирать.




Вспомнилась Алексу видеозапись этой песни шестидесятилетней давности – черно-белая, с живым звуком: Джонни в рубашке с расстегнутым воротом и с гитарой наперевес, ему подыгрывают двое музыкантов в костюмах и галстуках, а третий жует резинку и небрежно теребит нервы контрабаса. Незамысловатость музыки и текстов обеспечила Кэшу любовь американского народа.

Талант штучного разлива, он и сейчас ни грамма не устарел. Если бы живьем появился в «Хогане», был бы встречен аплодисментами и гулом восторга, в отличие от распиаренной Тейлор Свист, которую забросали бы картофельными очистками. Пустое место на звездном музыкальном небосводе. Если она не будет постоянно напоминать о себе фотографиями в соцсетях и на обложках, через два дня исчезнет из памяти вместе со всеми ее рекордными «достижениями», а на сцену выйдут ее клоны - такие же молодые, красивые и безголосые.

Алекс пришел пораньше, чтобы до прихода Милы успеть поесть – впервые за целый день. Хотелось бы и выпить, но из-за болезненного отношения навахо к алкоголю, имел опасение, что весь вечер придется тянуть или «Доктор Пеппер», или безалкогольное пиво, ни то, ни другое не воодушевляло. Юная официантка по имени Джил с глазами в виде волны и щечками как спелые яблоки, сказала «можно» и  приняла заказ на пинту темного ирландского «Гиннеса» и говяжий стейк, приготовленный на гриле.

Заказ был принесен через двенадцать минут и через столько же съеден. Алекс потягивал пиво и поглядывал на часы. Полдевятого… без десяти девять… четверть десятого…

Сколько ждать?

Сколько надо. Хоть до утра, хоть до конца жизни.

Когда закрывается бар?

Джил сказала - в час ночи, но посетителей не выгоняют, просто новых не пускают, а старые могут сидеть сколько угодно и продолжать выпивать, у них круглосуточный бармен. Правда, на горячую закуску рассчитывать не стоит – кухня работает до девяти, потом можно получить бутерброд, чипсы или орешки.

В двадцать шесть минут десятого пришло сообщение от Милы «Скоро буду». Даже не спросила, ждет ли он еще. Уверена, что ждет - маленький плюс в копилку доверия.

Она действительно вскоре вошла - уже в более подходящем  одеянии, но по-прежнему без претензий и выставления себя напоказ: широкие брюки, скрывающие форму ног, свободная футболка с пальмой и морем, кожаная куртка с байкерскими заклепками, волосы чуть взлохмачены и распущены до плеч, на лице полное отсутствие макияжа, только юность и чистота. Если бы не рост, ее легко было бы принять за двенадцатилетку,  пришлось бы показывать паспорт на входе.

И, вроде, ничего особенного, обычная девушка, но в баре будто произошло легкое землетрясение: проходившая мимо официантка едва заметно сбилась с шага, бармен чуть не выронил протираемый бокал. На секунду замерли мужчины, которые, вскрикивая и размахивая руками,  смотрели по телевизору «хулиганский спорт для джентльменов» регби и, судя по комментариям, болели за команду Новой Зеландии. На игровой половине барка парень в ковбойской шляпе и джинсах с массивной пряжкой поднял голову от комбинации шаров, в которую целился кием, а девушка, сидевшая боком на бильярдном столе, метнула в Милу копье ревности глазами, жирно очерченными косметическим карандашом.

Красота, созданная косметикой, такая же фальшивка, как часы Роллекс, произведенные в Китае. Знаменитых красоток Кардашьян по три часа гримируют перед съемками, потому что если их представить миру умытыми, гиены обхохочутся. Наверное, потому сестричкам и не везет с мужьями, что у них дорогая внешность и пустая внутренность, включая маму, второй муж которой после совместного с ней проживания поехал крышей и решил поменять пол.

Красота – в простоте, а не в совершенстве. Идеал не достижим, да и зачем? Любить только за внешность «как с картинки» – обманывать себя, потому что под яблочной гладкостью кожи может скрываться изъеденная червями душа. Много ли знаменитых голливудских красоток «осчастливили» своих супругов?

Если человек не привлекателен снаружи, но в глазах светится ум и доброта, он красив. Накачанные филлерами губы – не красота, но уродство, во всяком случае по мнению Алекса. Целовать раздутые губы все равно, что целовать резиновый шарик.

Важна не обложка, а содержание. Не лицо, а весь человек в целом.

Человек интересен, когда он настоящий, вдобавок неглуп. Внешность вторична, главное – внутри. Алексу вспомнился профессор Лейбович, который вел у них курс гостиничного бизнеса: ростом в полтора метра, на голове лысая поляна, над ушами  седые лохмы, очки минус шесть и брюки, которые каждый день выуживались (вероятно) из корзины для грязного белья. Он преподавал не по-профессорски сухо и безвкусно, но виртуозно и артистично преподносил предмет, будто коронное блюдо в ресторане пять звезд.

Каждый тезис он сопровождал примером из личного опыта, для лучшего запоминания разыгрывал сценки, добавляя в них перчика из юмора и легких преувеличений. Он смешно усиливал  собственную картавость, если речь шла о евреях, или беззубо шепелявил, входя в роль старика.

Однажды изобразил  вдову миллионера, страдавшую от возраста и одиночества. Чтобы не чувствовать себя заживо погребенной в  роскошном доме, похожем на склеп, она постоянно жила в гостинице, делала заказы в номер и развлекалась тем, что встречала официантов в голом виде. Лейбович по-актерски точно копировал кокетливые ужимки дамы, а когда распахивал воображаемый халат и делал выпад животом, группа лежала на столах.

Гений преподавания, он был легок в общении, через пять минут разговора ты уже по-человечески в него влюблен. Студенты его обожали, девушки смотрели как на поп-идола, замечая не очки и лысину, а глубокий человеческий талант.

Гениальность – в простоте. В том числе в искусстве. Особенно в искусстве. Если настоящее, оно живым лучом проникает в душу, возвышает, очищает. В каждый свой приезд на родину Алекс непременно выбирал время, чтобы сходить на свидание с…  «Девушкой с жемчужной сережкой», что в музее Мауритсхаус в Гааге. Первый раз увидел ее лет двенадцать назад и замер, будто пронзенный стрелой Купидона - девушка с картины смотрела на него и улыбалась, и невозможно было не улыбнуться ей в ответ. В то пасмурное декабрьское утро, когда в Голландии девятнадцать дней подряд не видели солнца, оно взошло для них двоих в отдельно взятом зале музея.

А что дают душе картины абстракционистов или кубистов, того же Пикассо, продаваемые за миллионы? Алекс не повесил бы дома и бесплатно: пройдешь вечером мимо этих перекошенных рож и асимметричных фигур - приснятся кошмары.

То же самое с музыкой. Знаменитая вступительная тема сериала «Твин Пикс» давно получила «золотой статус» одного из самых популярных саунд-треков в истории кино. В начале звучат всего три ноты, но обладают они странной, почти потусторонней энергетикой. Они тихо и настойчиво просачиваются в тебя,  подчиняют, как наркотик, и уводят за собой по дороге самоубийц в дебри Каскадного хребта, откуда даже эхо не возвращается – там водопады плачут от тоски, и раздаются голоса, не принадлежащие живой природе.

Чем дальше в лес, вернее – в музыку, тем страшнее. Постепенно, по-медвежьи тяжело вступает оркестр, и начинается рассказ в жанре «хорор». Присоединяются новые инструменты, как новые рассказчики, напряжение нарастает и нависает над тобой костлявыми пальцами смерти.

Страшные сказки жутко увлекательны – не оторвешься, пока не дочитаешь, и все время надеешься на хороший конец, хотя точно знаешь, что его не будет. То же и с композицией из сериала – сердце замирает, но продолжаешь слушать,  потому что невозможно сопротивляться этой мелодии, остановиться на полу-ноте. Ты прилип к ней, как муха к ленте, и приговорен дослушать до конца.

Когда-то Алекс буквально «заболел» ею, скачал на плейер и, воткнув наушники-затычки, заводил даже на уроках, Дэнни прозвал его «музыкальный наркоман».

Наверное, все же стоило Лоре Палмер умереть, чтобы в ее честь был создан шедевр в стиле реквием, симфония предчувствия беды с белладонновым привкусом тревоги…

Что-то в настроении Милы тоже звучало тревожно. Всеобщее внимание, хотя и скрытое, не произвело на нее впечатления.

Наклонив голову и прикрывшись волосами, как шторкой, она быстро прошла к столику Алекса, не оглядываясь по сторонам, ловко лавируя между мужскими восторгами и женской завистью.

- Привет. – Устроилась на стуле спиной к залу, положила руки на стол, повертела вазочку с искусственной розой.

Ни «давно сидишь?», ни «прости, что задержалась». Ну понятно:  королевы не извиняются, опоздания – их стиль. Алекс не в обиде. Спасибо, что пришла.

- Привет. Что будешь заказывать?

- Сначала хотела чай с мятой и чабрецом. Теперь выпила бы… айриш кофе, пожалуйста, - сказала Мила подошедшей официантке и продолжила: - Хочу согреться и расслабиться. Элли расстроилась из-за того инцидента, мы с Джонни успокаивали ее по очереди. Потом доставка привезла сырные буррито, мы поели, посмотрели серию про Сториботов по Нетфликсу, сегодня они рассказывали и показывали, как распространяются вирусы. Кстати, лучшая защита от них – держаться на расстоянии. Потом мы…

- Я понял. Поэтому ты опоздала. Я не обижаюсь.

- Ну отлично. Тогда рассказывай – как ты здесь «совершенно случайно» оказался.

- ПризнаЮсь. Оказался неслучайно.  Следил за твоим телефоном. Понимаю, глупо звучит, но я вдруг испугался, что никогда тебя не увижу.

- Действительно глупо.

- Зато честно.

- У нас опять игра в правду?

- Почему бы нет. Вокруг столько вранья и притворства, давай не будем тратить на это время.

- Ваш айриш кофе, - сказал бармен, самолично принесший заказ.

Он склонился над Милой, положил на стол картонную подставку с патриотическим изображением орла, поставил на нее бокал на рюмочной ножке и с ручкой посередине, а также блюдце с длинной коктейльной ложкой и печенькой. Бокал был на две трети наполнен темным напитком и на одну треть взбитыми сливками, на белой пене отчетливо виднелись зернышки кофе из шоколада. Бармен явно хотел угодить клиентке, обычно сливки сверху посыпают всего лишь пудрой какао.

– Приятного вечера! – Он задержался на пару мгновений, вероятно, ожидая нового заказа или хотя бы улыбки, но дождался только сухого «спасибо» и отчалил.

Мила взяла ложку, помешала содержимое бокала, подцепила пару кофейных зернышек, пожевала, проглотила. Алекс уже забеспокоился – начало разговора ей не понравилось, сейчас встанет, выйдет за дверь и растворится в осенних сумерках, вернее, в осенней темноте - в горах сумерек не бывает, ночь наступает быстро и без прелюдий.

Через минуту, доведшую Алекса почти до отчаяния, она сказала:

- Вообще-то, я не собиралась пить алкоголь. Утром должна быть трезвой. Нам надо вовремя возвратиться обратно.

- Не поедете дальше – прогуляться по Скай Уолк?

- Нет. Элли боится высоты, к тому же туда еще девять миль по грубой грунтовке – ее растрясет.

- Могу заказать вам вертолет для обзорной прогулки над Каньоном.

- Спасибо, как-нибудь в другой раз. Не люблю на ходу менять планы. Но своим щедрым предложением ты купил право задавать вопросы и получать ответы. Что еще хотел бы обо мне узнать?

- Всё. Про твое прошлое ты рассказала, теперь расскажи про твое сегодняшнее. Начни с того, почему ты ушла в воскресенье – не попрощалась, даже не разбудила меня. Как чужая.

- А мы и есть чужие. – Мила едва заметно вздохнула, мазнула по Алексу взглядом – далеким, нездешним. Она устала, земные дела ее больше не интересуют, она собралась домой, на планету Оорта и приготовила слова расставания. – Тебе лучше держаться на расстоянии. Вирус по имени Мила может тебя погубить.

- У меня хороший иммунитет.

Мила посмотрела на Алекса пристальнее и… раздумала улетать.

- Можешь сказать – почему? – спросила спокойно, без надрыва, без обид. - Почему я должна перед тобой душевно раздеваться? – И вдруг продекламировала:

Никого не трогает боль,

Только дождь поперек и вдоль,

Всюду говорят про ее наряд,

Но только на бантики бросишь взгляд,

Они упадут с кудрей.

Все у нее, как у женщины, только слезы – как у детей.




- Узнаю стиль Боба Дилана, - сказал Алекс. – Неужели любишь его? Я думал, современная молодежь и певца такого не знает.

- Поэт он лучше, чем певец. Заслуженно Нобелевскую премию получил. Мне его стихи близки, перечитываю, когда припрет. В них ныряешь и освобождаешься. Все, что давит, остается или на поверхности, или идет ко дну – а ты плаваешь между и улыбаешься, как счастливый дельфин.

- Иногда посидеть, поговорить тоже помогает. Конечно, ты не обязана со мной откровенничать. Просто…

«Если любишь кого-то по-настоящему, у тебя болят его раны» хотел сказать Алекс, но вовремя остановился. Не стоит упоминать всуе священное слово «любовь», сейчас его употребляют направо и налево, выплевывают, будто косточки от арбуза. Отправляется ребенок в школу, мама говорит «пока, люблю тебя», идет жена в магазин, муж говорит «пока, люблю тебя» и так сто раз в день, каждый день. Слово, наполненное великим смыслом, обесценилось, истрепалось, как флаг победы, превратившийся на ветру в тряпку.

- …у тебя печаль в глазах, больно это видеть. Мне не безразлично твое настроение…

- Не надо, Алекс. Мне сейчас не до романтики. Жизнь накидала лимонов, а таким количеством текилы я не запаслась.

- Может, поделюсь из своих запасов. Рассказывай.

Мила сделала длинный глоток из бокала, вытерла салфеткой белый след от сливок на губах.

- Ладно. Не знаю почему, но чувствую – тебе можно довериться. Наверное, наши ауры в чем-то совпадают. Это не значит, что я  разрешу тебе свободно гулять по моему биополю. Только выпишу временный пропуск длительностью… Во сколько закрывается бар?

- Можем сидеть хоть до утра.

- Слишком долго. Не хочу оставлять Элли и Джонни на всю ночь одних. Наш вечер откровений сегодня продлится не дольше двенадцати. Думаю, двух с половиной часов хватит достать со дна и распотрошить еще один сундук. С чего начнем перебирать его содержимое?

- Кто тебе тот мужик с хвостом?

- Меньше чем никто. Мой отчим. Мразь, не достойная топтать эту землю. Сволочь, по которой скучает электрический стул. Давай сегодня не о нём, а то я всю ночь потом спать не буду. Пусть он сядет голой задницей на морского ежа.

- Хорошо. Элли и Джонни?

- Это мои дети… То есть технически – они мои брат и сестра. Элли родилась в одно из долгих отсутствий отца. Собственно, из-за того он и ушел. Кто ее отец, никто не знает. Как и насчет Джонни. Мне его жалко было, с самого начала, как только родился: лежит, пищит, маленький, беззащитный. Я даже не удивилась, что коричневый. Спросила у тети Линдси, которая принимала роды, почему он такой черный? Она сказала: потому что родился ночью. Я поверила.

У меня была любимая игрушка голыш Джонни, почти такой же большой, как новорожденный брат, и такой же темный – от времени и от грязи, им играла еще моя мама. У голыша  отвалилась нога, я завернула его в тряпочку и продолжала играть, потом он потерялся. Я подошла к малышу, откинула одеяло посмотреть, есть ли у него вторая нога. Он оказался в комплекте, я была счастлива – Джонни вернулся, да еще такой живой, теплый, глазастый. Официально его зовут Эуджен, по имени одного из героев русской литературы, а Элли – официально Ольга. Труднопроизносимые имена, их придумала мама, а мы переделали на американский манер.

- Элли уже родилась нездоровой?

- Нет. Случилось потом, но это сюжет отдельного романа, вернее - трагедии. Похлеще, чем у Шекспира. Но неважно. Новые времена, новые темы. Именно для нее я собирала деньги. Она не безнадежна, в ногах осталась чувствительность. Современная медицина может ей помочь снова начать ходить. Например, в экзоскелете. Но чтобы его оплатить, трубуются олимпиарды денег.

- Для детей существуют социальные программы поддержки.

- Там тоже не все просто. Очередь на годы, даже если самим оплачивать. Лечащий врач Элли – Билл Макридис, грек пятидесяти лет, с пивным брюхом и похотливыми, слюнявыми губами. Чем-то похож на Онассиса. Пообещал ускорить процесс в обмен на мои услуги, ну… ты понимаешь. Я все время отказывалась – в свободное время профессией не занимаюсь. Может, странно слышать, но у меня барьер. Стоит только начать чего-то добиваться своим телом, и увязнешь в грязи. А я не хочу. То, чем занимаюсь – не образ жизни, а средство выживания. Когда окончу университет, найду нормальную работу, начну новую главу. Старые страницы вырву и сожгу, как тот русский писатель… не помню фамилии. Неважно. Он не выдержал, сошел с ума и умер. А я выдержу. Вывезу. Пусть дорога будет в три раза длинней и поклажа в три раза тяжелей.

У мамы в библиотеке работал один пожилой еврей, звали как-то длинно и непонятно, я звала его Моша. Он не любил работать по субботам, а если все-таки приходилось, то не прикасался ни к бумагам, ни к ручкам, домой шел пешком, а если лил дождь – даже не раскрывал зонтик.

Он рассказывал мне истории из священной книги Танах - мудрые и с подтекстом. Больше всего запомнился рассказ про Авраама, которого за свободомыслие бросили в печь, но явился ангел и окутал его прохладным облаком. Это были сказки, конечно, но так похожие на быль, я их дома разыгрывала в ролях с куклами, а все эти принцы и принцессы мне уже тогда надоели. Так вот. Моша всю жизнь копил деньги, чтобы уехать в Израиль, поклониться Стене Плача и умереть на родине предков. Когда наконец накопил, купил билет, собрал пожитки, но только вошел в аэропорт, тут же упал и умер.

Мечты надо исполнять вовремя, иначе как с тем евреем. Я не могу умереть, пока не поставлю Элли на ноги и не обеспечу Джонни хорошим образованием, чтобы потом нашел работу в офисе, а не на мойке машин. Получается, что каждая мечта упирается в деньги - их можно добывать по-разному, но не обязательно падать мордой в грязь. Когда-нибудь я исполню мои мечты и спокойно умру… Нет, я уеду отсюда и землю засыплю солью.

- Почему сразу не рассказала?

Мила пожала плечами, опустила голову, как виноватая.

- Ненавижу просить, чувствовать себя ущербной, хуже других. У нас в школе ученикам из бедных семей полагалось бесплатное питание. Хотя я частенько ходила голодной, отдавала свой обед Барри. Ему хуже было. А мне сейчас не лучше. – Мила отставила бокал, слегка наклонилась над столом заговорила быстрее и тише:

– Почему я ушла от тебя без прощального поцелуя? Потому что было не до того. В полдень воскресенья Макридис назначил встречу, чтобы выставить требования: или я становлюсь его любовницей, или они полностью прекращают лечение Элли как бесперспективной пациентки. А это значит – искать новую больницу, новых врачей, новые деньги. Я думала, опять потяну время, отделаюсь обещаниями, а он схватил меня и прямо в кабинете стал раздевать. Я влепила ему по морде, он – мне… вот синяк остался.

Мила приподняла волосы с левой стороны – на скуле возле виска виднелось желто-фиолетовое пятно размером с шар для пинг-понга и свежая царапина.

- Я отлетела к стене, ударилась головой. Пока вытирала кровь, он поливал меня ругательствами. Самое обидное – за что? Не помню, как поднялась, как шла по коридорам, по лестницам, в лифте ехать не хотела, там всегда люди, а я как после петушиных боев…

- Почему за медпомощью не обратилась, ты же в больнице была? В полицию?

- В полицию мне нельзя, слишком много имею тайн под грифом «совершенно секретно». За медпомощью не могла тоже. В той больнице Макридис – популярная личность, такой знаешь ли добрый греческий дядюшка, весельчак и всеобщий любимец. Кто бы поверил проститутке?

- Я верю.

- Ты исключение. – Мила помешала напиток, нервно постукивая ложкой по стенкам бокала. - Боже мой… бедная, маленькая Элли… за что ей-то? - голос Милы дрогнул, она закрыла лицо руками, потом быстро провела ладонями от щек к волосам, тряхнула головой. – Не бойся, плакать не собираюсь. Я вообще никогда не плачу, железный рыцарь, черт бы меня побрал. Надеюсь когда-нибудь снять доспехи, убрать меч в чулан и посмотреть на мир цветочными глазами.

А сейчас смотрю глазами окруженного волками кролика. У Джонни тоже проблемы. Он учится в гимназии при университете Невады, дорого, зато у него будет хороший старт. Занимается плаванием, очень успешно. У них сейчас проходит отбор на чемпионат штата по плаванию среди учебных заведений, Джонни был первый кандидат в списке. Но у первых всегда есть завистники. Кто-то подбросил ему в рюкзак пакетик с порошком. Началось расследование. Хотя отпечатков Джонни не нашли… да я точно знаю, что он наркотиками не увлекается.

Но сыграло предубеждение – черный мальчик, неполная семья… Его из списков убрали. К тому же требуют, чтобы в гимназию пришел кто-то из родителей, я там примелькалась, да сестра – не мать и не отец. Еще Джонни говорил, что его тренер по плаванию стал оказывать какие-то подозрительно дружелюбные знаки внимания, то приобнимет, то по попе шлепнет. Надо этот вопрос тоже не запускать.

Так что не обижайся, Алекс. Мне сейчас ни до тебя, ни до себя. Ни до чего, если честно. Хочу сперва разобраться в настройках. Когда тебе долго и крупно не везет, значит, серверы счастья перегружены, и надо сидеть, ждать, когда кто-нибудь нахлебавшись, отвалится и уйдет на передышку. Но, как известно, счастья много не бывает, потому приходится ждать долго и без гарантии на успех.

Мила взяла ложку и стала выбирать со сливок шоколадные кофейные зернышки, отправлять в рот, долго и тщательно жевать. Застывший взгляд ее был устремлен на полотно, висевшее на стене позади Алекса – на черном фоне цветными нитками вышитая мандала в виде цветка. Индейцы навахо не имели письменности, важные вещи передавали через рисунки, тайные элементы которых несли смысл. Мандала – умение видеть сокрытое, дарованное лишь избранным. Зашифрованные в ней знаки помогают исцелять, менять что-то в окружающем мире, слышать богов в своей душе…

Мила смотрела пристально, будто желала разгадать послание высших сил, переданное из прошлого. Она очевидно не ждала от Алекса ни совета, ни участия, ни дружеского хлопка по плечу. Вероятнее всего даже забыла о его присутствии в данном моменте.

Может, не стоит ему и лезть?

Или все же попробовать?

- Сколько лет Джонни?

- Тринадцать.

- Можно сказать на эту тему?

- Говори, только без соплей, пожалуйста, - ответила Мила с равнодушием гусеницы, начавшей заворачиваться в кокон, отгораживаться от внешних помех.

Вытерла губы, включила телефон, посмотрела – нет ли сообщений или пропущенных звонков. Алекс заметил на заставке фото двоих детей, которые сидели на траве, смеялись, обнимались – смуглый мальчик лет четырех и белокурая девочка постарше.

- Сперва про Джонни. По возрасту я бы подошел на роль отца, но не по цвету. Есть у меня один преданный и нелюбопытный человек, Боб Райер, начальник охраны. Высокий, крупный и добрый, как тот чернокожий парень из фильма «Зеленая миля». Боб не обладает его лечебными способностями, зато выглядит как директор банка или президент страховой компании, а они умеют убеждать. Уверен, Боб не откажется сыграть роль отца Джонни и похлопотать за него.

- Ну… было бы здорово. – Сказано без всякого выражения, на автомате. Обещания неинтересны, как и пустая жалость. Вода в песок. Слова на ветер. Мила прикрыла рукой зевок, глянула на часы – двадцать две минуты одиннадцатого. Придумать повод и закончить разговор досрочно?

«Еще бы сказала – и миллионы хомячков будут считать тебя героем», - подумал Алекс. Неуютно, когда тебя не воспринимают всерьез. Наверное, она права - не раз встречала мужчин с авансовыми обещаниями, верила и ошибалась.

На нем ее ошибки закончатся.

- Теперь про Элли, - продолжил Алекс и постучал пальцем по ее руке – отвлечь от равнодушия. - Мы спонсируем детскую клинику при медицинском университете в Западном Чарльстоне, они разрабатывают новые методики как раз в области ортопедии. Завтра же поговорю с директором. Пусть обследуют Элли, при возможности займутся ее лечением. Тебе это не будет стоить ни цента. В том числе в отношении меня.

Мила подняла глаза от телефона.

- Ты волшебник из страны Оз?

- Нет, я дровосек, у которого живое сердце.

- Дровосек пьет айриш кофе?

- Конечно.

- Тогда закажем.

Мила повернулась к залу, поймала взгляд бармена, приподняла свой пустой бокал и показала два пальца. Бармен кивнул и через пять минут принес заказ.

- Выпьем за протокол о намерениях. Даже если они не осуществятся, спасибо, что предложил, - сказала Мила и чокнулась с бокалом Алекса.

- За тебя, - сказал Алекс. – Всегда и постоянно.




***




Не успел он донести бокал до рта, как по бару разлетелась гитарная дробь, когда просто ударяют по струнам. Потом послышались тамтамы, негромко отбивая ритм – не палочками, а расслабленными пальцами или пустыми ладонями, поставленными на ребро, получается мягкий звук – как полушепот, не бьющий по ушам. Вступила электрогитара, ее  почти человеческий голос-плач доставал до самого позвоночника.

Заплакала труба – о чем-то неясном, недостижимом… о счастье, которое прячется за горизонтом, а до горизонта не достать – он отодвигается, когда мы приближаемся, и вообще существует только в нашем воображении. Запели старые и мудрые мужчины, в унисон не только друг с другом, но вместе со всеми инструментами. Это была не песня, которую играли и пели, но песня, которая пела сама себя.

- «Чан-Чан», группа Буэно Виста, - сказал Алекс и поставил бокал, так и не отпив ни глотка. – Не могу слушать равнодушно. Когда мне было лет семь или восемь, мы с родителями пошли в музыкальный магазин, не помню, в каком городе, в какой стране. Помню, они меня там потеряли, искали минут пятнадцать. Нашли в дальнем углу – я сидел на полу, в наушниках, слушал эту песню и плакал.

- На меня она так же действует. Музыка на сетчатке глаз. Перебирает струны души, как струны гитары. Сплетает канат из артерий и тянет в неведомые дали, и ты никогда не знаешь, кто держит его на другом конце. Может, ангелы стараются перенести тебя через пропасть. Может, черти глумятся и строят козни, пока Бог спит – ведь ему тоже надо отдыхать. Не отдыхают только наши несчастья.

- В этой песне поется как раз о счастье. Я ради интереса нашел перевод. Молодой парень Чан Чан идет из деревни Альто Седро в деревню Маркане, потом через Куэто в Майари к любимой девушке Хуанике. Он мечтает построить на побережье дом из тростника и поселиться там с Хуаникой.

Мы часто думаем – счастье где-то далеко, его надо искать, добиваться, а оно часто здесь, рядом, надо только увидеть. И в бедной хижине на берегу моря можно быть счастливее, чем в пентхаузе на Пятой авеню. В сущности, человеку очень мало надо.

- Зависит от человека. Однажды в курортном турецком городе Гёчек публика (я в том числе) наблюдала в живом эфире соревнование миллионеров, прямо-таки битву тщеславия денежных мешков. В порту на приколе стояла 100-метровая яхта-монстр. Как-то зашел туда другой монстр – 150-метровый. Даже к пирсам не смог подойти из-за своего размера, стоял неподалеку на якоре, посадка-высадка катерами и вертолетами. В тот же вечер 100-метровый зажег все огни, голубую подсветку воды, и так простоял всю ночь.

На следующую ночь 150-метровый ответил тем же, только подсветка была всех цветов радуги. Думаю, в тот момент самым несчастным человеком в бухте был тот самый магнат, у которого до следующей ступени успешности не хватило пары десятков метров.

- Люди так устроены, что охотно ищут повод быть недовольными.

- А я наоборот, ищу поводы для радости, потому что простое человеческое счастье, то которое в песне – не для меня, - сказала Мила с равнодушием приговоренного. Видимо, она долго думала о несправедливости правосудия, потом смирилась со своей участью и стала жить дальше, не тратя сил на обжалование приговора.

Мудрость не от возраста, но от опыта.

Если зацикливаться на чем-то тяжелом, легко подхватить депрессию, а там и до хронической психопатии недалеко. Когда родители Алекса развелись, он пребывал в подростковых метаниях и комплексах, в уходе отца  винил себя. Потом перерос чувство вины и больше к той теме не возвращался.

«Я возьму тебя за руку, мы пойдем к морю, построим хижину и будем там жить» - пело радио. Алекс был с ним согласен и добавил бы: мы будем спать на одной подушке и видеть одинаковые сны. Потому что сны приходят из подушек, и если она неудобна, сон будет злой.

Осталось дождаться согласия Милы, и можно обсуждать место и время церемонии.

О своем статусе невесты она не догадывалась: размешала кофе, вынула ложку и стала пить длинными медленными глотками, в перерывах поглядывая – сколько осталось. Когда собралась поставить бокал на картонную подставку, увидела бархатную коробочку цвета полночного неба, на крышке золотая звезда с бриллиантовой пылинкой в середине. Не открывая, вообще не прикасаясь, Мила спросила:

- Это то, что я думаю, или что-то другое?

В голосе ее не звучало радости, которую ожидал Алекс, и которая посетила бы миллион других девушек, которым делает предложение владелец казино. Конечно, как же он забыл: Мила – не одна из миллиона, а одна на миллиард.

Есть множество женщин, молодых, красивых и беззаботных, но никогда у Алекса даже не закрадывалось желания иметь с ними отношения дольше, чем на один вечер. Он и они существуют во вселенных, межгалактические пути которых никогда не пересекутся. Им не интересны ни его мысли, ни его книги, ни его музыка, а ему неинтересно и непонятно – чем живут они. Даже их язык часто ему непонятен, музыка – дикая какофония, одежда – цирк.

Они не читают ничего, кроме гламурных журналов и блогов селебритис. Они не берут ни опытом, ни знанием своего тела, надеясь завлечь только молодостью и красотой, которую поддерживают регулярными посещениями пластического хирурга. С ними буквально не о чем «трахаться». Интеллектуальная пропасть.

Алекс хочет иметь рядом существо одного с ним вида, одной касты, высшей – брахманов, «дважды рожденных». Один раз ее родила мать и не очень удачно. Второй раз «родит» Алекс и подарит ей сказочную судьбу. Он еще при жизни построит для нее Тадж Махал, и во всем свете не хватит драгоценных камней, чтобы его украсить…

Ну хватит фантазий на индийские темы, они слишком витиеваты,  оторваны от реальности, парят в облаках. Если мечты приземлить и облечь в слова, то получится коротко и четко - Алекс хочет быть рядом с Милой. И это не мимолетный порыв жалости. Не подростковый взрыв тестостерона.

Каждый раз после ее ухода он долго и мучительно думал о ней…

Ему приснилась мелодия ее души, и его душа захотела петь с ней в унисон.

А ей, по всей видимости, не до песен. Не до Алекса. Не до счастья.

Жаль. Придется сказать ей словами Боба Дилана:

Давай скорей на выход

И не забудь пальто,

Ведь я тебе не пара,

Ведь я совсем не то…




Нет. Алекс не отступится. Не на того ее судьба напала. Он пройдет пешком не то что от Альто Седро до Майари, но обойдет Землю по экватору, построит для нее дом – из тростника, мрамора, песчаника или банановых листьев, пусть только произнесет одно слово.

- «Ты – все, что я хочу» – сказал Фрэнк Синатра Аве Гарднер. Я сказал бы то же самое тебе. Ответь «согласна», и тогда твои тревоги…

- …унесут единороги! – сказал Мила без улыбки. – Так просто это не работает, Алекс.

- Нет. Я серьезно. Переложи свои проблемы на мои плечи. Сними рыцарские доспехи - мы переплавим их на свадебные колокола.

- Не переплавим. Есть одно стокилограммовое «НО». Ты еще не со всеми моими демонами познакомился.

- Сейчас самое время это сделать.

- Может случиться, что тогда именно я должна буду спрашивать – согласен ли ты. – Мила подвинула Алексу коробочку со звездой – она осталась лежать посреди стола одиноко и обиженно, как богатое наследство, за которым никто не пришел.

- Не надо возвращать. Это подарок, он твой в любом случае. Откроешь, когда захочешь. Не откроешь – дело твое. Засунь куда-нибудь подальше, в ящик ночного столика или под матрас. Только не передаривай. Тут частичка моего сердца, а сердце нельзя отдать поносить кому-то другому.

Мила взяла коробочку и, не открывая, положила в карман куртки, застегнув на молнию. Не сказала «нет» - уже хорошо. Алекс облегченно вздохнул про себя.

- А теперь рассказывай.

- Так и быть, - сказала Мила после секундной паузы. Посмотрела время на телефоне – одиннадцать-двадцать-две. Взяла картонную подставку для стаканов, стала вертеть в руках, постукивая о стол. - Я коротко, потому что поздно. Сегодня двадцать седьмое ноября – День Благодарения и день рождения моей мамы. НАШЕЙ мамы. Каждый год мы втроем приезжаем сюда, идем в парк, набираем самых красивых листьев, потом разбрасываем их над каньоном – в честь мамы. Она любила осень. Любила нас.

Младшие ее не очень помнят, я рассказываю им про нее, про то время, когда она была молода и счастлива даже в той убогой деревушке, которую радость обходила за сто миль. Как мы вместе выхаживали белочку со сломанным хвостом (я потом никогда не убивала белок на пропитание), как вырезали из красной бумаги китайские фонарики на Рождество…

Я не осуждала ее за то, что не выдержала жизненного марафона, начала принимать допинг, а потом вообще сошла с дистанции. Нельзя осуждать человека за неспособность постоять за себя в битве с обстоятельствами. Иногда и бетон не выдерживает нагрузок, что говорить про людей.

После смерти мамы я скучала по ней дико, до зубовного скрежета, до головной боли. И уверена - она скучала по мне, там, на облаках. Она приходила ко мне каждую ночь, садилась на край кровати, гладила меня по лбу и говорила: оставь печали за дверью, моя хорошая, и засыпай, ведь если ты не спишь, кто-то другой видит твои сны – и я действительно засыпала…

Мила вздохнула, прерывисто, будто всхлипнула. Опять провела ладонями по щекам и назад, отбросила волосы на спину. За время разговора она ни разу не заплакала, но удерживать слезы внутри стоило ей усилий, постоянно менявших выражение ее лица: то появлялась напряженная складка между бровями, то подозрительно прищуривались глаза, то уголки рта обиженно опускались. Все эти движения делали ее старше, жестче. Алекс вспомнил ее лицо ночью – иногда он просыпался и долго смотрел на Милу: она спала тихо, как рыбка, и походила на девочку безмятежного возраста.

Девочка с украденным детством…

Она не может оступиться –

Ей просто негде упасть.

Она – ничейный ребенок,

Пред ней бессильны и Бог, и власть.

Внезапно Мила отложила подставку, подняла голову, посмотрела прямо на Алекса – важные вещи говорят глаза в глаза.

- Для нас троих не в последнее воскресенье мая, а именно двадцать седьмого ноября - День матери. А Я НИКОГДА. ЕЮ. НЕ СТАНУ. – Последние слова Мила проговорила раздельно,  громко, прихлопывая ладонью, будто впечатывая в стол и в сознание Алекса.

Помолчала. Потом продолжила, приглушив тон:

– Я знаю, ты хочешь еще детей. Да не только ты. Мне уже поступали предложения. Даже от принца из Дубая. Но я всегда честно говорю – общих детей у нас не будет. У меня их уже двое. Да, мои брат и сестра для меня - мои дети. Самое дорогое, что имею.

Пауза. Алекс ждал – она продолжит. Мила ждала – он встанет и уйдет.

Он не ушел. Она опустила взгляд, взяла ложку и стала мешать в бокале так, что задребезжало стекло. Бармен взглянул на их столик с вопросом – все ли в порядке. Алекс кивнул ему – все о’кей, пересел на стул рядом с Милой, накрыл ее руку своей. Ложка замерла.

- Рассказывай дальше. Все, что считаешь важным.

Кончики губ Милы дрогнули. Она попыталась улыбнуться, не получилось, прикусила губу, чтобы не расплакаться. Глубоко вздохнула, уставилась глазами на искусственную розу в вазочке – она не уйдет и выслушает, не перебивая.

- Не знаю, почему я это делаю, наверное, я все-таки пьяна. Я никому не говорила… Есть такой зверек, армадилло – из семейства броненосцев. Один из древнейших на земле, его еще называют «карманный динозавр». Жесткая броня покрывает его тело от носа до кончика хвоста. При опасности он сворачивается в идеальный шар, защищая самое уязвимое место – свой нежно розовый живот. Мои дети – мой живот. Мой смысл. Моё всё. Моя скала, за которую я цепляюсь и карабкаюсь вверх, даже когда  терминальная тоска сковывает руки и ноги.

Некоторые на моем месте, может, многие - искали бы утешение в забвении: алкоголь, наркотики, компьютерные игры, казино… Вариантов множество. Уход от реальности – болезнь молодых, старики ею не страдают. Они ценят каждую минуту, а мы  разбрасываемся молодостью, будто у нас в запасе тысяча лет, хотя молодость – это самое быстропроходящее и безвозвратное, что имеем.

Да, жить больно, но даже в самые тяжкие минуты, когда тошно смотреть в окно или на себя в зеркало, у меня не возникает желания вынуть чеку и лечь на гранату. На кого я оставлю моих детей? Элли пропадет в захудалом интернате для бездомных инвалидов, Джонни затюкают расисты, превратят в секс-раба.

В крайнем случае, если уж совсем припрет, «уйдем вместе» -  как говорят солдаты в окружении и взрывают себя вместе с врагом. Надеюсь, до этого не дойдет. Еще не выросло то дерево, из которого сделают мой гроб. Барри говорил: даже если тебя съели, всегда есть два выхода. Шутка с долей правды. До сих пор мне удавалось находить выходы. Надеюсь, в будущем тоже.

Ты вспомнил слова Фрэнка Синатры о любви. А ведь у него с Авой не сложилось. Он переживал, ждал смерти, верил: «там» наступит конец страданиям и ушел с надеждой, что лучшее – впереди, так и стоит на его надгробии. Я тоже верю, что лучшее – впереди, только не «там», а здесь. Я молода, сильна, у меня есть дети. Именно ради них я два года назад отправила скромность в стойло и пошла на панель, а не ради лимузинов или шмоток.

- Я лично обглодаю лицо каждому, кто тебя осудит.

- Спасибо за поддержку, Алекс. Если честно - мне на чужое мнение плевать с пирамиды Хеопса. Раньше было стыдно, о некоторых вещах я бы ни за что не стала говорить вслух. Тем более с мужчиной. Но раз уж ты надел халат психотерапевта… Врачи не имеют пола, к тому же все сказанное сегодня, завтра уже канет в Каньон. Приготовься не удивляться: моим первым мужчиной стал мой отчим, чтоб ему захлебнуться собственной спермой.

Голос ее звучал ровно, немного отстраненно, а рука дрогнула и попробовала освободиться. Алекс тихонько пожал ее и не отпустил. «Говори, я слушаю и сочувствую». Мила едва заметно кивнула и продолжила:

- Он появился неожиданно, не знаю, где мама его встретила – молодой, красивый, чем-то похожий на Патрика Суэзи из «Грязных танцев». Не думаю, что он ее любил, скорее позарился на дом и участок. Он так отличался от дебилов, населявших Винчестер, что я поначалу даже немного влюбилась в него, безгрешно, по-детски. Я почти признала его отцом, потому что после смерти мамы он вывез нас из того смердящего тупостью и предрассудками Винчестера во вполне цивилизованный Мидоус.

- В западном Лас Вегасе?

- Да.

- Самый криминальный район.

- Да. Там было тепло, но опасно: Мидоус – обитель вооруженных метамфетаминовых наркоманов на мотоциклах и проституток, отдающихся за дозу. Наш дом два раза грабили, отчима едва не прикончили только за то, что не хотел отдавать сломанную кофеварку. Вскоре после того мы переехали в довольно приличный город Спаркс, где я впервые увидела автомат, выдающий деньги из стены.

Рассказ Милы прервал взрыв криков и аплодисментов из угла, где сидели перед телевизором поклонники регби – видимо, их команда выиграла. Мила будто очнулась, посмотрела на телефон – без трех минут двенадцать.

– Нет времени для подробностей. Короче, в двенадцать лет я забеременела. Отчим сказал - надо  делать аборт. В официальную больницу идти нельзя, начнутся разбирательства, ребенок беременный, как, от кого… Отчим отвез меня в Мексику в какой-то подпольный абортарий. Ну и… в общем, я еле выжила, детей иметь не могу – это то самое «НО», о которое споткнулись два предыдущих претендента на мое сердце.

- Милая моя Мила… –  Алекс поднял ее руку, повернул ладонью вверх, поднес к губам. Поцеловал. Прошептал: – Ты ошибаешься, если думаешь, что иметь новых детей – мое твердое условие. У меня их к тебе нет вообще.

- А у меня есть. Если берешь меня, берешь и моих детей.

- Согласен. И пусть на нашем свадебном торте напишут «Лучшее – сейчас».