Залив

Июльское солнце, еще не набравшее полуденной ярости, только-только начало растапливать ночную синеву над Таганрогским заливом. Воздух, густой и влажный, как пропитанная соленым потом простыня, обволакивал все вокруг. Он пах водорослями, выброшенными на берег за ночь, рыбой и чем-то еще – тяжелым, застойным, словно сам залив медленно выдыхал вековые тайны. Над водой висел молочный туман, клубящийся и беспокойный, скрывая линию горизонта и делая противоположный берег неразличимым миражом. Море было неестественно тихим, лишь изредка лениво шлепая слабой волной о гальку и песок, покрытые скользким налетом ивы. Вдали, на Пушкинской набережной, едва различимо маячили силуэты фонарей, их свет тусклый и бесполезный в сером мареве рассвета.

Именно здесь, на холодной, мокрой от росы гальке уреза воды, очнулся Алексей.

Боль. Она была первым и единственным осознанным чувством. Раскаленный шар катился за глазными яблоками, с каждым ударом сердца вбивая гвозди в виски. Голова гудела, словно в ней застрял рой ос. Он попытался открыть глаза, но веки слиплись, а резкий, пусть и рассеянный, свет причинял физическую боль. **Сухость во рту** была невероятной – язык, как наждачная бумага, прилип к нёбу. Глотать было невозможно, горло сжимал спазм. И тут же накатила **тошнота** – волна горячей, кислой горечи подкатила к самому горлу. Он судорожно сглотнул, зажмурился, чувствуя, как холодный пот проступает на лбу, смешиваясь с солеными каплями заливной воды на щеках. Каждый вдох давался с усилием, отдаваясь тупым эхом в черепе.

*"Где я?.. Что...?"* – хаотичные мысли метались в воспаленном мозгу, натыкаясь на стену провала. Память была похожа на этот проклятый туман – густая, непроницаемая, лишенная формы. Он лежал на боку, поджав колени к груди в жалкой попытке согреться. Одежда – мокрая, грязная, пропахшая водорослями, потом и дешевой водкой – липла к телу. Он с трудом разогнулся, почувствовав, как каждая мышца протестует, а кости скрипят. Алексей был сильным, атлетичным – следы былых тренировок еще угадывались в рельефе плеч, в узкой талии. Но сейчас его **атлетичное тело** было лишь оболочкой для слабости и разбитости. Светлые, редкие волосы слиплись на лбу, песок забился в ресницы. Он провел ладонью по лицу, ощутив жесткую щетину и тонкие, пересохшие губы.

И тут, как удар хлыста, пришли **угрызения совести**. Грязная, липкая волна стыда накрыла с головой, сильнее тошноты. *Опять... Опять на берегу. Как последний бомж. Катя... Боже, Катя.* Образ ее – смеющейся, с ямочками на щеках – пронзил болью острее чем похмелье. Расставание месяц назад раскололо его мир. Он пытался "лечить" душевную рану, как умел – заливая ее алкоголем до беспамятства. И вот результат. Унижение. Пустота. Животный страх перед самим собой. *До чего же я докатился...* – пронеслось в голове, и от этой мысли стало еще хуже.

Он застонал, перекатываясь на спину, и уставился в серо-жемчужное небо. Чайки кричали где-то в тумане, их голоса казались насмешкой. Нужно было встать. Добраться до дома. Вымыться. Выпить воды. Умереть. По очереди.

Собрав всю волю в кулак, Алексей поднялся на локти. Мир поплыл, закружился. Он зажмурился, дыша через рот, борясь с новой волной тошноты. И в этот момент, скосив воспаленные, зелено-голубые глаза вправо, он увидел **Ее**.

Она лежала метрах в трех от него, почти у самой кромки воды, которая лениво лизала ее ноги. Как и он, вся мокрая, вывалянная в песке и тине. Светлые, почти белесые волосы растрепаны и покрыты грязью, слиплись на щеках и лбу. Лицо бледное, восковое. Но на нем выделялись два невероятно ярких пятна – **большие, широко раскрытые глаза**, цвета мутной морской зелени, смотревшие куда-то в туман над заливом, невидящие и полные какого-то первобытного ужаса. И **пухлые губы**, синеватые от холода, слегка приоткрытые.

Алексей замер. Кто это? Знакомая? Нет... Он бы запомнил такое лицо. Случайная попутчица в его вчерашнем безумии? Возможно. Но почему она тут, на берегу? Упала? Ее выбросило?

Он попытался окликнуть, но из горла вырвался лишь хриплый стон. Девушка не реагировала. Она что-то **бормотала**. Тихо, монотонно, на одном дыхании. Алексей напряг слух, превозмогая гул в голове. Звуки были странными, гортанными, с резкими щелчками и шипящими нотками. Ничего похожего на русский, украинский, английский – ничего из того, что он когда-либо слышал. Это был поток незнакомых, чуждых слогов, льющийся без пауз, как заклинание или... как лепет сумасшедшего. От этого бормотания по спине Алексея пробежали мурашки, не имеющие ничего общего с утренним холодом.

Он с трудом поднялся на ноги. Земля уходила из-под него, голова раскалывалась с новой силой. Нужно было уходить. Сейчас. Пока его не увидели в таком состоянии, рядом с этой... непонятной кем. Он сделал первый шаг по гальке, которая предательски громко хрустела под ногами. Потом второй, отворачиваясь от девушки, стараясь идти в сторону набережной, к видневшимся в тумане очертаниям Каменной лестницы.
Девушка встала. Мокрая, грязная, без обуви. И... пошла за ним. Не быстро, не агрессивно. Робко, как потерявшийся щенок. Но неотступно. Сохраняя дистанцию в несколько шагов.
Воздух, еще не набравший полной июльской духоты, все равно висел тяжело, пропитанный запахом пыли, нагретой черепицы и далекого моря. Он шел, спотыкаясь, не оглядываясь, но кожей спины чувствовал ее присутствие. Это было как тень, прилипшая к пяткам – тихая, мокрая, неотвязная.

Он дошел до знакомой покосившейся калитки. Резким движением толкнул ее, шагнул во двор и захлопнул за собой, прижавшись спиной к шершавой, теплой древесине. Сердце колотилось, смешивая страх с остатками алкогольного угара и стыда. *Сейчас. Сейчас она уйдет. Поймет.* Он прислушался. Ни шагов, ни шороха. Только крик чайки где-то высоко и настойчивое жужжание мухи у его уха. Алексей рискнул заглянуть в щель между калиткой и косяком.

Она стояла там. Прямо напротив калитки. Совсем близко. Мокрая ткань ее платья (теперь он разглядел, что это было что-то вроде простого светлого сарафана, но порванного и в тине) темнела на солнце. Босые ноги, бледные и испачканные песком, твердо стояли на раскаленной земле тротуара. Но больше всего пугали глаза. Огромные, зеленые, как мутное стекло бутылки, выброшенной морем. Они смотрели не на калитку, а сквозь нее, прямо на него. Без выражения. Без просьбы. Просто смотрели. Ждали.

Алексей резко отдернулся, как от удара током. *Черт!* Он метнулся к дому, торопливо открыл скрипучую входную дверь и ввалился в прохладный полумрак прихожей. Запер дверь на все щеколды и цепочку. Только теперь он позволил себе выдохнуть, но облегчения не пришло. Тошнота снова подкатила к горлу, голова гудела, как улей.

Он сбросил грязные кроссовки, прошел мимо захламленной кухни, где бутылки из-под дешевого вина соседствовали с пустыми пачками сигарет, и направился прямиком в ванную. Холодный душ – единственное спасение. Он включил воду, не раздеваясь, и подставил голову под ледяные струи. Вода смывала песок, пот и часть стыда, но не могла смыть образ этих глаз за калиткой. Он стоял, дрожа, позволяя холоду проникать в самое нутро, пытаясь заморозить нарастающую панику.

Вытерев лицо жестким полотенцем, Алексей подошел к узкому окну в гостиной, прикрытому пыльной тюлевой занавеской. Осторожно раздвинул ее пальцем, выглянул во двор, на калитку.

Она все еще стояла там. Неподвижно. Как изваяние, высеченное из морской соли и отчаяния. Солнце поднялось выше, бросая длинные тени. Розоватость рассвета сменилась яростной желтизной наступающего зноя. Алексей заметил, как из соседнего дома вышла тетя Зина, их вездесущая пенсионерка, с лейкой для цветов. Она бросила беглый взгляд через забор, на странную мокрую фигуру у калитки Алексея. Ее лицо скривилось в выражении брезгливого недоумения. Алексей отпрянул от окна, как обожженный. Сердце упало куда-то в сапоги.

*Соседи увидят... Начнутся вопросы, пересуды. "Алешка опять запил, и девку какую-то привел, да еще в таком виде... Совсем свихнулся парень после Кати."* Стыд, жгучий и знакомый, охватил его сильнее похмельной дрожи. Он не мог позволить этому случиться. Не мог вынести еще большего осуждения. А что с ней будет? Простоит так весь день? Упадет от жары? Ее заберут? Или... или она так и останется стоять, пока не привлечет внимание всей улицы?

Жалость – тупая, неразумная – смешалась со стыдом и страхом. Он не знал, кто она, откуда, что с ней случилось. Но бросить ее сейчас, под палящим солнцем, на виду у всех, казалось подлостью, на которую он, даже в своем нынешнем падении, был не способен. Даже если она... странная. Даже если ее взгляд леденил душу.

С глухим стоном, больше похожим на капитуляцию, Алексей направился к входной двери. Щеколды звякнули, цепочка заскрежетала. Он открыл дверь, потом медленно, будто против собственной воли, подошел к калитке. Она стояла там же. Ее глаза встретились с его. Все те же – огромные, зеленые, неотрывные.

- Ладно... – прохрипел он, голос сорванный. – Заходи. Только... тихо. И, ради бога, не шуми.

Он отворил калитку. Девушка не двинулась с места. Она смотрела на него, потом медленно перевела взгляд на двор, на дом. Алексей махнул рукой, приглашая войти.

- Заходи же! Быстро, пока тебя остальные соседи не увидели!

Она сделала шаг. Потом еще один. Переступила порог. Мокрая, грязная, она принесла с собой в прохладный полумрак двора запах моря, тины и чего-то еще – сладковато-прелого, как гниющая водоросль на солнцепеке. Алексей быстро захлопнул калитку, чувствуя, как ловушка захлопнулась. Теперь он был заперт в своем доме с этой немой загадкой.

Он повел ее в дом. В прихожей, в свете из окна, она казалась еще более хрупкой и потерянной. Грязь на лице и руках была въевшейся, как татуировка. Мокрый сарафан облегал худенькую фигуру.

- Слушай... – начал Алексей, пытаясь собрать мысли сквозь туман в голове. – Ты кто? Как тебя зовут? Откуда ты? Помнишь что-нибудь? – Он говорил медленно, четко, как с глухим или иностранцем. – Ты... понимаешь меня?

Девушка смотрела на его губы, когда он говорил. Ее собственные пухлые губы были слегка приоткрыты. Но она не издала ни звука. Ни бульканья, ни шипения, как на берегу. Только молчание. Ее большие глаза скользили по его лицу, по стенам, по хаосу в прихожей, с тем же бездонным, нечитаемым вниманием. Казалось, она впитывала все, но не понимала ни слова.

Отчаяние охватило Алексея. Что с ней делать? Вызвать скорую? Полицию? И что сказать? "Здрасте, у меня тут мокрая немота с берега залива"? Ее быстренько упекут в психушку, а он станет героем местных сплетен.

Он вздохнул, потер виски. Боль притупилась, уступив место растерянности и усталости.

- Ладно... – сдался он. – Вижу, разговора не получится. Но ты... ты вся мокрая и грязная. – Он показал рукой в сторону ванной комнаты, дверь в которую была приоткрыта. – Видишь? Туалет. Душ. – Он сделал вид, что трет себя мочалкой. – Тебе нужно помыться. Поняла? Душ. Вода. Чистота.

Он осторожно взял ее за локоть. Кожа под его пальцами была холодной и скользкой, как у рыбы. Она не сопротивлялась, но и не помогала. Он подвел ее к двери ванной, показал внутрь на кафель, на душевую кабину со старой занавеской.

- Вот. Заходи. Мойся. – Он протянул ей чистое, хоть и поношенное полотенце, висевшее на крючке. – Полотенце. Вытрись. Я... я подожду здесь.

Он отступил, оставив дверь приоткрытой на всякий случай. Девушка стояла на пороге ванной, ее зеленые глаза медленно осматривали маленькое помещение: раковину, унитаз, душевую кабинку. Она замерла, как будто не понимая предназначения этих предметов. Потом ее взгляд остановился на блестящей хромированной душевой лейке.

Алексей наблюдал, затаив дыхание. Она сделала шаг внутрь. Ее босые ноги оставили мокрые следы на кафеле. Она подошла к душевой кабинке, осторожно протянула руку и коснулась холодной металлической ручки крана. Отдернула палец, как от чего-то горячего. Потом снова коснулась, уже смелее. Повертела ручку туда-сюда. Вода не полилась.

Она обернулась и посмотрела на Алексея. В ее взгляде не было вопроса, только странное, сосредоточенное любопытство. Как у животного, изучающего незнакомый предмет.

- Нужно открыть вот здесь, – Алексей показал на смеситель над раковиной, но она не видела его жеста из-за угла. Он вздохнул. – Ладно... Сейчас.

Он подошел к двери, протянул руку внутрь ванной и повернул кран смесителя душа. Из лейки с шипением хлынула вода, сначала холодная, потом постепенно теплея. Девушка вздрогнула от неожиданности и отпрянула к стене, прижавшись к кафелю. Ее глаза расширились, в них мелькнул первобытный страх перед неконтролируемой стихией. Она смотрела на бьющую струю, как на живую угрозу.

- Это вода, – пробормотал Алексей, чувствуя себя полным идиотом. – Она не опасна. Мойся. – Он отступил. – Я закрою дверь. Мойся.

Он притворил дверь, оставив небольшую щель, и прислонился к стене в коридоре. Из-за двери доносился шум воды и... ничего больше. Ни звука движения, ни всплесков. Только вода, льющаяся в пустоту. Алексей закрыл глаза. Голова снова заныла. Жара, пробивавшаяся сквозь стены, казалась теперь не просто дискомфортом, а сжимающейся петлей. Он впустил загадку в свою жизнь, и теперь не знал, как с ней жить. И как от нее избавиться.
Адреналин, страх и просто чудовищная усталость после бессонной ночи и похмелья взяли свое. Пока за закрытой дверью ванной лилась вода, Алексей, прислонившись к стене в коридоре, просто сполз на пол. Голова упала на колени, веки слиплись. Он провалился в тяжелый, беспросветный сон, где свинцовые волны залива смешивались с зелеными глазами и булькающими звуками.

Очнулся он от скрипа. Острого, пронзительного, как нож по стеклу. Скрип калитки.

Алексей вздрогнул, открыл глаза. Свет в коридоре был другим – ярким, полуденным, режущим воспаленные глаза. Он проспал несколько часов. Горло пересохло, голова гудела, но уже не так невыносимо, тело ломило от неудобной позы. Он попытался встать, но замер.

Прямо перед ним, в старом плетеном кресле, что стояло в углу прихожей, сидела Она. Девушка.

Она была чистой. Светлые, почти белые волосы, еще влажные, были расчесаны и аккуратно уложены назад, открывая лицо. Лицо, которое теперь, без слоя грязи, казалось почти неземным в своей хрупкой красоте. Большие зеленые глаза, как два куска мутного морского стекла, смотрели прямо на него. Не моргая. Без выражения. Она сидела совершенно неподвижно, руки сложены на коленях, в его старых спортивных штанах и просторной футболке, которые он в полубессознательном состоянии, видимо, выложил для нее перед сном у двери ванной. На ней не было обуви. Она просто... ждала. Словно экспонат в музее жутких кукол.

*Боже... Она здесь...* – мелькнуло в голове, смешанное с остатками сна и похмельной апатией. Но скрип калитки повторился, настойчивее. Кто-то вошел во двор. Шаги – знакомые, неторопливые, немного шаркающие.

Алексей вскочил, сердце колотилось как бешеное. *Мама!* Он совершенно забыл, что сегодня среда. Среда – день, когда его мать, Валентина Ивановна, приезжала из своей маленькой квартирки на другом конце города, чтобы "прибраться за сыночком" и привезти домашней еды. Обычно это было мило, даже трогательно. Сейчас это было катастрофой.

– Леша! Ты дома? – донесся из-за двери голос, резковатый, но родной. – Калитка-то у тебя совсем разваливается! Надо Петровича позвать, пусть петли смажет!

Алексей метнулся к девушке в кресле.
– Слушай, – зашептал он отчаянно, – это моя мама. Ты... тихо. Сиди тут. Не двигайся. Не... не смотри так! – Последнее было сказано потому, что ее немигающий, пристальный взгляд леденил душу. Он чувствовал себя идиотом, просящим статуэтку не смотреть.

Но было поздно. Ключ щелкнул в замке (у матери был свой), и дверь распахнулась. В проеме стояла Валентина Ивановна – невысокая, плотная, в привычном синем платье в цветочек и платочке на голове. В руках – сумка с продуктами и сверток, видимо, с пирожками.

– Ох, и духота же тут... – начала она, шагнув в прихожую. И... остановилась как вкопанная. Ее взгляд скользнул прямо через Алексея, стоявшего почти посреди комнаты, и через девушку в кресле, будто их там не было. Не было вообще. Ее глаза, чуть подслеповатые за толстыми линзами очков, смотрели куда-то в пространство над диваном в гостиной. Лицо сморщилось от недовольства. – Господи, Лешенька... Опять бардак! И запах... как в пивнушке дешевой.

Алексей замер. Он смотрел на мать, потом на девушку. Девушка сидела неподвижно, ее зеленые глаза были устремлены на Валентину Ивановну с тем же гипнотическим, непостижимым вниманием. Но мать... мать как будто  не видела ни его, ни ее! Она шумно вздохнула, прошла мимо них обоих, поставила сетку с продуктами на кухонный стол, который был завален пустыми бутылками из-под вина и пива, объедками и пепельницей, переполненной окурками.

– Вот так и живешь? – заворчала она, принимаясь энергично собирать бутылки, громко ставя их в пластиковый ящик, который принесла с собой. – Как свинья! Катю жалко... Она тебя дурачка любила, а ты... – Она покачала головой, с грохотом бросив пару бутылок. – В запой ударился! Позор! Совесть надо иметь!

Алексей стоял, как парализованный. Он видел, как мать проходит в сантиметре от девушки в кресле. Видел, как ее рука тянется к бутылке, стоящей на тумбочке рядом с креслом. Она взяла бутылку, даже не взглянув в сторону девушки, будто кресло было пустым.

– Мам... – хрипло начал Алексей, шагнув вперед. – Мам, я... это не так... Тут... – Он махнул рукой в сторону девушки, чувствуя, как жар стыда заливает лицо. Он ждал осуждения, крика, вопросов. Но мать просто продолжала убирать, громко возмущаясь.

– Всю жизнь убираю за тобой! И когда отца не стало, и теперь... Когда уже очухаешься, сынок? Когда? Девушку хорошую потерял, работу... И вот... – Она показала тряпкой на хаос в кухне. – Вот во что превратился! И запах... как от бомжа!

Алексей не понимал, мать его *игнорирует* из-за злости или его в правду *не видит*. Она как будто находится в какой-то своей реальности, где в доме грязь и запустение, но нет ни сына, ни странной гостьи. Эта мысль была страшнее любого крика, любого осуждения. Это была полная, беспросветная слепота. Отрезанность.
Он попытался еще раз, подойдя ближе, почти касаясь ее руки:
– Мама, посмотри на меня! Тут девушка... Она...
Валентина Ивановна резко повернулась, и Алексей инстинктивно отпрянул. Но ее взгляд прошел сквозь него, уставившись куда-то в угол. Она вздохнула.
– И пыль... Кошмар просто. Надо все вымыть.
Она направилась к шкафу за ведром и шваброй, пройдя мимо него так близко, что он почувствовал движение воздуха.

Сердце Алексея бешено колотилось. Паника, холодная и тошнотворная, смешалась с невероятным чувством вины и беспомощности. Он посмотрел на девушку. Та сидела все так же неподвижно, ее зеленые глаза теперь были прикованы к нему. В них не было ни страха, ни удивления. Только... наблюдение. Как будто она ждала именно этой реакции.

Грохот падающей в ящик бутылки заставил Алексея вздрогнуть. Мать продолжала свою войну с беспорядком, громко ворча и совершенно не замечая их присутствия. Находиться здесь, в этой жуткой "слепой зоне" собственного дома, было невыносимо.

– Ладно... – прошептал Алексей, больше самому себе. – Ладно... Пойдем. Пойдем отсюда.

Он резко шагнул к девушке, схватил ее за руку (кожа все еще была прохладной, но не такой ледяной и скользкой). Она встала без сопротивления, послушно, как марионетка. Алексей бросил взгляд на мать, которая, стоя на коленях, вытирала пол под столом. Он быстро, почти бегом, потянул девушку за собой к выходу, стараясь не шуметь. Проскочил через прихожую, открыл дверь, вывел ее во двор, захлопнул дверь. За калиткой он остановился, переводя дух. Жара полуденного Таганрога ударила в лицо, как печь. Воздух колыхался над раскаленным асфальтом.

Они сделали несколько шагов, и Алексей замер. Напротив, у дома тети Зины, их вездесущей соседки, стояла машина. Серая. С надписью "Специанализированая служба".

Двери были распахнуты. Санитары в синей форме выносили на носилках кого-то, укрытого простыней с головой. Из-под простыни свисала безжизненная, старческая рука. У калитки, всхлипывая в платок, стояла дочь тети Зины.

*Тетя Зина...* Мысль мелькнула туманно. *Она же утром... она видела девушку у моей калитки.* Алексей вспомнил брезгливый взгляд соседки.

Сердце екнуло. Но похмельный мозг Алексея, перегруженный собственным кошмаром – немой девушкой рядом, материнским гневом, стыдом – отказался воспринимать это как что-то значимое. "Старая была", – тупо подумал он, отводя взгляд. Просто совпадение. Печальное, но обыденное.

Он посмотрел на девушку. Она стояла рядом, ее огромные зеленые глаза смотрели не на автомобиль, а куда-то вдаль, на раскаленную линию горизонта над крышами домов, за которой мерцал Таганрогский залив. На ее лице не было ни тени эмоций.

– Пошли... – хрипло сказал Алексей, потянув ее за руку в сторону от дома, от матери, убирающей бардак в доме, где они стали невидимками. – Просто... пошли погуляем. Пока... пока мама не уйдет.

Они пошли по пыльной тротуарной плитке, раскаленной под солнцем. Алексей не знал куда. Он просто шёл. Дурной знак висел в воздухе, густом и знойном, как запах горячего асфальта и... чего-то соленого, принесенного с залива.
Жара спадала, уступая место вечерней прохладе, пахнущей полынью и соленым бризом с залива. Алексей шел по знакомой тропинке к Ракушечной балке, ведя за руку свою немую спутницу. Она шла послушно, ее босые ноги не чувствовали ни колючих веток, ни острых камней. Ее огромные зеленые глаза были устремлены на запад, где солнце начинало тонуть в свинцовой глади Таганрогского залива, окрашивая небо в кроваво-оранжевые и лиловые тона.
– Ну хоть имя? – спросил он, остановившись и глядя в ее бездонные глаза. – Как тебя звать? Марина? Анна? Или... что-то на твоем языке? – Он пытался улыбнуться, но получилась жалкая гримаса.
Девушка смотрела на его губы. Ее пухлые губы шевельнулись. Послышался звук – не прежнее бульканье, а скорее тихий шелест, как морской прибой в раковине, смешанный с легким свистом ветра. Ничего членораздельного. Только намек на звук.

– Ага, – вздохнул Алексей, сдаваясь. – Как всегда. Пойдем лучше смотреть закат. Здесь... здесь красиво. И тихо.

Они вышли на берег. Ракушки хрустели под ногами. Вода залива была необычайно спокойной, зеркальной, отражая небо во всей его огненной красе. Алексей нашел знакомый плоский камень, сел, подтянув колени к подбородку. Девушка села рядом, скрестив босые ноги, ее поза была неестественно прямой, взгляд прикован к заходящему солнцу.

Тишина, нарушаемая только плеском мелкой волны и криком далекой чайки, обволакивала их. И в этой тишине, глядя на уходящий день, Алексей почувствовал, как плотина внутри прорвалась. Слова потекли сами, тихие, срывающиеся, полные горечи и сожаления.

– Знаешь... – начал он, не глядя на нее, будто говоря с заливом. – Я все просрал. Серьезно. Вот так вот, бац – и все. Работа... была хорошая, перспективная. В порту, логистика. Сам виноват – накосячил, потом запил, прогулы... выперли. А Катя... – Он сглотнул ком в горле. – Катя... она золото. Терпела, верила. А я? Я ее довел. Довел до того, что она ушла. И вместо того, чтобы бороться, исправляться... я ушел в запой. Вот так. Лежу тут, как бомж. Мать разочарована, соседи сплетничают... Тетя Зина, наверное... – Он махнул рукой в сторону города, не решаясь договорить. – И ты... ты как последняя капля. Загадка, которую я не могу разгадать. Как символ всего моего бардака.

Он замолчал, чувствуя, как слезы подступают. Не от жалости к себе, а от осознания собственной глупости, слабости, упущенных возможностей, которые теперь казались такими ясными и такими недостижимыми.

– Жизнь-то одна, – прошептал он. – А я ее... испоганил.

Девушка не ответила. Она лишь слегка повернула голову в его сторону. Ее зеленые глаза в свете заката казались жидким золотом. В них не было осуждения. Не было даже понимания. Было лишь... присутствие. Как будто она была просто сосудом, принимающим его боль.

Солнце коснулось горизонта, залив вспыхнул багрянцем. И в этот момент Алексей заметил движение дальше по берегу, у старого причала для лодок. Толпа людей. Мигалки полицейской машины. Белый фургон скорой помощи. Фигуры в форме. Что-то лежало на берегу, покрытое темным брезентом, но из-под него виднелся край чего-то бледного, раздувшегося.

Любопытство, тупое и привычное, шевельнулось в Алексее поверх усталости и самобичевания.
– Что там? – пробормотал он. – Опять что-то... Пойдем посмотрим?

Он встал, машинально потянув девушку за собой. Она встала без сопротивления. Они пошли по кромке воды, оставляя следы на влажном песке. Чем ближе они подходили, тем отчетливее слышались возбужденные голоса, команды полиции, тихий плач женщины. Толпа расступилась перед каким-то важным начальником в форме. Ветерок донес запах – тяжелый, сладковато-тошнотворный запах разложения, смешанный с морской солью.

И в этот момент брезент съехал.

Алексей замер. Его сердце остановилось, а потом забилось с такой силой, что больно отдало в висках. В глазах потемнело.

На берегу, на ракушках, лежал труп. Мужчина. Надолго пробывший в воде. Кожа была белесо-синей, раздувшейся, местами порванной. Лицо почти неузнаваемо, обезображенное рыбами и временем. Но волосы... Светлые, редкие, слипшиеся на раздувшемся лбу. И футболка... Та самая, серая, с выцветшим логотипом рок-группы, которую он носил вчера... или когда? Когда он последний раз был трезв?

Это был он. Алексей. Его тело. Лежащее на берегу, окруженное полицией и равнодушными зеваками.

Мир перевернулся. Звуки стихли. Толпа, полиция, скорые – все поплыло, как в дурном сне. Остался только ужасающий вид его собственного мертвого тела и... леденящая душу тишина внутри. Он не чувствовал ни страха, ни паники. Только ошеломляющую, абсолютную пустоту понимания. *Мать не видела меня... Потому что я мертв. Тетя Зина... возможно, увидела то, что не должно было видеть живое. Девушка... она пришла за мной.*

Он стоял, не в силах пошевелиться, не в силах отвести взгляд от жуткого зрелища. Его разум отказывался принимать это, но тело... его *настоящее* тело? – уже знало. Знало с того самого момента, как он очнулся на берегу с похмельем, которого не должно было быть у мертвеца. Знало, что это был последний отзвук физических страданий умирающей плоти.

И тут холодные, тонкие пальцы обхватили его ладонь. Девушка. Она стояла рядом, ее огромные зеленые глаза смотрели не на тело, а прямо в его душу. В них не было ужаса. Только глубокая, бесконечная печаль и... понимание. Она знала. Знала всегда.

Она мягко потянула его руку, заставив оторваться от зрелища. Алексей повернулся к ней. В ее взгляде не было осуждения за его жалобы, за его сожаления о потерянной жизни. Было лишь... принятие. Она шагнула к нему и обняла. Ее объятия были удивительно нежными, но холодными, как морская глубина. И в них... в них была невероятная тишина. Тишина после бури. Спокойствие, которого Алексей не знал никогда. Ни тревог о будущем, ни терзаний о прошлом. Только тихий, безмятежный покой *сейчас*.

Он обнял ее в ответ, прижавшись лицом к ее влажным волосам, пахнущим морем и звездной пылью. Слезы, наконец, хлынули, но это были слезы не боли, а странного, безмерного облегчения.

Девушка мягко высвободилась из объятий и снова взяла его за руку. На заливе, где полчаса назад горел закат, теперь царила ночь. Полная луна висела огромным серебряным диском, проливая на абсолютно гладкую, неподвижную воду длинную, мерцающую дорожку. Она вела от берега прямо к лунному диску на горизонте.

Девушка посмотрела на Алексея, затем на лунную дорожку. Ее губы тронула едва уловимая, печальная улыбка. Она шагнула вперед – не на песок, а прямо на воду. Ее босая ступня коснулась поверхности, но не провалилась. Вода под ней лишь слегка прогнулась, как упругий лед, и замерцала лунным светом сильнее.

Алексей не удивился. Он почувствовал только непреодолимое желание идти за ней. Он шагнул следом. Его нога ступила на воду. Не было ни холода, ни страха падения. Была только прохладная, упругая твердь лунного света под ногами и нежная, но крепкая рука в его руке.

Они пошли по лунной дорожке. Шли молча, без оглядки на берег, где все еще копошились люди вокруг его старого тела. С каждым шагом их силуэты становились прозрачнее, растворяясь в лунном сиянии. Свет поглощал их очертания, делая невесомыми, как туман над водой.

Когда они достигли середины залива, две фигуры – мужская, полная сожалений и усталости, и женская, загадочная и вечная – стали лишь легким мерцанием на воде. Еще один шаг – и мерцание растворилось в лунной дорожке, слилось с отражением луны и бескрайней гладью Таганрогского залива.

На берегу, у старого причала, полицейский натянул брезент обратно на раздувшееся тело. Кто-то из толпы вздохнул. Кто-то перекрестился. Волна лениво лизнула ракушки у ног мертвеца. А на воде, там, где только что растворились двое, не осталось и ряби. Только бесконечная лунная дорожка, ведущая в тишину и вечность.