Ключ от перехода Гл. 11

начало: http://proza.ru/2025/07/13/57

ГЛАВА 11

    Я смотрел из окна, как она выходит из подъезда, застёгивая на ходу пуговицы пальто, и торопливо, почти бегом направляется в сторону автобусной остановки...
Вскоре она скрылась за углом, а я прошлёпал на кухню вскипятить чайник. Напряжение, накопившееся за этот безумный день слегка отступило, и я даже почувствовал некое облегчение, оставшись в одиночестве. Сделав себе кофе, я вновь подошёл к окну и, отхлебнув из чашки, тупо уставился на соседний дом в окна моей квартиры. Моей бывшей квартиры… В гостиной горел свет, а «Пежо» Павлика по-прежнему находился на стоянке возле дома.

- Утешает всё…утешитель, - мрачно произнёс я вслух, сжав до боли челюсти. Мне так хотелось прибить его, этого проныру, забыв на мгновение, что Павлик был другом нашей семьи.

***
     Павлик… Мы жили с ним в одном доме, учились в одном классе, гоняли мяч во дворе… Он был своим в нашей семье, я – в его. Маленький и шустрый, с шапкой огненных волос, с белоснежной, почти прозрачной кожей и россыпью рыжих веснушек на облупленном от солнца курносом носу, он был похож на лягушонка с его широким щербатым ртом и спрятанными за очками голубыми, навыкат рыбьими глазами, с косящим правым. Жуткий непоседа и баламут, Павлик вносил сумятицу везде, где бы ни появлялся - носился по двору, рвал на заборах штаны, лазал кошкой по деревьям и дрался «насмерть» с мальчишками из соседнего двора, отчего постоянно ходил в синяках и ссадинах. Он напоминал мне одного из героев О`Генри, доставившего немало хлопот, как своему родителю, так и похитителям, впоследствии изрядно пожалевших о своём легкомысленном «проступке».

Павлик жил с матерью – тётей Таней и отчаянно тянулся к «дядь Вите» - моему отцу, которого считал «жутко сильным» и «самым умным и добрым на свете», а отец, как мне казалось тогда, уделял ему внимания много больше, чем родному сыну. Я закатывал истерики и со слезами на глазах требовал от него ответа, кого он любит больше, меня или совсем чужого ему мальчика, который намного хуже меня учится, много врёт, дерётся и не слушается тётю Таню, и если бы я не дал честное слово Пашке, то мог бы рассказать, как тот вытащил из тёть Таниного кошелька десятку и прокатал её на аттракционах в «машинки». И вообще, хоть он и сознался потом, всё равно, он – вор и любить его не за что. И вместо того, чтобы отвернуться от Павлика, выставить его за дверь, наложив запрет на наше общение, отец провёл с нами беседу о том, что воровать также плохо, как и предавать своих товарищей, тем более, если дал честное слово. Став отцом, сейчас уже понимаю, насколько я был глуп - мальчишкам нужен отец…мудрый, справедливый и сильный мужчина рядом, который мог дать добрый совет или наставление, указав правильный путь.

Со стороны эта дружба многим казалось удивительной, ведь мы были с ним полными антиподами, ну, как «плюс» и «минус». Я был спокойным, ровно учился, ровно общался с одноклассниками, претензий со стороны учителей, касательно поведения или учёбы не было… У меня всё было ровно, и дома, и в школе, в отличие от Павлика, который был сущим «бандитом», как прозвали его бабки-соседки, хором пророчившие ему тюрьму и жалели его мать, ходившую к нашей классной, как на работу. Тётя Таня поощряла нашу дружбу, считая, что я могу положительно влиять на её сына. Моя же, в свою очередь, переживала, как бы я не попал под его влияние и безудержное озорство Павлика не передалось мне. Под его влияние я не попал, я оставался самим собой, Павлик – тоже. Мне было с ним весело, ему – комфортно и, несмотря на разницу характеров, были мы с ним, как братья, ели, пили вместе и знали друг о друге всё, пока наши пути не разошлись после школы.

Павлик с детства носил очки от косоглазия, с заклеенной пластырем левой линзой. Косоглазие было не критичным, однако в школе за ним закрепились клички «косой» и «очкарик», но Павлик только смеялся над этим и корчил в ответ рожи, чем забавлял своих одноклассников.
В третьем классе он специально разбил очки камнем и сказал матери, что больше их никогда не наденет. От полного косоглазия он так и не избавился, но совершенно не комплексовал по этому поводу, а позже даже шутил, что оно помогает держать его внутренний мир под контролем. Если «внутренний мир» Павлик и держал под «контролем», то своё поведение он просто пустил на самотёк, особенно в школе. Он грубил и передразнивал учителей, срывал уроки, прогуливал занятия, и хватал двойки, демонстративно отказываясь отвечать у доски. Было ли это попыткой самоутвердиться или своего рода компенсацией за физический недостаток, известно было лишь самому Павлику. Беседы с учителями и психологом ни к чему не приводили, Павлик оставался самим собой, и директриса уже подумывала о его переводе в спецшколу, как вдруг, к концу шестого класса он резко изменился и с неистовым рвением схватился за учёбу. Его внезапный интерес к знаниям, привёл к тому, что он, запоем «глотал» художественную и научно-популярную литературу, будто старался наверстать упущенное, и, обладая феноменальной памятью, пересказывал без запинки прочитанное.

Что стало причиной такой резкой перемены - боязнь ли оказаться в интернате, материнские слёзы, либо он всерьёз задумался о будущем – Павлик не распространялся, но так или иначе, он быстро выбился из двоечников в «хорошисты», к девятому классу и вовсе стал отличником, а после закончил одиннадцатилетку с золотой медалью.
Он был весёлым, сыпал анекдотами и шутками, с ним можно было говорить о чём угодно, порой казалось, что не было на свете такой темы, в которой он не был бы осведомлён. Постепенно он приобрёл не только уважение одноклассников, но и статус лидера, и к седьмому классу все обидные прозвища сошли на нет.  К этому времени Павлик полностью остепенился, вытянулся в нескладного субтильного юношу, обогнав меня в росте на несколько сантиметров и стал похож на «зануду-отличника» или как называют зубрил – «ботаника». Огненную шевелюру сменили волнистые волосы цвета золотистого каштана, да и веснушки куда-то подевались. Его некрасивое добродушное лицо чуть преобразилось, став более привлекательным, несмотря на косящий правый глаз, что по-прежнему «приглядывал» за его внутренним миром.

     Он вдруг стал стесняться своего косоглазия и в попытке скрыть дефект, приобрёл тёмные очки, которые не снимал даже зимой. После школы мы поступили в один институт, я на юрфак, а Павлик ушёл в журналистику. Каждый из нас выбрал свою дорогу и наши встречи стали редки, отчасти от занятости, отчасти от того, что появились иные приоритеты и интересы, новые знакомства… Мы уже не были так откровенны, как раньше, на смену смешным детским «страшным» тайнам, которыми мы делились друг с другом по секрету, пришли несмешные взрослые, на открытие которых каждый из нас наложил внутреннее табу. Иногда мы сталкивались нос к носу в институте, но наши встречи обычно ограничивались обменом «приветами» и дежурным, ни к чему не обязывающим - «как дела» и «звони, если что».

     На третьем курсе Павлик внезапно охладев к профессии журналиста, бросил институт и занялся ремонтом машин в арендованном гараже вместе с новым приятелем, открыв в себе одновременно талант техника и организатора. Дела шли успешно и вскоре у него появилась своя небольшая автомастерская, в которой трудились два автомеханика. А спустя время в городе появились ещё два, но уже более крупных СТО и торговая площадка с подержанными иномарками, превратившаяся со временем в автосалон. Мы стали видеться ещё реже. Мы не были в ссоре, но всё же отдалились и наше общение уже не было прежним, и лишь с появлением в моей жизни Светки оно вновь обрело очертания дружбы. Но это была далеко не дружба… Это было соперничество. Я смеялся и подтрунивал над ним, зная, что Павлик мне не конкурент, а он поначалу мрачнел, злился, но спустя время вновь стал тем самым Павликом, которого я знал с детства, и сам стал подшучивать над своей влюблённостью, но за этим подшучиванием стояло всё то же - он по-прежнему сох по Светке.

Бизнес его процветал, и, хотя его достаток был высоким, свою успешность он старался не выпячивать. В одежде он предпочитал темные тона и, несмотря на известные бренды, выглядела она скромно, но добротно. Он по-прежнему жил с матерью в их старой квартире, а единственной материальной страстью Павлика был его звеняще-желтый внедорожник «Пежо».

Он легко завязывал отношения с людьми, быстро становясь «своим» и был заводилой в любой компании, привлекая внимание женщин, несмотря на свою некрасивость. Но отношения с ними не складывались, ибо Павлик оказался патологическим однолюбом. Сколько раз мы с Володькой пытались познакомить его, но он всякий раз отнекивался, ссылаясь на существующие и несуществующие изъяны у той или иной претендентки на сердце. Светка была его идеалом.
Павлик появлялся словно из воздуха, куда бы мы ни шли с ней, старался, как можно чаще бывать у нас, и представься ему случай сутками не вылезать от нас, не вылезал бы. Он обожал нашего Димку, как Светкино продолжение, а Димка скучал по нему, если Павлик долго не появлялся. Наверное, Павлик отчасти смирился со своим положением «друга», стал заметно спокойнее, даже ленив. Он располнел, его лицо покруглело и проявился животик, а его каштановые волосы стали заметно редеть, намечая залысины на лбу. Но он всё также по-собачьи преданно глядел вслед Светке своими рыбьими глазами, глупо улыбаясь щербатым ртом...

В ту роковую ночь я лишился всего…жизни…семьи…друзей…

Тягостные мысли болезненно царапали мой мозг, это было больше, чем банальная ревность, дурацкое положение «живого мертвеца» зверски бесило, и, хотя, где-то в глубине я понимал, что потерял её навсегда, и не было ни малейшего шанса вернуть свою былую жизнь, я по-прежнему упрямо отказывался мириться с мыслью, что прошлого для меня просто нет.

Так я стоял, скованный безысходностью, и думал, думал… На душе было препаршиво, и отчаянно захотелось смерти.

 «Не много и потеряет этот мир, если сбросит в свои недра ещё одну жизнь, тем более жизнь того, кто похоже, и не особо дорожил ею.» - уныло размышлял я, раздираемый противоречиями, - Так почему, я должен дорожить жизнью этого человека, совершенно мне чужого? И подумал о том, как всего несколько часов назад эти самые недра поглотили меня безвозвратно. И всё же мне дали шанс. Это непостижимо, но вопреки природе, я получил его, пусть даже и в чужом обличье. Хорошо, что в человека вселился, а не в какую-нибудь дрянь… На ум почему-то пришли крысы, тараканы и свинья на откорме… Нет, мне ещё крупно повезло. Я - счастливчик! И я должен, нет, просто обязан выжить и мне всё равно в чьём теле быть, лишь бы быть, и лишь бы человеком. И я…я…принимаю себя.»

И всё же я многое бы отдал, чтобы оказаться сейчас в своём доме, пусть и бестелесным существом, как Патрик Суэйзи из фильма «Привидение»*. Присмотрел бы за Димкой, Светкой… «Многое бы отдал…» Но, что?! Что я мог дать взамен?! У меня и нет ничего, кроме этой чужой жизни. Жизнь? Чья жизнь? Его или моя? Не сейчас… И нет у меня морального права прерывать жизнь незнакомца, даже если этот человек прервал мою. Я криво усмехнулся: «Значит, поживём ещё…»…

«Отец... Вот бы явиться к нему и рассказать, что со мной приключилось... «Приключилось»… Ком подступил к горлу, в носу защипало и слезы, в который раз за день навернулись на глаза… Поверил бы? Я бы вспомнил про его шрам на ноге, когда он отбивал меня, первоклассника, от бродячей собаки… Или про шрам на моей щеке, под правым глазом... Маленьким был совсем и сам ничего не помню, это мама рассказывала, как мы с отцом катались с горки, и, как я уцепился сзади за полозья, а санки воткнулись в снег, а я лицом в те самые полозья. Он был со мной, этот шрам, всю мою жизнь, пока…»

 «А ещё я любил есть снег… Как-то меня забрали из детского сада с температурой, и воспитательница нажаловалась отцу, что я наелся снега. И он ругал меня тогда, а после ночами с мамой не отходил от моей кровати, когда я метался в горячечном бреду. Папа, папа… Я ведь и потом, будучи взрослым, не прочь зачерпнуть горстку – другую, невесомого пушистого облачка, от которого так сладко пахнет детством… И Димка ел снег… И я ругал его… А он и сейчас ест, поди…»

Я осторожно и трепетно «листал» своё прошлое, словно боялся спугнуть… боялся, что оно ускользнёт от меня навсегда вместе с памятью усопшего.

«Мой первый велосипед… Его подарили на моё десятилетие, и я так радовался, будто это был первый и последний в моей жизни подарок. Помню его тёмно-вишневую раму, черную шелковистую кожу сидушки, блеск хромированных спиц на колесах… В первый же день я накосячил - наскочил на камень и упал, получив повреждение медиальной части с переломом заднелатерального края. Мама тогда сильно плакала и ругала отца за то, что согласилась на «дурацкий» велосипед, а не настояла на настольном хоккее, как хотела она. Было больно, но зато я почти четыре месяца сидел дома и на целый год был освобождён от физры. Да-а-а, многое можно вспомнить, и он бы поверил, и принял меня. И в каком бы я ни был обличье, он узнал, наверняка, узнал меня, ведь он мой отец.»

Меня вдруг, как током дёрнуло. «Медиальной части…заднелатера…?» Чёрт, да я всего лишь сломал лодыжку! Откуда у меня эти дурацкие термины о которых я понятия не имею? Кто же я такой? Я был настолько взволнован и одновременно озадачен этим открытием, что бестолково заметался по комнате и сам того не заметил, как оказался возле зеркала, того самого, которого ещё недавно так страшился.



* «Привидение» ( англ. Ghost) — худ. фильм 1990г., США, реж. Джерри Цукер