Сосед напротив

В этой части города время застряло где-то между поливом газонов и вечерними чаями на веранде. Каждое утро начиналось с запаха свежескошенной травы и звона ложек в чашках, словно весь район жил по сценарию какого-то приторно-уютного фильма.

Лиза переехала сюда весной — туда, где каждый забор подстрижен как по линейке, а собаки не лают, будто боятся нарушить репутацию улицы. Дом напротив сразу бросился ей в глаза. Не из-за фасада — он был таким же, как и остальные: облит молочно-бежевой краской, с окнами в белых рамах. Но сад…

Сад мистера Кордера был неестественно безупречным. Цветы там не росли — они позировали. Тюльпаны выстроены по высоте, розы не имели ни одного увядшего лепестка, а жасмин источал аромат так навязчиво, что по вечерам от него слегка болела голова. Казалось, будто он шептал что-то, пока Лиза смотрела в окно.

Старик был вежлив. Слишком вежлив. Он не просто здоровался — он склонял голову и говорил её имя, как будто выучил его заранее, прежде чем она сюда въехала. Его глаза были голубыми, но холодными, как лёд на дне колодца.
Он никогда не ездил в магазин.
Никогда не получал писем.
И каждый понедельник выносил чёрный мешок в сад — тот самый, после которого земля начинала пахнуть... странно. Не перегноем, а чем-то кислым, плотным и металлическим, как кровь в носу.

Лиза заметила это спустя несколько недель. И потом — исчезновение кошек. Сначала одной. Потом ещё. Потом соседского спаниеля. Она пыталась не думать об этом. Пыталась списать всё на лис или койотов, хотя знала — в этом районе их не водится.

Ночью она слышала шорохи. Что-то мягкое, копающее землю. А однажды, в три часа утра, она выглянула в окно и увидела мистера Кордера, стоящего среди роз с лопатой в руках. Он не копал. Просто стоял. И смотрел прямо на её дом.

Она уверяла себя, что это сон. Или усталость. Но с тех пор, как она поздоровалась с ним на следующий день, он стал... внимательнее. Дарил ей лимоны со своего дерева. Оставлял у двери цветы. Начал называть её «девочка моя», хотя ей это никогда не нравилось.

Однажды он пригласил её на чай.
Она отказалась.
Но теперь, каждую ночь, ей снится его голос:

«Ты тоже украсишь мой сад, Лиза. Ты будешь самой красивой розой».

Лиза всегда считала себя рациональной. Никакой эзотерики, никакой мистики. Любила списки, списки внутри списков, порядок. Её мать называла это «контрольным бзиком», а бывший парень — «неврозом с интеллектом».

Но в последние дни даже самый чёткий список не спасал от ощущения, что реальность начала течь, как воск.

Она не могла понять, что именно её тревожит в соседе. Всё ведь нормально. Он не шумит. Не влезает в чужие дела. Не хамит. И, если быть честной, ведёт себя лучше, чем половина людей, с которыми она сталкивалась за всю жизнь. Но что-то в нём... неправильно. Не заметно на первый взгляд. Как в кино, где всё красиво снято, но ты чувствуешь — оператор был пьян, и не понимаешь, почему.

Она смотрела на его сад каждый вечер. Начинала с восхищения. А потом, почему-то, дыхание начинало сбиваться. Будто там, под цветами, кто-то шевелится.
Внутри неё всё спорило:

«Ты же взрослая, Господи. Просто сад. Просто старик. Просто удобрение. Может, он фермер. Может, у него трава редкая — азотная. Может, ты с ума сходишь».

Но потом она вспоминала — землю. Землю под жасмином, мягкую как глина, будто что-то там не сгнило до конца. И запах, от которого не хотелось вдыхать слишком глубоко.

И снова — логика:

«Может, ты просто проецируешь. Ты одна, тебе страшно, и вот мозг лепит ужасы».

Но в глубине — тишина, такая тихая, что начинала казаться зловещей. Иногда Лиза чувствовала, будто за ней наблюдают. Не впрямую — а из-под кожи, из-под подоконника, из снов. Как будто сам сад глядел на неё, пока она чистила зубы. Как будто цветы слушают.

Она пробовала отвлечься — йога, ссоры в интернете, вино.
Но каждый раз, когда закрывала глаза, видела розу. Только не цветок, а глаз — влажный, тёмный, полный страха, и чёрная земля между ресницами.

Ей стало сниться, что она просыпается в чужом теле. Мелькают лопаты, лоскуты земли на губах, запах сырого гроба. Она открывает рот — а из него вылетают лепестки.

Когда она шла мимо его дома, чувствовала, как ноги подкашиваются. Не от страха, нет. От ощущения, что что-то зовёт. Зовёт… и жаждет.
Не злое. Просто голодное.

Всё началось с грязи под ногтями.

Лиза заметила это утром, когда мыла руки. Чёрная, плотная, пахнущая сыростью земля — будто она рыла что-то ночью, во сне. Она попыталась вспомнить. Нет, точно не выходила. Или… нет, не помнит.

Она засмеялась — нервно, слишком громко для пустой ванной.

«С ума сошла, вот и всё. Все сходят с ума, только по-разному. Кто-то — в метро с криками про микрочипы, а кто-то — с мыслями о зловещих садовниках».

Но в тот день она впервые открыла поисковик.

«Мистер Грейсон Кордер, 74 года, вдовец. Бывший преподаватель ботаники. Переехал в район девять лет назад».
 Ни соцсетей. Ни фотографий, кроме старой вырезки из газеты: «Награждён за вклад в восстановление редких растений».
На снимке он был моложе, с той же улыбкой, но… что-то было не так. Как будто улыбка опаздывала за глазами. А глаза — пустые.

Сайт газеты, где была статья, больше не открывался.

Лиза пошла дальше. Загуглила: «удобрения, которые пахнут железом».
Натыкалась на статьи про кровь животных, костную муку, «традиционные методы африканского земледелия»…
Закрыла всё.

«Это безумие. Я просто соскучилась по людям. Я сижу дома, разговариваю с чайником и слежу за пенсионером. Так рождаются шизофреники».

Но — она решила проверить.

В тот вечер, когда Кордер уехал (редкость!), Лиза вышла на улицу и сделала вид, что выгуливает собаку. Хотя у неё не было собаки.

Она медленно прошла вдоль его сада. Цветы слегка дрожали от ветра. Но один куст — не шевелился. Стоял, как вырезанный из воска. Тень от него казалась слишком длинной. Лиза остановилась, огляделась, и нагнулась, будто завязывает шнурок. Быстро сунула руку в клумбу. Потрогала землю. Она была… тёплой.
Не от солнца — его уже не было.
И влажной.
И чем-то похожей на… жир.

Она выдернула руку, её передёрнуло. На пальцах — налипшие крупинки, как кофейная гуща, и маленький белый обломок. Кость. Или корень? Она бросила его, будто он мог укусить, и поспешила домой, не оборачиваясь.

Той ночью она снова не спала. Казалось, сад шепчет. Не голосом, а… ритмом. Будто земля дышала.

Вдох — под её окнами.
Выдох — под её кроватью.

И когда она закрыла глаза, ей привиделось: она идёт по тому саду, но цветы выше её головы, а под ногами — не трава, а волосы.

Утром Лиза проснулась от скрипа калитки.

Не от будильника. Не от телефона. Скрип был старый, с металлическим надрывом — будто кто-то медленно, очень медленно открывал вход в чужой мир.

Она подкралась к окну. Серое рассветное небо. Лёгкий туман. И… женщина.
Высокая, в длинном сером плаще. Слишком нарядная для этого района, слишком тихая для прогулки. Она стояла у ворот Кордера, как будто не решалась войти. В руке держала что-то обёрнутое в ткань — как букет или урну. А может… нет. Лиза не могла разглядеть.

Мистер Кордер уже ждал её. На пороге. В том же аккуратном костюме, с теми же пустыми глазами.

Они не обнялись. Не заговорили. Просто смотрели друг на друга. Потом он кивнул, и она вошла. Дверь закрылась.
Всё было почти буднично, если бы не одно: сад, в который она вошла, вдруг замер. Ни один лепесток не шевелился.
Ни один.

Лиза прождала до вечера. Женщина не выходила.

Ночью она снова не спала. Только под утро ей удалось задремать — и она увидела, как та женщина идёт по её дому. Неспеша, касаясь стен пальцами. Снимает плащ — а под ним кожа, натянутая как пергамент, и рот, зашитый чёрной ниткой.
И цветок в руке.
Из человеческой кожи.

Когда Лиза проснулась — на крыльце лежал бутон. Почти свежий. Только в центре — сгнившая сердцевина. И внутри — кольцо. Простое, серебряное. Женское. С инициалами.
E. M.

Она обомлела. Это были инициалы её матери.
Нет, это совпадение. Просто старое кольцо. Просто старик увлекается антиквариатом. Просто…

Нет. Не просто.

Сердце билось, как птица в клетке. Она хотела выбросить цветок. Сжечь. Смыть в унитаз. Но вместо этого… завернула его в пакет и спрятала в морозильник.

Так делают с уликами. В сериалах. Если полиция вдруг заинтересуется.

Хотя полиция не интересовалась.
Никто не интересовался.
Потому что никто не знал, что за сад растёт напротив.

Лиза включила ноутбук и подключилась к городской карте. Сателлитная съёмка. Последнее обновление — четыре месяца назад. Улица её дома, крыши, газоны.

Она приблизила — дом Кордера. И заметила странное.

Его сад не был виден.
Точнее, был — но как пустое пятно. Слишком белое. Слишком ровное. Будто кто-то «замазал» участок. Или будто техника не смогла его зафиксировать.

Лиза сидела перед экраном, не в силах моргнуть.

«Ты с ума сошла. Это сбой. Просто сбой».
Но в то же время, в глубине — шёпот. Он не говорил слов. Он… чувствовался.
Теплом на шее. Привкусом железа на языке. Ощущением, что за ней снова кто-то стоит.

Она повернулась.

Никого.

Кроме… одной розы.
За окном.
На уровне глаз.

Розы не было вчера.

Он жил через два дома, на углу. Лиза видела его пару раз — седой, сгорбленный, всегда в старом пальто, даже в жару. Звали его мистер Холлоуэй, бывший почтальон, как говорили.
Он выглядел так, будто давно перестал что-то ждать. Только смотрел. Всё время смотрел.

Тем утром она вышла под предлогом выгула… снова несуществующей собаки, и, собрав в кулак остатки сна и смелости, подошла.

— Простите, — тихо, почти шёпотом, — вы давно здесь живёте?

Он поднял глаза. И кивнул, медленно. Так, как кивают не на вопрос, а на приговор.

— А дом напротив… — она замялась. — Мистер Кордер. Он ведь странный, правда?

Он долго молчал.
Потом сказал:

— Ты видишь сны?

Она вздрогнула. Он смотрел прямо в неё, не мигая.

— Какие… сны?

Он не ответил. Только тихо постучал себя по виску.
— Он приходит туда первым. Во сне. Проверяет.
— Что проверяет?

— Готова ты или нет.

Он говорил так, будто знал, что это правда. Не верил — знал.

— Я пытался уехать. Дважды, — продолжил он. — Машина глохнет, агентства не отвечают. Люди, которые сюда приезжают — не уезжают. Просто перестают быть.
Он замолчал, и Лиза почувствовала, как внутри что-то осело. Холодно, как если бы с неба капал лёд.

— А полиция?

— Здесь не ищут. Здесь забывают.

— Вы что-то нашли? Там… в саду?

— Я однажды пошёл.
Пауза. Длинная, как между вдохом и выстрелом.

— Я вырыл яму. Под вишней. Там, где тень никогда не движется.
Он замер, его губы задрожали.
— Там было лицо. Девочка. С глазами, открытыми в землю. И язык… был цветком. Фиалкой.
Он посмотрел на Лизу.
— Ты думаешь, что сойдёшь с ума. Но хуже другое. Хуже — не сойти. А понять, что всё это реально.

Лиза ушла, шатаясь. Воздух казался плотным, как вода. Мозг — как чаша, в которую медленно капает чёрная ртуть.

В ту ночь она снова увидела сад.

Но теперь она не просто была в нём — она стояла на коленях. Сама. В платье, которого у неё не было. Руки в земле. Рядом — женщина в сером. Молча показывает, куда копать.

Лиза копает. Земля мягкая, будто живая. Под пальцами — что-то твёрдое. Гладкое. Она вынимает… зеркало. В нём — не она. В нём Кордер. Он улыбается.
А за его плечом — она.
Но мёртвая.
С глазницами, из которых растёт роза.

Она проснулась с криком, в поту.
И на подушке — лепесток. Настоящий. Красный. Ещё влажный.
Рядом — звук: скрип калитки.

Она не помнила, как оказалась в саду.
Всё произошло между двумя ударами сердца.

То была не ночь и не день. Небо — небо цвета пепла. Всё приглушено, как под водой. Лиза стояла босиком. Сад был пуст — никаких цветов. Только земля. Мягкая, как мох. Слишком тёплая.

Она хотела обернуться, но не могла.
Тело не слушалось. Оно шло вперёд.
И шло.

Пока не увидела — себя.

Точнее, что-то, что было ею, но будто кто-то пытался её вспомнить, и сделал копию.
Та стояла по колено в земле. Лицо бледное, волосы спутаны. Глаза были открыты, но мёртвые.
И рот…

Из её рта рос цветок. Тот же, что был на подушке. Теперь — на живом теле. Точнее — на останках, которые ещё дышали.

Лиза хотела закричать, но ничего не вышло. Тишина стояла такая, что можно было сойти с ума. А потом раздался голос. Не громкий. Даже ласковый.

— Ты уже здесь. Просто тело догоняет.
Она обернулась. Мистер Кордер. Улыбался. В руках — ножницы для роз. С длинными лезвиями.

— Не бойся, девочка моя. Смерть — это не конец. Это удобрение.

Он подошёл к той, другой Лизе, и аккуратно — как садовник — обрезал стебель.
Цветок упал на землю. А из шеи той «Лизы»… хлынула земля.
Чёрная. Тёплая. Шевелящаяся.
И в этой земле — пальцы. Чужие. Мелкие. Детские. Слишком много. Они шевелились, искали воздух.

Лиза зажмурилась.

А когда открыла глаза — проснулась. У себя. В кровати. На лбу пот. Сердце колотится, как в капкане. Но — не всё в порядке.

На тумбочке лежало фото.
Она. Но старше. Сидит в саду, вся в цветах. Улыбается. На обороте чьей-то рукой:

«Лиза Грейсон. 1992–2025. Самая красивая в моей коллекции».
Подпись: Г. Кордер.

Она уронила фотографию. И поняла.
На снимке — та самая роза, что была у её окна.
Она и была розой.

В ту ночь Лиза не спала вовсе. Даже не пыталась. Она сидела на полу кухни, спиной к холодильнику, с телефоном в руках и фонариком, направленным на дверь.
Фотография всё ещё лежала на столе. Её изображение смотрело с бумаги — будто ловушка. Будто пленка отразила не момент, а проклятие.

Утром она попыталась сфотографировать себя. Просто чтобы убедиться. Экран был пуст.

Камера работала — стена позади была на месте, шкаф, лампа. Но не она. Лиза. Ни лица, ни силуэта. Ни тени.

Её сердце замирало, потом начинало биться как бешеное.
Она вбежала в ванную. Глянула в зеркало. Слава Богу. Там она. Но — не до конца.

Глаза стали чуть темнее, радужка — как будто с ободком земли. А кожа… под ногтями снова чёрное. И на шее — крошечная красная точка. Будто изнутри пробивается росток.

В этот момент раздался стук в дверь.

Сухой, вежливый, три раза.
И голос:
— Доброе утро, девочка моя. У меня для тебя чай и лимон. Очень полезно, когда что-то растёт внутри.

Лиза отпрянула. Стараясь не дышать, тихо поползла к входной. Заглянула в глазок.

Мистер Кордер стоял с корзиной. Улыбался, как всегда. В его глазах не было зла. Там было… спокойствие. Ужасное, неизбежное спокойствие, как у священника у смертного одра. Она не открыла.

Но через час нашла корзину на крыльце.
Там был лимон. Разрезанный.
А внутри — глазное яблоко, засушенное, как долька финика.
С ресницами. И чёрным зрачком, глядящим прямо на неё.

Она побежала к мистеру Холлоуэю.

Но дверь его была открыта.
Хлопала от ветра. Внутри — тишина и садоводческие книги, разбросанные по полу. А на столе — открыт дневник. На последней странице — аккуратный почерк:

 «Когда они начинают видеть сны — поздно. Когда в зеркале остаётся только фон — поздно. Когда сад зовёт по имени — это уже не ты.  Прости, девочка. Я ждал тебя, но у меня не хватило сил».

Под этим — человеческий палец, завёрнутый в платок. И семечко. Красное, как рубин.

Позже, уже в темноте, Лиза сидела в ванне.
Вода ледяная, чтобы притупить зуд.
Потому что под кожей — что-то шевелилось.

Она плакала. Но слёзы были вязкие, как сок. А по венам тянулись тонкие нити боли — корни.

И голос в голове стал отчётливым:
«Ты — моя. Я вырастил тебя дольше всех. Ты — венец.  Мой цветок.»

Она пошла туда в полнолуние.

Не из-за суеверия — просто почувствовала, что он уехал. Ушёл. Или уехал. На своей старой машине, которая никогда не заводилась, и теперь вдруг исчезла с подъезда.

Дверь была не заперта. Лиза шагнула в дом, как в сон. Он был идеален. Чистота, антикварная мебель, чайный сервиз. Ни пылинки, ни запаха. Только один звук — лёгкое постукивание снизу, будто кто-то ритмично щёлкает ногтем по трубе.

Она нашла люк в подвале за шкафом, как чувствовала заранее.
Открыла. Холодный воздух, затхлый, будто земля дохнула ей в лицо.

Спустилась. Подвал был не бетонный — земляной. Стены, потолок, даже пол — всё из глины и корней. Лампа над входом — тусклая, желтоватая, будто светит сквозь воск. Сначала — пусто. Только стены. Потом — форма.

Люди.
Точнее — остатки людей, встроенные в стены. Чьи-то лица, просвечивающие сквозь слой земли, как в янтаре. Чьи-то руки, застывшие в мольбе. Глаза открыты. Все. Они смотрели на неё. Не живые. Но не мёртвые.

Лиза шла, дрожа, ногами в сырой почве. Вдруг — резкий запах: жасмин, роза, гниль. И звук — как будто что-то пульсирует. Бьётся, как сердце, но не её. Она дошла до алтаря.

В центре подвала — стена, а на ней огромный корень, похожий на позвоночник. Из него росли цветы. Множество. Красные, белые, фиолетовые — все живые. Все шевелились, как будто дышат.
А в каждом цветке — глаз. Настоящий. Смотрят. Моргают.

И перед корнем — стол.
На нём — огромная книга. Из кожи. Толстой, как старый фотоальбом.
Она открыла первую страницу.

Фотографии.
Цветы.
Под каждой — имя.

«А. Грей»
«Л. Ханна»
«С. Мартин»
«Е. Мейсон»— её мать.
«Л. Кордер» — его жена.
 И последняя. Пустая. Только имя:
«Лиза Грейсон.»
Дата смерти: ожидается.

Рядом — ножницы. Обрезанные локоны. Кровь на лепестке.
И под книгой — то, чего она боялась больше всего: её паспорт. Свежее фото. Садовое удостоверение — как у растения.

В этот момент позади что-то зашевелилось. Он вернулся. Тихо. Почти беззвучно. Как змея. Или как корень, пробившийся сквозь бетон.

Лиза не услышала шагов — только изменение воздуха. Как будто свет стал гуще. Как будто стены сжались.
Она замерла, с книгой в руках, не оборачиваясь.
И тогда он заговорил.

— Ты рано.
Он стоял у входа в подвал, словно уже давно знал, что она придёт.
В руках — садовая лопатка. Лезвие блестело. Его лицо — всё то же: ласковое, доброе. Только глаза стали глубже. Более пустые, пугающие.

— Все приходят, когда готовы, — сказал он. — Ты почувствовала зов. Это прекрасно.

— Вы… убили их? — голос дрожал.

— Я ухаживал за ними. Поливал. Берёг от тления. Посмотри, какие они стали… — Он провёл рукой по стене. Та будто зашевелилась, лица в ней дёрнулись.
— Они цветут вечно.

Он двинулся к ней. Медленно. Как бы успокаивая.

— Лиза… твой цикл пришёл. Ты ведь чувствуешь это? Вены… как капилляры листа. Сердце… как бутон. Мы просто пересадим тебя. Ты будешь спать. Тебя никто не тронет.

Она отступала. Споткнулась о корень. Он ускорился. Резко. Никакой больше дряхлости — он двигался, как молодой. Как зверь. Глаза его блестели, дыхание было ровным. Он прожил сотню жизней — и ни одной по-настоящему.

Лиза метнулась вбок, швырнула книгу в его сторону — он поймал её.
Пока он восстанавливал равновесие, она сорвалась с места и побежала. Корни ожили, хватали за ноги, тянули вниз. Стены дышали, что-то бормотали. Один из лиц прошептал ей в ухо:

— Не бойся. Это не больно. Это навсегда.

Она закричала. Почва засасывала. Лампа мигала. Рука сзади схватила за волосы — он был рядом. Ближе, чем казалось.
— Ты не должна бояться. Это благословение. Ты же хочешь быть особенной?

Она укусила его. До крови.
Он заорал. Точно не старик — зверь. Монстр. Корень. Пока он качнулся назад, она вырвалась. На карачках, вгрызающаяся пальцами в глину, она выбралась из подвала.
Люк захлопнулся сам. Но это было не спасение — это было отсроченное погребение.

Она мчалась сквозь дом, как по ловушке. Всё казалось теперь фальшивым — антиквариат, сервизы, фото на стенах — все они были фальшивыми декорациями, маской, натянутой на череп. Но у неё была цель. Она знала, что делать.

Она вырвалась в последний момент.
Земля тянула за лодыжки. Корни ползли по коже. Сад звал.

«Вернись. Ты — моё.»

Но она вырвалась. Добежала до дома. Дрожащими руками открыла шкаф, вытащила канистру с бензином, которую оставил мастер по газону. Пошла обратно.
Знала: он снова ушёл. Скорее всего — за другим цветком. У него был список.

Она залила бензином порог, книги, клумбы, корень, саму почву.
Подожгла.

Пламя пошло неохотно. Земля сопротивлялась. Цветы кричали. Не звуком — ощущением в голове.

«Мы вечны. Мы укоренились. Ты — одна из нас.»

Но она не слушала. Смотрела, как огонь поглощает сад, как лица в стенах сгорают, как роза в зеркале исчезает.

Когда всё сгорело — она ушла.
Не оглядываясь.

Прошёл месяц. Она уехала. Сменила город. Купила себе щенка.
Смеётся. Спит. Почти нормально.

Но иногда ночью, просыпаясь, она чувствует легкий зуд под кожей.
Как будто что-то тянется к свету.

Однажды в ванной она замечает — на плече… родинка. Форма бутончика. Она стирает. Но на следующий день — снова там.

И снова слышит голос, еле-еле:
«Ты была самой красивой. Ты — не цветок. Ты — сад.»

Прошел год...
Город новый. Имя новое. Лиза научилась не вспоминать. Почти.

Жила на пятом этаже. Без сада, без цветов. Только кактус на подоконнике. Он единственный, кто не требовал ухода. И не шептал во сне.

Но в одну из ночей… зашёл дождь. Стекло запотело. И на нём кто-то оставил след: отпечаток ладони. Изнутри.

Она подошла, дрожа. Сердце билось, как в первый день, когда она увидела подвал. На запотевшем стекле — следы. Сначала просто капли. Потом… Слова. Пальцем, как на глине:

«Пора. Поливать тебя.»

Лиза отпрянула. И тогда — в дверь постучали. Один. Два. Три. Так, как стучал он.

Она подошла.Глянула в глазок. Никого. Но на полу, на коврике у двери, лежал цветок.Чёрный. Глянцевый. Он пульсировал. Как сердце. А под ним — карточка, обугленная по краям. На ней — один штамп:
  Г. Кордер. Выращено с любовью.

Что было дальше — никто не знает.

Может, она сожгла всё. Может, сбежала. А может… теперь вырастает где-то в другом саду.

Потому что у смерти теперь есть корни. И они тянут тебя медленно. Как ласка. Как забота. Как садовник, который говорит:

«Ты — моя. И ты расцветёшь. Хоть это и будет последний раз.»