Цин-Цин - 5

Сорванная маска.

Королевский двор гудел, будто растревоженный улей, уже который день. Причиной тому было блестящее, почти ослепительное прибытие гостя, чья слава, подобно солнечному свету, проникала в самые темные уголки замка, опережая его самого. Лориэдель Сребролистый, Скиталец Золотых Троп, Победитель Теней, А’лорийских Лесов. Одно лишь имя его, произносимое томным шепотом, заставляло придворных дам томно вздыхать, а мужчин хмуриться от плохо скрываемой зависти.

В гобеленовой гостиной, где обычно обсуждали новые вышивки и придворные интриги, царило небывалое оживление.

— Ах, леди Элара, вы видели его сегодня утром? — щебетала юная Финетта, обмахиваясь веером с такой скоростью, словно пыталась взлететь. — Он прогуливался по саду. На нем был камзол цвета весеннего неба, а на сапогах, пряжки из чистого мифрила! Говорят, он сам их выковал в жерле вулкана, пока читал стихи на древнеэльфийском!

— Видела, дорогая, видела! — вторила ей дородная леди Элара, прижимая пухлую руку к груди. — А глаза! Клянусь сединой моей бабушки, в них можно утонуть, как в летнем озере. Когда он посмотрел в мою сторону, у меня на миг перехватило дыхание. Мне показалось, что все розы в саду повернули свои головки в его сторону.

— А волосы! Словно лунная дорожка на воде! — не унималась Финетта. — Моя служанка слышала от конюха, что его конь пьет только родниковую воду с лепестками орхидей.

— Невероятно! Какая утонченность! — выдохнули дамы хором.

В то же время в оружейной, где пахло сталью и воском для тетивы, настроения были иными.

— Победитель Теней, как же, — бурчал себе под нос мастер Реджинальд, здоровенный эльф с лицом, иссеченным шрамами настоящих, а не выдуманных битв.

Он с силой правил ремень на своем нагруднике.

— Видал я этих «победителей». Языком чесать — не мешки ворочать. Голыми руками гримлоков остановил… Да его одного гримлока хватит, чтобы сделать из него струны для арфы.

— Но, мастер, говорят, он невероятно ловок, — робко вставил молодой оруженосец Торнуэль, полируя шлем. — И он эльф-герой.

— Герой, — хмыкнул Реджинальд. — Этот «герой» вчера полчаса выбирал, какой оттенок шелка лучше гармонирует с его фиалковыми глазами. Я в это время точил свой меч. Вот и все волшебство. Один — для битвы, другой — для балов. И не дай боги им перепутать свое предназначение. А король-то наш, похоже, уже видит его в зятьях. Легендарная партия… Я бы сказал, легендарная головная боль.

Слухи, вившиеся вокруг знаменитого гостя, были один невероятнее другого. Говорили, он сразил дракона одним лишь взглядом своих прекрасных глаз. Рассказывали, будто он в одиночку, голыми руками, остановил нашествие злобных гримлоков на целый город, а после сложил об этом поэму столь прекрасную, что камни плакали. Фрейлины королевы клялись, что ткани его одеяний сотканы из лунного света и слез утренней росы, а улыбка его способна исцелять душевные раны. Придворные эльфийки, завидев его стройную фигуру в коридорах дворца, замирали, прижимая руки к трепещущим сердцам, а некоторые, особо впечатлительные, и вовсе лишались чувств, оседая в объятия услужливых кавалеров. Даже суровый король Эларайон, смотревший на мир трезво, был заинтригован. Такой жених для его старшей дочери, Цин-Цин, был бы поистине великолепной партией.

Сам же Лориэдель являлся воплощением всего, о чем шептались в кулуарах. Высокий, с волосами цвета расплавленного серебра, ниспадавшими на плечи безупречными волнами. Черты его лица были столь тонки и правильны, словно их высек из живого мрамора сам бог красоты. Он двигался с лебединой грацией. Каждый его жест был отточен, каждое слово, музыка.

И все свое внимание, всю свою неземную красоту и изысканные манеры, он обратил на одну единственную…

Пока Лориэдель очаровывал двор, принцесса Цин-Цин в своих покоях вела неравный бой с собственным гардеробом и фамильяром.

— Нет, это слишком простое! — заявила она, отбрасывая платье из небесно-голубого шелка. — А это… слишком вычурное!

Следом полетело платье, расшитое жемчугом.

— Может, наденешь мешок из-под картошки? — проскрипел ехидный голосок из вороха тканей на кресле. — На его фоне ты будешь выглядеть еще блистательнее. Или он и про мешок сложит поэму? «О, дерюга грубая, ты лишь подчеркиваешь нежность ее кожи!» Тьфу!

Цин-Цин выудила из кучи платьев маленькую огненную саламандру. Фырка недовольно дернула хвостом, с кончика которого сорвалась крошечная искорка и прожгла дырочку в ковре.

— Фырка, прекрати, — устало сказала принцесса. — Ты и так уже испортила два моих лучших ковра. И я просила тебя вести себя прилично. Особенно сегодня.

— Прилично? — фыркнула саламандра, карабкаясь по руке Цин-Цин ей на плечо. — Это значит, я должна молча слушать, как этот павлин распускает хвост? У меня от его сладких речей чешуя сворачивается. Вчера он полчаса рассказывал, как очаровал гарпий своей игрой на флейте. Гарпий! Да они бы ему эту флейту… знаешь, куда бы засунули?

— Он утонченная натура! — возразила Цин-Цин, краснея. — Ты просто ничего не понимаешь в поэзии и высоких чувствах.

— Зато я понимаю в лапше, которую вешают на острые уши, — не унималась Фырка. — А у тебя уши уже до пола скоро достанут от ее тяжести. Давай так: я сижу тихо, а ты мне потом достанешь тех больших черных жуков с хрустящими крылышками. Дюжину.

— Договорились, — вздохнула принцесса, выбирая, наконец, платье цвета слоновой кости. — Но если ты пикнешь хоть слово за столом, останешься без жуков на месяц.

— Идет, — проворчала Фырка, устраиваясь в складках пышного рукава. — Но если меня стошнит от его пафоса прямо на скатерть, я не виновата.

В тот день он сидел напротив нее за обеденным столом в малом зале. Солнечный свет, пробиваясь сквозь витражные окна, играл на его серебряных волосах и зажигал сапфиры в перстнях. Цин-Цин, обычно рассудительная и даже слегка высокомерная, чувствовала, как ее сердце бьется чаще, чем положено принцессе. Младшая сестра Лирия, сидевшая поодаль, бросала на них ядовитые взгляды, что лишь укрепляло Цин-Цин в ее внезапном, головокружительном увлечении.

Лориэдель изящным движением поднял бокал с вином, но не отпил, а лишь полюбовался его рубиновым цветом на просвет.

— Божественный нектар, — произнес он, обращаясь скорее ко всему залу, чем к кому-то конкретно. — Почти так же хорош, как тот, что подают во дворцах Владык Заката. Впрочем, там его настаивают на слезах грифонов, что придает ему нотку трагического величия. Но и этот… весьма неплох.

Лирия, сидевшая напротив, тонко улыбнулась.

— Лорд Лориэдель, мой наставник по волшебной биологии говорил, что грифоны не плачут. Физиологически. У них нет слезных желез.

Эльф одарил ее взглядом, полным снисходительной мудрости, от которого у Лирии на щеках выступили злые красные пятна.

— Ах, дитя мое, ваши наставники читают книги, написанные теми, кто видел грифонов лишь на картинках. А я… я утешал старого вожака стаи, когда тот потерял в буре своего птенца. Я держал его могучую голову на своих коленях, и его слезы, горячие, как лава, падали на землю. Это знание недоступно книгам, оно рождается лишь в горниле истинного сопереживания.

Цин-Цин бросила на сестру испепеляющий взгляд. Как она смеет ставить под сомнение слова такого… такого… великого героя?

— Моя сестра еще слишком юна, чтобы понять глубину ваших слов, — поспешила сказать она.

Лориэдель тут же переключил все свое внимание на наследницу, и его лицо вновь стало воплощением обожания.

— Вы правы, моя принцесса. Понимание приходит с опытом души, а ваша душа, я чувствую, мудра, как сами звезды.

Он сделал длительную паузу, после чего продолжил бархатно:

— Прекраснейшая Цин-Цин! Вчера, глядя на звезды, я думал о вас. Их холодное, далекое сияние лишь подчеркивает тщетность вечности в сравнении с одним-единственным мигом, озаренным блеском ваших глаз. Я странствовал по многим землям, видел восходы над Драконьими Пиками и закаты в Долине Поющих Ветров, но ни одно зрелище не сравнится с той красотой, что я вижу сейчас перед собой.

Он томно поглядел на нее. Цин-Цин почувствовала, как щеки заливает румянец.

— Вы так много путешествовали, — выдохнула она, стараясь, чтобы ее голос не дрожал. — Должно быть, это было опасно.

Лориэдель издал тихий, мелодичный смешок.

— Опасность, моя принцесса, это лишь тень, которую отбрасывает свет истинной доблести. Помню, как-то в Ущелье Скорби я столкнулся с Мрачным Змием. Чудовище, чья чешуя была крепка как гранит, а яд мог обратить в пыль целую армию. Мои спутники бежали в страхе, но я… я остался. Я посмотрел ему в глаза, и в моем взгляде была не ненависть, но непреклонная воля света. И змий, это порождение древней тьмы, отступил. Он уполз в свою нору, посрамленный, ибо даже самые темные твари не могут вынести сияния чистого духа.

— Чистый дух… — прошипела Фырка из рукава так тихо, что услышать могла лишь Цин-Цин. — У него духу хватит только на то, чтобы пудреницу открыть. Спроси его про мантикору из Красных песков. Я слышала, как он хвастался этим конюхам.

Цин-Цин, поддавшись злому любопытству, слегка кашлянула.

— Лорд Лориэдель, я слышала… краем уха… о вашем столкновении с мантикорой. Это правда?

Лицо эльфа озарилось. Он ждал этого вопроса.

— Ах, вы об этом скромном эпизоде?

Он картинно махнул рукой.

— Пустяки, право. Хотя… для моих спутников это был конец. Когда она появилась на гребне дюны, огромная, с телом льва, крыльями летучей мыши и хвостом скорпиона, они закричали от ужаса. Ее рев, казалось, мог расколоть небеса. Она готовилась к прыжку…

Он сделал драматическую паузу, обводя взглядом затихший стол.

— И что же вы сделали? — не выдержала Цин-Цин, подавшись вперед.

— Я? Я не стал обнажать меч. Насилие, удел тех, кто слаб духом. Я достал свою лютню.

— Лютню? — недоверчиво переспросила Лирия.

— Именно, — кивнул Лориэдель с видом мудреца. — Я заиграл. Я сыграл ей Колыбельную Утерянных Вершин. Мелодию столь печальную и прекрасную, что сам пустынный ветер затих, чтобы ее слушать. Мантикора замерла. Из ее ужасных глаз покатились… нет, не слезы. Капли яда. Она опустила голову, и я увидел в ее душе не злобу, а лишь вековое одиночество. Она развернулась и ушла, и я слышал, как эхо моей музыки еще долго провожало ее в глубины пустыни. Я не убил ее. Я исцелил ее душу.

Цин-Цин смотрела на него, совершенно потерянная. Это было так… возвышенно. Так благородно.

— Мантикора бы его сожрала вместе с лютней и выплюнула бы кости, — прошипела Фырка. — Я бы на ее месте так и сделала. У нее от одиночества несварение, а не душевная травма. А от его музыки у нее, скорее всего, просто уши завяли.

Цин-Цин незаметно, но очень сильно ущипнула саламандру сквозь ткань платья. Та обиженно затихла.

Он говорил так убедительно, так уверенно, что в правдивости его слов невозможно было усомниться. Цин-Цин представляла эту картину. Одинокий, прекрасный воин, одним лишь взглядом покоряющий чудовище. Она видела в нем идеал, о котором читала в книгах, храброго, утонченного, непобедимого эльфа, предназначенного ей судьбой.

В складках ее роскошного платья вновь что-то недовольно завозилось.

— Фуфло… — прохрипел тихий, ворчливый голосок. — Чешет, как дышит. А дышит часто.

Цин-Цин сделала вид, что не слышит. Сейчас ей не хотелось слушать ворчание своего фамильяра. Ей хотелось верить в сказку.

— Моя неутолимая жажда приключений и красоты привела меня сюда, в ваш дом, — продолжал Лориэдель.

Его сильная рука изящно скользнула через стол и коснулась ее пальцев.

— И я чувствую, что здесь, рядом с вами, мое путешествие может обрести высший смысл.

Прикосновение оказалось легким, почти невесомым. По коже Цин-Цин пробежала горячая волна.

— Сегодня, — его голос стал еще тише, интимнее, — я хотел бы предложить вам нечто особенное. Прогулку. Только мы вдвоем. К Зеркальному озеру. Говорят, его воды чисты, как совесть праведника, и отражают не только небо, но и истинные чувства.

Сердце Цин-Цин подпрыгнуло. Зеркальное озеро было легендарным местом, овеянным романтическими преданиями. Идеальное место для… для всего.

Король, однако, нахмурился.

— Ваша доблесть не вызывает сомнений, лорд Лориэдель, — произнес он более жестко, чем прежде. — Но мои обязанности как отца и короля требуют от меня прагматичности. В лесах за озером недавно видели стаю воргов. А на прошлой неделе пропали два лесоруба. Я не могу рисковать своей дочерью. Десяток гвардейцев, и это не обсуждается.

За столом повисла напряженная тишина. Лирия с интересом наблюдала, как эльф будет выкручиваться. Лориэдель не разочаровал. Он медленно встал, и в его позе было столько оскорбленного достоинства, что казалось, сами стены замка покраснели от стыда за короля.

— Ваше Величество!

Голос звучал тихо, но разносился по всему залу.

— Вы говорите о воргах и пропавших лесорубах. О плоти и крови. А я говорю о доверии. О том священном и нерушимом обете, что дает защитник своей даме. Если принцесса Цин-Цин пойдет со мной в окружении стражи, что это скажет о ее вере в меня? Что это скажет о моей способности эту веру оправдать? Это будет не прогулка двух сердец, стремящихся к уединению, а военный поход. Романтика умрет, так и не родившись, задушенная лязгом стали и тяжелыми шагами ваших солдат.

Он повернулся к Цин-Цин, и в его фиалковых глазах блеснула влага.

— Прекраснейшая из принцесс, я не могу принять вашу защиту ценой унижения вашего доверия. Если вы хоть на миг сомневаетесь, что я один способен уберечь вас от всех теней этого мира, то скажите, и я немедленно покину этот замок, ибо величайшая рана для меня, это не клык ворга, а ваше сомнение.

Это был гениальный ход. Он переложил все решение на плечи влюбленной девушки. Королева, сидевшая рядом с мужем, мечтательно вздохнула и с укором посмотрела на супруга.

— Отец, — тихо, но твердо сказала Цин-Цин, вставая. — Я верю лорду Лориэделю. Я пойду с ним. Одна.

Король Эларайон сжал кулаки под столом. Он был загнан в угол. Отказать теперь, значило бы не только оскорбить гостя, но и публично заявить о недоверии к собственной дочери и ее выбору.

— Хорошо, — процедил он сквозь зубы. — Но вернитесь до заката.

Цин-Цин, окрыленная, упоенная, готовая раствориться в фиалковом омуте его глаз, с восторгом улыбнулась.

***

Они оставили коней на опушке леса, у начала живописной тропы, вьющейся среди вековых деревьев. Лориэдель галантно помог ей спешиться и взял ее руку в свою. Их пальцы переплелись. Воздух был напоен ароматами хвои и влажной земли.

— Взгляните, моя принцесса, — вещал Лориэдель, указывая на игру света в листве. — Сама природа приветствует вас. Каждый лист трепещет, видя вашу красоту, каждый луч солнца стремится коснуться ваших волос. Когда я спасал город Нимлориэн от нашествия гримлоков… помните, я упоминал?

Цин-Цин кивнула, хотя он рассказывал эту историю уже трижды, и каждый раз в ней появлялись новые, еще более героические детали.

— …так вот, когда я стоял один против сотни этих тварей, с голыми руками, я думал не о смерти. Я думал о том, что где-то в этом мире существует совершенная красота, подобная вашей, и во имя нее стоит сражаться. Эта мысль придала мне сил. Мои кулаки стали тверже стали, а дух ярче пламени. Они бежали от меня, объятые ужасом, ибо видели не просто эльфа, а воплощенную справедливость.

Он говорил и говорил, жестикулируя свободной рукой так изящно и плавно, словно дирижировал невидимым оркестром. Его речи были пусты, как позолоченный орех, но Цин-Цин, ослепленная его обаянием, ловила каждое слово, вплетая их в полотно своей зарождающейся любви. Она была готова поверить в любую сказку, лишь бы он был ее главным героем.

«Брехло языкастое», — донеслось недовольное шипение из-под платья. Если я услышу слово «красота» еще раз, я начну извергать серу.

Цин-Цин сделала вид, что поправляет юбку, и незаметно прижала фамильяра, заставляя его замолчать.

Тропинку им преградило упавшее дерево, довольно толстое и покрытое мхом.

— О, нет! Преграда на нашем пути! — воскликнул Лориэдель с трагической ноткой в голосе. — Не бойтесь, моя принцесса, я расчищу вам дорогу!

Он подошел к бревну, принял изящную позу, словно собирался поднять не ствол дерева, а целый мир, и картинно уперся в него руками. Он напрягся. Прекрасное лицо слегка покраснело. Бревно не сдвинулось ни на дюйм.

— Хм, — произнес он, не теряя достоинства. — Оно вросло в самую душу земли. Проклятие древних друидов, не иначе. Но не беда! Истинный герой всегда найдет обходной путь!

С этими словами он галантно подал Цин-Цин руку и помог ей перелезть через ствол, что она могла бы с легкостью сделать и сама.

— Кхм… — донеслось ехидное бормотание из-под платья. — Расчистил… Силища-то какая. Муравей и тот бы больше сдвинул.

Они пошли дальше. Лориэдель не умолкал ни на секунду.

— Взгляните на этот цветок! — воскликнул он, указывая на скромную лесную ромашку. — Его лепестки так нежны… Он напомнил мне о Затерянной Долине Снов, где я однажды провел целое лето. Там цветы не просто растут. Я научил их петь. Представляете, на рассвете весь луг начинал исполнять хорал в честь восходящего солнца. Это было божественно. Правда. Правда, потом мне пришлось сразиться с местным божеством, которое приревновало меня к цветам, но это уже совсем другая история…

— Научил цветы петь… — прошипела Фырка. — Ага. А камни научил летать, просто они стесняются. Цин-Цин, ты серьезно все это слушаешь?

«Молчи», — мысленно взмолилась принцесса, чувствуя, как краска заливает щеки. Ей отчаянно хотелось, чтобы все это было правдой. Чтобы ее избранник был не просто красивым эльфом, а настоящим чудотворцем.

Воспользовавшись моментом, когда Лориэдель остановился, чтобы полюбоваться своим отражением в луже, Цин-Цин прошептала в складку платья:

— Он просто… другой. У него тонкая душевная организация.

— У него тонкая организация лапши на ушах, — огрызнулась саламандра. — Попроси его показать хоть один фокус. Не спасти мир, нет. Пусть хотя бы шишку с дерева сшибет камнем. Увидишь, промахнется, но скажет, что «пощадил невинную белку, которая жила в дупле этого дерева и чью душу он почувствовал на расстоянии».

— Ты неисправима, — вздохнула Цин-Цин, но червячок сомнения, крошечный и неприятный, впервые шевельнулся в ее сердце.

Она тут же задавила его, когда Лориэдель, оторвавшись от созерцания себя, вновь взял ее за руку.

— Простите мне эту минуту слабости, — сказал он. — Иногда, глядя на свое отражение, я вижу в нем не себя, а всю скорбь этого мира, которую я ношу в своем сердце. Пойдемте же скорее к озеру, его чистые воды помогут мне вновь обрести гармонию.

Они вышли к воде. Зрелище было поистине захватывающим. Водная гладь, идеально ровная и неподвижная, как расплавленное серебро, отражала далёкие заснеженные вершины гор и пронзительно-синее небо. Тишина была такой глубокой, что казалось, можно услышать биение сердца земли.

— Вот оно, — прошептал Лориээдель. — Место, достойное нашей встречи. Здесь, наедине с вечностью, я…

Он не договорил.

Из-за огромных, поросших мхом валунов и густых зарослей орешника бесшумно выступили тени. Их было шестеро. Впереди стоял высокий полуэльф с лицом, перечеркнутым уродливым шрамом от виска до подбородка. Его хищные глаза впились в пару. Рядом с ним, переминаясь с ноги на ногу, стояли два коренастых гнома в потертых кольчугах, сжимая в руках тяжелые топоры. За ними маячил тощий, суетливый гоблин с кривой саблей и пара угрюмых людей-наемников с тяжелыми дубинами. Обнаженное оружие тускло блестело в мягком свете дня.

— Ну что, благородные? — скрипуче рассмеялся предводитель-полуэльф.- Прогулка удалась? Снимайте свои побрякушки, да поживее! И кошельки! А дамочка…

Взгляд стал сальным, грязным.

— Мы с ней отдельно поговорим.

Инстинктивно Цин-Цин шагнула за спину Лориэделя. Ее рука сжалась на его предплечье. Она ждала. Ждала, что сейчас ее герой, ее Победитель Теней, ее спаситель городов, вспыхнет праведным гневом. Что сейчас он выхватит свой инкрустированный меч и в ослепительном танце клинка раскидает этот сброд, как осенние листья.

Вместо этого она почувствовала, как мышцы под ее пальцами превратились в дрожащее желе.

Принцесса увидела, как лицо Лориэделя, еще мгновение назад сиявшее самодовольством, стало белым, как полотно. Фиалковые глаза расширились от ужаса. Теперь в них не было и тени доблести. Лишь чистый, животный страх.

Он не потянулся к мечу. Вместо этого он судорожно, торопливо начал срывать с пальцев массивные перстни с драгоценными камнями, стаскивать с запястья золотой браслет с сапфиром.

— Б-берите! — забормотал он, и его голос сорвался на жалкий писк. — Все берите! Только… только не трогайте меня!

— Что! Что вы делаете?

— Тише, принцесса. Тише. Делайте то, что они вам говорят.

Бросив драгоценности на землю, «герой» сделал несколько шагов назад, к воде, спотыкаясь на ровном месте. Его руки мелко дрожали. Он смотрел на бандитов так, как смотрит мышь на удава.

Сердце Цин-Цин не просто сжалось. Оно остановилось, а потом раскололось на тысячи ледяных осколков. Мир, который она с таким восторгом строила последние дни, рухнул в одно мгновение, погребая ее под своими обломками.

Гарт, предводитель, мерзко ухмыльнулся, подняв брошенный браслет. Он перевел взгляд на оцепеневшую от сокрушительного разочарования принцессу. Хотя, конечно, он и не подозревал, что перед ним королевская особа.

— А ты, красотка, слишком хорошо одета для прогулок по лесу…

Он шагнул к ней. В руке блеснул кинжал. Одним быстрым, точным и движением он полоснул лезвием по тонким лямкам ее изысканного платья. Дорогая ткань, лишенная опоры, соскользнула вниз, обнажая ее тело, и упала бесформенным клубком к ее ногам.

Взгляд Гарта и его приспешников с откровенной, грязной жадностью впился в нее. Полуэльф облапил грудь принцессы, скалясь гнилыми зубами.

В этот миг, в пик ее унижения и нависшей угрозы, когда казалось, что все потеряно, из клубка шелка у ее ног раздался пронзительный, полный ярости визг.

— ТВОЮ ЗАДЫМЛЕННУЮ МАТЬ!

Раскаленный комок ярости, огненная комета размером с кулак, вырвался из платья. Фырка. Маленькие злобные глаза пылали как угли. Саламандра впилась всеми четырьмя когтистыми лапами прямо в лицо Гарту и, не теряя ни секунды, выжгла ему правый глаз концентрированной струей пламени.

Полуэльф завыл от нестерпимой боли, отшатнувшись и зажимая рукой дымящуюся глазницу.

— Проклятье!

Этот вопль стал сигналом для Цин-Цин. Ледяной ком в ее груди взорвался, превратившись в холодную, всепоглощающую ярость. Отчаяние, горькое разочарование в своем «герое» и жгучий стыд смешались в один смертоносный коктейль, который полностью затмил страх.

Она молниеносно, с грацией хищницы, наклонилась и выхватила из ножен на поясе воющего Гарта его же длинный, изогнутый кинжал. И начался танец.

Годы тренировок, которые она всегда считала лишь скучной формальностью, данью традиции, пробудились в ее крови. Движимая неистовством, она двигалась с неожиданной для всех, включая саму себя, смертоносной скоростью. Гном замахнулся топором, но ее кинжал уже был там. Молния, отбившая удар в сторону. Она не просто защищалась. Короткий выпад, и лезвие оставило глубокий порез на руке наемника с дубиной.

Она использовала не только сталь. Резкий, почти незаметный жест свободной рукой, и корни старого дуба под ногами гоблина ожили, сплелись в узел. Тот с визгом рухнул на землю. Сжатый кулак, и порыв ветра, рожденный ее магией, швырнул горсть сухой пыли и песка прямо в лица второму наемнику и гному.

А Фырка была сущим адским бесенком. Она носилась по поляне, как огненный смерч. Вот она впивается в лодыжку гнома, заставляя того взвыть и выронить топор. Вот ослепляет наемника короткой, но яркой вспышкой. Они являлись идеальными союзниками, объединенными праведным гневом. Цин-Цин и Фырка. Принцесса и ее ручная саламандра.

А где же был герой? Победитель Теней?

Лориэдель Сребролистый стоял по щиколотку в холодной воде у самого берега. Он замер, как статуя. Его прекрасное, безупречное лицо исказила гримаса парализующего ужаса. Рот был полуоткрыт в беззвучном крике. Он не просто не помогал. Он смотрел, не в силах отвести взгляд, как девушка, которой он всего полчаса назад клялся в вечной преданности и защите, сражается обнаженная за свою жизнь и честь против шестерых вооруженных головорезов.

Бой был жестоким, но недолгим. Ярость и идеальная слаженность действий Цин-Цин и Фырки оказались сильнее грубой силы и численного превосходства. Одноглазый Гарт, обожженный и истекающий кровью из нескольких порезов, опомнился первым. Схватив за шиворот оглушенного падением гоблина, он, прихрамывая и проклиная все на свете, скрылся в лесу. Гном получив от Фырки изрядную порцию огня в заднюю часть штанов, с воплем последовал его примеру. Оставшиеся второй гном и двое наемников, видя ярость эльфийки, ее смертоносный кинжал и ее маленького личного дракончика, бросили оружие и кинулись врассыпную.

На поляне у озера воцарилась тишина. Ее нарушало лишь тяжелое, срывающееся дыхание Цин-Цин, и злобное шипение Фырки, которая теперь сидела на камне и чистила коготки

— Ну и рванье! — ругалась саламандра. — Погань лесная! Чуть не затоптали, твари!

Тихие, жалкие всхлипывания у кромки воды.

Цин-Цин медленно выпрямилась. Ее нагое тело было покрыто грязью, царапинами и брызгами чужой, темной крови. Кровь также стыла на лезвии кинжала, который она все еще сжимала в руке. Эльфийка наклонилась и подняла с земли свое разорванное, измятое платье, кое-как прикрыв им наготу. Затем она подняла взор. Ее взгляд нашел Лориэделя.

— Я… Я… Я хотел…

В голубых глазах принцессы не было ни слез, ни страха, ни боли. Только лед. Ледяное, всесокрушающее, безмолвное презрение. Так смотрят на что-то отвратительное, мерзкое, ничтожное. На раздавленного червя.

Она не сказала ни слова. Любые слова, любые упреки были бы слишком хороши для него. Они бы означали, что он еще что-то значит.

Молча, с высоко поднятой головой, она развернулась. Фырка, презрительно плюнув снопом искр в сторону «героя», одним прыжком взобралась ей на плечо, уютно устраиваясь на своем привычном месте.

Цин-Цин побрела по тропе обратно к лошадям. Она не оглянулась ни разу.

Принцесса оставила Лориэделя Сребролистого, Скитальца Золотых Троп, Победителя Теней, А’лорийских Лесов, одного у Зеркального озера. В его кристально чистой глади, отражавшей величие гор и красоту небес, теперь отражалась лишь его собственная жалкая, дрожащая, трусливая тень.