Глава I-IV

Эксизтенциональная сага "Корсария" , или побег из Салалы.

Все события и герои вымышлены, любые совпадения случайны.


(Тень пропела боль.
Завтра – снова барабаны.
Камень в груди – рос)

Глава I: Сон и Воронежский Привет

Корсар проснулся от того, что в его ухе копошился палец. Не просто палец — тонкий, грязный, с обгрызенным ногтем, словно его владелец пытался выковырять из слухового прохода какую-то государственную тайну, но неосторожно, оставив острые заусенцы. Боль была не резкой, а назойливой, как долгий зимний вечер в коммуналке, где сосед за стеной учит играть на баяне. 

Он открыл глаза. 

Перед ним сидел пацан. Лицо — карта нищеты, зубы — как развалины Вердена, глаза — два уголька, выпавших из печки истории. 

— Оу фа... это я, я... Воронежский Привет... — пробормотал пацан. Голос его звучал так, будто его склеили из вчерашних пельменей — холодных, липких, слегка подтаявших по краям. 

Корсар вскочил с койки с той же резкостью, с какой когда-то покидал тонущие корабли. Рука сама выписала дугу — сочный, звонкий лещ. Воронежский Привет отлетел к двери в сортир и бесшумно осел на кафель, как мешок с костями. 

— Вставай! — рявкнул Корсар. В голосе не было злости, лишь усталое удовлетворение от действия, как у человека, который давно привык бить первым. 

Пацан прижался щекой к холодной плитке, судорожно втягивая воздух. Ловил запах? Казачьей вольницы? Или просто аромат козьих катышков, закатившихся под раковину? 

— Нефочу мне туфа форофо… — выдохнул он, стеная. 

Корсар потер ухо, пытаясь выскрести остатки сна и этого абсурдного вторжения. Рыгнул — автоматически, для очистки совести. Взгляд стал жестким, сфокусированным. 

— Кто ты такой? 

Ответ пришел не звуком, а бумагой. Серой, жесткой, отмеренной рулоном в общественных нужниках. На ней дрожащей рукой было выведено: 

"Воронежский Привет"

— Воронежский… Привет? — Корсар перечитал, будто не веря глазам. 

— О фа фа, я Воронежский Привет... — подтвердил пацан, расширяя границы нелепости до размеров Вселенной. 

Корсар замер. Секундная пауза наполнилась дымом дешевой папиросы и тяжестью непонимания. Потом, отрезано: 

— Имя — как вчерашний суп. Даже тараканы в углах не станут его обсуждать. Позорно. 

— У фебя не луфе, — тонко парировал Воронежский Привет. И пукнул. Случайно, но с убийственной точностью попадания в диссонанс момента. 

Метафизическая наглость этого жеста переполнила чашу. Корсар вцепился в облезлую, когда-то белую, а ныне уриново-желтую рубашонку и швырнул пацана на койку. Тот упал, свернулся калачиком и мгновенно уснул. Просто. Без вопросов. Как будто его миссия — быть разбуженным и назваться Воронежским Приветом — была выполнена. 

Корсар сел на край койки, уставился в потолок, покрытый трещинами и пятнами сырости. 

"Ни черта не понял, — подумал он. — Но, наверное, никто бы не понял. В этой проклятой жизни редко что имеет смысл."

Глава II: Аэропорт, Пес и Карамелька

Шереметьево. 

Гул, как в улье перед бурей. Люди неслись куда-то с остервенением загнанных зверей. Корсар стоял посреди этого ада, чувствуя себя выброшенным на берег после долгого, пьяного рейса. 

Рядом, на поводке, нервно топтался розовый пудель невероятных размеров по кличке фон  вайсберг. На плече Корсара сидела крошечная, ярко-желтая карамелька в виде птички — Карамелька Первая. Его "страховка". Его абсурдный багаж. 

Именно вокруг этого багажа разгорелся скандал у стойки регистрации. 

Агентша с лицом, как у бульдога, раздавленного катком, тыкала пальцем в правила. 

— Животные требуют оформления! Страховки! Ветеринарных сертификатов! Особенно экзотические! 

— Страховка? — Корсар хрипло рассмеялся, выпуская клуб дыма. — Вот она! — Он похлопал по потертому рюкзаку за спиной. — Гречка. Первосортная. Лучшая страховка в мире. От голода, от радиации, от дурацких вопросов. 

— Это не страховка, это крупа! 

— А вы попробуйте голодать без нее. Тогда поймете, что настоящая страховка — это не бумажка, а полный желудок. 

Агентша замерла, словно ее мозг не мог вместить такой уровень циничного прагматизма. 

В этот момент к стойке подошел человек. 

Глава III: Появление Ржевского и Баэля

Высокий, подтянутый, в безупречном, хоть и слегка поношенном, френче поручика царской армии. Усы — эталон щегольства. Глаза — холодные, как февральская Нева. 

Поручик Ржевский. 

Он оценивающе окинул взглядом сцену, Корсара, розового пса, карамельку и мешок гречи. 

— Проблемы с грузом, капитан? — голос у него был бархатистый, с легкой хрипотцой. 

— Страхуют тут, — буркнул Корсар. — От жизни. Глупо. 

Ржевский усмехнулся уголком губ. 

— Согласен. Но иногда бумажка, даже дурацкая, открывает двери. 

Тень легла на них. Не от колонны или рекламного щита. Тень была плотной, холодной, словно вырезанной из куска арктической ночи. Они обернулись.

Человек? Почти. Одежда – дорогой, но вневременной крой. Лицо – необычайно правильное, но лишенное возраста. Глаза – два куска обсидиана, в которых горел холодный, нечеловеческий огонь. Мессир Баэль. Он парил над суетой аэропорта, как ястреб над курятником.

— Интересное общество, — произнес он. Голос был тихим, но прорезал гул терминала, как лезвие по шелку. — Пират времен упадка. Аристократ без королевства. Звери... в не своей шкуре. И гречневая крупа как философия выживания. Поэтично. В своем роде.

Он подошел ближе. От него веяло запахом старых книг, пыльных дорог и чего-то горького, как полынь. Его взгляд скользнул по Корсару, задержался на Ржевском, с легким презрением коснулся розового пса и Карамельки

— Корсар, — произнес Баэль, обращаясь к нему напрямую. И в этом имени прозвучало нечто большее, чем просто кличка. Звучало признание. И предупреждение. — Имя, за которым тянется шлейф... неудобных вопросов. Пиратство – занятие рискованное. Особенно когда законы меняются быстрее, чем ветер в парусах. Особенно когда везешь... необычный груз. — Его взгляд скользнул к зверям и мешку.

Ржевский насторожился. Он почуял опасность, исходящую от этого холодного совершенства. Пес заскулил. Карамелька спрятала клюв под крыло.

— Законы? — Корсар плюнул на сияющий пол. — Для таких, как я, закон – это кильватерный след. Остается позади. А груз... груз всегда необычный. Иначе зачем его везти?

Баэль медленно кивнул, будто ожидал именно такого ответа.
— Берегите гречку, господа, — сказал он загадочно. — Времена грядут голодные. И не только на хлеб. — Он сделал паузу, его черные глаза впились в Корсара. — И помните: корсары редко заканчивают путь в гавани. Чаще – на рифах. Или на виселицах. Это закон жанра. Жанра жизни.

— Интересное общество, — произнес он. 

Глава IV: Диалог о Страховке и Морали

— Гречка, — сказал Корсар, — надежнее любой страховки. 

— Но гречку можно отнять, — заметил Ржевский. 

— А страховку — оспорить. 

— Значит, все бессмысленно? 

— Нет. Значит, единственная страховка — это готовность ко всему. 

Баэль наблюдал за ними, как за игрой в шахматы, где фигуры двигались сами по себе. 

Эпилог: Ария Баэля и Ржевского

Когда они скрылись в самолете, Баэль заговорил. 

"H;rt, ihr Getier, vom Rand der Zeit..."

Ржевский усмехнулся. 

— Ну и ну. Даже демоны теперь стихи читают. 

— А что, поручик, вам больше нравятся анекдоты? 

— Конечно. Вот, например.

Приходит мужик в магазин, спрашивает: "У вас гречка есть?" 

"Нет", — отвечает продавец.

"А страховка есть?"

"Есть".

"Ну тогда гречка есть". 

Корсар фыркнул. 

Гречка осталась с ними. 

Как и Воронежский Привет. 

Как и абсурд.

Объявили посадку. Последний акт терминальной драмы. Корсар, отбившись от назойливых агентов с помощью нахрапа, цинизма и демонстративного поедания горсти сырой гречи, двинулся к выходу на посадку. Ржевский шел рядом, держа в руках поводок  (пес неожиданно привязался к поручику). Карамелька сидела на плече Корсара, как желтое напоминание об абсурдности всего предприятия.

Мессир Баэль наблюдал за ними со стороны, слившись с тенью у огромного окна, за которым ревели стальные птицы. Его лицо было непроницаемо.

— Пират, — пробормотал Ржевский, глядя на Корсара впереди. — И вправду пират. Видно за версту. И не в ладах ни с каким законом, кроме своего. Интересно, куда он нас ведет? И зачем этим зверям гречка?

Корсар не оглядывался. Он шел к самолету, к новому рейду, к новым неизвестным водам этого безумного мира. Мешок с гречкой надежно давил на плечо. Лучшая страховка. Гораздо надежнее бумажек с печатями. Надежнее законов. Надежнее всего, кроме собственной шкуры и удачи.

Он чувствовал на себе взгляд Баэля. Холодный, всевидящий. Взгляд, знающий конец истории еще до ее начала. Но Корсар привык плыть против течения. Против ветра. Против законов и предсказаний. Даже демонов.

Эпилог: Поэма у Взлетной Полосы

Когда они скрылись в тесном чреве лайнера, Мессир Баэль, все еще стоявший у окна, тихо заговорил. Не по-русски. На языке Гёте, Шиллера и Фауста. Слова лились размеренно и торжественно, как стихи в старой книге, но несли в себе ледяное предостережение:

"H;rt, ihr Getier, vom Rand der Zeit,
Ein Warnung spricht der D;mon heut:
Der Korsar, den ihr glaubt zu kennen,
Tr;gt Ketten, die man nicht verbrennt.

Sein Schiff f;hrt nicht auf klaren Wogen,
Dort, wo die Meuterei gesogen
Das Licht der Sonne. Schatten segeln
Mit ihm. Sein Herz? Ein hartes Siegel.

Er ist ein Freibeuter der Nacht,
Dem Recht und Ordnung nichts vermacht.
Sein Weg endet nicht im Hafen,
Doch an des Schafotts schwarzen Stufen.

Nehmt eure K;rner, kleine Brut,
Doch h;tet euch vor seiner Flut!
Denn seine Seele, kalt und frei,
Ist wie das Eis auf wildem See —
Sie tr;gt, bis sie zerbricht."


(Слушайте, звери, с края времен,
Предупреждение демон шлет ныне:
Корсар, которого вы знаете,
Носит цепи, что не сжечь в огне.

Его корабль не по ясным волнам идет,
Там, где мятеж глотнул
Солнечный свет. Паруса теней,
Плывут с ним. Сердце его? Твердая печать.

Он – флибустьер ночи,
Кому закон и порядок – ничто.
Путь его не кончится в гавани,
Но у черных ступеней эшафота.

Берите свои зерна, малая поросль,
Но берегитесь его потопа!
Ибо душа его, холодна и вольна,
Как лед на диком озере

Держит, пока не сломается.")

Стихи отзвучали, растворившись в грохоте взлетающего Боинга. Мессир Баэль повернулся и медленно пошел прочь, его фигура таяла в толпе, как призрак. Оставив лишь эхо предупреждения и горьковатый запах полыни над сияющим, бессмысленным полем аэропорта. Звери были предупреждены. Но самолет уже набирал высоту, унося пирата, аристократа, розовую нелепость и желтую крошку в небо, навстречу новым, непредсказуемым водам. С мешком гречи как якорем и талисманом в этом безумном, летящем в пропасть мире.