Смерть это не вечный сон

Монопьеса
Помещение похоже на тюремную камеру. Красно-черная драпировка. На заднем плане то ли тени античных скульптур, то ли фигуры солдат с оружием. Полумрак.
Посередине стол, покрытый темно-зеленой скатертью. На столе лежит человек, одетый в белую рубашку с жабо, на груди пятна крови. На ногах синие панталоны, белые чулки, туфли с большими пряжками. Под головой небольшой деревянный ящик. Вокруг головы повязка, перехватывающая челюсть, на повязке кровь с левой стороны. С краю стола горит одна восковая свеча на подсвечнике.
Мужчина встает со стола. Шагает медленно, быстрее. Говорит, повернувшись лицом к зрителю, в профиль или спиной.

Наконец все ушли. Надолго ли оставили меня одного?
Теперь я должен молчать. Отныне не скажу больше ни слова. Ни говорить, ни писать уже не придется. Я не могу говорить, и нет у меня иного собеседника, кроме самого себя. Один на всей земле. (Пауза)
Эта горячая, душная ночь термидора. И вчерашний день, похожий на кошмарное сновидение. Или уже рассвет? Неба не видно, одна сплошная ночь. Совсем не слышны звуки города.
Какой непостижимый хаос в мыслях. Ничего не понимаю. Где я? В тюрьме? Здесь слишком тихо. (Прислушивается) Но этот стол.
Как больно! Словно отделяется душа моя от тела. Голова! Как больно думать… Если бы знать, что такая боль возможна. Боль, раздирающая мозг на тысячи, миллионы осколков. Кажется, она длится уже столетие, а всего несколько часов прошло. Не знаю, сколько.

И в беспамятстве можно чувствовать боль. Я будто спал, но сквозь этот шум в голове все слышал: издевательские крики, адские ругательства, звон стекла, выстрелы, лязг оружия, грохот пушек, барабанный бой и оглушающий набат.
Это безумие должно было случиться, я чувствовал. Какая стрельба началась там, в ратуше! У меня все еще запах пороха в носу. Вкус крови, он невыносим. Почему же не убили нас всех там?
Душа моя насытилась бедствиями, и жизнь моя приблизилась к преисподней. Вся ненависть мира сплелась в одной точке. Здесь, в сердце Парижа, и направилась на меня одного. На нас, все еще верных революции.
Если бы можно было словами выразить эту усталость. Я измучен и опустошен. И теперь отдохнуть не придется. Возможен ли покой там? Когда тела не будет. Слабость, бессонница и лихорадка мои давние постоянные спутники. А последние годы… уже наступил предел. Усталость, не проходящая и во время покоя.
О, смерть, прекращающая все ужасы и несчастья этой жизни! Смерть ждет нас всех. Она не приходит быстро. Сколько еще мук впереди. Гул толпы и непрекращающийся шум в голове…

Что будет с родиной моей? Что же будет с моей бедной родиной? Как больно видеть родину, раздираемую на части врагами. И эти враги — ее граждане. Самое страшное, что они не чужестранцы, не англичане, а люди, творившие одно дело, бывшие соратники. Все жители одной страны.
Если бы я взял на себя труд разоблачить всех раньше. Я считал, мошенников мало вокруг. А они размножились с невероятной скоростью. Как наивен я был, доверяя преступным кликам, а интриганы и шарлатаны не унимались. Я не верил, что для них патриотизм и честность — пороки.
Глупо было искать у них поддержки. Они злоупотребляли террором, и я не смог ничего сделать. Как же поздно я их раскрыл. Моя лишь вина … Мое чрезмерное доверие и снисходительность погубили все дело. Моя любовь к родине ослепила меня. И я не смог защитить ее священные интересы. (Держится за голову)
У нас была возможность учредить свободу, предоставленная самой историей человечества. Принципы справедливости, с которых начиналась наша доблестная революция, где они? Святость закона. Общественный договор.
Фундамент нового государства, построенный на свободе и равенстве. Потому что добродетель, а не разврат должна преобладать в основе нового общества. Бескорыстие, целомудрие, воздержание.
Благополучие государства возможно построить на незыблемом фундаменте порядка, справедливости и мудрости. Самоотвержение и строгость принципов — вот идеал, созданный революцией.
Но наша непоследовательная политика… Ненависть и подлость врагов. Предатели скрывались под маской дружбы. Я слишком поздно понял, что это обвинение в диктатуре вызвано лишь завистью и неприязнью лично ко мне. А они жестоки, движимые своей трусостью. На меня свалили ошибки всех, кто был у власти, преступления всех моих врагов. Моя вина.

Перед смертью следует вспоминать свою жизнь. Каким глубоким стариком я себя чувствую. Сколько мне лет? Я словно вне тела и вижу себя со стороны. (Держится пальцы на висках)
Почему-то чувствуется рука отца. Как он гладит меня по голове. Его прикосновения легкие, несмелые. Будто стыдно отцу или боится он чего-то…
Кто этот шестилетний мальчишка, одетый в бедную курточку? Прячется между скамьями в той древней базилике, а когда никого нет, лежит на полу и льет слезы. Одинокий, всеми брошенный сирота. Так же больно было тогда… Когда умерла мать, эта боль казалась невыносимой. Детство мое — череда каждодневных страданий. С годами боль притупилась и прошла.
Что может быть острее, болезненнее для ребенка, чем одиночество. В большой семье, где сирота никому не нужен. Хотя постепенно возрастали теплые чувства к брату, нежность к сестрам, к заботливым тетушкам. И это прошло.
Я остался один во всем мире. Бывало, никак не хотелось ни с кем говорить. Совсем не видеть никого. Убежать подальше от них с книгой или своими мыслями.
Вот тогда мне казалось, что я нужен Ему. (Пауза) Богу. Все говорили, что Он меня видит везде и всегда. А мне хотелось знать, слышит ли Он мой безмолвный крик?
Тогда я чувствовал, Он заменяет мне и мать, и отца. В какие-то мгновения чувствовал. А потом, взрослея, убеждался, что все в мире обман. Иллюзии, бред фанатиков. Нельзя жить безвольно, во всем полагаться на Него. Меня считали нелюдимым, а я всегда искал помощи у людей. Искал дружбы или отеческой заботы.

Как там? «День тот да будет тьмою; да не взыщет его Бог свыше, и да не воссияет над ним свет. Да омрачит его тьма и тень смертная, да обложит его туча, да страшатся его, как палящего зноя. Возвращусь… в страну мрака, каков есть мрак тени смертной, где нет устройства, где темно, как самая тьма».
Когда-то отцы-ораторианцы ценили мою набожность и послушание. Позже в юности, уже в лицее, когда я пытался довериться тому добродушному аббату, тоже казалось, что нужен ему. Больше нужен человеку, чем Богу. И я открылся ему, он был внимателен ко мне. Особенно тогда… я был болен. А потом… потом мне было слишком плохо. Я попросил его о встрече. (Пауза) А он не смог. Или просто не захотел.
Обычное дело, когда случается что-то плохое, рядом никого нет. Никого. Как больно. Нет, не нужен я был ему. Моя душа… всегда одинока. Тогда я понял, что и у людей нельзя просить поддержки. И высшие силы не всегда могут помочь. Или не хотят. (Держится за голову)
Надо было как-то смириться, что я остался один. А я все не хотел, не мог поверить. Как и потом… лишь надевал маску надменности. Здесь на земле одни страдания. Человек рождается на страдания.

Меня всегда волновал вопрос: почему непорочная, созданная Богом душа, больше склонна ко злу. Душа. Природа создала человека добрым и прекрасным. Но как бы ни была чиста человеческая душа, в ней непременно таится какой-нибудь отвратительный изъян. Никто никому не нужен. Никому нельзя доверять своих сокровенных мыслей. Нельзя открывать свою душу.
А потом… потом я узнал Учителя. Божественный человек! Вся жизнь — это цепь испытаний, и мы должны стойко их вынести! Как мне близка его жажда справедливости и истины. И у меня это религиозное и страстное чувство жизни.
Как болит голова! (Прикладывает руку ко лбу) Больше не придется кричать. Скоро тела уже не будет. Как хочется пить. Даже бокал вина не укротит эту боль, не утолит жажду. (Держится за левую щеку)
Как измерить боль? Что теперь будет с родиной моей? Как перенести мучение при виде предателей, попирающих родину?
Я посвятил себя народу и теперь против него объединились все преступления. Они жаждали, чтобы пролилась кровь народа. Они развязали террор и направили его на народ. Где же еще найти любовь к родине и верность общей воле, если не у самого народа.

Все началось с отставки Неккера… Голова моя если бы не думала. Это двоение в глазах, головокружение. Переполненность шумом. Как страшны интриги, они могут погубить невиновных. Меня обвиняли в интригах.
Есть роковые обстоятельства революции, а есть преступные замыслы. Они развязали войну. Война, отвлекающая от внутренних проблем, от борьбы за свободу. Проливать кровь за благо человечества.
Внутренние противоречия в партии, в обществе, среди единомышленников. Клевета, сплетение ужасной лжи. Я хотел потушить это пламя раздоров. Я считал себя мудрецом, а на самом деле я только игрушка, жертва и мученик бесплодной ошибки. Подлым продажным душам неведома добродетель. Я не мог заставить всех верить в народ и быть строгими к себе.
Клика изменников под маской чрезмерного патриотизма всегда хотела истребить патриотов. Их стремление унизить великие принципы стало всепобеждающим. В моем лице они унизили весь Национальный Конвент. Конвент, которому я служил преданно, для меня был священным собранием.
Глубина бездны грозит поглотить нашу свободу. Помню искаженные лица, жуткие гримасы, горящие волчьи глаза. Крики резали будто кинжалы. Гибельные речи, язык коварный…

Что мои слова! Никто никогда не мог меня понять. Что такое вершина ответственности за положение в стране. В подсознании всегда или гордость, или корысть. А когда охватывает страх за судьбу страны и не знаешь, что делать. А была ведь не только моя, но и наша общая ответственность.
Они думают, что я стремился к абсолютной власти. Лично мне — власть? К чему она мне? Как на вершине славы, во время моего триумфа на празднике Верховного Существа, так и теперь в самой бездне унижения, в бесчестии, все одно — та же боль. Та же глубина и горечь страданий. Все верно… Восхождение к славе, восхождение к страданиям.
Нельзя другим дать свободу, самому будучи несвободным. Я не могу исцелить ран общества. Свобода духа, свобода от греха. Не делайте меня вождем народа! Я помнил эти слова пророка Исаия.
Думать можно всегда. Хотя бывает, нет мыслей. Если бы жизнь была сном, зачем столько дается человеку? Нужно так много трудиться, чтобы заработать покой для вечности. Нет. Все не бессмысленно. Бог все дает, чтобы понял человек, вот и я понял. Нет, не напрасно прошла жизнь.

Я же не умру? Душа моя не погибнет? (Снимает повязку с головы)
Вне закона — это конец. Там в ратуше я уяснил, что все кончено и надо покориться без рассуждений, не сопротивляясь. Государственному перевороту, совершенному Конвентом, Коммуна противопоставляла народное восстание. Это законно. Но бессмысленно. Я давно чувствовал, что все потеряно.
Они кричали: «Долой тирана!» Что теперь мое имя для народа? Робеспьер. Тиран. Кем я был? Меня прежде называли вождем, совестью Франции, свечой Арраса. Для всех самых уважаемых людей я стал воплощением ужаса.
Как же теперь я один? Ты удалил от меня друга и искреннего; знакомых моих не видно.
Казалось, ад бесконечен, когда они окружили этот стол с моим беспомощным телом. Они наслаждались приятным зрелищем: раненый тиран, истекающий кровью и лежащий на столе.
Кто эти люди? Подосланные заговорщиками? Или тот народ, что прежде верил мне? Нет, это невозможно. Я всегда знал, что народ справедлив и добр. Это не тот народ! Малая толпа, подчиненная преступному приказу. Заговорщики захватывали доверие порядочных граждан. А где же то множество людей, готовых защищать нас?
Закон бессилен и просто мертв, если торжествует зло. Закон должен выражать исключительно интересы народа. Народ – это главное. Народу не льстят, как не льстят божеству.
Мы сделали все возможное, остальное нам неподвластно. Мое дело сказать, донести правду, а заставить верить в нее не в моих силах.
Республика, ради которой я не щадил ни себя ни других, погибла и настало царство разбойников. В каком тупике я оказался. И что мое плачевное положение?
Я же знал, что защитников свободы можно уничтожить клеветой. Кто защищает интересы своей страны, всегда виноват. Да, я помню, все защитники свободы погибали, сломленные клеветой, но и их врагов, угнетателей постигала еще более суровая кара. И вот, когда мы единодушно осуждены…
О, Катилина, сколько можно кричать, что я не Катилина. Как я забыл, что весь мир лежит во зле! Террор — это мера справедливости. Жестоко и бесчеловечно. А какова была система наказания при королях, существовавшая столько веков!
Почему я верил в честность тех, кто злоупотреблял террором. Враги ближе, чем рука моя, они рядом в Комитете. Спасти республику может только диктатура. Но разве кто-то подчинялся мне, как диктатору?
Да, я виноват во всем. Во всех несчастьях всех осужденных революционным трибуналом. Моя личная злая воля, все ей подчинялось. Мои мечты о будущем глупые и наивные. И цели, и принципы ложные?

Как учитель писал: Я — жертва всевозможных бедствий — мог бы впоследствии служить примером для всякого, кто, вдохновленный одной лишь любовью к общественному благу и справедливости и сильный только своей правотой, дерзает открыто говорить людям правду, не прибегая к интригам и не примыкая ни к какой стороне.
Я привык высказываться прямо. Не хотел я славы, а все считали меня тщеславным. Я хотел лишь, чтобы слышали меня. Я призывал только к справедливости. Как сладостно осознавать, что мой голос — голос справедливости. Не во власти тиранов и их слуг лишить меня смелости.
Кто может отнять у меня право защищать народ? Неужели сила моей правды оказалась поверженной? Кому нужна моя правда? Здесь на земле. (Пауза) Ему нужна там, на небе. Бог — это истина.
О, как же они возненавидели меня за культ Верховного Существа! Праздник стал очередным поводом посмеяться над моими идеями. Религия необходима для создания общества, основанного на доверии. Свобода вероисповедания — самое основное в политике страны.
Это объединило бы людей. Чувства народа возвышены. Бог защищает угнетенный народ. Ведь братство, равенство разве не евангельские догмы? А я хотел еще, чтобы все люди любили друг друга. Вера умиротворяет.
Безбожник отрицает Бога, потому что страшится Его. Атеизм еще ужаснее, чем голод, он подрывает основы государства. Для развращенного ума истина опасна, совесть ведь все равно обличает. Правда — она вечная.
У меня другого выхода не оставалось, как только принять смерть. Я ждал ее. Что после смерти? А если нет ничего, кроме мрака? Все это выдумки священников и богословов? (Пауза)

Нет! Все мудрствования исчезают перед истиной, а все безрассудства бессильны перед разумом. Мудрецы уверяют, что истина рождается из сомнений. Нет, она есть и все. И нужно познать ее своей жизнью. Истина вообще человеку недоступна и абсолютно все в мире подлежит сомнению. Только Бог — истина. А Он непознаваем. Бог.
Интересно, какой Он? Но Его невозможно представлять в человеческом обличьи. Только Бога, а не кого-то другого я всегда признавал Верховным существом. И не может быть иных богов. Это у философов мертвый бог.
Он не воплощение правосудия. Как возмущался дух мой, если Богу приписывали всякие человеческие страстные свойства. Он не ревнивый, не капризный, не алчный и не беспощадный. Нет!
Я никогда не верил, что с человека, согрешившего, снимается виновность в юридическом смысле, с помощью каких-то выкупов он освобождается от наказания. А как же совесть? Страшнее всего суд собственной совести.
У меня все восприятие жизни всегда было религиозным. Вера — это не пустые заученные фразы из катехизиса. И не слепое запоминание и повторение догматов с молитвами.
Эта склонность ветхой греховной природы, когда человек хочет одного добра, но сам не замечая, творит зло, не переставая оставаться справедливым и добрым в душе.
А я, оказалось, даже не способен объединять и вести за собой людей. Мое чувствительное сердце всегда приносило мне одни страдания. Сейчас уже ничто моей душе не нужно. Все утратило смысл. Теперь я различаю вокруг себя лишь скорбные и раздирающие сердце предметы.
Учитель не случайно назвал чарующим заблуждением то идеальное общество добродетели, где все люди равны и счастливы.
Как известно, душа приобретает высокие познания, когда освободится от земных уз. Да, но духовная жизнь возможна лишь, когда душа в теле.

Все кончено. И теперь я сожалею об одном, что мало молился Тебе. Всемогущий создатель вселенной, правящий миром! Ты — высшая мудрость, от которой зависит процветание государства. Ты всеведущий и вездесущий.
В душе моей горело чувство общественного блага. Я служил народу и умираю за народ. У меня главная страсть — добродетель. Мучение и наслаждение чувствительной души и сердца. Нежная, властная, непреодолимая страсть!
Глубокое отвращение к монархии, ревностное сочувствие к угнетенным, эта святая любовь к отечеству, эта самая возвышенная и святая любовь к человечеству, без которой великая революция — явное преступление, разрушающее другое преступление.
Мной владело благородное честолюбивое желание основать на земле первую в мире республику! Небесное наслаждение в спокойствии чистой совести и в чарующем зрелище общественного блага!
Но как могут ваши низкие клеветники догадаться о нем? Добродетель на земле всегда была в меньшинстве. Слепорожденный не может иметь представление о свете. Духовные слепцы сомневаются не только в бессмертии души, но и в ее существовании.
Все сказано уже. Моя речь позавчера — мое предсмертное завещание. В ней я выразил свою последнюю волю, это и есть моя исповедь. Ничто никогда не сможет изменить ни мои чувства, ни мои принципы. Я не ждал награды за все деяния. Я не искал похвалы. Я не герой, а только свидетель.
Как Учитель писал, с трудом помню. Добродетель имеет для нас цену лишь после ошибок, а если бы мы непрерывно были благоразумными, тогда редко бы представлялась необходимость быть добродетельными. Мы тогда не ощущали бы ее.
Что я говорю? Ничего не понимаю! Голова словно в раскаленном обруче.
(Вдалеке слышны шум и человеческие голоса)
Они здесь. Охраняют, чтобы я не бежал. (Усмехается) Если бы хотел сбежать, давно бы сделал это. Мы все добровольно явились в мэрию.
Это тюрьма? Консьержери или Люксембург? Холодные равнодушные стены. Ноги у меня целы в отличие от соратников, друзей. Бедный мой брат, не знаю, что с ним случилось. Его тоже несли на носилках. И остальных…
Как хочется пить, невыносимо глотать свою кровь. Эта головная боль и слабость привычны мне, который год. От истощения и напряжения я не мог спать, теперь никогда уже не уснуть. Скоро закончатся муки земные. Как же я устал… Жар и озноб. И бесконечная боль. Скоро все пройдет, все закончится. (Смотрит вокруг)
Эти стены? Нашего Комитета. Это приемная Комитета. Сколько времени здесь прошло. Сколько дел свершилось. Нет, я не сплю. (Пауза)

Нет, смерть — это не вечный сон! Смерть ждет их, заговорщиков, а нас — бессмертие. Не позор нас ждет, а бессмертие. Это мы пытались вращать колесо истории? Я всего лишь хотел счастья моей родине.
Пусть я тиран и убийца. Кому требуется, чтобы я умер вместе с республикой? Справедливости? Я согласен. Великие идеи свободы и равенства не умрут никогда. Для отечества сделано недостаточно, если не сделано все. Разве могут ничтожные трусы убить патриотов? Ничто не может уничтожить мой народ.
Смерть — освобождение. Человек и рождается для того, чтобы рано или поздно уйти, перейти в вечность. Пусть моя смерть сделает счастливой мою родину! Ведь смерть — не конец, это начало вечности!
Я открыто представился моим врагам. И снова заявляю! Я завещаю им ужасную правду и смерть. Пишите, сколько угодно на могилах свои бессмысленные и безнадежные строки — смерть это вечный сон. Нет!
Вот и вы не уснете, вы будете вечно в муках: жажда власти будет жечь вас, а зависть с ненавистью будут вечно душить вас!
Сказано же, чтобы зерно принесло плоды, оно должно умереть. Умирать не больно, гораздо больнее жить и видеть родину в руках злодеев. Разве сама смерть создателей свободы не является победой? Мы не побежденные, а победители.
Наше орудие казни… Да, оно ужасно и отвратительно. Я когда-то видел уже этот образ. Я будто знал гильотину раньше. Мне неведомо, какой страх охватывает людей поблизости, при виде всего сооружения. Не понимаю страха.
Это если человек хочет жить, если его влекут удовольствия этой жизни. Если его что-то держит здесь, на земле, тогда страшно. А я не боюсь, я так устал, что исполнен совершенного безразличия. И не придаю никакой ценности этой жизни.
У меня бывали иногда видения. В детстве, когда душа чиста и невинна. Образ, некое предчувствие, игра воображения, не веревка, не меч, не нож, а что-то… А может быть, и то и другое? Гигантский нож высоко на веревке. От одного вида содрогается все внутри. Что это? Провидение, предопределяющее судьбу. Механизм, заменивший меч в руках палача.
Это нервозность моя. Всю жизнь моя душа в состоянии напряжения и беспокойства. Даже во сне продолжалась тревога. Жар и озноб, и непрерывное чувство усталости.
Как больно, Господи! На протяжении веков мы бьемся, стремимся установить правосудие на земле. А это невозможно. Оно есть только на небе.
Я не смог довести дело до конца. Мы не смогли достроить наш храм свободы. Ведь современники наши — все дети старого режима. Их мышление изменить невозможно.
Все наши муки пусть не для этого народа, а для потомков. Ведь после нас родятся и вырастут новые поколения. Мою прекрасную родину населит новый народ. Пусть они увидят сияние зари всеобщего счастья. Они вспомнят нас.
Это время, когда порядочные люди смогут безнаказанно служить родине, не наступит еще долго. И наступит ли вообще?

Свобода — пустой звук, если не царит полновластно. Народ — единственный правитель, потому ему льстят, презирая его. Продажность должностных лиц всему виной.
Будет ли правительство добросовестным и неподкупным? Никогда. Добродетель и справедливость им не выгодны. А страсти должностных лиц — те же оковы. Какой смысл в нашей победе над королями, если мы побеждены пороками, ведущими к тирании?!
Мошенники, шарлатаны, подлецы, негодяи. Те, кто вонзил в нас кинжалы ненависти, мнят себя победителями. Они разделят добычу между собой, не их цель сделать родину свободной и процветающей. Впереди гражданские войны и другие подобные бедствия.
В массе они восхваляют народ, но угнетают по отдельности. Народ будет служить для удовлетворения их честолюбивых желаний, алчности. Даже если демократию установить, недуги останутся.
Какие еще потрясения ожидают мою родину? Сколько еще будет реформ, конституций. (Пауза)

Потом, после… годы, столетия. Францией будут руководить великие люди, гениальные полководцы, мудрые законодатели. Они будут уверять, что восстанавливают общественный порядок.
Каждый защитник общественного блага и морали будет постоянно находиться между долгом и клеветой. Их честность и другие добродетели будут вменяться в преступление. Власть так же попадет в нечистые и вероломные руки.
Все должностные лица лишь слуги народа, которые он назначает и увольняет в любой момент. Народ должен контролировать деятельность своего правительства. Всякий гражданин должен уметь управлять. Следует помнить, что правительства, какие бы они ни были, установлены народом и для народа.
А народ всегда будет таким … бунтующим, несогласным с властью. Народ велик, он в большинстве. Народ всегда великодушный и народ — высший источник власти. Кто не с народом, тот враг. В каждой революции народ побеждает, потому что он не сдается.
Какую память мы оставим о себе? Как народ запомнит нас? Напишут о нас много лжи и убийственных гнусных противоречивых слов. Пусть небу будет так угодно.
После смерти самые сокровенные строки могут стать всеобщим достоянием. Что от меня останется? Прах и пепел. Сожгут мои записи, уничтожат. В памяти родных, быть может, останусь. Пусть потомки вновь осудят наши поступки. Они будут помнить нас.
Свет будущего для новых поколений. Мой народ великий и победоносный! Я, прежде всего, человек и французский гражданин. Я всегда говорил и писал от имени народа.
Лучше так умереть, чем изнемогать в недугах, разъедающих тело, что постигли Учителя или Вольтера. Лучше смерть, чем бесчестие.
Да свершится воля Твоя. Господи, Ты слышишь меня? (Пауза)
Все правильно, путь мой пройден, и Ты посылаешь смерть, когда достигнута наивысшая точка страданий. Я должен познать всю бездну унижения и боли. Только кровью можно искупить мои грехи.
Творец природы и всего живого! Ты создал меня по подобию. О чем сожалею я в своей жизни?
Пребывая в духовной вялости, сонливости, я мало молился. Я все силы направил на борьбу. Теперь взываю к Тебе из глубины страдания. Из пучины скорбей. Услышь меня! Молю о прощении. Пусть скорее кончится эта сплошная боль и моя жизнь.
Я должен совершить молитву раскаяния. Сейчас самое время. (Становится на колени)
Я был плохим христианином. Не соблюдал заповеди Твои. Ненавидел ближнего. Любил ли я божественную службу? Меня редко трогали слова начала литургии: «Introibo ad altare Dei» (лат. «Войду в алтарь Божий»). Нет. Я предпочитал беседовать с Тобой на природе, во время прогулок. Вместе с размышлениями о жизни приходили мысли о вечности. Я мог молиться искренне, созерцая прекрасный пейзаж или небесный свод. По примеру древних…
Гордость — грех, а не добродетель, но она проявляется порой так же, поэтому можно ошибиться. Любовь к справедливости — это и есть гордость. Величие души это обычное тщеславие. Прости меня!
О, Бог моей души, я никогда не стану упрекать Тебя, что Ты создал ее по своему образу, чтобы я мог быть свободен, добр и счастлив, как и Ты.
Учитель писал, что верующие придумывают Бога таким, каковы они сами. Как и загробную жизнь. Нежные любящие души не верят в ад. А переполненные ненавистью ханжи ничего не видят кроме ада.
Какой Бог? Как солнце? Тепло, свет, покой. Так в детстве я думал. Свет разума. Бог — это разум. Господь премудростью основал землю, небеса утвердил разумом.
А если правду говорил мой добрый аббат? Бог не суровый карающий судья, Он милосердный.

Видения. О, каким сладостным было видение тогда на Рождество. После ночной мессы я зашел в собор днем и увидел свет. Это было нечто иное, чем яркий свет солнца. Он наполнял все вокруг… Все, без остатка и меня изнутри. Меня охватила неземная радость, уверенность, что Бог со мной и так будет всегда. Такое прекрасное чувство, ласкающее душу.
Утешительный свет продолжался несколько дней, потом исчез. После я считал то видение детской восторженностью, а совсем не чудом. Потом забыл.
Наверное, Бог такой. Он свет.
Смогу ли я? Нет, помогут ли мне мои мучения держать ответ на Страшном суде Твоем? Достойный ответ. Бог и справедлив тоже, это следствие Его благости. Он требует от каждого отчета в том, что Он дал ему. (Пауза)
Пусть меня будут судить как тирана. Ты знаешь все. Судить не здесь на земле, а там. Здесь суда не будет… Скорее бы. Ты же вершишь волю Свою руками людей, Господи.
Готов ли я к смерти? Уже давно я жажду ее, как спасения. Бывало так тяжко, что я завидовал умершим.
Ведь конец лишь на земле, а там… А что тело без души? Душа Богу принадлежит, она одной с Ним природы.
Человек в течение своей жизни живет лишь наполовину, а жизнь души начинается только по смерти тела. Душа освободится от тела, отягощающего ее, и увидит истину. Чистую истину. Зло больше не пристанет к ней, останутся добродетели, смерть их не уничтожит.
Разве что момент перехода неизвестен и ввергает меня в оцепенение. Какой он, переход из смерти в вечную жизнь? Но мы должны перейти этот предел. Искреннее покаяние возможно лишь на пороге самой смерти.
Человек рождается для страданий и вся жизнь — это крестный путь. Человек не может достичь абсолютного счастья на земле. Мы не созданы быть счастливыми здесь, на земле.

Счастье. Что такое счастье? В жизни оно так мимолетно, что выразить его невозможно. Нервная болезнь поражает счастливых людей. Счастье в том, чтобы переживать о чем-то высшем, о судьбе Отечества. Я считал счастьем служить своему народу.
Учитель говорил, что счастье может быть цельным и постоянным. Оно не от земных наслаждений, оно не оставляет в душе никакой пустоты.
Осталось ли у меня еще желание мимолетных радостей этой жизни? В юности я любил книги, где благочестие сочеталось с наукой. Какое удовольствие от чтения и размышлений. Стихи, беспечность, романтика. Была ли она? Порывы вдохновения. Как я теперь чувствую, что все это временное, пустое.
Смог бы я прожить свои годы иначе? Если бы вернуться назад, я поступил бы так же. Я создан, чтобы бороться с преступлениями и защищать народ.
Я ничего не видел, нигде не бывал, кроме родины моей. Не видел Гардский мост или Колизей в Риме… Ничего. Мне никогда не доводилось обозревать морской простор.
Меня не будет на этом свете, а такими же останутся леса и луга, мягкая бархатная зелень на широкой долине. Золотые пшеничные поля будут простираться как прежде. Свежий весенний ветер принесет запахи цветущих фруктовых деревьев на родине моей. Я смогу… Смогу покинуть мою любимую землю без всякого сожаления.
Надо было предаваться любви! Надо было жениться еще в Аррасе, испытать все утехи семенного счастья. Могла бы сложиться жизнь моя иначе? Нет, я не для этого рожден. Как глупо думать об этом сейчас. Я не оставлю потомства, у меня нет детей.
Женщины, нежные создания, склонны слишком глубоко переживать из-за отношений. Очень сильно… Я не хотел стать причиной чьих-либо волнений. Я слишком любил ее, чтобы желать обладанья, как писал Учитель о своей возлюбленной. Однако у него остались дети…
А я привык не прельщаться никакими жизненными соблазнами. Любовь истощает душевные силы. Любовь — это же совсем не услаждения плотские, это жертва. Жертва. Любить и ничего не получать, а наоборот, отдавать себя.
Оттого мы воображаем себе счастье и хвалимся вещами выдуманными. Прав был Блаженный, несчастна душа, скованная любовью к тому, что смертно. (Пауза)
А может быть, я уже умер и пребываю в Чистилище? Нет, сомневаюсь, что там есть одиночные камеры. Там тоже нет покоя, как и на земле. Из окон чистилища души грешников могут наблюдать лишь ступени ада.

Кто сумеет защитить мою память? Кто принесет за меня жертву Богу? Сейчас я совсем один пред Тобою. На всей земле один. Отец Небесный, прости грехи мои!
Как давно я не думал о муках Твоего Сына. Господи, Тебе было больнее, когда Ты висел на кресте пригвожденный. Неужели я усну вечным сном, если Ты (Пауза) умер за меня на кресте? Нельзя постичь вечность, не претерпев до конца страдания. Надо повторить крестный путь Христа.
Выносить оскорбления и плевки в лицо — разве это не почетно для христианина! Мученики Христовы не боялись смерти. Сколько они терпели от язычников. Тело можно резать, кромсать, жечь. А в Царстве Небесном они блистают славой и весельем. Ведь душа бессмертна.
Вне закона. Христиане во время диоклетиановых гонений всегда были вне закона. Так и мы, служители республики. Мы достойно послужили отечеству и поэтому сподобимся принять смерть от тиранов.
Я не страшусь смерти, я жажду бессмертия. Я верю — не напрасно прошла моя жизнь. Ты же все видишь и знаешь, что я хотел свободы и счастья моему народу.
Кажется, теперь я понимаю. Сейчас, когда знаю, что должен умереть. Оно внутри меня. (Пауза) Счастье, никто его не отнимет. Оно со мной и в толпе людской, и в темнице, и на эшафоте.
О, быстро с нами не разделаются. Странно надеяться на скорое завершение мучений. Куда теперь отправят, в Консьержери? Повезут по городу… но я больше не увижу его улиц, улыбок людей. Пытка продлится с каждым толчком телеги. Смерть единственная исцелит от этой нескончаемой боли. Час искупления настанет! Нас казнят днем или даже вечером.
Как прекрасен город и на рассвете, и на закате! Хорошо умереть на рассвете. Я родился ночью, родился для земных мук, а утром родиться в бессмертие. Кажется, я вижу солнечный луч.
Как тянется драгоценное время и как летит оно. Часы, минуты… Словно годы, десятилетия длится эта ночь. Теперь же я один в этот короткий миг. Час всего или год? Или столетие? Я чувствую вечность.
Так всегда, все остаются перед смертью один на один с Богом. У меня прирожденная склонность к одиночеству. И этому придет конец. Только для страждущих пришел Христос на землю.
Я лишен возможности предсмертного напутствия священника. Ничего. Лучше так, чем бесчувственно исполнять обряды. Я вижу Твой крест.
Чтобы избавить душу от страха смерти, надо знать Бога и верить Ему. Я знаю истину, поэтому я свободен. Свободен от всех законов и обязательств. Свободен от паутины интриг, от лжи и клеветы, свободен от всяческих оков.
Мне не стыдно и не страшно ступать на плаху. Я прав и с готовностью умираю за свою страну. А правда в том, что я не умру! Бог дал мне вечную жизнь. Моя вера в бессмертие истинна, как утренняя заря.
Еще я знаю. Знаю, что снова увижу тот Божественный свет. (Пауза) Это здесь мрак, в месте земных страданий. А там, в вечности будет свет. Мрак вечной тьмы не страшит, потому что Бог — свет.
Там страданий нет, ни страха, ни боли. Там царствует Бог-Отец в величии славы Своей. И Сын, отдавший Себя в жертву за грехи всего человечества. И бесконечный Свет.
И он больше не покинет мою душу. Я не боюсь смерти. Ее нет.

(Звуки шагов и голоса приближаются)
Ну, вот и все. Идут. За мной.
(Подходит к столу и снова ложится. Свеча гаснет.)

Максимилиан Робеспьер — французский политический деятель и революционер. Один из основателей первой республики 1792 года и первого опыта демократии в новое время. Борец за свободу народа, возглавлял революционное правительство в период террора с 1793 года. Свергнут в результате переворота 27 июля 1794 года (9 Термидора II года Республики). Казнен в Париже на следующий день в возрасте 36 лет.

Робеспьера должен играть молодой актер от 25 до 35 лет. Непременно худощавый шатен или блондин с короткой стрижкой. Лицо освещается, но не всегда, в самые важные моменты. Должен быть полумрак. Допустима замена свечи масляной лампой или факелом. Движения героя сдержаны и ограничены.
Ощущение вневременности и неопределенности места. Тюрьма, дворец или загробный мир — неизвестно. На самом деле он не мог говорить из-за раненой челюсти. Это должно звучать, как внутренний монолог между жизнью и смертью.