Адамов и Ева. Глава 7

                Глава 7.
Солнце застает меня за тайным действом - я беззвучно прячу под подушку то, что всю ночь грело меня от моего трехдневного озноба.
Мне кажется, что место под подушкой небезопасное.
И я, просто не дыша и не глядя в сторону Галининой постели, достаю майку из-под подушки, чтобы перепрятать  ее под матрас.
Теперь я спокойна. Вряд ли кто-то будет обыскивать место моего сна. Вернее, моей бессоницы…
Я собираюсь, не особо соблюдая тишину, потому что мне теперь все равно, что подумает или скажет мне Галина, и иду на пляж.
Во дворе пусто. Не знаю, хорошо это или плохо; я уже так привыкла встречать кого-то из постояльцев.
Но, вероятно, на вчерашний день пришелся пик впечатлений. И сегодня, чувствую я, все должно быть иначе.
Хотя бы потому, что с этого момента счетчик включился и я начинаю считать, сколько мне еще осталось быть здесь.
До этого у меня было ощущение, что впереди огромное количество времени.
Теперь этого ощущения нет и быть не может. Все изменилось. И я не знаю, легко мне или тяжело. Разбираться в этом мне предстоит потом, когда рядом не будет этого моря, этого пляжа, этого солнца, этого июня…
Идя к морю, я раскидываю мозгами, что все не просто так.
Не поедь я сюда, ничего бы не случилось.  Дальше думаю, что от прошлого затяжного периода депрессии меня спасла мысль о диссертации.
Небось, и эта мысль явилась неслучайно…Эти размышления кое-как примиряют меня с действительностью.
Я иду на вчерашнее место. Меня больше не привлекают новые места. Да и намеченная программа вряд ли будет осуществлена.
У меня просто пропал интерес ко всему, что не связано с моими неотступными мыслями и желаниями.
А все мои мысли, тем паче желания, в нашем малюсеньком пансионате на Архивной улице угнездились  этажом выше, нежели живу я сама.
Вчерашнее место, где спал на лежаке Он, занято. Я озираюсь с надеждой - не увижу ли где? Нет…
И я плетусь к воде. Захожу по пояс, стою, размышляю, не поплыть ли, как вчера?
Не поплыть. Незачем. Для того, чтоб повторить такой экстрим, нужен и стресс соответственный. А просто взять - и поплыть…Не могу, не уговаривайте!
Сегодня день полосатый, изменчивый. Солнце прячется в облаках и море слегка тускнеет. Детей у воды мало, все ждут негасимого солнца.
Я, наполовину в воде, стою, обхватив себя руками, и думаю - окунуться или сразу поворачивать к берегу?
И тут, словно дельфин, подняв фонтан брызг, прямо передо мной из воды  выныривает…Нет, не может такого быть! Так не бывает! Не бывает! Выныривает Он .
Я понимаю, узнаю, чувствую, что это - Он!
С Него ручьями течет вода, словно Он укутан в хрустальную мантию. Лоб открыт, мокрые кудри липнут к вискам; Он сегодня  словно Посейдон, обходящий свои владения.
Я успеваю увидеть, какие светлые у Него глаза на смуглом лице - светлее морской воды, и  делаю невольно шаг  в сторону, чтоб уступить Ему дорогу. Он, как всегда, на своей волне, не замечает.
Я для Него не более, чем окружающая среда, воздух, невидимая субстанция.
Его грудь вздымается, раздуваясь и опадая, словно кузнечный мех.  Он плыл издалека, я вижу это по частому Его  дыханию…
Он минует меня, а я все таращусь в глубину, понимая, что где-то должна быть и Она.
Может, Она плывет следом? Ее не видно, Ее нет. Может, утонула?
Я резко окунаюсь и, повернувшись на сто восемьдесят, вылетаю пулей на берег, чтобы не потерять Его из виду. Что при этом с Ней, мне не важно, ведь сейчас они не вместе…
Слава богу, вот Он! Не подозревает, что за Ним идет слежка.
 Медленно движется вдоль кромки воды. Я, словно зомби, иду за Ним.
 Мне надо соблюдать дистанцию и изо всех сил пытаться сохранять спокойствие, чтобы мое сумасшедшее лицо не вызывало у окружающих немедленного желания отправить меня в дурдом прямо с пляжа.
Он доходит до пляжной волейбольной площадки, делает кому-то приветственный взмах рукой и встает под сетку. Игроки перемещаются, давая Ему место. В этом есть какая-то своя логика, недоступная моему пониманию…Отчего зрелище притягивает еще сильней.
Но только потому, что на площадке Он.
 Пару раз я проходила мимо этой площадки, равнодушно скользнув по ней взглядом. И ничего меня там не интересовало.
Но сейчас эта площадка становится местом действия самого завораживающего меня зрелища: Он играет в пляжный волейбол. Играет так, что глаз не оторвать. Да будь я хоть самая распоследняя, ничего не смыслящая в этом кретинка, но играет Он здорово! Невзирая на мое предвзятое отношение. Невзирая на мой остановившийся только на Нем взгляд (остальных-то я тоже хоть как-то вижу краем своего ущербного зрения!)
Мои линзы оставлены в Москве. Здесь я обхожусь тривиальными очками, тем более, под пляжной панамой и толстым слоем крема от солнечных ожогов,  линзы все равно красоты не прибавляют (вообще, о чем я - какая красота???). И возни с ними ужас, как много! И  хотелось, чтобы глаза от них отдохнули хоть пару недель.
Я перехожу с места на место, ныряю по-за пальмами, маячу то там, то сям, чтоб не привлекать внимания. Но зрителей и без меня хватает, что, слава богу, дает мне возможность оставаться незамеченной.
Хотя, Он и не подозревает, что невзрачная особь, нервно поправляющая очки, как будто от этого они будут лучше усиливать зрительный эффект, торчит здесь только для того, чтобы видеть Его.
Чтобы слышать, как Он смеется, волнуется, раздражается, сердится, нервничает…
Чтоб с замиранием сердца следить за рукой, которой Он подает мяч.
Чтоб замечать, как тылом этой руки Он стирает пот над губой.
Дали бы мне возможность стереть этот пот…
Совсем маленькую надежду на возможность стереть этот пот…И чтобы он остался на моей руке, на моих губах, как осязаемый след того, что все это мне не снится…
Часов у меня нет, чтобы наблюдать за временем.
Но солнце, наконец, показавшись, здорово переместилось и я понимаю, что хочу есть. Оказывается, желудок живет своей жизнью независимо от сердечных мук и стальных тросов, сковавших мою свободу.
К счастью, игра приостановлена; игроки сходятся под сеткой, чтоб минутку поболтать.
Пару взрывов дружного смеха и все расходятся, уступив место детям, которые сразу начинают возню под сеткой и неуклюжее копирование взрослых приемов.
Я успеваю, соблюдая приличную дистанцию, пробираться к воде, не упуская из виду Его. Он  бежит к воде, без пауз винтом входит в глубину и плывет, бросая тело вперед мощными гребками.
Я натягиваюсь, как струна, жмурюсь от солнца, меня толкают. Я переступаю с ноги на ногу, удерживая равновесие и еще больше вытягиваю шею,  чтоб вести глазами свой объект (вот, ей-богу, прямо бондиана!).
Мои наблюдения махом перечеркнул патрульный катер, вихрем пролетевший перед глазами на горизонте и скрыл Его от меня.
Волны вслед за катером раскачали матрасы, за которые цеплялись парочки, детей, болтающихся в середине надувных кругов,  пенсионерок, огребающихся в прибое…
В досаде я зашагала к месту своей стоянки, вернее, лежанки.
 По дороге всю шею свернула - не увижу ли снова? Он как в воду канул. Вот уж, удачное сравнение, избави бог, ничего не скажешь!
Дойдя до своего пляжа, я окунулась, попробовала проплыть вдоль берега.
Без фанатизма, так, слегка. Слегка и получилось. Вышла из воды, вытряхивая воду из ушей и, скользнув взглядом по ногам, поняла, что я изрядно загорела. Порадовалась такому факту.
Опустилась на колени возле полотенца, чтоб одеться и идти в кафешку, где на сотню можно быть более-менее сытой.
Сумка оказалась на удивление легкой.  Я влезла в нее с головой и с удивлением обнаружила, что кошелька в ней нет. Телефона тоже.
Да, что же это, в конце концов? Что ж за рок такой? Я завертела головой, черт меня дери, словно вор стоял рядышком и только ждал, когда я со своим благородным негодованием обнаружу его и поволоку в полицию!
«Правильно, поделом в детстве тебя дразнили придурком! - злилась я на себя, пытаясь протащить через голову сарафан. Сарафан упирался.
Не хотел легко скользить по мокрому телу.- Сколько тебе лет, идиотка? Лягушка-путешественница хренова! Морской курорт ей подайте! Так курорта и моря мало! Еще и усладу глазам! Чтобы любоваться, капая слюной, на журнальных красавцев! Не научили тебя уму-разуму в твоей пыльной библиотеке? Все по ветру пустила! В рубище уедешь с курорта-то!»
Было так тошно, что на свет смотреть больно . Я шла в отель, проклиная себя и свое легкомыслие.
Если Галина дома, вот поржет-то! Хотя, у меня нет желания тешить ее рассказом о своей беспробудной глупости, промолчу…
Ничего не могло порадовать в этот час, даже если бы вдруг чудом под ногами у себя я бы обнаружила свой кошелек и телефон!
Понимаю, злиться не на кого, обижаться тоже. Только на самое себя.  Ну, надо ж так забыться! Нет, баста! Когда ж я перестану витать в облаках?
Тут меня осенило: «Око за око, зуб за зуб! Ты украла, тут же аукнулось, бумерангом вернулось … Жизнь учит тупиц. Умные учатся сами. Не дожидаясь таких досадных случаев, как сегодня. Да, поделом...»
С этими мыслями я дошла до отеля.
Часов не было, телефона тоже. Время пришлось спросить у тетки, шедшей с пляжа.
Оказалось, третий час. Полдня проторчала на волейбольной площадке…
Галина была дома. Я поздоровалась, не глядя. Она ответила односложно, погляделась в карманное зеркальце и спросила, как ни в чем ни бывало: «Ты обедала?»
- Нет. Только собираюсь.
-А куда собираешься?
-Не знаю, все равно. Где недорого.
-Со мной пойдешь?
-Я ж тебе отпуск испортила! Теперь еще и обед испорчу.
-Да, ладно. Собирайся давай! Бузатерка! Жду тебя в беседке.
Она вышла, не дав мне возможности ответить. Я подумала, что сейчас, пожалуй, с Галиной даже безопасней. Если я еще чего-нибудь натворю, боюсь, будет совсем непоправимо.
 И полезла за еще не украденными деньгами.
Их оказалось так мало, что, видимо, питаться я буду один раз в день, а жажду утолять из фонтанчиков на пляже.
«Зато над остатками ты будешь трястись, как над блокадным пайком…Больше у тебя нет шансов пуститься в какие-то неразумные расходы.- сказала я себе твердо. - Это последний поход с Галиной туда, где едят. Все. Точка. Пора успокоиться. Денег мне не вернуть. Значит, и переживать не стоит.»
Я переоделась, сполоснула пылающее лицо, даже под душ на минутку влезла.
Вода успокоила меня и я выползла во двор, хоть и в гадком настроении, но с твердым убеждением, что больше со мной ничего плохого не произойдет. За все оставшиеся дни.
Мы отправились на набережную. Забрели на открытую террасу кафе с названием «Аврора».
Кафе было милое, непафосное и потому сразу мне понравилось. Оно напоминало круглую резную карусель  старинной уездной ярмарки.
Но внутрь идти не хотелось, мы выбрали столик с видом на море и Ай-Петри. Я совершенно расслабилась, устав волноваться по поводу цен, общения с персоналом ресторанов и прочих протокольных моментов.
Официант оказался улыбчивым простым парнем, не стал навязывать фирменных блюд и давать советов. Он принес меню и беззвучно испарился.
Галина стала водить носом по страницам. Я решила, что, прежде чем сделаю заказ, изучу меню, как материал своей диссертации.
В итоге остановилась на окрошке, голубцах и ягодном морсе. Все без чудес и без сокрушительных ударов по заначке на черный день.
Записав мой заказ, официант спокойно ждал, пока Галина сделает свой непростой выбор.
Она заказала сырное плато с орехами и бокал старосветского брюта. О-го-го-шеньки!  Галина есть Галина!
Мы на удивление мирно и приятно поели. Даже говорили о чем-то. Правда, о чем не помню. Расплачиваясь, пришлось оставить на чай.
Но я сегодня для себя решила, что хватит с меня расстройств. Будь, что будет!
Мы вышли и пошли по направлению  Приморского парка.
«Надо устроить фотосессию,- распорядилась Галина, доставая фотоаппарат. - Мы уже достаточно загорели, самый раз.»
Мне было доверено снимать ее в разных позах: то в обнимку с пальмами, то лежащей на стриженых газонах, то у фонтанов.
«А ты-то? Тебя где снять?» - спросила Галина.
У меня язык чесался ответить: «На фоне афиши Шоу двойников».
Но не стала портить вечер, уж больно не хотелось бередить едва начавшие затягиваться рубцы.
«Я через пару дней. Сегодня не могу. Надо настроиться. Подготовиться…» -сказала я и это прозвучало убедительно.
Нафоткавшись вдоволь, Галина заторопилась в отель.
У нее на вечер было намечено некое дело, о котором она намекнула легко, без усилий, как она это умела: «Ты сегодня вечером где?»
Этим она виртуозно дала понять, что на совместное времяпрепровождение я не могу рассчитывать.
Да я и не думала, все ведь уже окончательно встало на свои места. Я сказала, что у меня в планах прогулка по городу, который хотелось исходить из края в край.
Тут я не кривила душой, понимая, что это единственное удовольствие, за которое не нужно платить.
Остальные зрелища, теперь  мне недоступные, могут позволить себе те, кто не стесняется обшаривать пляжные сумки приезжих.
Я решила, что самое время расстаться теперь на набережной. И пусть себе Галина идет в отель и готовится к своей встрече, или что там у нее?
А я поброжу еще и тогда уже вернусь домой ненадолго, чтобы в тишине нашей маленькой комнаты обдумать, как мне прожить эти оставшиеся крымские дни.
Оставшись без Галины, я повернула снова в парк.
Пошла прямиком к памятнику Чехова. Села на каменный парапет фонтана. Чехов тоже сидел, устало сложив на коленях руки.
Сквозь водяные струи напряженно глядел вперед, словно его точила многолетняя нерешаемая задача, которая совсем его изнурила.
«Антон Палыч, вы такой мудрый,- сказала я неслышно, обращаясь к Чехову. - Что мне делать? Помогите мне! Раньше ваши книги здорово мне помогали.  А теперь, когда советом из книжки утешиться трудно, что мне делать?»
В эту минуту я чувствовала такое вселенское сиротство, что мне казалось, заплачь я сейчас, слезы  заполнят собой весь этот фонтан.
 Но, в том-то все и дело, что  мне не плакалось. И я, кусая губы, горько недоумевала, отчего я такая нелепая и удручалась содеянным и не содеянным.
И остро кололо в груди бремя непролитых слез.  Если б могла я сейчас заплакать, насколько легче мне бы сразу стало…
А ведь когда-то я могла. В тот день, когда в гости неожиданно заглянул бугай Славик…
Чехов молчал. Видно, его мысли были грустнее, чем мои; проблемы трагичней, чем мои; и не было у него для меня готовых решений.
Или это история моя такова, что не решить ее с помощью совета…
«Эх, Антон Палыч, Антон Палыч… Что ж вы? А я так надеялась!» - вздохнула я и решила, что уже можно идти домой - Галина наверняка  отбыла.
Возвращаясь  в отель, я твердо решила, что сделаю запас продуктов на рынке и распределю их на оставшийся срок.
Яичница утром, картошка с овощами днем, меня вполне устроят. Ну и чай попить с какими-нибудь сушками - печенюшками мне денег хватит.
Пару раз в приличное кафе сходила - будет, что вспомнить.
А что в «Ван Гог» не попала, так не больно-то и хотелось!
Успокоившись этим простым и разумным решением, единственно правильным в моей сегодняшней ситуации, я дошла до Архивной.
Отельчик встретил  меня умиротворяющей тишиной и нагретыми плитами дворика.
Как будет не хватать мне в зимней вьюжной Москве с ее февральскими сквозняками этих светлых теплых камней, которым нипочем людская суета!
Я вошла в комнату и села на постель. Спешить мне было некуда.
Подняла голову, посмотрела зачем-то на потолок, словно он мог стать прозрачным и показать мне то, что я хотела там видеть.
Было тихо. Сверху ни звука, со двора ни звука. Этакое блаженство для усталого человека, если изнутри ничего не точит.
Засунув руку глубоко под матрас, я вытащила скомканную футболку. Разгладила ее на коленях. Она была красная. С портретом  Че Гевары во всю грудь.
Легендарный  команданте и предполагать не мог, умирая в Боливийских горах, что его портрет будет украшать одежды потомков и станет модным брендом, совсем не имеющим отношения к борьбе за независимость.
«Че, - обратилась я к нему, - может, ты подскажешь, что мне делать дальше? Ведь ты был прозорлив и знал, что революция победит. А? И что отвечать женщинам, влюбленным в тебя, ты, наверняка знал…И утешить мог, если не делом, то словом! А слово твое звучало веско, ведь за тобой шли сотни, поверивших тебе…»
Эрнесто привычно по - партизански  молчал и смотрел в светлое будущее суровым взглядом борца.
Тишина в комнате ничем не нарушалась.
Вот и Че не знает, что мне ответить, как и Чехов… Че и Чехов, надо же, забавно… Мои товарищи по несчастью, которым я доверила бремя своего сумбурного чувства…
Да, здорово я одичала без Саньки за последний год своего одиночества!
Летом  прошлого года моя взбалмошная подруга - квартирантка умчалась в Абхазию, охваченная любовной лихорадкой к своему Гордееву, который непонятно откуда появился  в ее жизни.
И вот, та поездка стала роковой для меня, отобрав  Саньку.
А теперь и я схожу с ума у моря…
Санька, Санька, как ты, где ты? Как мне сейчас нужна твоя помощь! Ты бы не растерялась в такой ситуации и меня бы научила, как быть.
 А потом, глядишь, вместе посмеялись бы над этой историей или поплакали.
 Я ведь даже позвонить тебе не могу.  Телефон украден, в нем остался твой номер, который  я не вспомню.
 Я, конечно, могу написать в твою часть, но это только из Москвы. Опять зависаю…
Рассказать Галине?  Нет, исключено.Да и что рассказать?
 Как мельком, эпизодически, увидела в нашем отеле туриста и потеряла покой?
Как затем повстречала его дважды на пляже и совсем поехала головой? Ничего о нем не зная - ни имени, ни откуда и насколько приехал, ни что здесь делает…
Ох, беда-беда…
 Я обреченно встала, не зная, чем себя занять на сегодняшний вечер. Деваться мне было некуда и я не придумала ничего лучше, чем снова пойти на пляж и окунуться. Вечером я еще ни разу не купалась.
И я поплелась к морю привычным путем.
На небе играли краски заката. Они сменяли друг друга и картина эта не могла надоесть.
Я пришла на место, ставшее мне привычным, постелила циновку у самой воды, укрыла полотенцем. Постояла, не раздеваясь, припомнив первое свидание с морем, когда сидела здесь, обняв колени и также смотрела на сползающее в горизонт солнце.
Сняла сарафан, зашла в воду. Появилось желание поплыть вперед, на солнце.
На это нужна была смелость, которую негде было взять.
Я поступила по-другому. Зашла по самую шею, повернулась к берегу и поплыла в сторону пляжа. Справа и слева были люди. Они тихо плескались или сидели в прибое, но без утреннего фанатизма.
Вечерний пляж омывали  плавные волны, тихо шелестя.
Они шептались между собой и люди разговаривали тихонько, не нарушая вечерней гармонии природы. Не слышно было детской болтовни, взрывов смеха, собачьего лая…
И я подумала, что вечером море встречает тебя иначе и принимает в свои объятия иначе. И это вечернее настроение мне гораздо ближе, чем суета и гомон липкого знойного дня.
Я села у края воды и следила за тем, как волны лижут мои ступни. Пальцы, отполосканные водой, стали совсем смуглыми.
Я набирала воду в ладонь; она казалась прозрачной и утекала сквозь пальцы,  обратно принимая  насыщенный цвет синевы. Я дождалась сумерек. Шевелиться не хотелось.
Справа от меня в воду входил мужчина. Он двигался быстро и успел, войдя по пояс, нырнуть прежде, чем я поняла, кто это. Возможно, мне показалось? Скорей всего, показалось…
 Да нет, не может же быть, что в таком большом городе я каждый день встречаю и из сотен похожих безошибочно узнаю Его!
Вынырнул Он далеко впереди и поплыл прямо в садящееся солнце, словно угадав мое недавнее желание. Я беспомощно оглянулась.
А где Она? Где Его подруга,  длинноногая Ундина с мокрыми золотыми волосами?  Та, что владеет Им безраздельно?
Где Та, в присутствии которой я чувствую себя женщиной, лишь по записи в паспорте?
Она там, дома, над моей комнатой? Расчесывает после дневного отдыха свои чудесные волосы? Или развешивает сушить Его мокрые вещи, что я еще не успела стащить с веревки?
Я почувствовала вдруг, что страшно замерзла. Дотянулась до полотенца, дважды выронила его из рук, вытерлась кое-как, в муках натянула сарафан на полусырое тело.
Как страшно, когда ты один! Совсем один. Когда не с кем поделиться своей печалью. И у тебя нет друзей.
«Мама, мама, - горячечно прошептала я,- как мне нужен твой совет! Сейчас, когда я совсем запуталась; барахтаюсь, изнывая от бессилия и помочь мне никто не может и не хочет! Ты всегда гоняла меня, читала мне морали за каждую мелочь, но теперь, когда я совсем не знаю, как мне жить дальше, как же ты нужна мне! Или хоть кто-нибудь нужен, кто мог бы понять и посочувствовать… Неужели навсегда это одиночество, этот крест, этот вакуум? А Он совсем рядом, в нескольких шагах! Он - чужое сокровище, абсолютно недосягаемый, недоступный, бастион, цитадель, дверь за семью печатями.. . Мама, пожалуйста, помоги мне!»
Словно отозвавшись на  мой беззвучный крик, Он, словно корабль - призрак прошел в двух шагах от меня. На берег. Не взглянул.
Да человек ли я вообще? Может, я невидимка?
Я задергалась, как марионетка на нитке. После недавнего озноба голова запылала, в висках застучало, запульсировало.
Куда мне?  За Ним? А, может, чем черт не шутит, спросить Его что-нибудь? Завязать разговор? Да хоть, про который час! Часов же у меня нет…
Нет, не смогу.  Даже пытаться не стоит. Около Него - я зомби.
Он стоял ко мне спиной в душной темноте и растирал полотенцем шею. Нет, нельзя, нельзя  заговорить!
Этим я нарушу те границы, в которых мне допустимо  пребывать около Него, пока я не раскрываю рта и только смотрю, только фотографирую глазами Его движения, чтобы запомнить их, как можно больше…
Он перебросил полотенце через плечо, поднял рюкзак и, утопая в гальке, медленно побрел к набережной.
Я почти ослепла, видя только белеющее полотенце на его могучей шее. Собственно, я и двигалась за светлым пятном, словно влекомая на аркане. Ощущение реальности пропало, ноги не чувствовали  землю под собой.
Он неспешно, враскачку брел известной мне в мельчайших подробностях дорогой. К нам в отель, на Архивную.
 Мне кажется, я даже наступать старалась туда же, где оставили след Его ноги.
Вот Он дошел до калитки, толкнул ее и скрылся внутри двора.
Я помедлила и,  подсчитав время, в которое Он мог подняться к себе, зашла в отель.
Белое полотенце болталось на веревке, брошенное второпях, как попало.
Я на негнущихся ногах прошла в беседку, села, глядя, как в комнате надо мной горит теплым светом окно. Он прошел мимо окна раз, другой, подошел к стеклу и задернул занавески.
Не знаю, что вдруг сорвало меня с места, но я метнулась в пустом дворе к веревкам, схватила белое полотенце и стремглав кинулась к себе. С размаху шибанулась грудью в запертую дверь, в панике стала искать ключ.
Пока отпирала комнату, думала, что окрикнут, застыдят - наверняка, видел кто-нибудь!
В комнате долго не могла успокоиться. Пробежала к окну и тоже задернула занавески, оглянулась в поисках места, куда деть мокрое полотенце.
Но вариант был только один - и полотенце отправилось прямиком к красной майке с портретом Че Гевары под матрас.
С колотящимся сердцем я спряталась в ванной, пустила воду, влезла под душ. Меня трясло, я никак не могла согреться.
Господи, а ведь я попросту схожу с ума! Я перестала быть собой. Вроде, у меня в родне не было душевнобольных. Отчего же я чувствую себя форменной шизофреничкой?
Почему я так раздваиваюсь и мое сознание живет в двух измерениях? И мне кажется, что вот эта двойственность  и есть моя настоящая жизнь, а все, что было в Москве - это приснилось. И как это было давно!
Москва? Что это за город?  Где такой?  И кто в нем живет?
Для меня есть только маленький частный отель на Архивной улице в Ялте, где во дворе  натянуты веревки для сушки белья, и стоит резная деревянная беседка, и светлые плиты двора нагреваются за день и долго хранят дневное тепло…
Есть кровать, на которой я вижу то ли сны, то ли зрительные галлюцинации; под матрасом кровати есть секрет, выдать который я не соглашусь даже под пытками. Никогда, никому.
И я отдаю сейчас себе отчет в том, что редко бываю Евой Тимашовой здесь, в отпуске, а кто я теперь - и сама не знаю… 
Только Он мог бы ответить, кто я и зачем я живу, если б  хоть взглянул, если б захотел обратить внимание!
Тогда б Он понял бы, что где-то внутри него, в каком-то потайном уголке теперь обитает маленькая, глупая, беспомощная, не девочка, не женщина, не ребенок - не пойми кто…
Та, которую Он поймал нутром своей телесной оболочки, взял в плен, откуда нельзя выйти по собственной воле и откуда нет возврата по амнистии…
Выйдя из ванной и более-менее вернувшись к равновесию мыслей, я поняла, что не тронусь сегодня никуда. Ведь Он сейчас над моей головой. И в моей голове тоже.
 Я легла в постель, запустила руку под матрас, выудила скомканное полотенце. Оно горько пахло морской солью.
Я живо представила, как это полотенце впитывало влагу Его кожи после моря, касалось  Его плеч, груди, колен…Теперь все, что хранило полотенце, стало моим.
Я прижала полотенце к животу и подтянула к подбородку колени.
В этой внутриутробной позе я замерла, прислушиваясь, как сверху скрипят половицы.
Странно, но  когда я еще не знала, что Он живет сверху, я не слышала никакого скрипа, а вернее, не обращала на это внимание.
Он двигался без спешки, спокойно расхаживал. Что-то передвигал, затем стало слышно, что Он говорит по телефону и смеется. Правда, слов было не разобрать, но, наверно, это и лучше. Было бы очень страшно быть свидетельницей  того, что Он говорит кому-то. Ей, например.
Потом наверху все затихло. Я лежала неподвижно и больше всего боялась прихода Галины, боялась, что своим появлением она внедрится в тишину, обступившую меня и Его.
Да, с того момента, как у Него стало тихо, я тоже не смела шевелиться. Я замерла. И эта тишина стала нашей первой близостью с Ним.
Оберегая в себе эту тишину, я сильно дернулась всем телом. Раз, другой…
Галина, слава богу, не пришла, зато появилась мама…
Словно успокаивая меня в моей конвульсии, она склонилась  надо мной  и властной, такой знакомой рукою, щупала мой лоб.
Я боялась открыть глаза и притворялась крепко спящей. Мама шумно вздохнула и села на край кровати. Я не шевелилась.
«Ну, почему тебя нельзя оставить одну? Сразу с тобой что-нибудь случается! Почему у других матерей дети, как дети, дочери, как дочери,  а тут -единственный ребенок, и притом, такая бестолочь?
Ну, почему ты не повесила полотенце - оно ж насквозь мокрое! В твои годы спать, накрывшись мокрым полотенцем, форменное ребячество! Ты ж не маленькая девочка! Вон, на море одна умотала! Я тебя спрашиваю, сколько будут продолжаться эти глупости? Отвечай, раз мать спрашивает! Молчит она, притворяется спящей! Ну, молчи, молчи…Забыла, что только от ветрянки вылечились, так я тебе живо напомню!  Теперь спишь на мокром, простудишься! Ты же слабая, неспортивная, закаляться не желаешь…»  -мама  снова  вздохнула и встала. Походила по комнате.
Я хотела ей сказать, что научилась плавать, но почему-то промолчала.
«Небось, проветривать забываешь…- ворчала мама, открывая окно за Галининой кроватью. - Питаешься кое-как! Никакой ответственности! Ничего нельзя доверить! Огорчаешь ты меня, Ева…Сейчас мне придется убирать тут у тебя, вон, как все брошено, все валяется!»
Мама вернулась к моей постели и спросила: «Постель давно меняла? Почему простыня такая скомканная? Ты хоть стряхиваешь постель после сна?»
Я очень боялась, что мама полезет под матрас- с нее станется перестелить мою постель по - своему! И я еще крепче зажмурилась, чтоб обмануть маму; вроде,  сплю без просыпа.
Мама, ворча себе под нос, ходила по комнате, подбирала брошенные вещи, водворяла их на место. Место им она безошибочно определяла сама.
 Я старалась не двигаться, чтоб не навлечь на себя мамин гнев. Мама двигала стулья. Скрипела дверцами шкафа, досматривала, как таможенник, мой чемодан.
Взяла в руки зачем-то Галинин фен. С грохотом уронила его на пол.
Я подскочила в постели. Огляделась в растерянности.
Мамы не было. Галины тоже. Фен на полу не валялся. В темноте я нащупала сырое полотенце, оно было в постели, никуда не делось.
Надо мной скрипели половицы, что-то перемещалось на колесах.
Затем я отчетливо услышала, как хлопнула дверь сверху и  звуки переместились на железную лестницу.
Я метнулась к окну. И увидела Его силуэт.
 Он, нагруженный рюкзаком и еще чем-то, спускался по лестнице.
Я спросонья хлопала глазами и почему-то дрожала мелкой дрожью, ничего не понимая.
Он помедлил в калитке, зацепившись своим громоздким рюкзаком, и исчез снаружи. Через полминуты напряженного вслушивания в ночные звуки я различила звук автомобильного мотора.
Долго думать не пришлось - я, как была в постели в шортах и футболке, босиком, сиганула в открытое окно.
 В руке намертво зажато белое полотенце. Полотенце не хотело вылезать из окна, оно пригрелось под одеялом, насквозь промочив мою простыню. Мне пришлось с силой тащить его сырую тяжесть, оно было большим и распласталось по подоконнику во всю ширь.
Я дернула посильнее и оно с неохотой уступило, путаясь у меня в ногах и неприятно холодя их.
Я остановилась перед калиткой, не зная, что делать дальше.
За каменным забором тихо урчал мотор -там была отельная стоянка, на которой всегда  припаркованы три-четыре машины постояльцев.
Я толкнула калитку и сделала несколько неуверенных шагов наружу босыми ногами.
И увидела Его абсолютно так же, как при первой встрече.
Он сидел спиной ко мне, на корточках, оглядывая заднее колесо большой машины, как неделю назад оглядывал  цепь велосипеда, который завез во двор.
Сам велосипед высился на багажнике сверху, закрепленный специальными тисками.
Похоже, Он уезжал. На скрип калитки Он обернулся. Не сразу, с сожалением отрываясь от созерцания колеса.
Я на предательски слабых  ногах сделала несколько шагов вперед.
Он повернулся ко мне, безошибочно угадав, что я по Его душу.
 Внимательно посмотрел на меня. Взглядом мужчины на незнакомую женщину. Оценивающе. Качнул подбородком в мою сторону, словно вопрошая: «Что?»
Я молчала. Он вытер руки тряпкой, которую вертел в руках, видимо, протирая что-то в своем автомобиле и посмотрел в сторону. Потом снова скользнул по мне взглядом.
Спросил мягко, кажется, даже с заботой: «Не холодно босиком?»
Я затрясла головой и не могла вымолвить не слова.
Он с недоумением пожал могучими плечами и, утратив ко мне интерес, обошел вокруг машины. Сделав круг, Он снова на миг задержался возле меня и заглянул в глаза.
«Уезжаете?» - проверещала я каким-то не своим, утробным голосом.
Он  молча кивнул. И стал садиться в машину. Потянул за собой дверь.
«Стойте, погодите! - придушенно сказала я и протянула вперед полотенце.- Это, случайно, не вы обронили? Ваше, наверно?»
Он пристально посмотрел на меня, потом на полотенце, потом снова на меня.
«Мое, да, - сказал Он задумчиво. -Только мне уже без надобности… Я собирался его оставить. Не стоило беспокоиться из-за  такого пустяка.»
И Он снова с удивлением оглядел меня. Особенно мои босые ноги.
«Простуды не боитесь? Ночью босиком -  так и заболеть недолго.» - сказал Он.
«Все в порядке! До свидания!» - ответила я, как можно беспечней.
«Счастливо оставаться…» - пробормотал Он, захлопнул дверь и плавно тронул машину с места.
(Продолжение следует)