Глава II След в болоте

Болото начиналось там, где кончалась дорога. Земля становилась мягкой, вязкой, словно отказывалась держать вес человека. Ранним утром туман стоял белой гудящей стеной, впитывая в себя крики чаек и далёкое тявканье лис. Воздух пах гнилью и болотной мятой. Старик Кондаков, егерь с окрестных лесничеств, двигался вдоль кромки трясины, расчищая путь. Он знал здесь каждую кочку, каждую лужу, но чувствовал себя неуютно и словно на незнакомой местности.

Белая тряпка, вонзившаяся в ивняк, не принадлежала болоту. Не было здесь ни полотен, ни простыней. Ивовые ветви держали её, как пальцы мертвеца — бережно, но крепко. Подойдя ближе, старик увидел парашют. Кондаков резко выругался. Вниз, в трясину, уходили стропы. И там, в чёрной жиже, лежал человек.

Он не звал на помощь. Не шевелился. Глаза его были открыты, но были пусты и холодны. Грудь чуть вздувалась под рваной рубахой, и среди пятен и грязи читался странный символ — круг, пересечённый крестом. ________________________________________
Капитан Чернов прибыл на место под вечер, когда солнце уже клонилось к закату, заливая болото своим ржавым светом. Его сапоги вязли в грязи, скрипел ремень кобуры. Воздух гудел комарами. Сапёрная лопата стояла воткнутая рядом с телом, как маленький надгробный крест.

Покойника уже вынесли на твёрдую землю. Чернов обратил внимание на изодранную при неудачно приземлении рубаху и тёмный круг на груди. Кожа вокруг него почернела, словно выжжена. Можно было предположить, что горе-диверсанта клеймили, но ожог не был обычным — он лежал под кожей, в самой её структуре, как будто знак был вплетён в плоть.

Чернов опустился на корточки. Влажный воздух прилип к лицу. Похлопав по карманам, но они ответили капитану СМЕРШ лишь пустотой. Обычно диверсантов забрасывали на территорию Советского Союза с пачкой поддельных документов и денег, вооружением и средствами для связи, но этот случай выходил за привычные рамки работы разведки противника. Мало того, что рядом с местом падения не было найдено ни единой вещи, так ещё и одежда парашютиста состояла сплошь из немецкой солдатской формы. Подобное развитие событие приводило Чернова в лёгкое недоумение. На лице погибшего не было страха. Лишь покой. Безразличие. Или, может быть, принятие?
Чернов встал, вытер ладонь о галифе и скомандовал увезти тело в морг для вскрытия.
________________________________________
Поздно вечером, когда тьма уже опустилась на город, а в небе ни одна звезда не решалась пробиться сквозь набежавшие откуда-то с запада тучи, Лидия сидела в радиорубке. Свет лампы над ней дрожал, отбрасывая длинные тени на панели аппаратуры. Комната казалась живой — с мягкими щелчками реле, с потрескиванием в динамиках, с гулом напряжения в проводах. Лидия казалась частью этой машины. Она была тиха, точна и сосредоточена. Волны эфира гудели в её пальцах, пели в висках и предвещали что-то необычное для этой летней ночи.

Она меняла частоту. Снова. И снова.

И вдруг — не просто звук.

Движение.

Как если бы кто-то глубоко под толщей воды говорил — не словами, а ощущением. Голос был женским, тонким, будто убаюкивающим, и он звучал не в ушах, а внутри. Как шёпот в детстве. Как голос матери, которой уже нет.

— Nidd steht… Makosh lebt…

Слова пробежали по ней, как ток. Она резко откинулась назад. Лампочка мигнула. Станция хрипнула и замерла.

Лидия дышала тяжело. Сердце било в горле. Ладони были мокрыми. Волна больше не ловилась. Только белый шум. И холод.
________________________________________
К полудню Чернов прибыл к храму Николы Мокрого. Здание — обветшавшее, с провалившимся куполом и засыпанными землёй подвалами — стояло посреди высоких трав, которые сглаживали очертания старого фундамента. Вокруг, под наблюдением сотрудников НКВД, шли подготовительные работы: убирали обломки, укрепляли балки. Всё — под предлогом археологических исследований. Чернов сдвинул фуражку, вглядываясь в темноту под подпорками. Свет от фонаря, спущенного под пол, выхватывал то куски плитняка, то блики влаги, блестевшие на камнях.

— Где плита? — спросил он у старшего.
— Вот, товарищ капитан. Мы её расчистили, но только верхушку. Она уходит в землю дальше, под склоном. Самое интересное — под полом. Вот здесь — смотрите.
И он показал.

Из земли, будто пробив её изнутри, выступала закруглённая макушка камня — темная, с синим отливом, в которой угадывались высеченные знаки. Не просто узоры — линии, похожие на письмена. Некоторые из них светились влагой, словно только что вырезаны. Поверхность отполирована до зеркального блеска. Ни один из рабочих не трогал его. Никто и не приближался. Что-то в нём останавливало — толи страх, толи первобытная осторожность.

В тот же вечер, когда работы были окончены, а Чернов стоял рядом с закрытыми на тяжёлый амбарный замок дощатыми дверями, к Чернову подошёл пожилой сторож из местного прихода, дедушка Савелий. Он держал в руках потрёпанный картуз, говорил тихо, с выдохами между словами, будто не хотел, чтобы их услышал кто-то кроме своего оппонента.

— Вы простите, товарищ начальник, что мешаюсь… Но мне по делу к Вам. Камень тот… Не простой. Он же не весь наружу. Там под ним — сеть ходов. Старики ещё говорили. Что синие камни — они как деревья: только верх видно, ствол, а глубоко — корни. Во все стороны расходятся и тянутся Бог знает куда. И куда, - лучше не знать и не лезть одному. А если лезть, то только с женщиной. Без неё, говорят, камень может не пустить, или того хуже…

— Почему с женщиной? — резко спросил Чернов, но не из интереса, а чтобы остановить поток сказок.

— А потому что только женская душа может его обойти. Слаб он, когда видит женское, материнское сердце. Удержится. А на мужчину — погубит. И ещё. Не верьте глазам. Камень — это только дверь.

Чернов не ответил. Он не любил пустословия. Но внутри всё же отложилось: дверь. Женщина. Лабиринты.
________________________________________
Тем временем, в холодной комнате госпиталя, Станислав Савченко, худой, вежливый, молодой врач с выбритым лицом и спокойными глазами, активировал скрытую рацию. Волна была короткой. Сигнал — чёткий. Его пальцы бегали по крутилкам, будто молились.

— Танцор докладывает. Камень вскрыт. Контакт установлен. Подтверждение: Die Webende ist erwacht. Ткачиха пробудилась. Новая фаза близка. Жду подтверждения плана «Сигил-3».

Он выключил передатчик и остался сидеть в тишине. На полке стоял анатомический атлас, на котором кто-то остро отточенным карандашом вывел: "Судьба пишется на коже."
________________________________________
На следующее утро Чернов приказал ввести дополнительные силы на раскопки. Сам он стоял у края ямы, глядя на всё более обнажающееся основание камня. Рун стало больше. Некоторые — едва различимы. Другие — чёткие, резкие, будто вырезаны вчера.

— Чёрт возьми, — пробормотал кто-то из рабочих. — Это всё один камень? Он уходит под землю метра на три.
— Больше, — отозвался голос из-за спины.

Чернов обернулся. Рядом с ним стоял молодой мужчина в аккуратной фуражке, с очками в кожаном футляре в руках.

— Борис Григорьев, археолог. Вызывали, товарищ Чернов?

Капитан кивнул.

— Вы уже знаете, с чем мы тут работаем?

— Да. Знаю с 1938 года. Тогда мы откопали верхнюю часть, но… В прочем, вам и саму всё хорошо известно. Сейчас… вы, похоже, находитесь у основания древнего алтаря. Мерянского. Такие камни использовались в обрядах. Но всё, что ниже, под слоем земли, не было тронуто на протяжении веков.

Григорьев аккуратно подошёл к краю ямы, присел, дотронулся до кромки земли.

— Тут символы гораздо старше славянской резьбы. И они… — он замолчал, щурясь. — Видите эту спираль? Это не просто узор. Это цикл. Временной. Или обрядовый. Сложно сказать. Смотрите — руны идут по кругу. Но не по славянскому образцу. Тут мерянские символы, а вот здесь — ближневосточные. Рисунок идёт как слоёный пирог. Как будто кто-то собирал их, как мозаику, веками. Вот это — символ воды. Это — пути. А это... пряжа.

— Пряжа? — переспросил Чернов.

— Нить. Судьбы. Можно сказать, что рисунок на камне — это карта. Плита, скорее всего, уходит глубоко под землю. И весь рисунок, который мы с Вами видим, - только вершина.

Чернов долго смотрел на Григорьева, а потом резко выпрямился:
— Документы вам оформят. Отныне вы под моим контролем. Работаем осторожно. Никаких догадок в слух. Никаких разговоров с посторонними.

Григорьев кивнул.

А снизу, из глубины ямы, продолжал выступать из земли Синий Камень. Молчаливый, тяжёлый, скрывавший свою тайну.