Сказки Лас Вегаса - часть 5

С раннего утра воскресенья Вэсли Снайдеру, лучшему стрелку особого отдела полиции Лас Вегаса, хотелось кого-нибудь убить. Еще день назад уикэнд выглядел в розовом цвете: они с коллегой Питером Ортисом договорились на завтра отправиться в парк Зайон, отдохнуть вместе с женами и детьми – в общей сложности девять человек. С Питером они сошлись не столько из-за похожести характеров, сколько из-за расового сходства, оба небелые: Вэсли – афро-американец, Питер – латино-американец. Хотя в полиции не занимаются дискриминацией и всячески поддерживают цветовое и национальное разнообразие, но в друзья берут, в основном, людей своего вида. И никто не обижается - лев с тигром тоже не дружат.

Были куплены и заложены в холодильник стейки для барбекью, пиво (одна упаковка безалкогольного – специально для Вэсли, он, как хирург, в любое время дня и ночи должен быть трезв), маршмеллоу, хот-доги и прочая вредная вкуснятина, которой разрешаешь побаловать себя и семью по особым случаям - когда свободный день выпадает на воскресенье.

В это воскресенье «особый» случай превратился в «несчастный». Уикэнд рухнул, как замок из сухого песка. Вэсли узнал, что жена Мелисса изменяет ему, причем в наглой форме - с мастером, который делал им кухню и живет через улицу. Сегодня она пришла под утро, сказала, что ночевала у подруги, а от самой несло тем же ароматизатором для машин, которым пользовался кухонных дел мастер. Этот запах ей тогда еще очень понравился, сказала, что пахнет колой, а Вэсли казалось – воняет спермой быка. Он пригвоздил жену взглядом к стенке, и она созналась.

Сынок Джош и дочка Никки еще спали. Вэсли стоял, смотрел и думал – кому они достанутся после развода, когда раздался звонок от дежурного по участку. Сообщение службы спасения: срочно на выезд, соседи слышали стрельбу в доме номер 868 по Мэрилэнд парквэй – это напротив Западного входа в Хантридж-парк.

Район Вэсли знаком: одноэтажные домики из песчаника стена к стене, впереди место для одной машины, сзади садик для отдыха одной семьи, чаще запущенный и превращенный в мусорку. Зелени никакой: траву и цветы надо поливать, а вода в Неваде дороже золота. В некоторых домах окна днем и ночью занавешены, и что там творится, один дьявол знает. В общем, район неблагополучный - обиталище людей, которым до социального дна осталась одна-две ступени. Сюда спецгруппу вызывали почти так же часто, как в Мидоус.

Всю дорогу в груди Вэсли бурлила смесь из обиды, ревности, желания причинить боль… а лучше убить, но не жену – нельзя детей оставлять без матери, но ее любовника.

Если его убьет, жизнь с Мелиссой наладится?

Нет.

Разбитого в прежнем виде не восстановишь. Трещины останутся и будут только расти. Трещины на вазе можно заклеить, а на сердце – нет. Их и без того уже достаточно. Вспомнились Вэсли другие обиды, из детства: как-то на Рождество он ждал в подарок футбольный мяч, нашел под елкой увесистый сверток, долго разворачивал, волновался, а оказалось – банка консервированный бобов. Родители смеялись, глядя на его расстроенное лицо, да еще снимали на камеру, а Вэсли плакал и отворачивался.

Вспомнилось как лучший друг Боб Хенкс попросил велосипед покататься и нарочно его сломал, наехав на столб с почтовым ящиком. Еще бабушка, мать матери насмешливо называла его «тухляш» по причине запаха из подмышек: когда Вэсли был подростком, этот запах был настолько силен и вонюч, что в школе с ним отказывались сидеть рядом, а заглушить было невозможно ни дезодорантами, ни одеколоном…

Машина остановилась за кустами банановой юкки неподалеку от адреса. Вилли выскочил первым и огляделся. Полиция уже очистила ближнюю территорию парка от людей, гулявших с детьми и собаками, и повесила ограждающие ленты, чтобы удерживать зевак на безопасной дистанции. К дому 868 подойти незаметно можно только через сады соседей, что не составит труда – обычно местная публика с подозрением относится к представителям закона, но в случае опасности охотно сотрудничает.

Двое человек из спецгруппы остались контролировать входную дверь, остальные окружили дом, пройдя через задние дворы. Вэсли пробрался по теневой стороне к садовой двери, заглянул в  окошко через дырку в жалюзи. И замер. Картина будто кадр из боевика, который может плохо кончиться, потому что режиссер – не Джон МакТирнан, а Вэсли – не «Крепкий Орешек» Брюс Уиллис.

В ванной, полной крови (в отчетах напишут – полной воды красного цвета) лежит девушка, очевидно мертвая: глаза закрыты, одна рука перевесилась через край, из вены капает кровь на коврик. Вода спокойна – девушка не дышит и не шевелится. Рядом на полу сидит другая девушка: спиной опирается на стену, колени согнуты, руки лежат на коленях, смотрит вперед, но во взгляде отсутствует всяческое осознание действительности. Вэсли называл такие взгляды «земля – воздух», встречал их  у людей, находящихся в шоке, да и сам когда-то испытал. Может, она ранена, и движения доставляют ей боль?

Глаза открыты, но девушка, вроде, не замечает направленного на  нее пистолета – его держит стоящий сбоку парень странной наружности, очевидно любитель готики. Одет в черное, на шее цепь из крупных колец, на руках металлические браслеты и перстни, с правой стороны длинные волосы спускаются до плеч, слева голова чисто выбрита, и видна татуировка – рожа нечеловека с рогами и заостренными клыками. В левой руке, покрытой татуировками до ногтей, он держит пистолет у виска сидящей и что-то говорит.

У Вэсли заклинило в мозгу: точно такую картину он видел восемнадцать лет назад, когда возвращался с баскетбольной тренировки и на подходе к дому услышал выстрелы. Было ему тринадцать лет, входить побоялся, заглянул через окно кухни: отец сидел в той же позе на полу, а какой-то бандит, одетый в татуировки до пояса, направлял на него пистолет и чего-то требовал – Вэсли слышал, но не запомнил. От страха будто окаменел, с места не мог стронуться. Пальцы забыли – как двигаться, язык – как говорить, голова – как думать. Даже мысли не возникло позвать на помощь или позвонить копам. Очнулся, когда прогремел выстрел, отец завалился набок, кровь из виска потекла через глаза на пол. Ноги Вэсли не держали – он сполз по стене, буквально стёк и сидел с открытыми глазами, но без сознания. Когда его уложили на каталку и стали задавать вопросы, он даже не смог вспомнить свое имя.

Пусть его родители были чудаковатые, но он их любил, спасибо, мама до сих пор жива. И эта девушка останется жива. Вэсли не будет нянчиться с подонком, вести переговоры, делать предупреждающие выстрелы или просить сдаться по-хорошему. Человек с пистолетом – враг и точка. Если бы он ТОГДА не растерялся, поднял шум, просто разбил бы окно кухни, отвлек убийцу, может, отец остался бы жив…

Сейчас не растеряется. Вэсли прислонил дуло своего Кольта Карабина к стеклу и выстрелил – коротко и точно, попав нарисованному на черепе черту прямо в глаз.

… Едва Алекс вошел в дом, снял шлем и перчатки, напомнила о себе Салли. Подай она голос на минуту раньше, он бы не услышал из-за шума мотора. Достал телефон, посмотрел на экран – звонила Мила. Нажал кнопку приема:

- Привет, Мила. Сегодня вечером как обычно?

- Боюсь, как обычно не получится, - сказал низкий мужской голос.

Бандитский - показалось Алексу. В чем дело? Где Мила? Ошибся номером? Посмотрел еще раз на экран – нет, не ошибся, номер ее, имя ее, фото ее. Что-то страшное произошло. Сердце будто провалилось, потом принялось бухать в грудную клетку – беда… беда…

- Вы кто, простите?

- Сержант Вэсли Снайдер. Спецотдел…

- Что с Милой? Она жива?

- Ну… физически – да, а вот ментально не совсем. Можете приехать?

- Конечно! Говорите куда.

Адрес показался Алексу подозрительным. Что делала Мила в районе бездомных и наркоманов? Ее украли с целью выкупа? Или это подстава с «так называемым» полицейским?

- Простите, можно вопрос? Почему вы звоните с телефона Милы? Он же на пароле. Она сама не может позвонить?

- Она пока в шоковом состоянии, на вопросы не отвечает, телефон в руки не берет, хотя он лежит рядом. Я приложил ее  палец к экрану и раскодировал. Ваш номер в списке контактов был единственный под названием «друг», у остальных какие-то буквы и цифры.

- Хорошо. Еду.

Время приближалось к полудню, народ проснулся, отзавтракал, сел в машины и отправился развлекаться - или в магазины, или в парки, или в казино. «Воскресные водители», называл их Алекс - не слишком опытные, чаще всего пенсионеры, родители с детьми или иностранцы:  неуверенные за рулем, не знающие точно куда ехать, они замедляли движение и создавали пробки на пустом месте. Алекс на своем Харли-Дэвидсоне лез напролом, старался проскочить между машинами, на светофоре встать впереди и рвануть с места быстрее соседей, но все равно дорога заняла вместо пятнадцати минут почти вдвое больше.

На подъезде к Хантридж-парку мимо Алекса проскочил мотоцикл BMW, остро сверкнув красным боком. Судя по фигуре, им управляла девушка или субтильно сложенный парень - в черных кожаных брюках и куртке с красными вставками на груди, голову закрывал черный шлем. Фигура показалась незнакомой, а «бэ-эм-вэшка» - да. Мила! Алекс тут же развернулся и помчался следом.

Мчались на запад, в направлении Каньона Красной Скалы. Шоссе местного значения номер 159 – прямое, как луч лазера, и в данный момент не особо загруженное позволяло Миле постоянно наращивать скорость. Она не ехала, но почти летела, не тормозя на пешеходных переходах, проскакивая на красный, не обращая внимания на испуганные сигналы «воскресных водителей».

Недалеко и до беды.

Надо бы ее тормознуть, но как? Если включить безрассудство, Алекс на своем Харли догонит ее и обгонит, а дальше?

Скоро поворот на Каньон. Если Мила не притормозит - врежется или в стену туннеля, или в транспорт людей, прибывших, чтобы  провести время наедине с природой, а не с рулеткой, предпочитая вносить деньги в собственное здоровье, а не в Фонд Нищих Олигархов. К которым Алекс себя почему-то не причислял, но сейчас неважно.

Важно другое, и особо раздумывать некогда, надо действовать на интуиции. Алекс обогнал «бэ-эм-вэшку» и стал постепенно снижать скорость, замедляя ее движение и не давая себя обогнать, а правой рукой махал – мол, прижимайся к обочине. Удача, что движение на дороге становилось все более интенсивным, трейлеры, автобусы, грузовики «помогали» Алексу и, в конце концов, «остудили» гоночный пыл Милы. Она съехала на грунтовку возле камня с надписью «Каньон Красной Скалы», резко нажала на тормоз - мотоцикл вильнул задом и обиженно заглох.

Мила выскочила из седла, будто спрыгнула с больной лошади, бросила шлем на землю и побежала по едва заметной тропе наверх, лавируя между кактусами в человеческий рост и «рукастыми» деревьями Джошуа. Алекс бросился вслед, догнал ее, обнял, прижал, применяя нежную силу, пресекая ее нервные трепыхания и попытки вырваться. Вскоре она обмякла в его руках и задышала ровнее, как успокоившийся котенок, который только что спасся от своры собак.




***




Они сидели на камнях, нагретых солнцем, курили, прихлебывали по очереди виски из карманной фляжки, которая нашлась в  моторной сумке Алекса, и смотрели вдаль – на Лас Вегас, освещенный начинавшимся закатом.

- Самый странный город земли, - сказала Мила, длинно затянулась и выпустила дым густой струей перед собой, будто желая прикрыть туманом город и все, что там недавно произошло. – Комедия и трагедия, счастье и горе в одном шаманском котле. Но больше всего миражей и самообмана. Рядом с папой под мостом жил молодой художник, звали Джеймс. Он написал портрет Барбары Стрейзанд и приехал в Вегас, чтобы отдать его ей, испытать восторг и счастье. Оказалось, она там не живет. Мечта не сбылась, он расстроился, подсел на кокс, потом на иглу.

Умный парень, интеллектуал. Рассказывал свою версию «Черного квадрата». Многие ломают голову, хотя все просто. Это изнанка мира. Классические художники слишком его приукрашивали, изображали не таким, как есть. Щекастые ангелы, милые мадонны, дебелые венеры… В реальности они не существуют. Малевич закрасил их черным, и он прав. Страданий в мире больше, чем радостей, и до счастья как пешком до Марса. Джеймса жалко. Вегас – город не для слабаков. Надо было ему бежать оттуда, роняя тапки.

Рука с сигаретой дрожала, Мила поддерживала ее другой рукой в районе пульса. Голос звучал хрипло, будто в голосовые связки насыпали песка. Во взгляде еще плескалась дикость недавней гонки, приглушенная закатным светом, отраженным от красных скал. Желтый цвет солнца, наложенный на синий цвет глаз, давали зеленый отблеск – глаза Милы посверкивали изумрудом, издалека, будто со дна океана. Сокровище, которое еще не принадлежало Алексу, но которое он уже нашел.

- Ты как?

- Думаю, в порядке, если не считать, что с меня содрали кожу, и лучше ко мне не прикасаться. Даже словами. – Опять длинная, глубокая затяжка и сразу глоток из фляжки. Истерику она не может себе позволить, а завесить дымом картины смерти, залить алкоголем раны души – вполне.

Алекс на алкоголь не налегал, отпивал больше за компанию и внимательно следил за состоянием Милы. После нескольких длинных глотков у нее изменился взгляд: из острого и твердого, как наконечники стрел, которыми она «бомбардировала» маячивший вдалеке Лас Вегас, он стал мягким, влажным и устремился на паучка, бегавшего по близлежащему камню. Плечи расслабились и опали, руки заметно перестали дрожать. Кажется, первый шок прошел. Алекс мягко отобрал фляжку – напиваться до бесчувствия не стоит, и спросил:

- Что ты сейчас хочешь больше всего?

Мила посмотрела непонимающе – о чем это он? потом осознала, подумала, вспомнила, увидела будто со стороны: лужа крови на кафельном полу, пистолет у виска, выстрел – она подумала, что убили ЕЕ, замерла, потом очнулась и удивилась, что все еще может видеть и чувствовать… Что вообще произошло? Что она сделала не так? Что надо было сделать?

Чтобы разобраться, надо отмотать произошедшее на начало, может, появится шанс изменить концовку?

- В компьютере есть опция – вернуться назад во времени. Я тоже так хочу.

- Давай помогу. В какое время будем возвращаться – на день, на год, на сто лет? – Лучший способ отвлечь внимание человека от проблемы – задать неординарный вопрос.

Мила медленно повернула голову к Алексу. Он почти видел – винтики ее мозгов сначала остановились, потом вздрогнули и  закрутились в другую сторону. Психология сработала.

- Действительно – в какое время? Когда мне было хорошо? Сама не знаю… - Мила опять затянулась, прищурила глаза и с подозрением посмотрела на Алекса. Спросила строго, как на допросе: – Ответь, пожалуйста, почему ты мне помогаешь, возишься со мной и моими проблемами?

Алекс пожал плечами – разве непонятно? Потому что мне больно, когда тебя бьют. Потому что мне хочется дуть на твою разбитую душу, как на разбитую коленку, чтобы она не саднила…

Нет, не стоит лезть с признаниями из поэтических сфер – Миле не до того. Не поймет, разозлится, закроется. Лучше сказать нечто  легкоусвояемое, доступное ее мозгу, который сейчас в состоянии разброда. «Потому что я знаю о тебе то, чего не знает больше никто: у тебя на щеках девятнадцать веснушек и родинка за ухом в виде звездочки». Нет, это секрет, который нельзя доверить даже ветру.

- Потому что я твой спутник по жизни, а спутники не бросают своих планет.

- Пожалуйста, не надо все этой романтической чепухи... – Мила слабо махнула рукой с сигаретой. Пепел упал на ногу Алекса – она стряхнула его и положила руку на то место. Тепло от ее руки проникло через брюки на кожу, под кожу и потекло дальше, к сердцу – как струя электрического тока. Получив заряд энергии, сердце забилось легко и весело, и, кажется, даже запело весеннюю песню, хотя на улице было начало зимы.

- Вообще, хочу сказать тебе «спасибо». – Мила убрала руку, чтобы взять фляжку, сердце Алекса замедлило бег в ожидании нового удара счастья. - Ты оказался не мужиком с авансовыми обещаниями, а человеком слова и дела. Джонни теперь в школе никто не трогает, даже в списке на чемпионат его восстановили. Элли уже провели полный осмотр и готовят план лечения. – Глоток из фляжки и вопрос: - А зачем ты за мной побежал? Думал, я сброшусь со скалы?

- Честно сказать - да.

- Нет. Я не подавала заявку на суицид. Самоубийством кончают люди, которых на Земле больше ничего не держит. А меня держат целых два ангела. Поэтому когда судьба в очередной раз отправляет в нокаут, я быстро прихожу в себя, получаю ачивку «униженный, но не сломленный» и снова бросаюсь в бой. Надеюсь когда-нибудь выйти победителем или, как минимум, с равным счетом… Смешно, правда?

Алекс мотнул головой - нет. Мила, не обращая внимания, продолжила:

– Знаешь, на воротах ада написано: «Оставь надежду всяк сюда входящий». Это Данте «Божественная комедия». Не удивляйся, откуда знаю - выросла в библиотеке. Так вот, я жила в аду пять лет, и до сих пор протуберанцы его костров дотягиваются до меня и обжигают. Но никогда я не теряла надежды. Может, это и спасало. Сволочи живучи, а?

- Ты не сволочь… ты фея, которой вместо шелкового платья с блестками пришлось надеть рыцарские доспехи.

- Когда ты узнаешь всю правду обо мне… повторяю – ВСЮ правду, блестки осыплются, и станут видны дыры на платье.

- Я подарю тебе новое - еще красивей. Рассказывай. Как ты оказалась в том районе, и что вообще произошло?

- Там убили Манон – мою лучшую подругу, мою единственную подругу, моего душевного двойника. Значит, убили половину меня. Мы дружили недолго, с апреля этого года. Но когда встречаешь «своего», кажется – знал его сто тысяч лет.




***




…В апреле природа умеренных широт начинает готовиться к летнему балу и наряжается в свои лучшие одежды с цветочным принтом, где особенно выделяются красные цветы: маки, лобелии, астрагалы. Даже камни преображаются, когда в их трещинах прорастают синеглазые незабудки и вербены. Растения же, которые выбрали для проживания Неваду - самый засушливый штат Америки - в это время уже начинают угасать и замирать в ожидании знойного, безжалостного лета.

Чтобы не попадать под солнечный удар, Мила выехала из Рино еще до рассвета и к полудню преодолела половину из 440 миль, оставшихся до Вегаса.

Хайвэй 95 – одна из самых депрессивных дорог в Америке, прямая, как черта «из пункта А в пункт Б», а кругом пусто и голо, как в черепе скелета. Единственное «развлечение» для глаз – горная гряда на горизонте, волнистая, постоянно меняющая очертания и цвет, напоминающая эйлатские ландшафты Израиля. Кажется: доедешь до них и окажешься в Земле Обетованной…

Но нет, нам в другую сторону, в город соблазнов и библейских грехов. И ведет туда черная лента шоссе, на которое, как узелки на веревку, нанизаны редкие городки – на память о человеческой цивилизации, когда-то здесь существовавшей. Цивилизации не самой высокоразвитой, если сравнивать с древними майя: те оставили после себя инженерно построенные пирамиды и точнейший астрономический календарь, а эти – кладбища ржавых машин, горы сожженных покрышек, перекошенные дома с выбитыми глазами-окнами, сломанные тачки, телеги, бочки – ценные во времена освоения Дикого Запада, а теперь превратившиеся в хлам, по которому ветер гоняет мячики перекати-поле.

Большую часть времени по обеим сторонам дороги видны лишь плоские, каменистые поверхности, кажется – здесь недавно случился апокалипсис местного масштаба и выжег все живое. По сторонам лучше не смотреть, иначе захочется вздернуть самого себя на одной из мачт электропередач, сделанных из редвуда в форме виселицы. В придорожных городках полное безлюдие, зато обязательно присутствует американский флаг – такой обтрепанный, будто им по вечерам мыли полы, пенсионного возраста бензоколонка, не первой юности кафе и столб с надписью «Следующая заправка через 100 миль».

Вывеска «Гриль и Блюз» горела красным неоновым светом, еле заметным на солнце, и предлагала традиционно «завтрак, ланч и обед». Экстерьер кафе напоминал салун золотоискателей, ковбоев и грабителей почтовых дилижансов, где закон устанавливал Кольт «Миротворец», а слово «шериф» звучало гордо. В отличие от деревянных «салунов» прошлого, кафе было построено из камня, которого в Неваде как снега в Гренландии.

Интерьер выглядел достаточно современно: мягкие диваны «лицом» друг к другу, между ними столы размером с дверь – для больших компаний, парочка столиков поменьше – для одиноких. Под потолком гудели кондиционеры, остужая внешнюю жару, из кухни доносились запахи, от которых сразу же выделялась слюна по закону условного рефлекса. Таблички указывали расположение туалетов и душевых кабинок.

От старой публики остались только ковбои, вернее, одетые под них водители грузовиков: шляпы с загнутыми полями, майки с надписью «Watnted» и денежным мешком или изображением «Грязного Гарри» с пистолетом, клетчатые безрукавки, открывающие красные руки и прикрывающие набитые бургерами животы, потертые шорты, из которых торчали ляжки -толстые, как стволы секвойи.

Время ланча, кафешка полнилась разномастным дорожным людом, среди которого преобладала мужская половина человечества, разбавленная двумя девушками. Одна сидела рядом со входом за столиком на двоих и смотрела в окно без всякого участия сознания, так смотрят скучную телепередачу вроде предвыборного шоу и думают о чем-то своем, далеком. Мила мазнула по ней взглядом: измученно-тощая, ежик волос довольно странного цвета – черного у корней и ярко-оранжевого у концов, такое сочетание встречается у ядовитых лягушек и означает «не подходи, опасно!», черная майка без рукавов, левая рука темная от татуировок, пульс обмотан бинтом.

Официантка по имени Ванесса (если верить бэджику) поставила перед ней тарелку с яичницей «по-техасски» и бутылку пива Миллер. Девушка сказала «мерси» с французским проносом и опять уставилась в окно.

Другая девушка имела хипстерский вид: белые кеды фирмы Converse с черной звездой на щиколотках, брюки клеш цвета хаки до бедер, того же цвета майка-топ, едва прикрывающая черный лифчик, на плечах два хвостика из розовых прядей, на лбу прямая челка до бровей.

Танцующей походкой она подошла к музыкальному боксу, нажала на кнопку – автоматическая рука достала пластинку, положила на крутящийся диск, подвела рычаг с иглой. Раздалась колокольчиковая россыпь звуков когда-то бешено популярного «Маленького человека». Девушка принялась притопывать ногами и прихлопывать ладонями, подражая Шер из клипа, где она поет вместе с Сонни, потом, двигаясь в ритме песни, стала приближаться к Миле и делать губами «поцелуйчики». На ее голом, плоском животе виднелась татуировка скорпиона в позиции атаки.

С агрессивными нам не по пути, с нетрадиционными тоже. Мила слегка качнула головой «нет» и свернула к столику первой  девушки – несмотря на предостерегающий цвет волос, она выглядела не враждебно, скорее одиноко. Двум одиночествам всегда есть о чем помолчать. Миле сейчас не до разговоров, той, по всей видимости, тоже. Даже лучше, если она иностранка и не говорит на местном языке.

Рядом свободный стул, Мила села, не спрашивая разрешения – в глубинке люди обходятся без столичных церемоний, и в ожидании официантки тоже уставилась в окно. «Француженка» повернулась, коротко глянула на нее, взяла бутылку - запотевшую, только что вышедшую из холодильника, налила в стакан столько, сколько позволила пена, подвинула Миле.

Пить алкоголь, пусть и слабый, не входило в намерения Милы, строго придерживалась правила: пьяный за рулем – потенциальный убийца. Но в ближайшие часы садиться в седло своей «бэ-эм-вэшки» не собиралась: лучше отдыхать в кондиционерной прохладе, чем жариться на пустынном солнце, а горло пересохло, и неизвестно еще сколько придется ждать  официантку - она одна на всех. Предложенное пиво выглядело заманчиво холодным и свежим, к тому же дружеские жесты отвергать нельзя. Мила взяла стакан, чокнулась с ее бутылкой, выпила до дна.

Соседка посмотрела на нее более осмысленным взглядом и сказала на чистом английском:

- Рассказывай.

Феномен незнакомца: первому встречному расскажешь больше, чем давнему другу. Мила вытерла рукой пену с губ и уставилась в окно, где как на гигантском экране мелькали кадры ее судьбы.

- Мне было семь лет, когда появился отчим. Мама болела, я вела хозяйство, а он работал где-то далеко, на лесозаготовках, приезжал на пару дней, потом опять надолго пропадал. К нам, троим детям, относился, вроде, неплохо, но после смерти мамы резко переменился. Видно, закончилась подписка на адекватность. Снял маску нормальности, стал проявлять ко мне интерес. Не насиловал, но преувеличенно ласково гладил, обнимал, лизал щеки. Потом произошло самое главное, а я даже не поняла и не испугалась. Наоборот, было приятно его внимание, ведь меня давно уже никто не обнимал и не ласкал. К тому же, он был красив, и я, кажется, влюбилась – первой, непорочной любовью.

Потом беременность, аборт – из меня вырезали все женское, долго восстанавливалась. Отчим охладел ко мне, может, боялся огласки, может, потому, что я выросла, а его тянуло к малолеткам… Я сначала обиделась, потом плюнула. Некогда было. Его постоянно нет дома, а на мне сестра, брат, готовка, стирка, уборка и прочее.

И все бы ничего, но стала я замечать его похотливые взгляды в сторону Элли, она на три года меня младше. Однажды я вытирала на кухне посуду и услышала разговор, вернее – спор на повышенных тонах. Выглянула из-за двери. На площадке второго этажа стояли отчим и сестра: он пытался ее обнять, она отбивалась. Увидела меня, крикнула – Мила!

Дальше все произошло, как в ускоренной съемке: я бросила тарелку и понеслась к сестре на помощь. Но не успела. Отступая, Элли скользнула ногой по ступеньке и упала с лестницы…

- Она жива?

- Она живет в инвалидном кресле.

- Убила бы на месте похотливую сволочь. - Соседка сжала губы, взяла столовый нож и сделала несколько выпадов в сторону воображаемого противника. - С педофилами надо как в Китае с коррупционерами: пулю в лоб и счет за патрон - семье.

Редкое неравнодушие для случайного слушателя. Мила глянула на нее подробнее и заметила над левой бровью татуировку мертвого младенца, под глазом – каплю-слезу. Высоко на плече –  по-кукольному красивая, будто срисованная со старой рождественской открытки девочка держит распятие, что означает скорее всего «крест на детстве».

Кажется, девушке близка тема…

Подошла официантка. Мила заказала ту же яичницу, две бутылки пива и, когда Ванесса отошла, продолжила:

- Надеюсь, отчим попадет в ад. Там для педофилов приготовлен отдельный котел. Хичкок будет засовывать ему в задницу ананас и насылать на гениталии птиц-грифонов.

- Хорошо бы ему кто-нибудь при жизни это засунул… - сказала соседка и протянула руку через стол. - Манон.

- Мила.

- Он еще жив?

- Живет и процветает. На наши деньги. Он - официальный опекун, получает детские пособия, к тому же выплаты на лечение Элли из спецфонда. А лечить ее не собирается. Сука ненасытная. С удовольствием отдал бы нас на попечение штата, да жадность не позволяет. Лесоповал бросил, устроился автомонтером в гараж на Южной улице Вегаса, там дорогие телеги ремонтируют и раскрашивают по желанию заказчика. Про них еще телепередачу делали на Дискавери.

Так эта мразь мало того, что сам мной пользовался, стал втихаря подкладывать меня клиентам. За толстые пачки баксов. Малолетки ценятся среди извращенцев. Вот где я насмотрелась… Богатый – далеко не самый умный, порядочный, чистый. Некоторые дома ценой в миллион засраны хуже бразильских флавел. Я «работала», как раб на хлопковой плантации. Днем – дома, ночью – у клиента. Крутилась как морская свинка в колесе, забыла когда у меня день рождения. Не знаю, как долго выдержала бы. Кажется, я уже начинала умирать, только за брата и сестру еще держалась… и молилась… своему – детскому Богу.

Однажды приехал в гараж продюсер, пожилой дядя. Увидел меня там, случайно. Творческий человек, он сразу заметил диссонанс: тело начинающего жить человека, а взгляд как у мертвеца - белое безмолвие эмоций. Поговорил с кем надо, «взял» меня на ночь. Привез домой, напоил чаем с пирожными. Специально заказал мой любимый лаймовый пирог – люблю кисленькое… Уж не знаю, как ему удалось меня разговорить, я же ни с кем не откровенничала, а ему рассказала.

И он мне помог. Хитро так, по-еврейски, по методу царя Давида, который говорил: чтобы накормить человека, дай ему не рыбу, но удочку. Сказал: отсюда я тебя вытащу, а дальше сама. Купил нам с детьми дом, на остальное я зарабатываю - тем же способом, но с другой категорией клиентов. Их, кстати, тоже поначалу тот продюсер посоветовал. И я ему безмерно благодарна. Моя психика постепенно восстановилась, хотя получила изрядную вмятину. Детские травмы забываются быстро, если длятся недолго.

- Прям как в сказке про Кота в сапогах. Все довольны и счастливы. Почему тогда взгляд убитый?

- Да опять эта сволочь отчим. Его из гаража тогда уволили, устроился в другой, подальше от Вегаса, в Рино. Мы от него съехали, в секретное место, но детские пособия он продолжал получать, вдобавок требовал, чтобы я каждый месяц привозила ему  наличку. И я привозила, платила, спала с ним одну ночь и опять уезжала. Не знаю – что это было… Стокгольмский синдром какой-то новой формы или просто жалость. Выглядел он каким-то опущенным…

А вчера всю жалость как отрубило. Я приехала, привезла «зарплату», а он меня отдал двоим бугаям на всю ночь. Боже, как вспомню этих жеребцов… Оказалось, он им проиграл бешеные деньги и мною заплатил долг. Знаешь, если бы был под рукой пистолет, я бы выпустила в него полную обойму, а в могилу вбила осиновый кол, чтобы этот вурдалак больше не воскрес.

Официантка принесла заказ. Яичница дымилась и приглашала немедленно себя отведать, но Мила отодвинула тарелку, открыла пиво, налила себе и Манон – та стала отпивать медленными затяжками. Потом сказала:

- Не одной тебе жизнь показала фигу.

- Рассказывай.

- Я родилась в Валлонии – это франко-говорящая часть Бельгии, в деревушке, прилепившейся к восточному склону Арденнского хребта. Название забыла и не хочу вспоминать. Там не происходило ничего примечательного, кроме инцеста. Мой отец был мой дед одновременно, и никто не считал это чем-то необычным, я в том числе. Он и ко мне подкатывал, но уже был не в состоянии лишить меня девственности. Зато одному из любовников матери это успешно удалось.

Дикая деревня была – во всех смыслах. Отрезанная от мира, отставшая от цивилизации. Зависшая в том темном средневековье, когда еще принадлежала одному французскому барону, не отличавшемуся здравомыслием. Он поливал цветы бычьей спермой, надеясь, что они дадут ему великую сексуальную силу. У него была любовница, красавица Амели. Говорят, любил ее безумно, а когда родился ребенок – так же безумно разлюбил: ее отдал на потеху пастухам, а ребенка бросил на съедение свиньям.

Говорят, она обладала ведьминскими силами и прокляла барона и его потомков, которые в то время составляли чуть ли не половину населения деревни, ведь он трахал все, что двигалось. От инцеста рождаются больные дети, в основном, дебилы. С умом у них туго, зато с половым влечением хорошо.

Все дети в деревне были в той или иной степени братья и сестры. В школу мы не ходили, зачем учить то, что никогда не пригодится. Учились работать с детства – дрова рубить, овощи выращивать, за скотиной ухаживать. А по вечерам…

У нас дома начиналась оргия. Не помню момент, когда стала женщиной, наверное, еще в утробе матери – мужики всегда на мне лежали. С пьяными рожами, грязнющими руками, вонючие, слюнявые… Тьфу!

Иногда мне удавалось вовремя спрятаться – дом был большой, столетний, закоулков много. Я забивалась в дальний, темный, пахнущий плесенью и птичьим пометом угол, брала какую-нибудь старую религиозную книжку с картинками из библейских сказок и копировала картинки на чистые листы книг. Помню, особенно хорошо получался Иисус, которого только что сняли с креста – весь в ранах, страдает, а за что, собственно?

Так и я. За что мне все это – спрашивала внутри себя и не находила ответа. Рисовала, отвлекалась, и вроде ничего… Забывалась – до следующего раза.

В шестнадцать у меня родился ребенок. Мальчик Андрэ. Кудряшки, голубые глазки… чисто ангелочек. Не знала, кто отец, но  неважно – ребенок был мой и больше ничей. Хотела немного окрепнуть после родов и сбежать с ним из того ада.

Окрепнуть не дали, практически сразу стали трахать, неважно, что больно тебе, кровь хлещет, этим придуркам все равно. Дубовые рожи и души. Андрэ плачет в соседней комнате, а в меня тут очередной мамкин «жених» тычет своей кочерыжкой, да еще рот затыкает ручищей, которой туннели можно копать. Кажется, я потеряла сознание. Очнулась – тишина. Вышла в комнату, спрашиваю – где Андрэ? Кто-то говорит: да его в окно выбросили, кричал сильно. Представляешь: дом стоит на крутом склоне, даже машины сюда не поднимаются, вокруг непролазный лес, дикие звери – рыси, кабаны… внизу река по камням скачет… и где-то там мой малыш, один, в буквальном смысле брошенный…

Голос Манон дрогнул. Из глаза выпала слеза и потекла прямо по татуированной капле. Манон быстро смахнула ее, потерла лицо ладонями, пару раз шлепнула себя по щекам. Посидела молча, наклонив голову, потом вздохнула и продолжила:

- Несмотря на ночь, я пошла его искать, думала – найду по голосу. Не нашла. Лучше бы я тогда же сорвалась со скалы… Изрезалась о сучья и шипы, вернулась злая, как ведьма Амели. Стала на них орать, а мать говорит «да не расстраивайся, ЕЩЁ родишь». У меня разум помутился. Схватила бутылку, разбила и «розочкой» ткнула матери в горло. Смела их бутылки со стола – полные и пустые, бросила горящую спичку и убежала в чем была. Надеюсь, они сдохли в огне, там половина спящих было.

Пошла в сторону Франции, чтобы забыть Бельгию, как кошмар. В Амьене устроилась в овощную лавку, сняла комнату, но жить там не смогла. В каждом младенце видела Андрэ, в каждом пьяном – его убийцу. В криках чаек слышала предсмертные крики моего сына. От ветра задыхалась - он приносил смрадный дух Арденн и воспоминания, которые черными привидениями кружили надо мной днем и ночью. Сердце сжигала ненависть к алкоголикам и зависть к тем, у кого сложилось лучше, чем у меня. Я своровала деньги из кассы, о чем не жалею – хозяин магазина обвешивал покупателей, сделала документы и уехала в Америку.

- Где живешь, чем зарабатываешь?

- Работаю в тату-салоне, живу рядом с Хэнтридж-парком.

- Вроде, и у тебя наладилось?

- Вроде да. Только до сих пор обвиняю себя в смерти Андрэ, наказываю болью - набиваю татуировки, режу вены… - Она поправила эластичный бинт на левом пульсе. – У меня есть один знакомый садист, магистр Черной Вселенной Чен Татум. Он иногда хлещет меня прутом. Знаешь, телесная боль хорошо заглушает душевную. Помогает. На время. Девять лет прошло…

- К доктору не обращалась?

- Бесполезно. Винить себя – в моем характере, а характер не лечится.

Из музыкального бокса послышалась ритмичная музыка и низкий, грешный голос Леонарда Коэна, мечтавшего о возврате к старым, злым временам – там было плохо, но все же лучше, чем сейчас:

Верни мне ночь, в которой прах,

Тот тайный угол в зеркалах,

А здесь мне некого пытать и одиноко.

Верни Берлинскую стену

И красный флаг, и сатану,

А будущее нас убьет – оно жестоко.




Манон подняла бутылку:

- За будущее, которое нас рано или поздно убьет.

- Пусть раньше сдохнут те, кто нас обидел. – Мила стукнула дном своей бутылки о ее, отпила, поставила. Заметила острый взгляд, который Манон бросила на мужчину, враскачку проходившего мимо. – После всего, что случилось, ты стала лесби?

- Как ни странно – нет. Был один опыт, здесь, в Америке, не понравилось. Осталась в рядах гетеро. Нас, нормальных, исчезающе мало. А ты?

- Я с вами. – Мила еще раз чокнулась своей бутылкой о бутылку Манон, будто скрепила договор о дружбе. - Тебе в какую сторону?

- В Лас Вегас.

- Подвезти? Я на мотоцикле.

- Да. Здорово. А теперь давай поедим. Я со вчерашнего вечера ничего не ела…




***




Закат доживал последние минуты. Солнце спрятало за горами лицо, оставался видным лишь его «лоб» в форме светлого сегмента. На него наплывали длинные, местами разорванные полосы облаков – как расшатанные нервы небесного художника. В красках от грязно-синего до мертвецки-коричневого, точно по Мунку, не хватало только скелета, сходящего с ума от собственного крика. Картина «Бред авангардиста». Художник устал писать радость, устал бороться с самим собой. Небрежным движением кисти замазал доносившиеся снизу лучи и ушел лечиться крэком и скотчем.

Мила зябко повела плечами. Алекс накрыл их рукой и ощутил мелкое подрагивание.

- Тебе холодно?

- Нет. Мне неуютно. Будто крепко спала, согревшись под одеялом, а кто-то пришел и одеяло сорвал.

Мила задавила сигарету в гальке и накрыла руку Алекса своей – холодной, нервной.

- Знаешь, все, что связано с Манон, вызывает у меня улыбку, несмотря что соединили нас далеко не лучшие события жизни. Сестры по несчастью, мы стали друг другу как бы отдушиной, форточкой, в которую выкрикнешь боль – и, вроде, легче. Это как в Японии: на предприятиях устанавливают чучело начальника и позволяют работникам колотить его в порыве злости.

Мы не плакались друг другу, наоборот – когда встречались, веселились от души. Как дети, быть которыми нам было не суждено. И надо самим себя спасать, потому что ни Чип с Дейлом, ни черепашки ниндзя не прилетят на помощь.

По возвращении в Лас Вегас мы закупились пивом и едой в первом попавшемуся Волмарте и поехали к Манон. Выпили, и какая-то бешеная энергия вселилась: мы стали гоняться друг за другом, скакать по дивану, кидаться жареной кукурузой, запускать вверх драже «эм энд эмс», как конфетти. Потом врубили Металлику «Остальное неважно» и орали вместе с ними в бананы, как в микрофоны. Да, мы были вместе, доверяли друг другу, остальное – неважно и пошло к черту! Хотя бы на один вечер…

Крыши у нас тогда снесло, как после урагана в двенадцать баллов по шкале Бофорта.

Наутро я проснулась на продавленном диване, в жутком разгроме, но с таким легким сердцем, будто все несчастья унесло бурей и распылило над океаном, как пепел мертвеца. Конечно, потом, постепенно, они вернулись, но уже не было ощущения безвыходности, безнадеги. Я поцеловала спавшую на прикроватном коврике Манон и уехала. Потом, из дома уже, вызвала к ней уборщиков, а также купила новый диван и еды на неделю.

С тех пор мы встречались, нечасто, может, раз в два-три месяца. Не плакали друг у друга на плече, не вспоминали обиды, нанесенные жизнью. Наоборот, увидимся, состроим рожи и начинаем хохотать, без слов и причин. Возьмемся за руки и шагаем по комнатам, как пакистанские караульные – высоко вскидывая ноги, выделывая загогулины. Или играем в догонялки, носимся по саду и орем, как психопаты на прогулке. Это был наш способ не сдаваться, показать средний палец судьбе.

Не всегда бесились, порой просто сидели, выпивали и думали каждый о своем, или смотрели дурацкие мультики про Вуди Вудпекера и ржали, как первоклашки.

Манон была моим лекарством от тоски, я «принимала» ее, когда становилось невыносимо. Она спасала меня, сама того не зная, а я вот ее не спасла…

Алекс тихонько сжал ее плечо, тряхнул.

- Не надо. Не твоя вина.

- Да я знаю. Привычка. Непродуктивное чувство вины. Кстати, из таких получаются хорошие партнеры и работники. – Мила подняла голову, улыбнулась одними глазами.

Кажется, первый шок прошел… или, во всяком случае, вступил в фазу спокойного принятия действительности. Можно задать главный вопрос, но максимально осторожно.

- Ты помнишь – что сегодня произошло?

Секундная пауза.

- Да. – Голос чистый, уверенный.

- Можешь рассказать?

- Кажется, могу. – Опять пауза. Мила смотрела на горы, но не видела их, она листала память, как книгу - от конца к началу, восстанавливая пережитые события. - Мне позвонил Чен, этот ее чокнутый бойфренд. Псих-самоучка. Его истерикам позавидовал бы любой пубертатный подросток. Может взорваться из-за ничего, из-за какого-нибудь безобидного слова или даже молчания, которое длится слишком долго. Сразу начинает орать, размахивать пистолетом или ножом, которые всегда имеет при себе. Думаю, он что-то употребляет, но не для того, чтобы успокоиться и улететь в грезы, а наоборот – чтобы себя взвинтить.

Тату набивает, а гонора - будто нефть качает. Называет себя Посвященный или Великий магистр, что-то вроде того. Увлекается черной готикой и средневековыми пытками. Садист редкий, как моль юкки. Причем, в отношении себя тоже. Он давал себя подвешивать крюками за кожу и говорил – ощущение, будто летишь. Еще меня уговаривал, я сказала, у меня кожа тонкая, боюсь сорваться (как бы в шутку, я не собиралась участвовать в их ритуалах), а он на полном серьезе: это так же безопасно, как спать на полу, никогда не упадешь.

У него какая-то новая форма шизофрении: одной половиной головы говорит одно, другой – другое, и никогда не знаешь, что он имеет ввиду, что сделает через секунду.

Я бы сказала - полный идиот, но, может он тоже самое думает про меня. Неважно. С Манон они сошлись на психологическом уровне – ему нужна была жертва, а она, как никто, подходила на эту роль. Однажды он показывал на ней прием для быстрого, прям по Брюсу Ли, вырубания человека – ударить ребром ладони в сонную артерию сбоку на шее. Манон упала без сознания, я перепугалась, думала, он ее убил. После того случая старалась с ним не пересекаться.

Пару месяцев его не видела, звонки сбрасывала и вообще заблокировала. Сегодня он позвонил с ее телефона, сказал: срочно приезжай, Манон хочет покончить с собой. Он, конечно, шизик, но я поверила.

Как-то мы с ней сидели, смотрели «Живую планету», Дэвид Аттенборо рассказывал за кадром:

- Слоны умирают, когда у них стираются зубы…

- У меня давно стерлись, - вдруг сказала Манон, - Мне нет ради чего жить.

- А я?

- Ты – да. Наверное, только ты держишь меня на поверхности этой скотской лужи под названием жизнь.

- Что я могу для тебя сделать?

- Живи дольше, чем я.

Я знала, что она раньше резала себе вены. Короче, после звонка Чена вскочила на мотоцикл и помчалась. Дверь была не заперта. Вхожу, в доме тишина. Позвала, никто не ответил. Осмотрела комнаты, везде пусто. Вхожу в ванную – Манон лежит: одна рука в воде, из вены красная струя вытекает, другая рука на краю ванны, из нее капает. Я сразу поняла: она мертва.

Хотела позвонить в полицию, полезла за телефоном, тут меня стукнули сзади, я упала. Очнулась – сижу на полу, голова в тумане, рядом Чен с пистолетом. Что-то говорит, я не понимаю, слышу его будто через подушку.

«Вставай… пойдем со мной… иначе как с ней…» в этом духе. Пару раз выстрелил в потолок. А я пошевелиться не могу, как парализованная. Вдруг еще один выстрел, Чен упал, какие-то люди прибежали, голоса, сирены. Услышала слово «полиция», а мне туда нельзя. Страх меня поднял - выбежала, завела мотоцикл… дальше ты знаешь.

- Думаю, тебе не избежать контакта с полицией.

- Нет. Я уже говорила. Мне туда нельзя вообще. Задержат, будут выяснять на причастность. Детей заберет отчим – это главное, чего я боюсь. Он ведь тогда, в ноябре приезжал в Каньон, чтобы меня шантажировать. Чтобы я опять начала платить, иначе объявит Элли и Джонни в розыск. Он не знает их места проживания. Но легко может узнать. Он опекун, я несовершеннолетняя. Нас просто отдадут ему…

- Не отдадут. Ни о чем не беспокойся. У меня есть связи в полиции, к тому же получишь нашего лучшего адвоката. Он все сделает, ты только поприсутствуешь на заседании.

- Да, а если начнут расспрашивать – что да как?

- По закону, ты не обязана отвечать даже на вопрос левша ты или правша. С ними будет разговаривать адвокат. Мэт Лонгли – хитрый лис, прославился на всю Неваду после одного случая. Некий индийский миллиардер, страдавший алкогольной и игровой зависимостью, проиграл у нас астрономическую сумму в двадцать один миллион. Ему запретили вход в казино, но долг должен был выплатить.

Индиец обратился в суд с претензиями, будто бы работники казино подмешивали наркотик в его любимую водку («Сокровище России», кстати), чтобы заставить продолжать играть. Делом занялся Мэт. Собрал досье на миллиардера и его родственников до третьего колена, выявил все их грехи, болезни, а также налоговые нарушения… В-общем, дело даже до суда не дошло. Разошлись мирно.

Так что не бойся, ты в надежных руках.

- Боже мой… Алекс… Ты мой ангел-спаситель. Как я смогу тебя отблагодарить?

- Выходи за меня. Извини, обстановка не очень романтичная, и момент, может, не совсем подходящий, но если хочешь, встану на колено. Кольцо у тебя уже есть.

- Не надо на колено. Я согласна. Только… у меня есть последний заказ, который не могу отменить. Клиент очень серьезный, японец, по-моему, из «Якудзы». Весь в татуировках: на теле до подбородка, на руках до кистей. Потому носит рубашки с длинными рукавами и стоячим воротником даже летом. Забронировал номер на двоих, вернее, отдельный домик еще восемь месяцев назад. На неделю в конце декабря, в Таиланде.

- На каком острове?

- Ко Чанг – такой, в форме головы слона.

- Бывал там. Остров для одинокого отдыха. Гостиница?

- Бунгало Марриот. Только не вздумай приезжать следом. Человек действительно опасный. Я как-то видела, как он тренируется в зале – мечом размахивает, будто это его третья, самая главная рука. – Мила помахала в воздухе рукой с воображаемым мечом, смешно, по-детски.

- Не бойся, я не буду вмешиваться. Только присмотрю за тобой. Со стороны и с безопасного расстояния. Военные говорят: прикрою спину.

- Странное ощущение. - Мила вдруг наклонила голову, закрыла лицо руками.

Алекс подумал: период релаксации закончился, начался прилив воспоминаний и осознание реальности. Все-таки увидеть труп «вживую» – приличный удар по психике, а труп лучшей подруги – удар вдвойне. Если Мила примет его без возражений, может раскиснуть, расплакаться, а если не примет, то под воздействием энергии отрицания сделает что-нибудь спонтанное, рискованное: полезет на скалы или прыгнет на байк и помчится опять на бешеной скорости, чтобы психологически «убежать» от недавно увиденного и пережитого. Взять ее покрепче за локоть, чтобы, как якорь, удержать на месте во время душевной бури.

- Странное ощущение, - повторила Мила и опустила руки. Глаза сухие, горят черным, беспокойным огнем. – Не помню, чтобы кто-то за мной присматривал или прикрывал мою спину. Не осталось никого из тех, кто поддержал хотя бы добрым словом. Мама давно умерла, даже не знаю, где ее могила. Папа  умер в прошлом месяце, у меня на руках, все повторял «прости… прости…». Сегодня Манон. Продюсер, который меня вытащил из говна, старый и тоже долго не протянет. – Мила схватила руку Алекса, сжала обеими руками - твердыми и холодными, как наручники, заговорила тихо, требовательно: – Пообещай! Пообещай, что никогда меня не бросишь!

- Обещаю. Конечно, обещаю. Иначе буду последним подлецом и большой скотиной.

Беспокойство в глазах погасло, Мила улыбнулась доверчиво, без ожидания подвоха, как пятилетняя девочка, увидевшая чудо: божья коровка, бежавшая по ее пальцу, вдруг расправила крылья и поднялась в воздух. Оказывается – она может еще и летать!

- Хочется верить в чудо и в то, что есть мужчины, которые держат слово. Не знаю почему, но думаю, ты именно такой. Знаешь, я давно потеряла наивность и не верю обещаниям - они так же ненадежны и расплывчаты, как прогнозы погоды: кое-где дождь, кое-где солнце, кое-где штиль, кое-где ураган.– Мила ослабила хватку, погладила то место, приложила его руку к своей щеке – она горела. - Надоело не верить. Надоело в каждом человеке видеть мошенника, каждое слово рассматривать под микроскопом.

- Со мной можешь не напрягаться, – Алекс тоже улыбнулся. – У тебя болезненное чувство вины, а у меня болезненное чувство ответственности.

- Тогда предлагаю подписать контракт, в котором один пункт: Алекс никогда не бросит Милу, иначе у него вырастут рога. И звезды нам в свидетели.

- Согласен. – Алекс расписался пальцем на небе.

Мила сделала то же самое.

Договор скрепили коротким поцелуем. Алекс почувствовал ее холодный нос. Пустыня зимой остывает до минусовых значений,  пора сменить геолокацию.

- Теперь к практической стороне вопроса. Ты самостоятельно ехать не в состоянии. Вызову спецтранспорт для твоего байка, а тебя отвезу домой на своем.

- Хочешь поработать моим эвакуатором?

- С удовольствием.

- Спасибо, что ты есть, Алекс.




***




Декабрь в Таиланде многие называют самым комфортабельным временем: воздух - плюс двадцать восемь, вода - плюс двадцать четыре, природа, которая не умирает на зиму, и море, которое продолжает делиться своими дарами. Буддийская страна, а Рождество отмечает не менее пышно, чем в христианском мире – в угоду туристам, делающим государственную кассу.

Получается странное смешение обычаев и религий: у подножия статуй Будды располагаются компании игрушечных дедов с белой бородой и мешками подарков для послушных девочек и мальчиков, по улицам ходят слоны в национальных накидках на спинах и красных шапках с ватной опушкой на головах, рядом с монументами в честь местных мудрецов стоят елки в виде вытянутых за угол треугольников, обвешанные блестящими шарами и разноцветными смешариками. Вдоль дорог встали рядами гигантские имбирные коврижки с улыбками из крема, на крыши домов сели гигантские надувные санта-клаусы. В магазинах звучат все те же рождественские песни, которые раз в году заигрываются до дыр, но продолжают создавать праздничное настроение.

Мила медленно прошла вдоль торговых стеллажей, выбрала бутылку воды вместимостью в треть литра, без газа и вкусовых добавок, свежеиспеченный банановый кекс, заплатила пятнадцать батов улыбчивой девушке-кассирше и вышла из искусственной прохлады магазина в натуральную прохладу утренней улицы. Остановилась, огляделась, по-утреннему медленно соображая – чем заняться, в какую сторону пойти. Поблизости от рекламного щита, сообщавшего сегодняшние скидки на продукты супермаркета «Лотос», лежала на асфальте жирная, довольная жизнью собака – ей не надо соображать чем заняться, она уже занята. Рядом сидела старая, высохшая и почерневшая то ли от возраста, то ли от постоянного пребывания на солнце тайка с толстой и такой же темной, как ее кожа, сигарой во рту. Тайка глядела вдаль, не моргая и не шевелясь, неизвестно – уходила ли она на ночь домой и имела ли его вообще: уже четыре дня Мила, посещая магазин, видела ее на том же месте, в той же позе и, кажется, с той же сигарой.

Тайка не просила милостыню, сидела гордо и независимо, но было видно, что бедна. Мила положила ей на юбку купюру в пятьдесят бат, именно положила – с почтением к изображенному на купюре королю Таиланда Раме IX и отправилась на рыбный рынок. Не с намерением что-то купить, просто поглазеть, поудивляться на ассортимент местной кухни.

Откусывая от бананового кекса, она проходила мимо торговых рядов, скользя взглядом по нанизанным на палочки жареным скорпионам, яйцам с запеченными внутри зародышами, блюдами из лягушек, тараканов, пауков под чесночным соусом. От взгляда на чашу с супом из свежей свиной крови у нее непроизвольно произошел рвотный рефлекс, и проглоченный банановый кекс едва не вывалился на прилавок. Мила отвернулась и… уперлась в грудь мужчины, стоявшего сзади почти вплотную.

- Для традиционной тайской кухни нужен крепкий желудок, - сказал мужчина. Мила подняла глаза – Алекс: коричнево-загорелый, в соломенной шляпе, черных очках, рубашке с короткими рукавами, шортах и пляжных шлепанцах со множеством дырок. Типичный среднестатистический турист, увидишь и пройдешь мимо, а если он что-то совершит, и потребуется его описать, то не вспомнишь даже цвет одежды.

- Ты… ты… что тут делаешь? – прошептала Мила, будто боялась, что омары, лангусты и другие ракообразные могли их услышать.

- Что и обещал – прикрываю твою спину.

- Нельзя. Опасно. ОН может увидеть.

- Не увидит. Я видел, как он четверть часа назад садился в тук-тук,  заплатив сотню батов. Наверное, далеко собрался ехать.

- Да, сказал – поедет на Южную часть острова, там рай для одиноких, только скалы и пальмы. Он ездит туда каждый день купаться, чтобы никто не видел и не прочитал его татуировки. Вернется только к вечеру.

- Тогда у нас есть время. У тебя какие планы – купаться, загорать, гулять без особой цели?

- Сначала погулять. Когда вода прогреется, хочу искупнуться.

- Давай прогуляемся вдоль моря. Только не здесь. Слишком шумно и многолюдно. В полутора милях к западу есть пляж Клонг Прао с белым песком. Знаменитую рекламу батончиков Баунти там снимали. Тихо и спокойно, нет орущих детей, настырных продавцов сувениров и бешеных гонщиков на водных байках. Обратно приедем на раздельных тук-туках, никто ничего не заподозрит.

- Хорошо. Только выброшу кекс.

По дороге болтали о том, о сем, в основном Мила, рассказывала про серых тайских белок, бегавших по проводам на территории резорта, про шустрых ящерок, бесстрашно шнырявших под ногами, не боявшихся быть затоптанными, про комара, который каким-то образом проник ночью сквозь москитную сетку и укусил Милу прямо за кончик носа – вот сюда, она показала глазами, смешно скосив их на нос.

Первый раз Алекс видел ее если не полностью счастливой, то полностью расслабленной, без тени заботы в глазах – они сияли тем же глубоким аквамариновым светом, что и море, вдоль которого они шли. Улыбка не сходила с ее губ, его сердце тоже улыбалось и таяло, как ванильное мороженое на тропическом солнце. Идти рядом, слушать ее голос, дышать одним с ней воздухом - счастье такое же необъятное и неисчерпаемое, как мировой океан.

Они прошли через короткую кокосовую рощу, вышли на пляж и заметили - что-то странное творилось с морем: вода будто отступила, но не на пару метров, как при отливе – в этой лагуне он почти не замечался, а ушла вдаль на приличное расстояние. Причем ушла быстро - на песке еще трепыхались мелкие рыбешки и крабы, которых море не успело взять с собой.

Ну, может, это какое-то редкое природное явление, даже любопытно его наблюдать, Алекс не насторожился.

Насторожился после. Взглянул вдаль – уровень воды на горизонте был выше, чем обычно. Скалы близлежащих островков, выступавшие из моря как пальцы исполина, были затоплены до верхней фаланги.

Странно. И спросить не у кого – телефоны оставлены в номерах, на пляже в этот ранний час никого. За исключением пожилого тайца: одетый в белое, он сидел на песке, поджав ноги, сложив руки в приветствии «намасте», закрыв глаза, склонив голову на грудь. Услышал приближающиеся шаги, поднял голову, посмотрел вдаль. Не глядя на Алекса и Милу, сказал на английском с сильным азиатским акцентом:

- Уходите отсюда. Идет большая вода. Большая, как гора.

Алекс не придал значения. В Азии сумасшедших не меньше, чем в Америке. Совсем недавно там сходили с ума от предсказаний конца света по календарю майя, здесь вот предрекают какую-то большую воду. Но уточнить не мешало бы.

- Какая вода? Куда идет?

- Я сказал, ты услышал. – Таец явно не собирался объясняться с незнакомцем. – Посмотри вокруг – поймешь.

Проклюнулся зародыш беспокойства. Алекс огляделся. Берег был подозрительно, пугающе пуст и тих: ни обезьянок, обычно шныряющих по деревьям, дерущихся, визжащих от радости или боли, ни птиц, шуршащих в ветках, кричащих на разные голоса. Будто вымерло вокруг. Животные чувствуют природные катастрофы лучше людей и их приборов. Беспокойство усилилось. Еще один вопрос:

- А вы почему не уходите?

- Я специально пришел. Я молился, чтобы ЭТО произошло. Когда придет вода, меня спасет Пра Мэ Тхорани, как она спасла молодого Будду. Потом придет Бодхисатва и сделает меня бессмертным. Я стану новым Буддой, мне будут поклоняться боги и люди. Уходите, если хотите жить.

- Алекс, посмотри! – крикнула Мила, одно рукой показала вдаль, другой вцепилась в Алекса.

Водная линия горизонта поднималась на глазах, вставала огромная волна, широкая – от края до края. Донесся глубинный гул, странный, страшный, будто проснулся подводный великан и со стоном и ревом собрался выйти на поверхность. Таец воздел руки к небу, потом опустил, заговорил быстро и неразборчиво на своем языке.

- Цунами идет! – крикнул Алекс. – Надо искать высокое место! - Схватил Милу за руку, и они помчались вглубь острова.

Вода настигла их у первых домов – подхватила, понесла с собой и не казалась особо опасной, пока позволяла доставать ногами до дна и двигаться в нужном направлении. Но вода все прибывала, набирала силу, как снежная лавина, к тому же несла множество мусора – от обломков лодок до вывернутых с корнем деревьев. Сопротивляться становилось все труднее, Алекс и Мила лишь пытались держаться на поверхности и уворачиваться от ударов.

Вскоре пришлось оставить попытки сопротивления или какого-то регулирования и отдаться на милость воды, которая судя по всему совсем не собиралась милость проявлять - гнев стихии слеп и глух. Катастрофа в чистом виде: грохот разрушений, скрежет металлических конструкция, крики людей, методичный, безжалостный шелест потока, сметающего, смывающего все препятствия и ощущение собственного бессилия, глубокий, неуправляемый страх – как на войне, когда твоя жизнь от тебя не зависит.

Полная паника, которой Алекс изо всех ментальных сил пытался не поддаваться. В одиночку он давно бы доплыл до крепкого здания в несколько этажей, забрался бы повыше и сидел в безопасности. Но рядом Мила - она заметно ослабла, головой все чаще окунается в воду, приходится ее поддерживать, чтобы оставалась на плаву.

В бурном потоке хаоса Алекс все же заметил и капельку удачи - волна несла их на каменное строение, два этажа которого торчали из воды, а на балконе стояли люди, тянули руки вниз и старались выловить еще живых проплывавших. Осталась какая-то сотня метров.

Вдруг неподалеку раздался детский крик. Алекс повернулся и увидел тайскую девочку лет шести-семи: глаза круглые от страха, мокрая, как лягушонок, она висела на пальме, которая еще стояла вертикально, но уже гнулась под напором воды.

Дети – его слабость, даже чужие, если не спасет девочку, не простит себе всю оставшуюся жизнь. Кое-как разгреб мусор, подплыл, сказал «садись на меня» и показал рукой на собственную спину – на случай, если она не понимала по-английски. Девочка не заставила себя долго упрашивать, ловко перелезла на него и на удивление крепко обхватила руками за шею.

С грузом на спине, да еще поддерживая Милу, далеко не уплывешь – Алекс поймал проплывавшую мимо крепкую доску и использовал как импровизированный спасательный материал. Силы были на исходе, когда удалось добраться до людей на балконе – они кричали «сюда! сюда!» и, перевесившись через перила, пытались подхватить барахтавшихся Милу и Алекса.

Последним рывком, скорее психологическим, чем мышечным, Алекс поднял Милу повыше из воды, двое мужчин подхватили ее и девочку, а когда потянулись вытащить Алекса – его руки не смогли подняться, размокли как две тряпки, а дотянуться до его плеч спасатели не смогли.

Цунами – не судьба, она не может отхлынуть назад, предоставить вторую попытку. Нечто твердое стукнуло Алекса в бок, оттолкнуло от балкона и погнало дальше. Сил не осталось даже крикнуть что-то на прощание.




***




…Двери и окна бунгало стояли раскрытыми настежь. В комнате плавал прохладный вечерний ветерок, приносивший запахи морской влаги и звуки тайской музыки, в которой ангельские голоса флейт перемежались радостными вскриками струн и нежным перезвоном колокольчиков – звуки однообразные, без определенной мелодии, но легкие, радостные, если долго их слушать, упадешь в сон и отправишься гулять по райским кущам.

Кажется, на Милу они оказывали прямо противоположное действие, а скорее всего она их не слышала – полнилась злом и выплескивала его бранными словами.

- …ты… мерзавец и скотина… обманул все-таки… за это у тебя вырастут рога, как у тайского быка – вот такие, в метр… нет, в два метра… - сказала Мила пьяным голосом, со слезным всхлипом. Подняла руки, широко развела над головой. – Вот. Видел? – спросила она у телефона, стоявшего на низком столике и листавшего фотографии Алекса: на пляже озера Мид, на мотоцикле у мотеля, с мамой, с дочерью, с менеджером казино, с чашкой утреннего кофе…

- Куда ты пропал, можешь сказать? – Мила пьяно размазала слезы по щекам, взяла белую, будто одетую в лед бутылку Бангкок Водки («характер, способный удивлять»), налила в рюмку – хрустальную, на бронзовой подставке с двумя рыбками вокруг ножки, выпила залпом. Заела наполовину очищенным апельсином, откусив от него, как от яблока.

Пожевала. Проглотила. Посмотрела на сменяющие друг друга фото. Отложила апельсин и снова вопросила:

– Где ты? Почему не отвечаешь, не подаешь знак, что жив? Ты не можешь умереть просто так. Не можешь меня бросить. Меня все бросают рано или поздно. Я злая… и не знаю что делать… Я все равно тебя найду… Найду и задушу вот этими вот руками…

- Может, лучше сначала обнимешь? – раздался голос сзади.

Мила замолчала и замерла. Подумала – пьяные галлюцинации начались. Налила еще водки, отпила глоток, подумала, поставила рюмку обратно.

- Ты кто? – спросила не поворачиваясь. – Привидение? Зомби? Труп?

- Да, вроде, живой пока. – Алекс подошел, сел рядом с Милой на диванчик. – Давай, души в объятиях.

Мила смотрела и не верила ни глазам, ни ушам. Долго всматривалась в лицо Алекса, разглядывала со страхом и сомнением, чтобы не ошибиться, не обрадоваться раньше времени. Наконец, узнавание мелькнуло в ее глазах, она забралась Алексу на колени, обняла за шею, расцеловала – судорожно, суматошно, будто вернувшегося с войны.

- Ты как… ты где… Я два дня не спала, искала тебя – на берегу, в больницах, в моргах, пересмотрела гору трупов. Ходила вглубь острова по направлению потока, который тебя унес. Как ты спасся?

- Чудом. Когда меня чем-то стукнуло в бок и унесло, я уже был в полусознании, плохо соображал: воды наглотался, ослаб, думал – конец пришел, не выживу, не выплыву. Стал шарить по воде – за что бы зацепиться, чтобы удержаться на поверхности. Зацепился за что-то гладкое и твердое, проплывавшее мимо. Думал, ствол дерева, а потом оказалось – гигантский питон, представляешь? Он плыл, лавируя среди мусора и тащил меня за собой. Дальше была возвышенность, поток обмелел и постепенно остановился. Мой спаситель шмыгнул в кусты, а я остался на берегу и, кажется, отключился.

Сколько лежал, не знаю. Очнулся от того, что по мне обезьянки бегали, одна даже куснула за щеку. Открыл глаза, посмотрел на небо и первое что подумал – как ты… что с тобой…

- Да со мной ничего. Все хорошо. И с той тайской девочкой тоже, ее папа нашелся, а мама и двое братьев… в общем, ладно. Тысячи погибли. Черт возьми, ты жив… я почему-то верила. Кстати, позвонила Дэнни, он приедет завтра. Тебя искать.

- Не приедет. Я ему уже позвонил, сообщил, что в порядке.

- А как ты меня-то нашел? Я могла быть где угодно, в больнице в Бангкоке или уже в Лас Вегасе.

- Ты забыла – большой брат… то есть Боб Райер следит за тобой. Твой телефон практически все время включен, Боб сообщил мне координаты. А твой клиент? Что-то слышала о нем?

- Нет. За вещами и документами не явился. Скорее всего утонул. Цунами накрыло остров именно с той стороны. Нам повезло, что здесь закрытая лагуна, напор воды был слабее, даже до этих бунгало не добрался. Хотя все равно много разрушений и смертей.

- Главное – мы живы. Звучит, может, грубовато и неполиткорректно, но у жизни свои законы и я, если честно, бешено рад, что мы спаслись. Что могу тебя вот так держать на коленях, целовать в щечку, считать твои веснушки. Кстати, они все на месте? Не смыло водой?

- Ты дурачок, что ли? – Мила в шутку стукнула Алекса по плечу. – Нет, цунами точно не пошло тебе на пользу. Мозги основательно прополоскало. Подумай сам - если я на месте, то и веснушки тоже.

- Тогда отпразднуем?

- День возвращения веснушек?

- Почему нет? Закажем что-нибудь вкусненькое – я видел, ресторан вашего резорта уже работает. Жареную лапшу, яичницу с морепродуктами…

- …и телапию на гриле. – Мила глянула на бутылку с водкой, полной примерно наполовину. - Выпивки достаточно.  Кстати, завтра ведь Рождество. Закажи еще шампанское – выпьем за твое второе рождение.

- …которым я обязан тебе.

Алекс осторожно снял Милу с колен, усадил рядом, провел рукой по ее волосам – мокрым, не расчесанным. У нее действительно не было времени на себя, на отдых. За дырчатой перегородкой виднелась кровать с лилиями из цветных салфеток и насыпанными в виде сердца лепестками роз – ее украсили еще до катастрофы.

На столике, рядом с бутылкой водки горел мягким, закатным светом фонарь в прямоугольной металлической рамке с рисунком на стекле: стебли бамбука, озеро, заходящее солнце вдалеке. Фонарь в стиле дзен: вечер, безветрие, полный покой. Расслабьтесь, отдохните хорошенько, завтра вас ожидают новые заботы, новые обстоятельства - аэропорты, самолеты, чемоданы, очереди. Вольетесь в толпу и будете принадлежать ей, у вас есть всего несколько часов – принадлежать только друг другу, сказать то, что не предназначено для чужих ушей.

Глядя на фонарь, Алекс будто внял его световым сигналам.

– Хочу сказать сейчас – пока не забыл, пока не пьян и пока никого постороннего нет рядом. Ты спрашивала, почему я тебе помогаю. Наверное, потому, что, прежде всего, таким образом я помогаю себе. Да, такой вот извращенный эгоизм. Ты – причина, по которой я просыпаюсь каждое утро с легкой головой и бабочками в сердце. Ты наполнила мою жизнь  смыслом, как ливень наполняет водой пересохшее русло реки. В  почти опустевшем аквариуме моей души снова заплескались золотые рыбки.

Я слишком долго был одинок, что, наверное, странно звучит из уст материально обеспеченного человека. Но «богатство» и «счастье» – не синонимы. Ты можешь летать на личном самолете, отдыхать в лучших отелях мира, пить самое дорогое вино, иметь друзей, коллег, жен, любовниц и быть одиноким, как заблудившийся в пустыне верблюд.

Знаешь, о чем я мечтаю в рождественский вечер? Не стоять вместе с толпой на веранде казино, не смотреть на праздничный фейерверк и не кричать в атмосферу «Веселого Рождества!». Не сидеть в трехзвездочном ресторане, ковыряя какое-то «специальное» блюдо, похожее на блевотину орангутанга, не плыть по каналу  в позолоченной «Ладье Клеопатры», слушая рождественские песни фонтанов «Белладжио».

Нет. Все это я попробовал, и это не для меня. У меня теперь другие ценности и масштабы. В толпе ты одинок. Быть со всеми, значит – ни с кем. В рождественский вечер хочу быть вдвоем. С тобой. Сидеть на диване, накрывшись одним пледом, хрустеть  чипсами, просыпая крошки, запивать пивом (ты – вином) и в сотый раз смотреть «Один дома».

Счастье – не где-то, оно вот здесь, - Алекс постучал по лбу. – У нас в голове. Хочешь быть счастливым – будь им. Кто-то счастлив, когда возится с ребенком, кто-то – когда путешествует, кто-то когда пишет книгу или картину. Для меня счастье, когда рядом женщина, о которой хочу заботиться, и тепло, которое получаю в ответ.

И не надо совершать ничего сверхъестественного. Счастье - это делать вместе обычные вещи: вместе спать, завтракать,  ходить в гости, уезжать за город на уикэнд. Быть вместе – даже когда в разлуке, но ощущать – ты не один. Чтобы было кому позвонить среди дня и спросить «Как дела?», кому-то сказать «Пока, до вечера», уходя на работу, и «Я дома!», возвращаясь.

Чтобы было кому делать подарки – по поводу и без.

Лучший подарок – не вещи, а впечатления. Когда-нибудь я подарю тебе встречу с моей родиной. Она тебе понравится. Она другая, совсем другая, чем Америка. В ней нет парадной помпезности, журнального глянца и бродвейского шоу. Но не потому, что ей нечего показать, как раз наоборот – в ней больше смысла и глубины, но умные люди  не выставляют их на витрину. Это как Ким Кардашьян и жена Цукенберга – две богачки и две большие разницы. Одна каждый свой чих и пук делает на камеру, а другую даже в лицо далеко не все знают.

Мы погуляем с тобой по туристическим местам: по Амстердаму – городу контрастов, но не между богатством и бедностью, а между стариной и модерном. Посетим Мадуродам – город  миниатюр, заглянем в гипстерскую кафешку Дудок в Гааге, где запросто можно увидеть премьера страны за чашкой кофе. Поедим знаменитых голландских вафель – их готовят в уличных киосках, запах учуешь раньше, чем увидишь.

Если надоест многолюдье, и захочешь тишины, отправимся на природу - там она на удивление богата и разнообразна. И не надо ехать за тысячи километров, чтобы увидеть птиц, которых никогда не видел и порой даже не знал об их существовании. Шилоклювка, болотный кулик, колпица, хищная птица канюк – я знаю места, где они обитают почти рядом с человеческим жильем. Конечно, экзотические зверушки, все эти райские птицы, хамелеоны, колибри ярче и фотогеничнее, но и местные, скромно одетые достойны внимания.

Возле города Тилбург есть парк, где бурундучков и белок больше, чем людей, они шныряют туда-сюда  по своим делам, за их играми можно наблюдать часами. Поблизости от Ляйдсхендама есть Приллен-лес и птичий домик у воды, в то место часто прилетают зимородки на кормежку. В парке Мадестайн близ Гааги есть место, где по пешеходным дорожкам ходят рыжие шотландские коровы хайленды – невозмутимые рогатые гиганты.

Если тишина тебя утомит, и захочется сильных впечатлений, посетим Эфтелинг, предшественник европейского Диснейленда, Недавно у них открылся новый аттракцион «Комната ужаса», посетители выходят оттуда в страхе и восторге.

Скажу тебе одну вещь по секрету, - Алекс наклонился к уху Милы и проговорил тихим, заговорщицким голосом: - Когда-нибудь я выучусь играть на рояле, приглашу тебя в красивейший замок Де Гаар и в бальной зале, при свечах сыграю  «Лунную сонату» Бетховена. Когда – не скажу, будет сюрприз. Сон станет реальностью.

- Надо же. Ты запомнил.

- Конечно, запомнил. Я помню каждое твое слово, каждый взгляд, каждый вздох и хочу, чтобы в них не было печали. В Голландии не принято грустить. Я познакомлю тебя с одной веселой девушкой…

- …с твоей бывшей, что ли? – спросила Мила, улыбнувшись сквозь усталость.

- И с настоящей. Не только моей. К ней многие приходят на свидание. Зовут «Девушка с жемчужной сережкой». Она будет тебе рада. - Алекс повернулся к Миле, взял ее руку, поцеловал – рука была теплой, мягкой, как лапка. – Уверен, тебе понравится моя маленькая, милая родина.

- По твоим описаниям – это волшебная страна. Она действительно существует?

- Да. Предвкушаю твою будущую радость, и у самого уже прорезаются белые крылья. Дарить - приятнее, чем получать. Видеть тебя счастливой – уже счастье. Первым делом, когда вернемся, улажу твои дела с отчимом. Он исчезнет из вашей жизни навсегда. И ты мне ничего не должна за это. Я в тот, первый, раз тоже ничего не требовал, ты предложила, я не смог отказаться…

Прости за слабость. Я не знал твоей истории. Теперь знаю и говорю: девочка моя, пожалуйста, ни о чем не беспокойся. Неважно, что у нас не будет совместных детей, у нас обязательно будут совместные внуки. От Наоми, от Джонни, от Элли, когда она поправится. Большая, веселая семья, звенящая детскими голосами.

Короче: отдай мне свои беды, возьми себе мои радости. Вот что хотел тебе сказать – первый и последний раз, так что запомни, а лучше запиши в оперативную память и время от времени воспроизводи в мозгу.

Мила наклонила голову, посидела неподвижно, будто и правда записывала его слова на магнитофонную ленту где-то внутри себя. Потом положила руку на его колено, крепко сжала.

- Я сейчас пьяная и скажу то, что думаю, и тоже один раз. Я не знаю, что нас ждет впереди, и надолго ли судьба свела нас. Не знаю и не хочу знать. Неважно. Важно, что я чувствую: ты тот, на кого могу опереться – вот как сейчас на твое колено, чтобы встать.

Мила улыбнулась, поднялась и, слегка пошатываясь, направилась в спальный угол. Встав на колени, достала из-под кровати чемодан, поискала там, нашла, вернулась на диван и показала левую руку ладонью вниз: на безымянном пальце сияло кольцо, подаренное ей Алексом в индейском баре – многолучевая звездочка с бриллиантовой крошкой посередке.

– Я так давно ждала тебя, не только сегодня, а вообще, что уже перестала надеяться, - сказала Мила шепотом, будто кто-то их мог подслушать, хотя кто - улыбающиеся статуэтки Будды или драконы на входных фонарях? - Господи… не верится… ты не человек, а подарок. За что мне? Почему?

- По закону равновесия. За горем всегда приходит радость, если человек не сдается и, даже телом извалявшись в грязи, сохраняет чистоту души и доброту сердца. Выпьем за это?

- Выпьем.