Я просто хотел жить. Непридуманная история. Глава4

Когда мы приблизились к берегу реки, вечер уже опустился на землю, и дневная жара спала.
Я засомневался, сможем ли мы переправиться через реку: плечо и бок болели, голова кружилась, да и мой напарник был слаб.
Я не знал, насколько глубока река и где можно её пройти в брод, но русский шёл вперёд, словно хорошо знал эту местность. Указав на густые заросли и низкие кусты, он вошёл в воду – я лишь брёл следом за ним, пытаясь не отстать.

Течение почти не ощущалось. Вода была тёплой. Сначала она была по колено, потом по пояс, а на середине – по грудь. Дно было твёрдым — глина, песок, местами мелкие камни. Ноги иногда попадали в мягкие ямки, из-за чего мы спотыкались, но продолжали двигаться вперёд.
Последние шаги дались с огромным трудом, но нам удалось перейти реку.

На берегу мы, упав в траву, долго лежали, тяжело дыша, чувствуя, как дрожат ноги, руки.
Мы по-прежнему не произнесли ни слова — но, кажется, уже начали понимать друг друга.

Прут остался позади. Впереди начиналась другая земля — чужая для меня и родная для русского.

Почему я пошёл с ним? Почему доверился русскому парню? - Я пытался понять это.
Но, странное дело - я не чувствовал себя предателем. Я просто хотел жить. А кто в семнадцать лет не хочет этого? Если моим единственным шансом выбраться отсюда, было — идти за молчащим, раненым врагом, то пусть так.

Русский повернулся ко мне и указал на себя:
- Петру.
Я понял, что это его имя.
- Иоганн, - ударил себя по груди в ответ.

Петру показал рукой — идти. Я кивнул и двинулся следом.

Мы шли медленно, будучи постоянно настороже. В темноте казалось, что каждая тень может оказаться укрывшимся врагом. Каждый шорох — будь то ветер в листве или треск сухой ветки под нашими ногами — заставлял замирать, затаив дыхание, прислушиваться.

К утру, когда туман всё ещё стелился по земле, мы добрались до какого-то хутора. Петру вошёл в избу, а я остался ждать его во дворе. Из глубины дома донёсся какой-то шум и сдавленные крики.

Спустя время, Петру вышел — но уже не один, а с двумя женщинами. Я не разглядел их толком: с трудом соображал от усталости, головокружения. У меня было единственное желание – лечь и заснуть.
 
Петру отвёл меня за какое-то строение, похожее на сарай. За ним оказался примитивный сенник — четыре деревянных столба, крыша из досок, кое-где залатанная соломой, и куча утрамбованного сена под ней. Пахло от сена терпко — высушенной полынью, луговыми травами и солнцем.

Одна из женщин принесла кувшин с полотенцем, чтобы я умылся, другая — кружку кипятка и три варёные картофелины. Я почти ничего не помню: как умылся, как поел, как улёгся на сено. Только аромат полевых трав, тишина и долгожданный сон.

Война ушла дальше на запад, оставив после себя чёрную полосу пепла и могил. Хутор, где приютили меня, был крошечной точкой на карте выжженной земли, затерянной среди леса и холмов. Одна из женщин оказалась матерью Петру, а вторя - Каталина – его сестра.
Что рассказал Петру им про меня, я тогда не знал, но они приняли меня и относились ко мне не просто доброжелательно, а с заботой и искренней теплотой.
Я и Петру были молоды и полны желания жить, а благодаря их уходу за нами, мы довольно быстро восстанавливались, раны зарубцовывались.

Каждый день я наблюдал за Каталиной — как она хлопотала по хозяйству, как заботилась о нас, приготавливая отвары из трав, подавая их с нежной улыбкой. У неё были тёплые руки и глаза, полные света.

Каталина… Это имя стало звучать для меня, как лучшая в мире музыка.

Мог ли я представить, что в этой разорённой земле, посреди отчаяния, ко мне впервые в жизни придёт настоящее чувство? Ослепительное, как вспышка молнии – любовь - яркая, всепоглощающая, такая, что сжимала грудь и туманила разум.

Каталина — стройная, лёгкая, как грациозная лань, с гибкой фигурой и глазами, от которых у меня перехватывало дыхание: в них была и глубина, и нежность, и что-то неразгаданное. Я буквально задыхался от любви, глядя в них.
Мне хотелось обнять эту юную девушку и прижать к себе навсегда, как самое дорогое сокровище на земле.
Да, именно на этом хуторке пришла ко мне любовь и началась моя новая жизнь.

Языковая преграда отступала быстро: молодость, страсть к учебе, сделали своё дело — я заговорил на языке, приютивших меня людей и, как это оказалось - на румынском,  довольно легко, почти без акцента - юношеская память и увлечение методами Шлимана помогали.
А когда я стал уже очень хорошо понимать румынский язык, Петру рассказал мне об истории своей семьи:
— Наверное, ты был удивлён, когда я, ещё на той стороне Прута, позвал тебя с собой? А потом привёл к себе домой? - Я понимал, что ты погибнешь там один. Да и злобы у меня не было на тебя. А сейчас я даже рад, что ты рядом. Ты оказался хорошим парнем, и я уже могу рассказать тебе о том, что нам, крестьянам, пришлось пережить… Потому что знаю, что такое советская власть. На своей шкуре её почувствовал.
Никакие мы не русские и не молдаване - мы румыны. Говорили на румынском, молились на нём, детей крестили румынские священники. И это была наша земля. Я с рождения знаю эти места, поэтому и вёл тебя сюда своими тропами.
Много у нас тут людей живёт разной национальности — и в Унгенах, и на хуторах вдоль Прута – но русских тут не было.
А потом, в сороковом, они пришли — советские. Вошли, как хозяева, без спроса, с танками. Землю отобрали, отца моего — зажиточным посчитали — увели ночью. Он так и не вернулся.
Они говорили: вы - теперь советские молдаване. Писать должны только по-русски или на их "молдавском", но кириллицей. Наш язык, наша вера — всё это вдруг стало вражеским. Людей вывозили в Сибирь, в вагонах, как скот. За то, что румын.
Теперь вот ты здесь. Враг их. Но не мой, потому что мой враг — тот, кто пришёл без спроса, кто семьи разорил и сделал вид, что так и должно быть.

Петру научил меня ухаживать за виноградом — как обрезать лозы, чтобы не повредить побеги, как вовремя поливать и собирать ягоды, когда они достигают той самой идеальной спелости.

Да, я стал "мэ окуп ку виа" — виноградарем. И мне это нравилось.
Здесь, на западе страны, солнце щедро согревает землю, а она, богатая минералами, дарит лозам силы расти крепкими и здоровыми. Мягкий ветерок и особый микроклимат делают виноград ароматным и сладким.

Мы собирали спелые гроздья, и спешили превратить их в вино — живую душу этой земли. Вино, которое делали своими руками, было не просто напитком, а историей в каждом глотке — терпкой и тёплой, словно сама суть всего живого.

Вечерами, когда солнце садилось, мы собирались вместе, чтобы разделить этот плод труда — и в каждом бокале я чувствовал, как становлюсь частью этой семьи.

Продолжение здесь:http://proza.ru/2025/07/28/78