Выставка у Маруси

            Сидели в избе у соседки, художницы Маруси, женственной, тихой и нежной, но полиграфической закалки, от того после одного-двух стаканов водки, пускавшейся в пляс, порою и с полным стаканом на голове., ну это уже после третьего, а по слухам легко перепивала она мужиков. Народу из двух деревень собралось не так много, - все те, кто днем были на Волге и решили невзначай устроить «экспромт», или «выставку», то есть каждый выставлял бутылку. Сама же Маруся напекла блинов, а ими она славилась.
            Напротив Петровича, двухметрового красавца, мужа Маруси, через стол, сидела Нилка, закадычная подруга по Полиграфу, внешне – полная противоположность хозяйки, маленькая, щуплая, но с басистым хриплым голосом. И что-то Петрович ей высказал, что, никто уже не способен был ни расслышать в общем гаме, ни, тем более, запомнить. Но Милка, недолго думая, метнула в Петровича содержимое тарелки. В наступившей тишине Маруся увидела как на бледном, мрачном лице мужа начали проступать красные пятна, и, всё осознав, закричала:
 - Нилка, беги!
Видимо, чуть протрезвев, Нилка буквально вылетела в открытое окно. За ней с топотом рванул Петрович, схватив лопату, по неведомой причине стоявшую в избе у стены.
 - Лёня! Спасай! – крикнула Маруся нашему общему другу, художнику из соседней деревни.
Лёня пустился следом, наперерез бегущим, и, поравнявшись с Петровичем сказал первое, что пришло в голову:
 - Подожди, это же моя лопата.
Петрович остановился, замер.
  - Да? На, держи, - протянул, блаженно улыбнулся и, очевидно, не понимая и не помня произошедшего, побрел к дому.
            На столе таяли бутылки Престольной, заедаемой угличскими огурцами и последними блинами с местной сметаной от Зинки. Все весело говорили, выкрикивая, то ли ни о чем, толи сами с собой.
             Слушать не хотелось, и мы с Нюрой, дочерью Маруси, совершенной нимфеткой, побрели, взяв камеру, полюбоваться этим вечером, этим, выползающим из речки Постной, вязким, золотящимся по краям последними лучами исчезающего солнца, туманом, столь частым у нас ближе к августу, после дождей. Вышли на обрыв, но соседней деревни вдали видно уже не было. Лишь отдельные крыши просматривались над серебристо-голубыми слоями тумана, который закрыл уже и поля, и речку, остатки колодца и избу Зинки, медленно полз в сторону Мухиной слободы, обволакивая осины и березы в перелесках, становясь всё более густым и плотным. Передо мной силуэтом двигалась тонкая фигура Нюры в легком платьице, становясь изысканным центром композиции, растворяющаяся постепенно и в этой исчезающей реальности, в этой всепоглощающей, полной тишине.
            
28.07.25