Пельмени

Конец девяностых. Время, когда еще дипломы писали от руки, экономические расчёты делали на калькуляторах размером с кирпич, а обеды брали с собой из дома, а еще мы тогда читали газеты, в которые потом и заворачивали то, что собирались взять на перекус.

Я же — вечно спешащая, вечно опаздывающая, носила в сумке мятую булочку из ближайшей кулинарии и пару кусочков колбасы завернутых в фольгу (уровень шика для студентки-практикантки запредельный).
Мой диплом инженера-экономиста писался в Управлении Метрополитена — месте настолько бюрократическом, что даже стены были пропитаны пылью отчетов, протоколов и приказов. Моя практика началась в феврале — самом безнадёжном месяце календаря голодной страны. Холодно, темно, в карманах свистит ветер, а до стипендии ещё целая вечность.

В первый же день в кабинет планового отдела, где я корпела над бумагами, просунулась голова Марины Ивановны — невысокой женщины с короткой стрижкой и глазами, полными какой-то невообразимой усталости. Она работала в отделе кадров и с ней я была знакома.
— Девочки, обедать ко мне пойдёте? Я тут рядом живу, поминки у меня, нет никого, хоть вас накормлю, — сказала она как будто извиняясь, а потом обратилась ко мне. — Диночка, ты тоже приходи!

Секретарша Людочка, главный бухгалтер Вера Петровна и экономист Зинаида переглянулись. Обеденный перерыв в столовой метрополитена был мероприятием для отчаянных — суп напоминал болотную жижу, а котлеты были такой консистенции, что ими можно было забивать гвозди. Так что такое приглашение было большой удачей, хоть и повод грустный.

— А чего, не пойти? Пойдём, — решительно сказала Зинаида.

Квартира Марины Ивановны находилась в соседнем от управления доме — дорога занимала минут пять быстрым шагом. Первый этаж, окна кухни выходили на оживлённую улицу, где гудели машины и спешили прохожие. В прихожей пахло влажной одеждой и чем-то сладким — то ли духами, то ли недавно испечённым пирогом. Чисто, уютно, тихо.

На крохотной кухне стоял древний холодильник "ЗИЛ", обеденный стол, накрытый чистой клеёнкой с рисунком из ромашек и каким-то чудом вмещалось (как позже выяснилось) семь человек.
В тот день нас было пятеро. Марина Ивановна быстро поставила греть суп с грибами и достала пироги. Поминали ее мужа - год прошел. А когда уходили, хозяйка обняла каждую:

— Спасибо, что пришли, никак не привыкну, а давайте у меня обедать, одной совсем невыносимо, всю жду, когда отпустит, а не отпускает…Дочка только к вечеру приходит, учится.

С этого короткого разговора и началась наша традиция. Сначала мы приходили небольшой кучкой два - три человека, а потом всё более расширяющейся компанией стали ходить на обед к Марине Ивановне.

Каждый приходил со своим — кто с бутербродом, кто с пирожком. Я со своей неизменной булочкой. А Марина Ивановна варила чай — настоящий, крепкий, не эту бурду из пакетиков — и доставала из холодильника то, что у неё было: кусочек колбаски, несколько пластинок сыра, баночку консервов.
— Угощайтесь, девчонки, — говорила она каждый раз с улыбкой, в которой не было ни капли натянутости или сожаления.

И мы угощались. Пили чай, говорили обо всём (я больше слушала) — о работе, о детях, о том, как достать тушь для ресниц, которая не осыпается, и где купить более-менее приличные колготки и лак для ногтей с блестками. Обычные женские разговоры, которые в тот момент казались спасением от холода, голода и бесконечной серости за окном.

Иногда Марина Ивановна баловала нас чем-то особенным. Однажды это были беляши, она сама накануне нажарила, а потом — пельмени — настоящая роскошь! Сама лепила. Я очень хорошо помню тот день.

Мы зашли, а на плите уже булькала вода в кастрюльке, распространяя умопомрачительный аромат. В тот день к нам присоединился новенький — молодой инженер Костик, недавний выпускник.
Марина Ивановна раздала нам тарелки — каждому по пять пельменей. Маленькие, аккуратные, они плавали в бульоне, посыпанные зеленью — настоящий деликатес.

— А что это всего пять штук? — вдруг ляпнул Костик, глядя в тарелку с таким недовольным выражением, словно ему подали не пельмени, а живых лягушек. — Я обычно по десять-пятнадцать ем. Я бы еще съел..

В кухне наступила такая тишина, что стало слышно, как капает вода из крана и о чем говорят прохожие за окном. Все уткнулись в свои тарелки, а я почувствовала, как мои щеки начинают пылать — будто это сказала я.

Марина Ивановна замерла с половником в руке. Её лицо как-то сразу осунулось, а глаза потускнели.

— Это всё, что осталось, — тихо сказала она. — Много нас сегодня. Дочке, вон, только семь штук оставила.

И она открыла холодильник, показывая нам его содержимое. Вернее, отсутствие такового. Пустые полки, одинокий пакет молока и какая-то баночка — всё богатство, которым она собиралась кормить своего ребёнка. В морозилке же лежали одинокие семь пельмешек.
Мы переглянулись. Никто не знал, куда деть глаза. Костик побагровел и уткнулся в тарелку.

А мне стало так стыдно — не за него, а за всех нас. За то, что мы ходили сюда неделями, ели её еду, пили её чай, даже не задумываясь, откуда всё это берётся в эпоху тотального дефицита и мизерных зарплат. За то, что принимали её гостеприимство как должное.

— Я... я не голодна, — выдавила я, отодвигая тарелку. — Может, кому-то достанется.

— И я наелась, — подхватила Зинаида.

— Да вы что! — вдруг возмутилась Марина Ивановна, и в её голосе послышались нотки настоящего гнева. — Ешьте сейчас же! Я что, зря старалась?

И мы ели. Молча, чувствуя, как каждый пельмень становится комом в горле. А потом пошли на работу.

Вечером, уже дома, я рассказала об этом маме. Она долго молчала, потом сказала:
— Знаешь, дочка, люди в большинстве своем либо отдают последнее, либо отбирают. И то, и другое - плохо. Постарайся найти баланс, чтобы остаться при своем, но не за чужой счет. И еще… помогай первым. Все будут ими пользоваться, а ты - помогай!

А на следующий день собрала мне сумку с продуктами. У нас по тем временам много что было — деревня кормила: и варенье, и соленья, и мясо. А остальные коллеги, видимо, подумали о том же — кто-то притащил банку тушёнки, кто-то пачку макарон, Вера Петровна даже притащила целую курицу. Холодильник Марины Ивановны в тот день был полон, как никогда. Она, конечно, отказывалась, но мы заверили, что сами же все и съедим.

Костик не пришёл. Ни в тот день, ни в последующие. Уволился через пару недель.

А я, спустя почти тридцать лет, вспоминая эту историю, думаю не о еде. Я думаю о том, что иногда одна небрежно брошенная фраза или открытый холодильник может рассказать о человеке больше, чем целая автобиография. Обеды у Марины Ивановны были как тест на человечность. И мы все его провалили.

Один из самых важных уроков в жизни я получила не в институте, а на шестиметровой кухне с пожелтевшими обоями и клеёнкой в ромашку: прежде, чем у кого-то что-то брать, убедись, что это не последнее. Иногда отдают не потому что много, а потому что по-другому не могут.