Люди Божии. Возвращение

Основано на реальных событиях, но является художественным вымыслом. Поэтому детали изменены, персонажи не ассоциируются с прототипами. Не ищите, где и когда это произошло.
 

ВСЁ было так ошеломительно, что никто по первости даже не нашёлся, что сказать.
Игумен явился грозовым облаком в солнечный день. Шелковая ряса и мантия, разлетающиеся чёрными крыльями при ходьбе, массивные дорогие часы, отягощавшие тонкое запястье, новейшая версия айфона, который внезапно то и дело появлялся из недр облачения, - всё было необычно в убогом интерьере храма. И всё, особенно аромат (то ли ладана, то ли изысканного парфюма), облаком окутывавший игумена, где бы его преподобие ни возник  в своих марш-бросках по комнатам, кладовкам и закоулкам, - всё  вселяло недоумение и вводило в ступор.

После его первого визита пришло распоряжение из епархии. Было написано, что больше не надо служить в центре помощи наркозависимым людям. А потом явился вдруг представитель пожарной инспекции и нашёл много нарушений. Наверное, это было совпадением – два таких неприятных события на одной неделе. Но стало ещё более не по себе.

После второго визита ситуацию обсудили за чаем, когда, отслужив обедню вместе с батюшкой, игумен удалился. Икона Тайной вечери над Царскими вратами, где Христос и апостолы на своём последнем ужине, тёмная от времени икона, единственная старинная среди ярких современных образов, то ли предупреждала, то ли благословляла. Как понять?

А хотелось бы, чтобы кто-то могущественный сказал всё простыми словами. Чтобы знать наверняка.

 В трапезной набилось много народу: и отец дьякон, и Валерий Васильевич, предприниматель, который тогда ещё спонсировал детский приют «Надежда», и художница Рита с её мужем Женей, у которого биполярное расстройство, и Сева-бомж, который за год прилепился к общине,помнится, придя сюда однажды  из ближайшего к храму приюта для бездомных, и Лена Кукушкина, учитель пения, иконописец, робкая и кроткая женщина средних лет, и хористы разных профессий, и волонтёры из центра помощи наркозависимым, и другие прихожане. Давно так не собирались полным составом, ну разве на Пасху или Рождество. Хористка Оля сделала доклад. Оля хоть и работала юрисконсультом, но в торговой фирме, это значит, что в церковном праве и хитросплетениях его с имущественным была не очень осведомлена. Однако, за сутки она изучила базу и сообщила всё, что знала. В сухом остатке, как говорят, описала все перспективы по закону. Перспективы по закону были в целом неплохие, но мутные.

 Неопределённость перспектив усилила подвешенное состояние и сопутствующую ему тревогу. Большинство собравшихся склонялось к тому, чтобы подождать, посмотреть, что будет. А от отца Дионисия так и не добились ничего. Произнёс только: «Бояться нам некого, кроме Бога». Ага, будто никто не знает этого без него. Сказал прописную истину, как отмахнулся. А потом беспечно продолжил    читать вслух рассказы о чьей-то чужой приходской жизни, прихлёбывая чай из большой кружки: «Один батюшка ненавидел людей. Произошло это с ним не сразу. Сначала он всех любил. А потом разлюбил…». Все смеялись.

  Ну вот, зачем писать и читать такие книги, для чего? Эти абсурдные тексты были испытанием для благочестия Алевтины Матвеевны, женщины старой закалки и строгих правил. Она только и успевала вскрикивать, когда приносила в трапезную пироги или уносила чашки на кухню: «Прекратите! Это кощунство», и, краснея всем лицом, удалялась в коридор, а там и в кухню, где ждала её груда посуды в мойке. Уж лучше делом заняться, чем это слушать. Но потом её маленькая хрупкая фигурка опять появлялась в дверях, а кончики седых волос, собранных в пучок, возмущённо вздрагивали из-под белой косынки. А все улыбались и хихикали, потому   что рассказы были смешные. И потому что обстановка за столом напоминала прежние времена, когда так уютно было здесь людям самых разных возрастов, состояний и профессий, когда их объединяло что-то невидимое глазу, но очень хорошее, тёплое и радостное. Что-то из самого главного, без чего жизнь на земле тосклива и едва ли выносима.

Посмеялись, и от сердца немного отлегло. И вопрос, что же делать, как-то отошёл на второй план. Так и рассеялись по одному после трапезы. Ни к чему не пришли.

Его преподобие уже в первый свой визит с порога начал упрекать нерентабельностью. Мол, денег от вас никаких не видно, а церковь не в безвоздушном пространстве существует, она реально на земле стоит. За всё надо платить. А вы не знали?В его голосе звучал сарказм.

 Слово «нерентабельность» резало слух Алевтине Матвеевне и напоминало о годах, проведённых в отделе экономического развития большого предприятия, где она трудилась в молодости. И ещё не к месту возникал вопрос: «А что же мы тут производим, и какова себестоимость этого товара?» Глупый вопрос, автоматический. Более того, вопрос дерзкий и не в простоте сердца заданный. Искусительный вопрос.Гнать этот вопрос от себя.

Алевтина Матвеевна поглядывала на икону Тайной вечери, но лики Христа и апостолов на древней доске уже едва проступали из тьмы, в которую время погрузило это изображение, покрыв слоями копоти от свечей и лампад. Ничего там было не разглядеть.

  Денег и правда было не густо. Да что там говорить, налицо была полная нищета.   Скрипели полы из дубового паркета, сохранившегося с позапрошлого века, с трудом закрывались деревянные рамы стрельчатых окон. На зиму приходилось окна заклеивать белой бумагой от сквозняков и прикрывать потёки белой масляной краски белыми тюлевыми занавесками, которые кто-то пожертвовал в период обустройства.  Вообще всё было пожертвовано кем-то. Например, ажурный   резной иконостас из дерева, покрашенный белой краской и частично выложенный позолотой. Яркие солнечные прямоугольники икон словно висели на твёрдом кружеве. И было так красиво, когда в конце службы хор выводил «О Господе похвалится душа моя, да услышат кротции и возвеселятся…»  Заглядеться и заслушаться. Сердце таяло от радости. Иконостас был сделан вручную специально для домового храма. Делала группа умельцев   в качестве пожертвования. Опять же, была собрана немалая библиотека. Не только богословские тома, но много русской и иностранной классики и даже библиотека приключений для детей. Книги ведь тоже стоят денег. Или нет?

Как бы то ни было, налицо было полное расхождение в понимании целей и задач.

 Домовая церковь, столь неожиданно сейчас привлекшая внимание его преподобия, была оборудована внутри жилого здания, стоявшего непосредственно рядом с полуразрушенным большим храмом. Этот храм, некогда построенный в русском стиле, элементы которого просматривались даже в новейшем непрезентабельном состоянии, служил при советской власти складом обувной фабрики.  В начале 90-х склад вывезли и постановили, что там опять будут молиться Богу, как и раньше. Типа, вернём нам Русь, которую мы потеряли. Казалось бы, хорошая идея? Что же в ней было не так? А вот, что. По недомыслию властей гражданских и недосмотру властей церковных этот доведённый до руин, но некогда красивый трехпрестольный храм отдали  протестантам. То ли баптистам, то ли евангелистам, кто их разберёт. Никто и не разбирал. Властям гражданским в момент передачи, когда только-только осудили и прогнали коммунистов, было всё едино – что протестанты, что православные, что какие-нибудь ещё католики или вовсе буддисты. Ведь при коммунистах Бога не было совсем. Надо было Бога провозгласить. Как символ перемен. Его и провозгласили со всем присущим служебным рвением. Ну а люди стали думать о спасении души, и это было хорошо само по себе.

 Годы прошли, и стало иначе. Власти церковные основательно перетёрли с властями гражданскими, и наконец, договорились. Теперь все знали, что православие – единственно верная вера, и надо было исправлять ошибку, возвращать храм в лоно правильной церкви. Красивое здание в традиционном стиле не должно было быть в руках не пойми кого.

Поэтому и устроили по соседству вот эту домовую церковь, как смотрящих, что ли. Мол, пусть все видят, что есть у нас верующие, которым очень нужен трехпрестольный храм с колокольнями. А вот, приходится ютиться, поглядите, где.Тут как раз нищета была бы очень кстати. Не говоря уже о добродетели нестяжания, которую следовало в себе всячески развивать, если верить святым отцам прошлого.

 Думали, как только власти утрясут все юридические вопросы, так мы и въедем.

Но время шло, ничего не менялось, и все как-то привыкли. Молиться, трапезничать, заниматься благотворительностью и волонтёрить такая ситуация не мешала.Здесь когда-то был дом для клириков. После революции  квартиры служителей были  превращены в коммунальные, а ныне одну из коммуналок расселили опять под церковные нужды. Такой вот круговорот квартир в водовороте истории. Епархия перевела сюда священника, который ранее служил в пригороде. Со священником пришли некоторые прихожане из прежнего прихода. Стали обустраиваться, а там и люди потянулись.

 
За трапезами судили и рядили что понадобится делать и как, когда протестантам выделят другое подходящее помещение и возместят затраты на уже сделанный ремонт. Ясно, что это дело небыстрое.  Протестанты и православные находились в состоянии неопределённости, но относились друг к другу дружелюбно. Обменивались почтой, которую часто почтальоны бросали не в тот ящик ввиду одинаковости адресов. Надо было подождать. И все ждали. Режим ожидания порождал беспечность. По воскресеньям и праздникам в домовом храме служили литургию, трапезничали, читали Евангелие, ездили со службами и душеспасительными беседами в хоспис и наркологический центр, собирали одежду для нуждающихся. Протестанты тоже что-то делали, наверное. Во всяком случае, какой-то ремонт они делали. Изменения были почти не видны снаружи, но внутри уже было отремонтировано несколько помещений. Да и Евангелие они, наверное, читали. У них ведь то же Евангелие, что и у православных, один текст. Тоже ведь люди Божии. Хоть и неправильно веруют. Но они люди и сограждане с теми же правами.

Однако, по всей видимости, что-то участники этих событий не поняли достаточно точно, раз навлекли на себя такое искушение. Для их вразумления пришёл однажды игумен со свитой и поставил всё на свои места.

- Все мы с вами отцы, братья и сёстры, - сказал игумен в первой же проповеди, и трудно было с ним не согласиться, потому что так принято говорить, это привычная и даже банальная фраза.
- Мы все едины – продолжил он, и тут уже прокрадывались у некоторых сомнения.
- И все мы обязаны содержать церковь, мать нашу, – тут он опять был прав. Обязаны содержать, ничего не попишешь. И чувство вины за невозможность содержать парализовала сознание.

АЛЕВТИНА Матвеевна помнила игумена ещё молодым иеромонахом, когда он служил в одном из пригородных монастырей. Светлое лицо, весёлые глаза. Рвение к вере, жертвенность и аскетизм. Сосем как в комсомольской юности Алевтины Матвеевны. Напоминал он чем-то молодёжь её поколения, когда выезжали на картошку и надо было выполнить норматив ради чести института, во что бы то ни стало, несмотря на дождь, холод или зной. Был он худым, измождённым постами, но с чувством юмора и обаянием праведника.

 Однажды на Богоявление, когда в конце службы священноиноки стали кропить прихожан святой водой, поднялся как обычно визг и смех. Сверкающие капли воды летали повсюду, висели в воздухе облаком, и солнце, проходя через разноцветные витражи, отражалось в каплях и создавало какое-то самоцветное сияние. В какой-то момент этой суеты Алевтина Матвеевна и игумен, тогда ещё простой иеромонах, оказались друг против друга. Держа кропило в руке, а чашу со святой водой прижимая к себе другой рукой, он с серьёзным видом задумчиво, как художник перед мольбертом, как бы прикидывая следующий штрих, произнёс

- Так… Сухая… - и тут же от души покропил её, обрушив на голову водопад весёлых брызг и сделав в момент мокрой. Ей тогда нравились его шутки.

Чувство юмора оставалось при нём и когда он стал в монастыре настоятелем. Умел разговаривать с детьми, балагурил, самолично водил паломнические экскурсии по обители и к святому источнику.

Святой источник был открыт игуменом случайно, когда разбирал старые книги с воспоминаниями, а потом гулял по окрестностям, но какой же монастырь без источника. В брошюрах с житиями святых всегда говорилось, что был рядом источник для исцелений. И всё получалось ровно так, как написано в житиях. Поговаривали, что уже были случаи исцеления от тяжёлых болезней. Люди набирали воду в бутыли и канистры, купались в построенной рядом купальне.
 
 Монастырь отстраивался, старинные здания с облупившейся штукатуркой стояли в лесах, всюду шла работа. У ворот обители выстраивались вереницы туристических автобусов с паломниками и шеренги дорогих автомобилей с почётными посетителями. Из автобусов выходили пёстрые группы искателей святости и чудес. Заматывались на ходу платками, шалями и палантинами, проверяли фотоаппараты, придерживая пустые канистры для воды.  Из автомобилей вылезали грузные мужчины в разноцветных пиджаках, у кого-то золотые цепи на шее, руки в наколках и перстнях. Свечницы едва успевали принимать записки на поминовение. Жизнь кипела.

 У всех вновь прибывших так или иначе читалось на лицах смущение и неуверенность от попадания в непривычную обстановку. Новые русские, эти внезапно разбогатевшие люди, несмотря на сомнительное прошлое, были на удивление тихи и неуклюжи, отстаивали с благоговением долгие монастырские службы, потея и переминаясь с ноги на ногу, целовали икону на аналое и руки батюшек. Они часто просили освятить их автомобили, а на Пасху покропить с молитвой пышную праздничную снедь, которую в нарядных корзинах держали их ухоженные жёны, закутанные в дорогие и модные шелка.

 Многие набожные люди шептались и вспоминали евангельского разбойника, покаявшегося и спасённого Христом на кресте. Более циничные наблюдатели отмечали несомненную ценность такого спасения братков для дел практических и вполне земных. Например, для восстановления зданий и прочего финансирования.

И в этот же приблизительно период вне ограды монастыря, но как раз по пути к святому источнику  были возведены три небольших коттеджа за глухими заборами. Без адресов и каких-либо надписей. В отсутствие поблизости посёлка это было странно.  Тот, кто предположительно жил или останавливался в этих невзрачных, но добротных домиках из серого кирпича, должен был по всему иметь отношение к монастырю. И это не были новые русские с их любовью к разбойничьей романтике и показной роскоши. Это был совсем другой стиль, где аскеза сочеталась с уверенностью, а отсутствие показухи диктовалось разумной осторожностью. Кому не надо было доказывать свою значимость внешними атрибутами. Кто это был? Кого бы ни спрашивала Алевтина Матвеевна, никто не знал. Иногда из-за забора слышался смех и голоса, доносились запахи мангала. Но случалось такое редко. В основном стояла тишина. В обители имелись тайны и места, куда вход запрещён. И это не были места уединённой иноческой молитвы.

Алевтина Матвеевна со временем перестала ездить в этот монастырь. И не то, чтобы её раздражали толпы людей и очереди к свечницам, чтобы оплатить поминовение или молебен. И не то, чтобы отвращали холодность и строгости со стороны священников на исповедях. Всё это было понятно и терпимо. Но чего-то не хватало. Словно завели в театр, потом на сцену, нарядили в костюмы, дали выучить слова, а дальше что? Нет ответа. К тому времени она уже нашла приход отца Дионисия. И ей там понравилось. Может быть потому, что община заменила ей семью, которой у неё никогда не было. Именно там она могла реализовать свою потребность заботиться о ком-нибудь. И вопросы отпали сами собой.

 Этот раз она уже с трудом узнала игумена. Он совсем не постарел, но что-то изменилось в его лице с тех пор, как она видела его последний раз.

СЛУЖИЛИ  в тот  памятный день общую братскую (и сестринскую) службу.  Игумен впервые пришёл не один, а в сопровождении своих духовных чад, совсем как старец из книжек и брошюр, продававшихся в церковных лавках. От многочисленной свиты игумена, состоявшей в основном из женщин в длинных юбках и разноцветных платках с суровыми лицами и колючими взглядами, сразу стало тесно и жарко. Стало нечем дышать и некуда деться от суеты и снования туда-сюда незнакомых людей. Откуда-то на столике со свечами появилась распечатанная надпись «Рекомендованная цена пожертвования» и далее на бумажке стояли цифры, обозначающие количество рублей за свечу того или иного размера. Леночка Несвицкая, школьница, дочка одной из прихожанок, не к месту рассмеялась, показала пальцем на табличку и громко спросила: «Прайс-лист?»  Алевтина Матвеевна, которая оказалась в этот момент рядом, дотронулась до руки Леночки и прижала себе палец к губам. Но поздно. Испепеляющие взгляды засверкали вокруг столика для пожертвований и свечей, накрытого белой вязаной скатертью. Ещё одна галочка в обширный список грехов прихода было поставлена.
К Алевтине Матвеевне подошла женщина в тёмном берете, какие носят городские интеллигентные женщины.  У неё было измученное лицо, выдающее бессонные ночи и плохое питание. Глаза горели. «Долго ещё? Вызвал всех эсэмэсками, - то ли спросила, то ли проворчала она- сказал обязательно прийти всем, и дела нет, что человек работает в две смены, а дома дети остались».  «А зачем же  вы пошли?», спросила Алевтина Матвеевна. «Так он потребовал, а послушание это ведь… как это…» - женщина закатила глаза к потолку - «паче поста и молитвы. Бог накажет ведь, разве не так?».  Алевтина Матвеевна пожала плечами, когда она видела нового человека в храме, обычно старалась познакомиться и выведать телефон, а потом, если нет человека на следующих службах, звонила и осторожно справлялась, всё ли в порядке и как здоровье. Может, заболел человек и надо помолиться о здравии, а то и помочь. А вот эти эсэмэски, к чему они? И за что тут наказывать? Как это всё тяжело.
Служба закончилась, казалось бы, можно выдохнуть. Но всё было впереди.
На трапезе поклонницы игумена всё с теми же непроницаемыми лицами расселись за столы, и довольно по-хозяйски. Некоторые, не спрашивая никого, взяли на кухне блюда и тарелки, и наполнили их принесённой снедью. Многим не хватило стульев, как местным, так и пришлым. Лавки тоже были все использованы. Люди стояли вокруг стола с кусками пирога в руках или просто слонялись по коридору. Но никого, похоже, не волновало то обстоятельство, что кому-то не хватало места, никто не хлопотал о местах для всех. Не хватило чайных чашек, бумажных стаканчиков тоже не было. Об этом следовало подумать заранее. Но кто должен был подумать? Кто они были теперь? Ещё хозяева или уже гости? Где взять ответ?
 Матушка Ирина, супруга отца Дионисия, а с ней Алевтина Матвеевна и ещё двое женщин укрылись на кухне, прихватив с собой корзинку с печеньем. Чайник и заварка на кухне имелись - не на виду, в известном укромном месте для запасов. Нашлись и чашки, с трещинами и надбитыми краями, не выкинутые, «на всякий случай». Но не успели разлить кипяток из старенького помятого слегка чайника, как из дверного проёма сбоку высунулось жёлтое лицо игумена с обтянутыми кожей скулами, редкой чёрной бородкой и горящими из-под кустистых бровей глазами
- Отделились от всех? Презираете? —спросил он с ухмылкой, не предвещавшей ничего хорошего. – Меня обсуждаете? Ну-ну, обсуждайте… - сказал и исчез
-Да что вы, батюшка, мы вовсе не о вас говорили, - только и успела крикнуть ему вслед в темноту коридора Алевтина Матвеевна. И тут же пожалела, и тут же ей показалось, что сказала она что-то совсем не то и сделала только хуже. Возможно, ему совсем даже не понравилось, что говорили не о нём.  Эх, всегда вот это лестничное остроумие подводит.
Из прихожей послышался плач. Там уже толпа окружила топчан, где сидела, раскачиваясь и причитая, Евгения Степановна, грузная пожилая женщина, вдова священника, которая время от времени бывала на службах. Матушка Евгения сжимала в руках большую кошёлку вцепившись в основания ручек.  Люди перешёптывались, что у неё пропало портмоне со всей пенсией на следующий месяц. Оно и понятно дверь на лестницу из прихожей стояла нараспашку ввиду наплыва незнакомых людей и общего хаоса, а ведь обычно двери открывали по звонку. Кто-то вспомнил странного мужчину, который бродил по коридору час назад. Кинулись каждый проверять свою сумку.
 Больше пропаж не было обнаружено. Игумена не нашли, его уже след простыл. Да он и не ответственный был. Он тут был гость. Позвали отца Дионисия, тот растерянно и задумчиво похлопал голубыми выцветшими глазками, подёргал седую бородку и велел возместить из церковной кружки. Казначей Илария заахала, что как же отчисления в епархию и счёт за электричество. Но подошёл предприниматель Валерий Васильевич и что-то шепнул отцу Дионисию на ухо. В общем, дело как-то замялось и деньги возместили. Но примета была плохая. Не к добру такое начало.
ИГУМЕН продолжал являться. Теперь уже он вылезал во дворе из массивного джипа в сопровождении подтянутых мужчин, одетых в строгие костюмы и при галстуках. Мужчины деловито осматривали помещения. Помещений было немало, помимо храма и трапезной. Библиотека, вся уставленная стеллажами и подержанными диванами, которые ранее привозились из домов прихожан и на которых укладывали обычно забегавшихся детей во время ночных праздничных служб. Зал для приходских собраний, где по стенам висели в рамках благодарственные грамоты за благотворительность и просветительскую работу. Небольшая кухня, туалет с душем и умывальником, оставшимися от прежних квартирантов. И, наконец, кабинет батюшки с массивным письменным столом, киотом с лампадами и узким диванчиком. Мужчины вполголоса переговаривались о чём-то с игуменом, иногда обращались к отцу Дионисию, считали что-то на калькуляторах, стояли на молебнах, если таковые служились, и удалялись вместе с игуменом. Никто не знал, что это за люди. И они тоже мало обращали внимания на окружающих.
Приходили электрики и нашли нарушения в проводке. Цену за ремонт назвали неподъёмную
Однажды до Алевтины Матвеевны долетел обрывок разговора вполголоса между отцом Владимиром, дьяконом и отцом Дионисием, настоятелем
— Это же рейдерский захват, надо жаловаться, собирать подписи, - тихо говорил отец Владимир, опустив голову и листая страницы требника на аналое
- Бесполезно, всё уже посчитали: мы не потянем аренду, электричество, ремонт. Разве не видишь, кто за этим всем стоит? – тихо, с ударением на «кто» ответил отец Дионисий, глядя в сторону, и пошёл по храму, помахивая кадилом.
К тому времени уже шелестящим ветром пронеслась молва, что в непростительный грех настоятелю записано и доброе отношение к протестантам. Мол, настоящий православный настоятель должен или обратить инославных в свою веру, или выгнать их поганой метлой из православного храма. Об этом не говорилось официально, такое нельзя говорить официально и с трибуны, конечно же, только слухи ходили. Это было общественное мнение.
-
СЛУЖБЫ продолжались, но тревога нависала уже хлябями небесными, которые  вот-вот должны были разверзнуться. Ко всем прочим бедам росло напряжение между матушкой Ириной и батюшкой. Оно, собственно, и раньше было. Матушка, женщина своенравная и раньше порой вела себя не совсем смиренно. Например, давала громко, поставленным регентским голосом замечания батюшке по ходу службы с клироса в алтарь, что не всегда нравилось случайно зашедшим посетителям. Но на приходе это никого не раздражало. Все знали и снисходительно относились к тому, что матушка Ирина стремилась командовать батюшкой, и он часто укрывался на несколько суток в своём кабинете при храме, оставив матушку и двух дочерей-подростков в двухкомнатной хрущёвке на окраине города. Это было понятно и простительно. Сейчас всё было как1то немного иначе. Батюшка с матушкой словно не поделили что-то. Но никто не знал, что именно.

 ЗАКОНЧИЛОСЬ всё однажды и, несмотря на все тревожные ожидания, неожиданно. На Страстной седмице, придя пораньше, чтобы подготовиться к службе, отец Дионисий не обнаружил в алтаре на престоле антиминс,  без которого, как известно, нельзя служить литургию.  В электронной почте храма имелись указы об отстранении о. Дионисия и о назначении нового настоятеля. Имя нового настоятеля не вызывало удивления. Тут же позвонил, и сам игумен и сообщил, что сейчас поднимется и заберёт все ключи. Оставалось только собирать вещи.
Батюшка после этого через отца дьякона, благословил всем ходить в те храмы, какие кому больше приглянутся, так как Церковь едина. Почему-то это прозвучало как конец духовному наставничеству. Никто, за исключением нескольких человек, не выбрал остаться при игумене. Разбрелись, кто куда. Кто ближе к дому, кто в дальний монастырь. Привычка каждое воскресенье быть в церкви очень прилипчива. В этом зыбком мире еженедельная возможность найти всё как встарь - те же свечи, те же тексты псалмов, те же иконы - дорогого стоит. Даже если в сердце поселилось чувство горечи от несправедливости.
Алевтина Матвеевна в который раз оплакала свою судьбу: послевоенное сиротство, преждевременную смерть жениха, бездетность, вечное одиночество, страны, в которых не побывала, мечты, которые не осуществила и, наконец, потерю этого места, где казалось ей, что она обрела, наконец семью и где никто никому не приносил вреда, но всё равно это кому-то помешало. И вот, в который раз ей урок, что ни к чему не надо привязываться в нашем бренном мире. В который раз надо смириться. Но мира нет в душе. И икона Тайной вечери осталась там, откуда изгнали.
НЕКОТОРОЕ время спустя отца Дионисия епархиальным указом назначили в большой храм рядовым священником. По иронии судьбы это был как раз такой храм, который когда-то отец Дионисий с присущей ему любовью к шуткам сравнивал с универсамом «двадцать четыре часа» , подразумевая,  что здесь на продажу крестили, венчали, отпевали как на конвейере, никто друг друга не знал и не молились друг за друга ни за здравие, ни за упокой. Только записки подавали. В трапезную и другие помещения прихожан не пускали. Помолились, и домой. Как в театре. Или на киносъёмках. Или на реконструкторском фестивале. Ну или не домой, а в крайнем случае уборка территории при храме или храма к празднику, во славу Божию. Алевтина Матвеевна с Леной Кукушкиной несколько раз бывали здесь. Видели кое-где лица членов общины, в толпе незнакомых людей. Здесь никто никого не знал. На исповедь стояла длинная очередь, хор пел неразборчиво. присесть было негде, все лавки были заняты старухами и детьми. Жара и теснота. В конце одолевала усталость. Ездить туда было далеко.
Батюшка и матушка с детьми переехали в просторную трёхкомнатную квартиру элитной застройки, и прежний владелец даже оставил им мебель. Квартира была шикарная. Несколько раз активные члены прихода собирались за столом у батюшки, но потом это как-то заглохло. Возможно, матушке это казалось слишком хлопотным делом. Она стала быстро утомляться.
Протестантов по слухам выселили в никуда без возмещения расходов, и они служили теперь свои воскресные службы в актовом зале своей семинарии где-то на окраине города.
У Лены Кукушкиной через год обнаружили рак, и она прожила недолго, не выдержав химиотерапии. Отпевал её отец Дионисий прямо на кладбище.
А потом и Алевтина Матвеевна тихо умерла во сне. На её отпевании небольшой храм подворья женского монастыря, куда она прибилась к концу жизни, был переполнен так, что свечи и цветы к гробу приходилось передавать над головами. Глядя на эту картину, никто бы не подумал, что хоронили человека одинокого. С портрета Алевтина Матвеевна улыбалась приветливо и радостно. Такой она и запомнилась всем, кто её знал и любил.
Через три года умер от повторного инсульта отец Дионисий. И это был последний повод всем собраться месте.
Игумен быстро сделал карьеру, и был вскоре назначен в звании епископа возглавлять какую-то епархию на юге России. Правда, через несколько лет он был отстранён, и по слухам даже запрещён в служении. Поговаривали, что дело в каких-то оргиях и домогательствах, в которых он был замешан на новом месте. Но никто толком не знает, в чём там дело. Местонахождение его в данный момент неизвестно.
Красивый трехпрестольный храм был отремонтирован быстро, и уже через три месяца впустил молящихся в большом количестве. Перенесённая туда древняя икона Тайной вечери стала быстро обновляться, то есть непонятным образом каждое утро краски на ней становились ярче, словно таяла вековая копоть. Говорили, что это происходило без участия человека. Весть о чуде разнеслась по городу и привлекла много паломников. Даже газеты и интернет-ресурсы уделили внимание этой новости. Но потом все как-то разом замолчали, да и икону куда-то убрали. Потом на сайте храма появились жалобы на невежливое обращение со стороны свечниц и высокие цены на требы. Кто-то говорил в комментариях, что свечницам мало платят и нагружают работой и ответственностью, поэтому они такие злые. Но это, по всему, были происки недоброжелателей. На такие искушения не стоит, конечно, обращать внимание благочестивому человеку.
2025