Когда пустует душа

Вера зашла в отделение, куда вчера привезли ее мужа Андрея на последнем издыхании. Врач заверил, что все будет хорошо, состояние стабильное.
— Езжайте домой, мы поставили ему капельницу, он спит, — устало проговорил врач.
Она кивнула и ушла, а утром пришла снова.

Но почему медсестра прячет глаза? А кровать в коридоре, куда временно положили вчера Андрея, потому что не было мест, пустая. Сердце бешенно заколотилось.
— Пройдите в ординаторскую, — тихо попросила медсестричка, не глядя ей в глаза.

…— Мы ничего не смогли сделать… простите, — доктор не прячет глаза, он стар, у него есть свое клад. бище. — Старые раны — это очень тяжело. У нас каждую неделю по пять-шесть человек умирают именно от этого. Десять лет живем в мире, десять лет… — пожилой доктор снял очки, протер, снова надел, скорбно покачал головой.

Вера была как в тумане, ей вручили мешок из холщовой ткани, перевязанный бечевкой, который она вчера впопыхах собрала мужу.
— Вот, проверьте, все ли на месте? Его одежду — брюки, рубашку — мы тоже туда положили.
Вера покачала головой:
— А где Андрюша?..
Врач сказал слово, которого она почему-то боялась всю жизнь: мо. рг.

Придя домой, она положила мешок на верхнюю полку шкафа, туда, где лежали шапки, перчатки, старые документы и одинокие тетрадки с детскими почерками сыновей, и не доставала ни на следующий день, ни через неделю, потому что не могла — потому что вся боль еще стояла комом в горле, и каждый шорох, каждый взгляд на шкаф казались ей вторжением в ту, теперь уже окончательную, тишину.

И только, спустя двенадцать лет, когда уже и младший сын женился и ушел к родителям жены:
— Мам, у них две комнаты пустуют.
А у нее теперь тоже пустуют две комнаты. У нее теперь пустует душа…

Только сейчас она вдруг почему-то решилась снять мешок и разобрать его. Ночью она внезапно проснулась и не поняла — от холода ли, от одиночества или от того, что в доме словно не осталось живого дыхания, кроме ее собственного, — она полезла наверх, нащупала мешок, принесла его к столу, аккуратно вытряхнула все, не торопясь, почти с почтением, как будто перед ней было не белье, не зубная щетка с носками, а мощи, не мыло — а реликвия, и вот тогда-то увидела это письмо. Скорее, не увидела, а нащупала в кармане брюк.

Дрожащими руками она развернула вчетверо сложенный конверт. Почему дрожащими? Потому что она сразу поняла, что сейчас ее мир, бережно хранимый двенадцать лет, рассыпется в прах. Безжалостно.

Она села на стул прямо, не прижимаясь к спинке, и начала читать, не спеша, с тем особенным щемящим вниманием, которое приходит к вдовам, не нашедшим другого плеча за эти годы, вдовам, для которых умерший — не бывший, а все еще настоящий, просто где-то очень далеко, за туманом, за стеклом, за зеркалом, но он все еще с ней, и потому каждое слово, написанное в письме, било больно, будто хлестало по щекам.

Письмо было о любви, оно было пронизано нежностью женщины, ожидающей своего любимого каждый миг.

В конце была милая приписка:
«Папа, приезжай снова поскорее!»
И это опять ударило — больнее всего.

Она стала вспоминать. В 1951 — к другу помочь копать картошку, в пятьдесят втором — к тетке на Кубань — «давно не виделись», в пятьдесят третьем, пятьдесят четвертом… Каждый год!
А однажды даже было дважды… за год.
Почему? Почему?
Подпись — «твоя Аня».
Аня, Анна.

Вера перечитала письмо еще раз медленно, внимательно, потом еще раз. Боль не уходила. Ей казалось, что в ее истерзанной душе уже не осталось живого места, а ее все били, били… эти слова любви и эти милые детские каракули. Может быть, даже самые первые — для папы.

Она словно уже ничего не искала в этом письме: ни предательства, ни подтверждения, что ее не любили, — нет, она уже была за пределами ревности — она искала правды, той, что всегда была рядом, но от нее скрыта, не потому, что он хотел обмануть, а потому, что сам, может быть, не знал, как выбрать, или не мог выбрать, или выбрал обеих — и жил между, как ходят по узкому мосту над пропастью, боясь оступиться, но зная, что падение все равно рано или поздно случится.
«Мне повезло больше, со мной он был одиннадцать месяцев в году!»

Она отложила письмо, не заплакала, не выругалась — только долгим взглядом посмотрела в окно, в темноту, где редкий снег ложился на стекло причудливым узором.
«Наверное, она не знает, почему он перестал приезжать. Как же ей, наверное, больно. Пропал. Просто пропал. Бросил. Сколько же лет их ребенку? Семнадцать, восемнадцать? Кто это — девочка, мальчик?»

Вера взглянула на обратный адрес:
Тамбовская область…
Что ж, она поедет туда.

…Она ехала молча, ни с кем не заводя знакомства. Глядя на нее, люди говорили тише.
— У нее кто-то умер… — вдруг услышала Вера.
«Двенадцать лет назад, — захотелось ей крикнуть. — Двенадцать, а будто вчера».

Ехала, не зная зачем. Через двенадцать лет. Зачем? Сначала Вера представляла себе, как Аня Глушкова давно вышла замуж, а потом она думала, что она до сих пор мучается, почему Андрей вдруг пропал так резко, и ни весточки. Она еще не знала, что скажет, и скажет ли?

…Деревня была неприметной — скошенные бурьяны, разбитый колодец, два магазина, сельсовет, клуб. Все как везде. Остановилась у почты и спросила дорогу — неуверенно, чуть охрипшим голосом:
— Аня… Глушкова — живет здесь такая?
Старик на лавке у магазина внимательно посмотрел на нее:
— Анна?.. Иди вон туда, за школу. Дом второй от нее.

Поблагодарила и пошла медленно. Казалось, будто каждое дерево ее останавливало: может, не надо? Может, вернуться?

…Калитка была открыта. Дом — светлый, с чистыми окнами, во дворе — собака на цепи, черешня, стол с клеенкой розочками.

На ступеньках сидела молодая женщина, лет двадцати. Рядом стояла коляска. Женщина вязала носочки.

Вера остановилась, сердце стучало — не от страха, от чего-то другого: она почувствовала, что это дочь Андрея, а в люльке — его внук или внучка.

Женщина подняла голову и встала.
— Вы к нам?
— Здравствуйте, простите. А Анна Глушкова?
— Это я.
— Нет-нет, мне нужна другая Анна, постарше.
— Вам, наверное, нужна моя мама?
— Думаю, да, а вы ее дочь? Тоже Анна?
— Маму называли Нюра, а я Аня.
Женщина улыбнулась, а Вера вздрогнула — будто улыбнулся ее Андрей.
— Почему называли? Вы сказали — называли!
— Мама умерла двенадцать лет назад, шестого апреля.
«На следующий день после смерти Андрея», — ужаснулась Вера.
— А что с ней случилось? — поинтересовалась.
— Простите, а вы кто? — насторожилась Аня.

Вера достала письмо.
— Вот, я нашла его на старой антресоли. Мы въехали в квартиру, а там это… — соврала она. — Я решила привезти его вам. Тут адрес. Это письмо вашей матери. Простите, я прочитала. Раньше в этой квартире жила женщина, ее мужа звали Андрей… он умер… тоже двенадцать лет назад. Мне рассказали.
— Господи, я знала! Я знала.

Аня заплакала.
— Спасибо вам. Вы даже не представляете, что вы сделали для меня. Не представляете. Все эти годы я жила со страшной болью, что отец бросил меня. Маму… меня… не знаю.
— Нет, нет, Анечка, что вы, он не бросил вас. Он умер от старых ран. А ваша мама?
— У мамы был инфаркт. Двенадцать лет назад. Господи, она так любила его. Так любила. Но он не мог оставить свою жену. Я не знаю, как ее звали. А вас? Как зовут вас?
— Вера.
— Тетя Вера, я очень вам благодарна.
— Анечка, сколько же вам было лет, когда умерла ваша мама?
— Шесть…
— Кто же вырастил вас?
— Бабушка, мамина мама. Она до сих пор жива. Сейчас она отдыхает, а если вы останетесь… Оставайтесь пожалуйста! То вы познакомитесь с ней.

Вера осталась. Ей было очень тепло рядом с дочерью ее мужа. Она была рада, что приехала и принесла этой девочке счастье.

Счастье от того, что отец умер, а не бросил.
Татьяна Алимова