История нашего долга

Чтобы появился смысл, должен появиться центр — точка, относительно которой всё остальное получает упорядоченность. Центр является логической конструкцией, позволяющей организовать мир: отделить истину от лжи, главное — от второстепенного, норму — от девиации. Отсутствие центра лишает систему масштаба, поскольку нечего использовать в качестве меры: без направления движение теряет смысл, без начала исчезает история, а без субъекта — нет никого, кто мог бы занять ключевую позицию в этой истории.

Центр в античном мире представлен разве что в виде геометрической середины, ориентира. Дельфы и храм Аполлона в греческой мифологии считались омфалом — «пупом» земли, символической серединой мира. Не столько центр мироздания в сакральном смысле, сколько место, от которого распространялась связь между миром богов и людей. Олимп — высшая точка мира, скорее вертикальная ось, также и «точка ориентира» в мифологии, важная координата. Остров Делос — точка, откуда началось космогоническое действие (рождение Аполлона и Артемиды), символически выступает как середина мифического пространства. Тартар — центр подземного мира, структурная середина мира умерших и богов подземного царства. Ничто из этого не являлось абсолютным трансцендентным центром. Эти объекты — вполне наличные, данные и потенциально эмпирически проверяемые локации. Даже Олимп и Аид периодически посещаются героями-людьми. Тартар не посещали не по причине его сакральности, а скорее потому, что никакого интереса у героев повидать пленённых титанов не было.

Из монотеизма следует, что человек создан с определённой целью — для чего-то. Ответственность, которая раньше играла роль социального механизма, выступает как отдельная форма бытия.

Центр приходит в виде разрыва, как внедрение, как инородная вставка в мифическую ткань повторений. Чтобы утвердить свою целостность, ему приходится буквально разорвать весь мир пополам.

Ключевым переходником между политеизмом индоевропейского толка и монотеизмом является зороастризм. Он абсолютно дуалистичен, представлен этическим космосом, в котором Ахура-Мазда — верховный бог мудрости — противопоставлен Ангра-Майнью (Ариману), воплощению злого начала. В зороастризме нет нейтральной зоны. Всё — либо создано Ахура-Маздой (благая тварь), либо порождение Ангра-Майнью (злая тварь). Животные, растения, даже земли, ветры, звуки, запахи — имеют чётко приписанный этический статус. Например: черепаха — зло, выдра — добро. Дихотомии грязного и чистого уделяется очень много места — добрая половина сохранившейся «Авесты» посвящена очищению от трупной скверны. Именно у зороастрийцев появляется представление о выборе как онтологической позиции: ты не можешь быть нейтрален — ты уже встал на сторону Света или Тьмы. Это и есть начальный пункт этической бинарности. Борьба между Светом и Тьмой идёт за каждую душу, и каждый субъект в ответе за итоговую победу.

Иудаизм, вырастая рядом, реагирует на зороастризм и извращает дуализм: вместо двух онтологий он вводит одного Бога, допускающего Зло (см. Исайю 45:7: «Я творю свет и произвожу тьму»). Это, конечно же, скандал, и он возможен только на фоне уже существующего радикального дуализма. То есть Зло не существует само по себе — оно «позволено». Вся конструкция похожа на временное (двухтысячелетнее) решение, построенное на фоне зороастрийского ужаса, где ты — или воин света, или враг.

Монотеизм постулирует, что множественность начал иллюзорна. Существует единый Абсолют, в пределах которого даже зло — подчинено Его воле.

Монотеизм, таким образом, представляет собой защиту от зороастрийского перфекционистского, чёрно-белого, по сути — анального мира.
Бог единый, но он же — и Яхве воинственный, и Яхве милующий. То, что было в зороастризме между двумя богами, воплотилось в одном: Бог представляет собой расколотое Единство, которое утверждает себя как тождественное.

Жертва Христа — это искупление греха расщепления, отчаянная попытка Бога избавиться от роли зороастрийского арбитра Добра и Зла. Бог, таким образом, спасается сам — от Себя, от собственного симптома «Я есмь». В этом и заключается высший дар Бога — в спасении Себя. Субъект должен любить именно того Бога, который его мучает. Сохраняя самотождественность ещё на две тысячи лет, этим актом Бог радикализирует расщепление, погружая в субъекта то, от чего тот не сможет больше никогда избавиться.

Мелани Кляйн с облака, пожимая плечами:
«Я же говорила».

Таким образом,
Зороастризм — параноидно-шизоидная позиция: мир поделен на чистые полюса, субъект защищён от амбивалентности, но цена — постоянная тревога вторжения зла.
Монотеизм — депрессивная позиция: зло и добро исходят от одного Бога, которого недостаточно бояться или любить — нужно научиться выносить его двойственность.
Христианство — это попытка «пережить» эту двойственность через жертвенный объект — Христа, чтобы потом интроецировать Бога как вину, которую должно любить.

Появление Центра сопровождается насилием, которое необходимо причинить миру, чтобы сохранить мир центральный, сделав его непротиворечивым. Он не выводится из обыденности, не эволюционирует из практик, а врывается как новая аксиоматика, прерывающая ритуальный круг. Логика, подразумевавшая движение в цикле — через сезоны, смерть, плодородие, возвращение, — заменяется линией. Структура субъективности тоже организуется как временная развёртка: инициация через событие, целеполагание как завершающая инстанция, и формирование субъекта — в процессе между ними.

Таким образом, субъект — не изначальное «я», а функция позиции между началом и телосом.
И всё, что раньше существовало в качестве нитей плетения, должно было выстраиваться в иерархию. Начинается эпоха Закона как логики различения. На смену повторения приходит классификация. Впервые возникает возможность ошибки, греха — отклонения от (центральной) линии, и вместе с ним появляется вина.

Таким образом, Бог оказался в долгу перед самим собой. Расщепление между Добром и Злом стало его внутренним конфликтом. Но — сюрприз — он делегировал выплату долга субъекту, каждому в отдельности, как персональному поручителю Божественного раздвоения. Это как если бы Центробанк Бога заявил дефолт, а население оказалось в вечном покаянном кредите перед его собственной невозможностью быть целым. Крест — это чек, подписанный телом Бога. А мы, как виноватые налогоплательщики, выплачиваем проценты по его долгу, называя это «жизнью». Все наши страдания, неврозы, моральные дилеммы — это ежемесячные платежи по ипотеке, которую Он взял, чтобы не признавать себя несуществующим.

Самое интересное в том, что данная структура не предполагает никакой амнистии, потому что сам акт прощения — часть долга. «Я тебя прощаю, но ты всё ещё должен». Похоже на логику банка: тебе могут списать пеню, однако основной долг остаётся.
Бог сделал вид, что погасил долг на кресте, однако в реальности он распределил его на 2000-летние аннуитетные выплаты с автообновлением контракта по смерти субъекта.

Жертва Христа, таким образом, — гениальное экономическое решение: введение налога на существование. Сам же долг перед Небытием — неотменим, потому что структурен. И, более того, — это единственный известный нам формат существования.

Центр теперь требует значение. И этот долг оборачивается тревогой.