Не поскользнись!

Михаил Буркин, как правило, появлялся ровно за две минуты до начала – работы ли, совещания или иного мероприятия. Рубашка – в цвет корпоративного логотипа. Безукоризненный парфюм. Реплики выверены, многозначны, без прямых указаний. Он ничего не навязывал, просто подсказывал. И независимо от того, принятыми или отвергнутыми оказывались его идеи, он давал понять, что результат важнее авторства, но авторство-то всё равно его.
В коллективе Михаил слыл человеком-нейтралитетом. Он не обсуждал никого за спиной, он делал это в форме беспокойства вслух. Он не вмешивался в чужие дела, пока те не начинали мешать его собственным.
Когда в отделе объявили реорганизацию и открыли позицию координатора, всё для него казалось решённым заранее: инициативность – галочка, коммуникабельность – галочка, видимость полезности – жирнейшая галочка. Руководство, правда, решило устроить внутренний конкурс и попросило коллектив рекомендовать кандидатов.
Большинство, однако, назвало фамилию Костюкова.
Глебу Костюкову было безразлично. Или он просто не показывал этого – в чём, по мнению Михаила, и заключалась его самая опасная черта. Он не играл, не подбирал фразы, не хлопал по плечу. Его эмоциональная плоскость была почти геометрически ровной. Вежливый, отстранённый, Глеб больше слушал, чем говорил, и больше делал, чем демонстрировал. Его почта не содержала восклицательных знаков, зато в отчётах отсутствовали ошибки. Но самое главное – он не интересовался правилами игры, в которую Михаил играл всю свою карьеру. Именно эта надёжность и вызывала доверие окружающих. А доверие – валюта, которую Михаил жаждал контролировать сам.
Буркин не завидовал Глебу. Он завидовал эффекту, который тот производил, не делая ничего особенного. Глеба не запоминали как яркого, его запоминали как надёжного. И это казалось Михаилу несправедливым. Ведь он годами репетировал интонации, вычищал формулировки, а тут приходит человек в мешковатом свитере и получает уважение на старте!
На повышение Костюкова Буркин никак не отреагировал. Внешне. Внутри же начал перебирать варианты. Он знал: прямое противодействие бесполезно, нужно подрывать фундамент – по мелочам, осторожно. Каждый день – по капле, но в одну точку.
Первой была инициатива. Буркин предложил распределять задачи через единый реестр – «для прозрачности». На деле это означало, что Костюков стал получать больше рутинных заданий, а стратегические уходили «по компетенциям». Затем последовали замечания. В резолюциях: «не совсем понятно, как именно будет достигнут результат», «возможно, потребуется согласование». Не обвинения – сомнения. Размытые, липкие, как грязь на клавиатуре.
Через два месяца служебный журнал зафиксировал сбой: Глеб загрузил на сервер черновой файл вместо финальной версии. Ничего критичного, просто отчёт контрагентам ушёл без графиков, зато с комментариями для себя: «уточнить динамику» и «перепроверить цифры». Михаил же, не занимая никакой номинальной должности, активно продвигал идею «инициативного самоконтроля», собирая статистику по эффективности отдела.
«Думаю, это техническая ошибка. Глеб не из тех, кто бы сделал это намеренно. Но на всякий случай не мешала бы проверка качества его деятельности» – в таком духе была выдержана служебная записка вышестоящему начальству. Всё выглядело аккуратно. Формально Михаил ни при чём, но фактически – первая костяшка домино уже была готова упасть. Проверка, потом ещё одна, совещание… В разговорах с руководством Глеб сохранял спокойствие, но наконец вспылил. Это было истолковано как неуважение.
Через неделю Костюков подписал уведомление. Без обсуждений, без сцены. На прощание подошёл к Буркину.
– Поздравляю, Миша. Ловкая игра.
– Не понял, о чём ты, – ответил тот, удивлённо пожав плечами. – Мне казалось, ты сам уходишь. Из-за перегрузки, наверно.
– Да. Именно из-за перегрузки. – Костюков улыбнулся – криво, по диагонали. – Уверен, ты хорошо справишься с должностью. Осталось только научиться держать равновесие.
– Что?
– Равновесие. На тонком льду.
Михаил промолчал. Лёд был прочный. Он был уверен.
Буркин быстро обустроился в кабинете координатора. Вывел служебный чат в отдельное приложение, заменил фон видеозвонков на сдержанный градиент, распределил задачи «по приоритету» – приоритет определял, конечно, он сам; выдвинул инициативу: ежедневные онлайн-стендапы… Набирал лайки, которых ему до этого так не хватало.
Первое время всё шло по накатанной. Пока не пришло то самое электронное письмо, с логотипом в верхнем левом углу, адресованное всем руководителям –которое начиналось с фразы, которую Михаил никак не ожидал увидеть: «В связи с запуском нового направления оптимизации приглашаем вас на встречу с генеральным директором по операционному развитию Г. В. Костюковым, назначенным советом директоров куратором по нашей отрасли в рамках стратегического партнёрства с Министерством информатики».
Михаил прочёл его трижды. Потом нажал «обновить». И ещё раз. Имя не исчезало. Он шёл по коридору, как по ледяной трассе, вспоминая ту странную фразу – про равновесие и лёд. А, глупость, конечно. Притча на прощание.
На совещании Глеб говорил негромко и по делу, но большую часть времени слушал, задавал вопросы, просил объяснить. Он стремился вникнуть в работу сразу всех отделов и систематизировать все задачи, стоящие перед организацией.
А через три дня началась пресловутая оптимизация. Исчезли параллельные направления, была реорганизована старая система учёта. Проекты, запущенные при Михаиле, приостановили: оказывается, по результатам анализа они дублировали уже существующие, а должность координатора упразднили как избыточную. Михаил стал «ведущим консультантом по перспективным предложениям».
Он просидел в новом статусе почти месяц. У него не было задач. К нему не обращались. Старые коллеги проходили мимо, торопясь. Кто-то в курилке пошутил, что Михаил теперь отвечает за направление «на всякий случай».
Поначалу он боролся. Отправлял письма, предлагал идеи, выдвигал инициативы. Один раз в отчаянии предложил «разработать стратегию смыслового ребрендинга компании». Ему ответили: «Спасибо, интересное предложение». И всё.
Он стал приходить на работу позже. Садился у окна. Смотрел, как меняется свет за окном. На экране компьютера – пустой документ. Он начинал писать: «Рекомендации по…» – и стирал. Вечером возвращался домой и чувствовал, что в нём больше нет намерений. Только обида.
Он задерживался вечерами – не потому что было нужно, а потому что идти было некуда, а домой не хотелось. Вот и сегодня – весь этаж уже опустел, тусклый свет дежурного освещения из коридора сочился в кабинет. Это всё ещё был его кабинет. На двери уже сменили табличку, а он – просто остался.
Михаил достал и разложил перед собой пустую папку, как будто собирался работать. Папка так и лежала, не заполняясь. Погас монитор: включился спящий режим. Буркин в сотый раз принялся перерывать ящики письменного стола – просто для того, чтобы занять себя хоть чем-то.
Он выудил завалившуюся в дальний угол старую визитку – помятую, с его прежней должностью, которая теперь звучала как недоразумение. Усмехнулся. И написал на обороте:
«Когда лёд трескается, не всегда понятно, под кем. Но тишина после него – всегда о тебе»
Затем откинулся в кресле. За окном гас город. Тихо жужжал источник бесперебойного питания. Буркин сидел долго, прикрыв глаза рукой. Просто сидел. Не уволен, не отстранён – просто не нужен. И тогда, в нерабочей пустой тишине, ему стало понятно: самое страшное – не когда от тебя ждут чего-то непосильного, а когда от тебя не ждут больше ничего.