За миг до апокалипсиса

Резануло запястья, ободрало волосы, чиркнуло по ушам и носу, в глазах вспыхнул дуговой разряд.
Простыни, вывешенные на балконе четыре дня назад, на которые я рухнул всеми своими шестью пудами, спружинили; веревки оборвались, не выдержав кабаньего веса. Планки, к которым они крепились по краям балкона, затрещали. Лишь один шуруп, завинченный на совесть, сдюжил.
Перила резко ударили мне под дых. Я сложился пополам, болтаясь над городом на высоте двенадцатого этажа. С ужасом почувствовал, что голова перетягивает, и, закричав, рванул спасительную веревку. Кое-как перевернувшись, я увидел пару стволов, направленных в мою переносицу.
– Стоять! Мересьев, блин!
«ТТ» в руке капитана трясся так, словно тот всю ночь провел в курятнике, откручивая головы хохлаткам.
Лейтенант пытался дрожащими руками открыть балконную дверь, но у него от волнения ничего не получалось. Выпрямившись, я попытался сесть на перила. От падения меня удерживала веревка, которая могла оборваться в любой момент. Мог выскочить шуруп, отлететь планка, и тогда...
– Курылев! Давай без фокусов! – взмолился Бусов. – Мне на пенсию скоро, будь другом!
Я взглянул вниз. Несколько человек глазели на меня. Решили, наверное, что я самоубийца.
Голова закружилась, и я начал переваливаться наружу. Судорожно держась за веревку – единственную связь с миром в сложившейся ситуации, – я балансировал из последних сил. Менты завороженно глядели, не зная, что делать. В очках капитана читалась полная растерянность.
– Спокойно, Эдуард Филиппыч! – кое-как справившись с эмоциями, миролюбиво начал он. – Мы у-хо-дим... Слышь, Цветков, уходим! – После этих слов все действительно начали пятиться.
Раскусив замысел капитана, я сыграл на опережение:
– Нет, ментяра! – замотал я головой, отчего чуть не потерял сознание. – Не выйдет! Не на того напали!
Прикинув, сколько веревки мне надо, чтобы благополучно перебраться на балкон нижнего соседа Афанасьича, я намотал ее немного на «браслеты», перекинул ноги и, мысленно перекрестившись, начал спускаться. Опоры ноги не нашли, и я ударился подбородком о перила. Клацкнули зубы, прикусив кончик языка.
Пальцы медленно, но верно соскальзывали с перил. Оставалась одна надежда – на веревку и шуруп.
Пальцы соскользнули. Я на миг ощутил себя Гагариным на орбите, но веревка кайф оборвала, едва не вывихнув мне оба плечевых сустава. Надо мной что-то треснуло, веревка ослабла, а я приземлился на край нижнего балкона, сплющив свое мужское хозяйство. Боль звезданула так, что я рухнул на балкон и завыл:
– А-а-а-у-у-ы-ы-ы-ы-ы....
Словно кто-то наложил мне полные плавки раскаленных углей, прикрепив их там для надежности скотчем. Я ерзал, катался, хрипел, захлебывался. В башке маячила мысль: «Ну, все, Эдюнчик, – как мужик ты свое, похоже, отматросил...»
Боль в паху перебивала все другие ощущения – я забыл о ногах, руках, голове... В этот миг мне было совершенно безразлично: схватят меня, посадят, не посадят... Или я сорвусь с балкона вниз головой...
Внезапно я отключился и увидел... небо. Мне снился полет. Самолет набирал высоту. Тело потеряло способность двигаться. Еще секунда – и барабанные перепонки должны были лопнуть...
Стальная махина несла меня вперед и вверх.
Отстегнув ремень, я попытался встать. Поясница предательски заныла. Во рту появился металлический привкус.
Надо подняться! – сказал я себе. – Во что бы то ни стало!
Ноги подгибались, проскальзывали.
Хватаясь за спинки кресел, я двигался вперед, к кабине пилота, до которой оставалось каких-нибудь три метра. Внезапно дверь распахнулась, и я увидел Наталью... в летном комбинезоне. Парашютные лямки обтягивали ее плечи и бедра.
– Эдик, ты?
В ее глазах застыла растерянность.
– Натка, куда мы летим? Что с нами происходит?
Растерянность в ее глазах сменилась презрительным снисхождением.
– Куда ты летишь – не знаю, лично я – вниз. Прощай, Эдик! Не верь ни единому моему слову, слышишь!
Прежде чем меня сбило с ног порывом ветра, я заметил, как Наташка исчезла, растворилась в белой пелене.
Меня отбросило в глубь салона. Самолет продолжал набирать высоту. Я почувствовал это своими барабанными перепонками. Я остался один на борту. Слезы отчаяния побежали по щекам.
– А-а-а! – крикнул я и очнулся.

Боль немного отпустила. Я огляделся и прислушался. Похоже, в квартире никого не было, и мой вопль недорезанного хряка не произвел должного впечатления. Сосчитав этажи, что были подо мной, я с некоторым разочарованием пришел к выводу, что балкон Афанасьича я благополучно пролетел и сейчас корчусь на балконе Руслана Садриева, о котором почти ничего не знал. Общение наше ограничивалось редкими приветствиями по утрам, если мы вдруг сталкивались в подъезде.
Сейчас в его квартире не угадывалось никаких движений, но то, что я успел рассмотреть через стекла, меня сильно озадачило.




Я размахнулся и выбил стекло балконной двери ударом ноги.
Квартира напоминала поле битвы не на жизнь, а на смерть. Лежавшие на боку шкафы с вывороченными дверками; вываленное содержимое ящиков; вскрытый паркет и косяки; ободранные обои.
Я брел по квартире, как по Эрмитажу, раскрыв от удивления рот. Посредине прихожей валялась раскрытая шкатулка, отделанная черным бархатом. Она была пуста.
Тайник, где хранилась шкатулка, я обнаружил в другой комнате: над одной из секций стенки вместо антресолей чернело углубление в стене. На лестничной площадке послышались шаги. Раздался звонок в дверь.
Прислушавшись, я едва различил шепот на лестничной площадке. Слов разобрать было невозможно, но по интонации я узнал своих старых знакомых, пришедших меня арестовывать.
Чиркнула зажигалка – кто-то шумно затянулся, сплюнул. Видимо, менты решили устроить перекур.
Следующий звонок последовал буквально через минуту и заставил меня вздрогнуть. Я неосторожно задел зонтик, висевший на вешалке, и тот с грохотом свалился на паркет.
– Эдуард Филиппыч, – послышался громкий баритон капитана. – Может, прекратим играть в прятки? Мы же взрослые люди. Достаточно приключений на сегодня, Эдуард Филиппыч!
– Или все-таки будем ломать? – глубокомысленно заметил «бочонок».
– Не хотелось бы...
Дверь неожиданно скрипнула. Вскоре раздались удары чем-то тяжелым.
Тут мой взгляд зацепился за кухонную дверь. У меня еще не было времени к ней приглядеться. А она заслуживала самого пристального внимания. Скотчем к ней был прикреплен листок. Когда я прочитал то, что было на нем написано, мне стало жутко. Я несколько раз втянул носом воздух, взглянул на часы и представил, что может случиться здесь через минуту-другую при неосторожном обращении с огнем.
На листке значилось:
«ВНИМАНИЕ!!!!НЕ КУРИТЬ, НЕ ВКЛЮЧАТЬ СВЕТ
И ЭЛЕКТРОПРИБОРЫ,
НЕ ЗАЖИГАТЬ СПИЧКИ!
Я проложил створ между дверью и косяком мокрой ветошью, поэтому запаха газа поначалу вы можете не почувствовать! Газ я включил в десять часов утра! Когда вы войдете на кухню, первым делом закройте газ и проветрите помещение.
Мне незачем жить дальше, так как у меня украли смысл всей моей жизни. Я ухожу добровольно. В моей смерти прошу винить тех, кто меня обокрал.
Прости меня, Нина, если сможешь.

Твой Руслан».

Скрежет, раздавшийся со стороны входной двери, возвратил меня к реальности. Не очень понимая, что делаю, я сорвал бумагу и достал из кармана зажигалку. Какое-то время я разглядывал ее, пока не вспомнил, что при осмотре комнаты мне попалась на глаза свечка.
Дверь скрежетала от ударов, но не сдавалась.
Стойкое немеркнущее пламя получилось лишь с третьей попытки. Оставалось расположить свечку так, чтобы ее не было видно со стороны прихожей.
От непрекращающихся ударов входная дверь начала медленно сползать с петель. В моем распоряжении оставались секунды. Стараясь не потушить пламя свечки, я поставил ее на полку над входом в кухню.
Когда я оказался на балконе, мое первое желание было – без веревки, цепляясь за что попадется, лезть обратно наверх, в свою квартиру. Но, услышав, как грохнула входная дверь, я понял, что не успею. Мне ничего не оставалось, как лечь на живот и покорно ждать своей участи.
В квартире послышались шаги. Я отчетливо разобрал приказ капитана:
– Цветков, на кухню! Дверь! Живо!
Я затаил дыхание.
На верхнем балконе что-то скрипнуло, и металлическая крышка, предназначавшаяся на случай пожарной эвакуации, приподнялась. Показались модельные тупоносые туфли, отглаженные брюки, ремень с пряжкой...
Ко мне спускался опер! Тот самый лейтенант, который заполнял протокол во время моего ареста!
– Вот ты где, альпинист, понимаешь! – переводя дыхание и отплевываясь, просипел опер. – Летун! Думаешь, спрятался? Гастелло, екерный бабай!
Из квартиры донеслось:
– Цветков! Да разбей ты стекло, идиот!
Я зажмурился. Раздался звон битого стекла.
Лейтенант гаркнул над самым ухом:
– Встать! Копперфилд, тоже мне!!!
– Пригнись, идиот! – выдавил я из себя и весь сжался. – Сейчас шарахнет!
– Обделался, что ли? Так это мы быстро! – И вдруг гаркнул: – Товарищ капитан, он зде...
Мне показалось, что под домом проснулся вулкан. Гигантский поток лавы вырвался наружу, неся в своем чреве табуретки, дверки от шкафов, груду битого стекла... Перепонки мои, казалось, лопнули. Мне обожгло спину, я оглох и ослеп одновременно.
Через какое-то время я обнаружил, что балконные ограждения покорежены и наполовину оторваны, а мои ноги болтаются в воздухе, не находя опоры. Я судорожно сжимал обеими руками чудом уцелевшие прутья. Видимо, в самый последний момент я рефлекторно за них ухватился.
Из рамы, начисто лишенной стекол, валил густой дым и вырывались языки пламени.
– Э, чудик, – послышалось снизу, – давай по лестнице, она слева от тебя. Доберись как-нибудь... Сейчас открою крышку. Только не свались – десятый этаж все-таки!
«Точно! – пронеслось в мозгу. – Как я мог забыть о межбалконных лестницах?»
Подтянувшись, я забрался на балкон, вернее, на то, что от него осталось.
Поднявшись, увидел... живой факел. Объятый пламенем капитан, мычавший что-то нечленораздельное, выскочил на балконную плиту и, потеряв равновесие, сделал шаг в пустоту. Обдав меня снопом искр, он рухнул вниз.
– Ни хрена себе, Голливуд! – услышал я снизу. – Э, ты еще там, земляк? Давай сюда!
До сих пор удивляюсь, как я все-таки добрался до люка между балконами.
– Э, погодь, ты ж с двенадцатого, – удивился сосед, помогая мне спуститься с лестницы.
– Т-так точно, – по-солдатски отрапортовал я, задыхаясь и кашляя. – С-слушай, плачу сто баксов, если браслеты распилишь. Только вот чем...
– Я токарь-универсал, – не без хвастовства заявил он. – У меня и «болгарка» есть. Только...
– Что только? Что только?!! – крикнул я.
– Если пробки вылетят, я включу это в стоимость.
– Без вопросов.
Таких ощущений мне еще не приходилось испытывать. Все равно, что операция без наркоза, только с диким визгом и снопом искр, от которых даже задымился палас.
– А теперь как? – спросил я, когда связующее звено наручников было устранено.
– Можно поднять под рукава и не видно будет, – предложил он. – Можно зубилом и плоскогубцами... Ты кем работаешь? – неожиданно спросил он, разглядывая мои руки.
– Врачом, а что?
– Тебе повезло, парень, с профессией, – похлопал он меня по плечу. – То-то я смотрю: руки у тебя, как у пианиста... Похоже, обойдемся без наковальни. Пойдем в ванную.
Ничего не понимая, я побрел за ним.
– Возьми мыло и намыливай как можно сильней.
– Думаешь, снимем? – поняв его замысел, спросил я.
– Ты ж мужик, потерпишь...
Потерпеть действительно пришлось. Но недолго.
Когда руки стали свободны, я сполоснул лицо, шею и попросил напиться.
– Об чем гундос?! Пойдем на кухню, сейчас налью... Ты ведь потерпевший! Тебе бы сто граммов и доктора.
– Я сам доктор, – сказал я.