Последняя ведьма Кемптена

«Некоторые женщины переживают века, потому что кто-то когда-то пообещал им вернуться.»

«Время не прямое. Оно — костёр.»

«Она ждала в трёх веках. Я пришёл в каждом. И ушёл — только в одном.»
— Из писем, не найденных в архивах.  инквизиции.               
Глава I. Cambodunum. Лес

> Из всех провинций, в которых довелось мне служить, Реция была самой неблагодарной. Не по деньгам, а по воздуху. Он здесь тяжел, сыр, и будто наполнен чужими именами, которые римляне не умеют произносить.


Моё имя — Мариус Варрон. Солдат двадцать седьмой когорты. В прошлом — сын кузнеца из Остии, в настоящем — один из тех, кому не повезло выжить при засаде на подступах к Cambodunum.

Мы шли как обычно — уверенно, громко, красиво. Рим умеет показывать дисциплину. Только вот в лесу это не помогает.
Лес — место, где не ты находишь врага, а он находит тебя.

Когда они ударили, я не видел лиц. Только движения — быстрые, лёгкие, будто бой вели не люди, а тени.
Меч я потерял почти сразу. Получил удар по голове, и всё остальное видел уже сквозь ватное дыхание крови

Очнулся я связанным — не грубо, но без вариантов для манёвра.
Под ногами — мох. Над головой — еловые кроны. Вокруг — пятеро человек и одна женщина.

Нет, не так.
Пятеро воинов и одна жрица.

На ней был плащ из волчьих шкур, ожерелье из костей, метка на лбу — полумесяц. Глаза — серые, бесстрастные. Такие глаза бывают у людей, которые уже потеряли кого-то и решили, что терять больше не будут.

Она подошла. Осмотрела. Что-то сказала. Один из воинов ответил — резко. Она просто посмотрела на него, и он… замолчал. Навсегда.
Его сердце остановилось так, как будто по приказу. Никто не удивился.
Тогда я понял: она здесь не женщина. Она здесь закон.

Позже я узнал её имя — Ольвия. Оно звучало не как имя, а как часть леса.
Со мной она не говорила — но приносила воду, еду, лечила моё плечо.
Иногда садилась рядом и смотрела в огонь. Иногда — в меня.

Однажды я осмелился спросить:

— Почему вы меня не убили?

Она повернулась спокойно.

> — Потому что ты нужен. Не сейчас. Потом.

— Зачем?

> — Чтобы однажды вспомнить, что ты видел. И заплатить за то, что сделаешь.

Я решил, что это угроза. Теперь знаю — это было предупреждение.

Через неделю на лагерь напали римляне. Другие. Свежие. С катапультами.
Никто не успел спастись.
Я видел, как горел лес, как падали воины, как крики женщин сливались с треском деревьев.

И видел её.

Она стояла на обочине огня. Не шевелясь.
Как будто была выше всего происходящего.

Она подошла ко мне, развязала узлы, вручила кусок обугленной кожи.

> — Беги.
Пока ты ещё не тот, кто потом сожжёт меня.




---

Я бежал.

За спиной рушились деревья, воздух звенел от жара.
В груди билось что-то, похожее на страх, но глубже.
Наверное, это и было то, что позже назовут виной.                Глава II. Kempten. 1621. Пастор

> Истина, в отличие от догмы, приходит не в форме грома. Она шепчет, но не отступает. Особенно, если ты уже однажды её предал.

Мой приход был маленьким.
Церковь — добротная, каменная, немного перекошенная к юго-востоку, как будто тянулась за солнцем.
Я был назначен сюда незадолго до событий, о которых сейчас рассказываю. Молод, ревностен, осторожен.

Инквизиция действовала независимо, но от пасторов ждала — не согласия, а молчаливого присутствия.
Моя задача была проста: взглянуть, одобрить, перекреститься.
И, при необходимости, подписать.

В тот день её ввели рано утром.
Туман ещё не ушёл из оконных витражей.
Цепи на её руках звенели, но не тянули.
Она шла сама.

Одежда — простая, серая, плотная. Волосы распущены. Лицо — бледное, но не испуганное.
В ней не было ни покорности, ни гордыни. Только… осознание, будто она знала сценарий.

Инквизитор говорил с напором.
Называл её «Анна из Ливонии».
Обвинял в ночных разговорах с демоном, в отварах, в травяных оберегах, в ношении амулета «не крещёного происхождения».
По сути — за то, что жила иначе, чем одобрено в документах папства.

Я смотрел на неё и не понимал — откуда чувство.

Ощущение узнавания.
Как будто я видел её на фоне огня.
Как будто держал её за руку.
Как будто однажды… уже отпустил.

Когда меня вызвали к трибуне, я должен был прочесть короткую формулу.
Я прочёл половину.
Потом остановился.

— Пастор? — насторожился инквизитор.

Я вытер лоб.
— У меня… сомнение.

В зале повисла тишина. Не молчание — ожидание удара.

— В её обвинении… нет доказательств, кроме страха.
Я не утверждаю её невиновность.
Но не могу подписать приговор по наитию толпы.

После заседания меня вызвали.
Вечером.

Говорили долго. Жёстко. Без угроз, но с намёками.
На следующее утро был назначен приговор.

Но ночью я не спал.

Я писал.
Я подделал печать.
Я заменил один лист.


---

Утром костёр горел.

На нём — тело женщины.
Обезображенное, чтобы не узнать.
Молились. Кричали. Плакали. Всё как всегда.

Я стоял в толпе.

А она — рядом.

В чёрном капюшоне. С запахом полыни.
Никто не смотрел на неё.
Как будто её не было.

> — Почему? — спросила она.



Я не ответил сразу. Только потом, глядя на обугленную кучу.

— Потому что я уже видел, как ты горишь.
А сегодня не мог смотреть второй раз.

> — А в третий сможешь?

Я молчал.
И она ушла.

Меня вычеркнули. Из реестра. Из памяти. Из епархиальных книг.
Считай — умер.
Я уехал в Альпы. Потом — дальше. Потом… забыл.

Первым исчез её голос.
Потом имя.
Потом — тот день.

Но память не исчезает.
Она просто уходит вглубь.
Глава III. Кемптен. Настоящее

> Никто не выбирает дом вслепую. Даже если так кажется. Человек лишь отвечает на тихий зов того места, где его уже ждут.

Я приехал в Кемптен ранним утром.
В поезде пахло кофе, бензином и чужими ожиданиями.
Станция была крошечная. Тишина здесь не казалась отсутствием звука — скорее, его отложенным обещанием.

Ключ от квартиры выдали заранее — я снял жильё через агентство. Второй этаж, старый дом, Duracher Stra;e.
На фото здание выглядело простым: фасад в тёплой штукатурке, четыре окна в ряд, чердак с глазком. Но, подъехав, я ощутил странное: как будто знал это место.

Подъезд пах сушёной известью и яблочной кожурой.
Соседи не показались. Почтовые ящики с немецкими фамилиями — ровные, закрытые. Мой — пуст.
На третьем этаже была закрытая дверь без таблички.
И — тишина, из тех, которые чувствуются кожей.


На четвёртый день я увидел её.
Совершенно случайно. Почти буднично.

Открылась дверь на третьем — и она вышла.
Высокая, с прямой спиной, в тёмном пальто. Волосы убраны, лицо закрыто маской.
Я едва не поздоровался.
Но она остановилась — и посмотрела прямо в глаза.

Взгляд длился меньше секунды. Но в нём было…
знание.
Не узнавание — а как будто она давно знала, что я буду здесь. Именно сейчас. Именно в этом виде.

> — Привет, — сказала она. Голос был ровный, без акцента.
— Вы новенький?

— Да. Только поселился.
— Мигрант?
— Временно. Пока учусь.
— Понятно, — кивнула она. И добавила, уходя:

> — Не волнуйтесь. Этот дом умеет терпеть чужих.

Фраза прозвучала… обыденно.
Но на лестнице вдруг запахло дымом и полынью.

В ту же ночь я не мог заснуть.
На потолке — ни звука.
Но мне чудился шорох. Не тяжёлый — тягучий.
Как если бы кто-то шагал босиком по камню.
Как если бы кто-то возвращался.

Утром я обнаружил на пороге лист. Бумажный. Почти сгоревший по краю. Без подписи.
На нём — только одно слово, написанное аккуратным женским почерком:

> «Помни.»
Глава IV. Сны

> Сон — это не образ. Это воспоминание, которому не дали произойти.


Сначала всё было отрывками.

Я стоял на мосту. Подо мной — не вода, а чёрная ткань, натянутая, как кожа.
На ней — лица. Из прошлых времён. Я не знал их, но чувствовал вину перед каждым.

Затем — лес.
Я иду босиком, в руках — кинжал. Знаю: нужно отдать. Не убить. Именно отдать. Но не помню — кому.
Из чащи выходит женщина. У неё серые глаза. Она говорит:

> — Ты забыл, что обещал. Но лес помнит.



Я просыпался в холоде. Руки дрожали.
На лбу — след от чего-то круглого. Как будто придавило чем-то… металлическим?


На пятую ночь сны стали длиннее.

Я вижу себя — в рясе. Стою у алтаря. Вижу пламя. Вижу женщину. Вижу толпу.
Мои руки связаны, но я всё равно иду вперёд.
Я кричу: «Остановите!», но голос звучит внутри, а не снаружи.
Я знаю, что она сгорит. И я — тот, кто не спас.

И тут же — другой сон.
Я снова в броне. Молодой. Влажная кожа. Дождь. Крики. Сапоги вязнут в грязи.
Кто-то орёт по-латыни: "Ordo! Ordinem tene!"
Меня ранят. Всё плывёт.

Потом сны стали не снами, а возвращениями.

Я сидел у огня. На мне — меха. Пахнет дымом, в ушах — шорох листвы.
Передо мной — она. Не Анна. Не Ольга. А Ольвия.

> — Ты начинаешь вспоминать, — говорит она. — Но хочешь ли — не спрашиваю.



Я пытаюсь говорить — губы не слушаются. Хочу спросить:
«Почему я?»

Она кивает, будто слышит.

> — Потому что ты обещал не быть таким, как они.
Потому что ты смотрел на огонь, а не на приказы.
Потому что… однажды ты должен выбрать, кем станешь: человеком или судом.

А потом я проснулся — в другой реальности.

Не в постели. Не в XXI веке.
Я — в яме. Земля сырая. Надо мной — кельты. Один кидает верёвку.

— Быстрее, — говорит. — Они близко.

И действительно: за холмом грохочет небо. Но это не гром — это катапульты.

Вспышка. Треск. Деревья загораются от смоляных шаров. Лес рушится.

Кельт берёт меня за руку, вытаскивает.

— Ты свободен. Беги.

— Почему?

Он смотрит в сторону горящего склона.

> — Потому что ты был с ней. А она однажды спасла меня.


И я бегу.

Под ногами горит мох. В небе ревут легионы.
А в сердце — страх, вина и какое-то странное, необъяснимое облегчение.
Глава V. Возвращение

> Иногда, просыпаясь, человек чувствует не пробуждение, а приземление. Как будто его выбросило обратно — в тело, в век, в город. А он уже был в другом.

Я пришёл в себя не в кровати. На полу.
Ковёр был влажным от пота. В висках пульсировала тяжесть, как будто мозг пытался втиснуть тысячелетие в одну ночь.

Сквозь окно струился свет. Уже утренний.
Внутри — молчание.
Но теперь оно было иначе. Оно впитывало меня.

Я поднялся. Вода в чайнике была ещё тёплой.
Как будто я отсутствовал не ночь, а минуту.
И только пыль на окне рисовала символ — полукруг с точкой. Точно такой, как был на лбу Ольвии.

Я стоял, смотрел на него и знал: это не просто пыль. Это знак, оставленный не рукой, а памятью места.

На лестнице пахло полынью.
Я слышал шаги. Она спускалась.

Ольга. В пальто. Без сумки. С той же прямой спиной.
Только теперь я не смотрел на неё как на соседку.
Теперь я помнил.

— Доброе утро, — сказала она.

— Я видел тебя, — ответил я.

Она остановилась.
Слегка повернула голову.
Ничего не сказала. Только внимательно посмотрела.

— Ты была в лесу, — сказал я. — Ты вытащила меня. Потом… в костёре. Ты выжила. Ты… здесь.

Она кивнула. Один раз. Без удивления.
Как будто ждала, когда я вспомню.

— Ты помнишь не всё, — сказала она. — Но достаточно.

— Почему я?

— Потому что ты трижды выбирал не силу, а совесть. В лесу. У костра. И теперь — в этом доме.

Я выдохнул.

> — Это всё… действительно было?

> — Было. Есть. И будет снова.
Потому что люди — круги, не стрелы.


Мы стояли на лестнице, где когда-то шли совсем другие люди.
Над нами — старый потолок. Под нами — город, в котором ничего не изменилось, кроме одного:
теперь я знал, почему оказался здесь.


Глава VI. Кинжал

> Любовь способна спасти. Но только один раз. Второй — она убивает.

Я нашёл коробку под досками.
Кто-то спрятал её очень давно. Слой пыли был древнее моего имени.
Замок — ржавый. Я не ломал — просто поддел. Внутри — ткань.

И под ней — кинжал.

Римский. Серебряный, без украшений.
На рукояти — та самая метка. Полумесяц с точкой.

Я взял его — и вспомнил всё.

Огонь. Крик. Клятву. Вину. И её.

Ольвия. Анна. Ольга.
Всегда одна.
Всегда в огне.

Но теперь… я начал понимать, что этот огонь — не внешний.

Я спустился в подвал.
Под домом оказалась комната. Каменная. Без окон.
Там — следы. Чьи-то. Мел, уголь, высохшие травы.
И… стена с именами.

Сотни. Почерки разные. Языки — латинский, немецкий, старославянский, арабский.

Каждое имя зачёркнуто. Кроме одного.

> "Мариус"

Я вышел на улицу. Шёл дождь. В руке — свёрток. Кинжал.

Она ждала меня под старым каштаном.
Как будто всё знала заранее.
Ни страха. Ни гнева.

Только тихое:
— Ты всё вспомнил.

Я кивнул.

— И знаешь, что должен сделать?

— Да.

— Значит, время пришло, — сказала она. — Только помни: если убьёшь меня, ты останешься. Здесь. Вечно.

> — А если не убью?
— Вернёшься. К жизни. Но всё повторится.

Молчание.

— Я устала, — сказала она. — Но ты — решаешь.
Я поднял кинжал.
Он был тяжёл, но не в руке — в сердце.
Я знал: в этот момент решается всё.
Круг или свобода. Память или прощение.

И… сделал шаг вперёд.

Она стояла спокойно. Даже не закрыла глаза.
Только сказала:

— Спасибо, что не сделал это ночью. Ночь всегда обманывает.

Я подошёл.
Один шаг. Второй.
Третий — тишина загустела, как мед.

Её рука скользнула по моей.
— Я ждала тебя во всех веках. Даже когда ты был врагом.

— Я не враг, — сказал я.
— Именно поэтому ты можешь это сделать.

Кинжал вошёл точно — между рёбер.
Без крови. Без звука.

Она не закричала.
Просто вздохнула.

— Наконец-то, — шепнула она.

Я поддержал её, когда она опустилась.
Положил на землю, аккуратно.
И только потом понял: земля под нами была не землёй, а прахом.

Через секунду всё исчезло.
Дом — обрушился.
Лестница — сгорела.
Небо — почернело.
Остался я. И кинжал.

И на его лезвии — не кровь.
А имя. Мелким шрифтом.
Ольвия.
---

Я оглянулся.
Кемптен был прежним.
Люди спешили по улицам. Почта работала. В церкви звонил колокол.

Но в этом городе больше не было ведьмы.
И не было меня — прежнего.

Потому что, убив её,
я стал тем,
кто помнит всё.                Глава VII. В начало круга

> Некоторые убийства не завершают историю. Они открывают её снова.

Огонь исчез.
Пепел осел.
Имя исчезло с лезвия.

Я стоял на площади, где был дом,
а теперь — ничего. Только пустота.

Вокруг — звуки, которых быть не должно:
топот, латинские выкрики, звон оружия.

Я моргнул — и мир рассыпался на части,
как стекло, в которое бросили камень.


Я открыл глаза… в грязи.
Дождь лил в лицо. Рядом — раненый легионер,
дальше — горящий лес.
Сквозь дым — катапульты. Смоляные шары падали в чащу,
взрывая листву.

И тут — я понял:

> Я снова там. У самого начала. В теле римского солдата.
Но… теперь я всё помню.

Мимо пронёсся кельт —
не убил, а взглянул. Узнал.

— Ты вернулся, — бросил он. — Значит, ты всё-таки сделал это.

— Что?

— Разорвал. Цепь.

Я хотел спросить, что он знает —
но в этот момент раздался крик. Женский.

Из горящего холма выбежала она.
Та же. Только совсем юная.

Ольвия.

Я встал.
Тело слушалось плохо, но оно — моё.

Я сделал шаг к ней.
Она остановилась, увидела меня.
В её глазах — вопрос, но не страх.

— Ты опять пришёл, — прошептала она.

Я хотел ответить:
«Нет. Я остался.»
Но не сказал. Только кивнул.

И тогда она взяла меня за руку —
и мы побежали вглубь леса,
где пока ещё не было инквизиции,
где никто не знал слова «ведьма»,
где всё только начиналось.


---

Эпилог:

> И если кто спросит: зачем ты снова здесь?
Скажи: ;Чтобы пройти иначе;