Напрасный расчет

Борода был единственным нынче человеком на судне, с которым я мог хоть как-то поговорить по душам. О том, скажем, что у старшего механика уже поехала крыша, и он намеревался меня побить – пора мол.

- Я ему говорю: «Еще посмотрим, как это у тебя получится!». Он и сдулся сразу.

Или о том, что бронтозавру торгового флота – мотористу Петру, - давно пора сидеть на печке, а не болтаться по морям полным для экипажа балластом.

- Со стармеха – чего хочешь? – кивал тогда Борода. – Он  уже седьмой месяц в море... А Петьке – точней, Петру Ивановичу, на нижнюю челюсть заработать еще надо.

Это было правдой. Еще в прошлом рейсе чаялся ветеран привести зубы в порядок, рассчитывая на полмиллиона: « Вот, как раз весь заработок за рейс и уйдёт». Однако, добрые дантисты взяли со старика миллион двести тысяч, и то – только за верхний ряд.  Вот и приходилось опять скрипеть ветерану, неизвестно чем пережевывая мои котлеты и отбивные.

- Заговор дантистов!

- Да, не говори!

У Бороды – второго механика, - бородка тоже была в пуху. Он сроду не ел в положенное время, договорившись со стюардом, чтоб тот оставлял его порцию в холодильнике. А потом, явившись после вахты  в полпятого вечера, или утра, подогревал свою пайку в микроволновой печи и съедал в полном одиночестве. Умудряясь с присущей механикам выдумкой, что-то так накрутить в программе микроволновки, что я, загружая после свои пластмассовые «чепалашки», сжег их в итоге все. И уже одного этого бы хватило, чтоб впасть в вечную мне немилость. Но, Борода был в доску свой с одного из прошлых рейсов – очень непростого, длиной в девять месяцев, с закономерными баталиями врукопашную и на стульях. И тогда помогал он мне и словом, и делом, но главный подвиг совершил уже в отеле Пусана,  когда лихо и не задумываясь согласился разделить номер со мной. И до сих пор уверял, что не слышал он моего могучего храпа – так спал крепко.

Вот это мужик – настоящий помор из Романова-на- Мурмане (так он свой город Мурманск порой величал).

Понятное дело,  за такой подвиг теперь я ему готов был простить всё. И как бы не поджимало время к ужину, присаживался порой в половине пятого вечера – побалакать о том, о сём. Хоть и имел собеседник на всё категорическую точку зрения.

Надо сказать, что о мурманских моряках – не только отважных мореходах, но и отвязных ребятах, наслышан я не только от соотечественников, но даже на Фарерских островах, помнится, пожилой бармен пожимал плечами при упоминании Калининграда, и лишь бормотал скороговоркой, с каким-то, как показалось, потаённым  страхом: «МОрманск, МОрманск!».

Вот, как-то в очередной раз пожаловался я Бороде – больно уж здоров у нас четвёртый механик: косая сажень в плечах, да на голову выше. Хорошо, пока всё хорошо – удаётся с ним мирно ладить. А чуть что пойдёт вкось – тут и со стулом не управиться!

- Не боись! – махнул тут щуплый Борода рукой. – Чем больше шкаф, тем громче падает… Мы однажды зарубились в кабаке с архангельскими…

- О, те тоже без крылышек белых за спиной!

- А в нашей компании Серёга был – механик с Калининграда. Так тот вообще два метра ростом… И что ты думаешь? Два удара – и он лежит! Так и не поднялся. А мы, кстати, - тут Борода скрыл печальную улыбку, - на него здорово рассчитывали.

Эх, Борода – ты как ребёнок! По делу вам накостыляли! Чтоб уразумели, наконец: жизнь теперь такая, что на кого-то не больно рассчитывай:  только на себя вкруговую и надейся.