Февраль 1917-го Воплощение сценарного материала

Когда Николай II, находясь в Ставке, совершил очередную политическую ошибку, позволив открыть 1 ноября 1916 года пятую сессию IV Государственной Думы, Милюков на первом же пленарном заседании выступил с провокационной антиправительственной  речью «Глупость или измена?», ставшей по сути сигналом к действиям, которые в итоге привели к февральской революции. Лейтмотивом выступления кадетского лидера прозвучала констатация: «утеряна вера в то, что эта власть может привести нас к победе». Далее последовал вывод: «страна требует объединения народных сил и создания министерства из лиц, к которым она  могла бы относиться с доверием».

С думской трибуны Милюков обрушился на:

- Распутина, якобы снимавшего и назначавшего министров по своей прихоти;
- премьера Б.В. Штюрмера, якобы агента германской разведки;
-министра внутренних дел А.Д. Протопопова, якобы протеже царицы, действительно имевшего весной 1916 года в Стокгольме контакт с германским дипломатом, который зондировал возможности заключения сепаратного мира между Германией и Россией.

Речь Милюкова прерывалась криками правых «Сам ты клеветник!» и «А твоя речь – глупость или измена?».

По большому счету, многое из сказанного Милюковым действительно было клеветой. Так, заявление лидера кадетов о том, что у него в кармане находится документ, содержащий неопровержимые доказательства вины Штюрмера в предательстве и помощи Германии, но что он, Милюков, готов предоставить этот документ только судебным властям, оказалось блефом.

Тем не менее, уже через десять дней Штюрмера вынудили подать в отставку, а 28 февраля 1917 года арестовали и заключили в тюрьму, где он в начале сентября того же года скончался. Временное правительство назначило следственную комиссию, и ее председатель письменно уведомил вдову экс-премьера, что самое тщательное расследование обвинений против ее покойного супруга не дало результата ввиду отсутствия доказательств его вины.

Что касается Протопопова, то никаких доказательств его изменнической деятельности либералы, видимо, не нашли, а потому стали регулярно обзывать его «сумасшедшим», полагая, что царь только за это отправит министра в отставку.

А между тем, либеральная игра «дворцовый переворот» разыгрывалась по нотам, записанным либералами-бланкистами. 3 ноября 1916 года Милюкова в Думе поддержал В. В. Шульгин – правый, переметнувшийся в лагерь кадетов. В своей речи он также выразил сомнение в том, что «такое правительство способно довести Россию до победы», и  призвал «бороться с этой властью до тех пор, пока она не уйдёт».

Еще в октябре 1916 года глава Всероссийского Земского Союза князь Львов (заговорщик) информировал председателя Думы Родзянко (тоже заговорщик) о  «…мучительных и страшных подозрениях и зловещих слухах о  предательстве и измене, о тайных силах, работающих в пользу Германии…; вражеская рука тайно влияет на направление хода наших государственных дел», и, дескать, ведет к заключению сепаратного мира с Германией. Людям тогда внушали и такой довод: если мы не уберём Николая, то в случае победы в войне он ещё больше укрепится на троне, чего допустить нельзя…

После Шульгина на ноябрьскую авансцену Думы выступают другие лидеры либеральной оппозиции: С.И. Шидловский, И.Н. Ефремов, В.А. Маклаков. Их выступления выдержаны в том же духе, что и речь Милюкова. Не заставил себя ждать и Керенский, «думское лицо» эсеров, который в зажигательной речи называет существующий в стране режим «оккупационным». В ноябрьские дни 1916 года лозунг создания «ответственного министерства» стал общим лозунгом всей либеральной оппозиции. К этому многоголосому хору неожиданно присоединился монархист, член правой фракции депутат В.М. Пуришкевич, заявивший, что правительство «сверху донизу болело и болеет болезнью воли». Властные структуры он обозвал «камарильей», подчеркнув, что  всё зло исходит от «темных сил» со «старцем», т.е. Распутиным, во главе.

Не дремали и левые (социалисты-революционеры, социал-демократы, анархисты). Через свою агентурную сеть они распространяли в массах слухи об измене немца Штюрмера и стоящей за сепаратный мир с Вильгельмом немки-императрицы, равно как и «пораженца» Распутина, который к тому же вступил в интимную связь с Александрой Федоровной!

Свидетельствует жандармский генерал Спиридович:

«… настроение всех слоев населения обеих столиц России было до крайности нервозно — взвинченное и беспокойное… Заметно было недоброжелательство к Верховной Власти и не скрывалось враждебно-пренебрежительное отношение к правительству…»

В страшную игру включается высшая аристократия. Тогдашний товарищ министра иностранных дел генерал П.Г. Курлов вспоминал, что «потерявшее голову великосветское общество … громко говорило о необходимости дворцового переворота… Ясно, что власти уже не было, а оставался только её бледный призрак…»

В ночь на 17 декабря 1916 года великий князь Дмитрий Павлович, просто князь Ф.Ф.Юсупов, женатый на дочери другого великого князя, Александра Михайловича, вместе с В.М. Пуришкевичем и под руководством агента британской разведки Освальда Рейнера, давнего приятеля Юсупова, участвуют в убийстве Григория Распутина.

Байки об обстоятельствах  расправы над «Старцем» кажутся какой-то чудовищной фантасмогорией, уродливым трагифарсом, жуткой забавой, которая послужила прологом к  трагическим революциям 1917 года в России: сначала не подействовал яд (просрочен?) в пирожных, отчего у Григория открылось слюнотечение и началась отрыжка. Затем Юсупов стреляет «Старцу» в грудь из дамского (?) пистолетика. «Старец» убегает, ему вдогонку трижды палит из «Саважа» (американского револьвера «Savage») Пуришкевич: дважды мажет, на третий раз попадает!..

На самом деле в заключении патолого-анатомического вскрытия трупа Распутина, подписанного профессором Военно-Медицинской Академии Д. П. Косоротовым написано: «В желудке жертвы не обнаружено никаких следов яда… Три пули в жертву были выпущены из оружия разного калибра… Первая попала в левую часть груди и прошла через желудок и печень (выстрел Юсупова – А.А.)… Вторая вошла сзади в правую часть спины и попала в почку (выстрел Пуришкевича – А.А.)… Третья пуля пробила лоб и вошла в мозг».

Третий, контрольный выстрел, очевидно,  произвел Освальд Рейнер из личного револьвера Webley 455. «Это преступление своим влиянием затмит устоявшиеся моральные принципы, а своим результатом изменит ход истории на целое поколение»,  - хвастливо напишет 1 января 1917 года руководитель операции Сэмюэль Хоар английскому королю Георгу V. Самого Хоара вскоре отзовут от греха подальше из России, наградят и повысят в звании. А на его место пришлют резидента из Женевы... Сомерсета Моэма.

Накануне убийства «Старца» (16 декабря) царь распускает Думу на каникулы с тем, чтобы, как полагали тогда многие, объявить после рождественских праздников о ее роспуске. Недаром 4 января генерал Гурко посетил Родзянко в Петрограде и пообещал, что «если Думу распустят, то войска перестанут драться».

По-видимому, между второй половиной декабря 1916-го и первой половиной 1917-го годов оппозиция на тайных заседаниях разрабатывает детали февральского переворота. Так, большевик А.Г. Шляпников вспоминал, как в начале 1917 года «хорошо осведомленный Соколов» (Н.Д. Соколов - один из заговорщиков, близкий к социал-демократам) сообщил ему, что «кто-то» из либеральной и военной оппозиции готовит дворцовый переворот. Вспомним и слова, сказанные 13 февраля 1917 года председателем Думы Родзянко врио начальника штаба Верховного главнокомандующего генералу Гурко: «подготовлен переворот» и «совершит его чернь».

Полагают, что в декабре-январе либералы-интеллигенты и их военные единомышленники вырабатывали варианты сценария отречения государя и шаги по захвату и «демократизации» государственной власти. Вместе с британским послом они рисовали благостную картину: царь подписывает манифест об отречении в пользу 12-летнего сына Алексея при брате-регенте Михаиле Александровиче; Дума с соизволения последнего формирует «правительство доверия» и созывает Учредительное собрание, которое преобразует самодержавие в конституционную монархию наподобие британской и пообещает довести войну до победного конца.

Об этом, конечно, осведомлены и «левые». По воспоминаниям секретаря думской фракции трудовиков В.Б. Станкевича, в конце января 1917 года ему «пришлось в очень интимном кругу встретиться с Керенским. Речь шла о возможностях дворцового переворота…».

Между тем, эсеры с трудовиками и меньшевики разных толков (правые, «колеблющиеся», межрайонцы, левые, бундовцы) были настроены более радикально. Они выступали за ликвидацию монархического строя (недаром Керенский в нескольких речах, произнесенных во второй половине февраля 1917-го, призывал к «физическому устранению» виновников «государственной анархии»), провозглашение «демократической республики» и прекращение войны.

Из документов Особого отдела Департамента полиции следует, что с редакторами крупнейших питерских газет некие «эмиссары» договорились о публикации в условленный момент по условленному сигналу ложных сведений о планирующемся властями введении карточек на хлеб (что и было сделано 21-22 февраля).

Революционеры разрабатывали детали организации забастовок и манифестаций, которые должны были начаться сразу после «изоляции» царя в Ставке. В перечень подготовленных к перевороту социалистами социально-экономических лозунгов, с которыми демонстранты, рабочие и солдаты,  должны были выйти на петроградские улицы («Хлеба!», «Кормите детей защитников Родины!», «Прибавку пайка семьям солдат!», «Вся земля - трудовому народу!», «Без участия женщин избирательное право не всеобщее», «За 8-часовой рабочий день!», «Контроль над производством»), прилагался и список призывов политического характера: «Долой самодержавие!», «Николая Кровавого в Петропавловскую крепость!», «Вся власть Учредительному собранию», «Долой войну!», «Да здравствует народ, земля, свобода, мир!», «Требуем всеобщего демократического мира!», «Да здравствует объединение трудящихся и демократическая республика!».

Большевиков, скорее всего, в эту деятельность не вовлекали и в планы намечаемых на конец февраля 1917 года выступлений трудящихся не посвящали, хотя, как мы знаем, питерские большевики слышали о готовящемся перевороте и активно подключились к организации демонстраций питерских рабочих и работниц.

По признанию Шляпникова, «в конце 1916 года Русское бюро вместе с активистами Москвы и Петрограда обсудило программу действий на ближайшее время. Решили… довести уличную борьбу до большой крови. Большая кровь, полагали участники совещания, очень полезна для «дела»: «Начальной формой политической борьбы мы считали уличные демонстрации…».

В январе 1917 года либералы, эсеры и социал-демократы провели в столице генеральную репетицию февральских манифестаций, организовав 9/22-го числа целую серию мероприятий, приуроченных к очередной годовщине «кровавого воскресенья» (расстрел мирной демонстрации 9 января 1905 года) и ожидаемому открытию сессии Государственной Думы. В Петрограде состоялись забастовки и митинги, в которых приняли участие около 50 тысяч рабочих. Это напугало власть, и полиция арестовала всех членов рабочей группы Центрального военно-промышленного комитета (ЦВПК - вотчины Гучкова), участвовавших в планировании и проведении некоторых из этих акций.

И хотя вся конспиративная возня оппозиции была в общих чертах известна министру внутренних дел Протопопову, он почему-то ничего не предпринимал (арест группы ЦВПК министр санкционировал крайне неохотно) и далеко не всегда докладывал императору о кознях заговорщиков. Не потому ли, что этого человека рекомендовали Николаю II на министерскую должность англофилы Родзянко, Сазонов, граф Бенкендорф (наш посол в Лондоне) и даже сам английский монарх Георг V, писавший Николаю, что он «в восторге» от этой кандидатуры?